R A V E N

Атмосфера накалялась. Но нельзя сказать, что все вокруг были недовольны. Даже большой парадный кабинет главы Вонголы был, так сказать, не способен вместить в себя всю силу и энергию тех людей, которые, воплоти или нет, в нем собрались. К представлению, которое устроил Савада Тсунаеши, вообще никто не был готов, кроме него самого, и у каждого нашлось, чем удивить. — Что здесь вообще происходит? — потерянно выдал Емицу, во все глаза следя за представлением. Он потерянно переводил взгляд с Девятого, похожего сейчас на посеревшее полотно, то на странного парня с золотыми глазами, которого представили, как Альфреда Берджа, он-то и привел Тимотео к такому состоянию одним своим появлением, то на людей из Альянса, Триады, Вонголы и Мельфиоре, которые стояли за спиной у его сына. Его, Емицу, сына! Смотрел он и на самого Тсунаеши, который выглядел довольным проделанной каверзой. И ведь реакция Реборна, искренняя, не наигранная, ярко показывала: он не знал. Он тут совершенно не при чем. — Альфред, ты знаком с Доном Тимотео? — высказал Тсуна свое удивление, но выглядело это скорее комично, словно все идет своим чередом. — Да, мы с малышом Тими очень давние знакомые. Мы дружили когда-то с его отцом. Тимотео ощутимо вздрогнул, он настолько не контролировал себя в этот момент, что позволил собравшимся увидеть, заметить свою слабость и растерянность. Словно на призрака посмотрел. Он видел Берджа в последний раз на похоронах своего отца, и даже Альфред, лучший медик из всех, что когда-либо знал Тимотео, ничего не мог сделать, ничем не мог помочь. Тим остался один на один с горем и свалившейся на него властью, а Бердж просто исчез, за все годы больше ни разу не объявившись. Все, что знал Ноно об этом человеке, это то, что он гений и лучший друг отца. Эта дружба всегда вызывала массу недоумения у молодого Тима, что может связывать его отца, такого строгого и великого, и мальчишку, ничуть не старше самого Ноно, который пренебрежительно обращался к нему «малыш». Но годы шли, а Берж оставался неизменным. И когда Тимотео было пять, и когда пятнадцать, и в семнадцать, на похоронах, Бердж все еще оставался неизменным. И сейчас этот человек стоял плечом к плечу с Тсунаеши, оставаясь таким же неизменным, как и раньше. Не старше двадцати, со страшными золотыми глазами и печальным лицом. И только тогда, когда Альфред поворачивал голову к Саваде, его лицо на миг становилось словно светлее, а прожитые годы не казались такими тяжелыми. И тогда в этом человеке действительно можно было заподозрить совсем мальчишку. Хорошего друга его собственного приемника. Как же странно поворачивается порою судьба. Реборн смотрел на своего ученика. Бывшего ученика. Такого невозмутимого под взглядами сильных мира сего, без дрожи, без пиетета или ложной скромности. И даже без кривляний, нелепой игры. Он не пытался унизить своих противников, оппонентов своим превосходством, тем, что обыграл их по всем пунктам, даже не торжествовал. Просто стоял, уверенный в своих силах, сумевший перетянуть на свою сторону тех, за кем тянулось будущее. — Что именно тебе не понятно, отец? Вы интересовались, станет ли меня кто-то поддерживать. Я лишь показал вам, кто именно будет за мою кандидатуру. Теперь мне интересно, кто будет за кандидатуру Даспера Орейры, вашего претендента. — Ария, — строго, как к провинившемуся ребенку, обратился Реборн. Откровенно говоря, для него эта женщина всегда будет маленьким и несмышленым ребенком, лохматой активной девчонкой с проницательными глазами. И не важно, сколько раз она там леди, провидица, наследница шамана, аркобалено, мать или Донна Джиглио Неро. Дочь Лучии, вот кто она такая. В простом обращении к ней было скрыто множество невысказанных вслух вопросов. «Почему?». «Ну куда ты лезешь?». «Кто тебя просил вмешиваться?». «Неужели, совсем не страшно?». И совсем робкое: «Ты считаешь, что так будет правильно?» Лучия никогда не ошибалась. Вообще никогда. И Ария тоже услышала все вопросы верно. — Я, как и моя дочь, — Донна Ария коротко переглянулась с Юни, — могу видеть будущее. Мне неинтересны политические игры Вонголы. Я просто выбираю самый правильный путь. Реборн никак не высказал своего замешательства. И все же, Тсунаеши его почувствовал. Чертова хваленая интуиция Вонголы. На губах Савады младшего расцвела легкая, ехидная улыбка. Не обидная, так, слегка щелкающая по носу. — Не имея возможности видеть будущее, — сладким голосом высказался следующим Бьякуран Джессо, хотя его никто и не спрашивал, — я, однако, легко смотрю на вероятности. Более удачного стечения обстоятельств, чем Тсунаеши-кун во главе Вонголы, просто не может быть. Также вам стоит знать, что это единственно возможное развитие событий, итогом которого не станет война между Вонголой и Мельфиоре. Не угроза даже, констатация фактов. Бьякуран Джессо не угрожал Вонголе, не ставил ультиматумов, только не при Тсунаеши. Он просто сообщил то, что казалось ему очевидным, простым, но как всегда, было за гранью доступного для остальных. Юни, в знак поддержки, сжала его ладонь в своей. — Вонгола, обремененная властью, с годами забыла ценности традиций и их значимость, — веско начал повзрослевший немного Фонг, поправляя рукава своего одеяния, — то, что для главной семьи Италии стало пустым звуком, является основой всего для нас. Вопреки обыкновению, Фонг не был мягок, говоря это, он отчетливо давал понять, насколько недоволен и даже возмущен действиями Ноно. И большинство впервые видело таким бывшего Аркобалено. Не мудрым и спокойным лаоши, а сносящим препятствия ураганом на защите своих принципов и убеждений. — Извините, Дон Тимотео, — перенял эстафету Дино, в противовес веселой улыбке, очень серьезно смотря на Ноно, — но я обещал поддерживать своего братишку на его пути. Так же, как я делал это пять лет назад, я буду делать это сейчас. Семья Кавалоне, когда-то главные союзники Вонголы, с исчезновением Тсунаеши все сильнее отдалялись и становились все более независимыми. С момента исчезновения Тсуны, Дино почти прекратил все общение с главной семьей, перестал подписывать с ней новые контракты, делить сферы влияния. И во всем, что делал Дино по отношении к Вонголе, словно сквозило осуждением в сторону верхушки. Обвинением во всем, в чем только можно обвинять. Мустанг не просто на словах был братом для Савады, когда он предлагал это много лет назад, он был абсолютно серьезен. Как брата, он очень любил Тсунаеши и очень скорбел, когда думал, что тот погиб. Совсем молодым, совершенно бесславно. После всего, что сделал он для Вонголы, альянса и мира в целом. Когда Кавалоне поднял трубку с неопределившимся номером, когда услышал совершенно незнакомый голос, приветствующий «братишку», Дино решил, что это чья-то злая шутка. Шутка, за которую он убил бы, не задумываясь. Но все оказалось куда интереснее. Что ответить на просьбу Тсунаеши немного его поддержать, Мустанг не раздумывал. — Тсуна, — уверено смотря на давнего друга, улыбнулся Энма, — я и моя семья всегда будем на твоей стороне. И уж что, а эти слова из уст Шимон точно не были пустым звуком. Энма всегда следовал за своими убеждениями и, повинуясь им, однажды даже был готов убить своего друга. Так же, как и сейчас, готов был отстаивать его кандидатуру силой всей своей семьи. А это, вообще-то, было очень серьезным решением. Как и серьезным аргументом. — Старик, — твердо смотря на приемного отца, без тени улыбки высказался Занзас, — тебя просто переиграли. Импровизированное собрание закончилось весьма быстро, Ноно Вонгола отступил в своем требовании забрать у Тсунаеши кольцо немедленно, но так ничего и не решил с самим наследованием. Поддержка Тсуны хоть и являлась весомой, решение не принимала, и могла лишь высказывать свое мнение. Они и высказали, нового наследника просто не примут. А вот что с этим делать — решать было уже Тимотео и Емицу. Однако решать они пока не торопились. После не самых удачных переговоров все разошлись. Тимотео остался, хотя, наверное, он первый мечтал сбежать из кабинета. Останавливала его гордость взрослого сильного человека обремененного властью. Его уход первым, или в числе первых, расценивался бы именно как бегство. И никак иначе. Тсунаеши со всеми попрощался, перекинулся парой шуток и наставлений, отключил передатчики. Голограммы исчезли, а передатчики магнитом вернулись к Саваде в руку. Альфред спокойно сообщил, что хочет еще поговорить с «малышом Тими» и пока останется, Тсуна не стал возражать. Он уже давно перерос тот возраст, когда во все хотелось засунуть свой нос. Есть вещи, которые тебя просто не касаются. Только за дверью Тсунаеши понял, насколько выматывающим был разговор. Эйфория прошла, оставшись в закрытой комнате, а пустота осталась с ним. И в то же время, невероятная уверенность. Облегчение. Потому что отстоял, не слепой силой, а по-взрослому, связями и умением находить друзей. Потому что, несмотря на прошедшее время, эти друзья у него все еще были и с радостью согласились его поддержать. Да, выгода у всех своя и большинству из тех, кто поддержал Саваду, было на руку именно его становление во главе. Но как обладатель гиперинтуиции, Тсуна знал: дело не только в этом. — Победа в очередном сражении, да, Тсунаеши-кун? — пропел Мукуро, появившись за спиной. Первый прибежал, а точнее, скорее всего, подслушивал или даже подглядывал за разговором. Что такое закрытые двери для носителя пламени тумана - смех, да и только. Гокудера еще даже не показался в коридоре, хотя все уже должны были почувствовать облегчение своего неба по связи. — Знаешь, Мукуро-кун, — скопировал тон Савада, но продолжил уже нормальным голосом, — если и называть это сражением, то самым бессмысленным в моей жизни. Что может быть глупее, чем сражаться против членов своей семьи. Мукуро смотрел куда угодно, но только не на самого Тсуну. Чуткий слух обоих уловил шаги на лестнице, совсем скоро они будут не одни. — Это мафия, Тсунаеши-кун. И политика. Не стоит идеализировать этот мир, я думал, что ты успел это понять. Остановишься, и твое время пройдет. Замешкаешься и умрешь. Уже никто не будет делать скидку на то, что мы дети. Ведь мы давно выросли. Не жди жалости даже от членов семьи и сам не смей никого жалеть. Тсунаеши заглянул Рокудо в глаза. Вот так, без насмешки или иронии, наверное, впервые в жизни Мукуро дал совет. Совет, который идет вразрез с моральными принципами самого Савады, но все же, очень ценный. Вечером этого же дня Савада и вся его «свита» отправились на семейный ужин с Емицу, Доном Тимотео и черт-знает-кем-еще в парадную столовую особняка. Присутствовать заставили даже Хибари, хотя что уж тут, даже Мукуро пришлось одеться поприличнее и заткнуться на время. Парадная форма одежды обязательна, об этом оповестил явившийся прямо в комнату к Тсунаеши Реборн. Аркобалено не столько интересовала передача информации, сколько поговорить со своим бывшим, с тяжким трудом и только мысленно Реборн это признавал, именно бывшим учеником. События, развернувшиеся утром, весь этот концерт со встречей, где Савада, подобно клоуну развлекал публику, были для него полной неожиданностью. Только вот клоуны бывают крайне разные, проверенно на Шахмотноголовом и Бьякуране. То, что Тсуна не сказал, что нашел себе поддержку, не доверился ему, человеку, который за руку вводил его в этот мир, сам со всеми почти познакомил, больно било по самолюбию. И все же отдавала эта горечь гордостью за своего и не своего ученика. Доверчивый мафиози — мертвый мафиози. Особенно это правило было непреложно к «старым» друзьям на непонятной стороне. Сам Реборн, в свою очередь, мальчишке доверять тоже не стремился. Но Арии позвонил. Долго ругался, переходя почти на грубость, пытаясь скрыть за таким поведением волнение за свою подругу, за дочь его любимой Луче. Донна восприняла опасения своего солнца трезво, без смеха, и честно ответила на все так интересующие Реборна вопросы. По завершению звонка киллер знал, что Ария скорее направит Джиглио Неро войной на Вонголу, чем встанет против Тсунаеши Савады. Против молодого, юного еще даже, наемника, который в бытность свою мафиози спасал мир и снимал с опустивших руки сильнейшие проклятия. — Карма, мой дорогой друг. За все в этом мире нужно расплачиваться. Я задолжала этому мальчику не одну жизнь. Как оказалось, желание поговорить Тсунаеши не разделял. По большому счету, Реборна даже на порог комнат не пустили. Выглянувший из апартаментов Тсуны Гокудера прямо сказал, что Босса тут нет, что он занят, да и "лучше бы вам зайти позже". Мукуро хорошо постарался сделать так, что местонахождение Неба на территории особняка было практически невозможно обнаружить. Доведенному до бешенства Аркобалено пришлось уйти ни с чем. Савада буквально сбежал из здания, прихватив Мукуро с собой для надежности. Хранители понимающе молчали, ничем не выдавая своего недовольства ребяческим поведением начальства, прикрывая и выгоняя всех жаждущих встречи. Как только под иллюзией Тсуна и Мукуро покинули главный холл, иллюзионист перехватил инициативу побега, превращая его в прогулку по окрестностям. Особняк Вонголы находился на поистине огромной территории и стоял в центре целого комплекса построек, полигонов, бункеров, лесов и парков. Один из тех, что поближе к главному зданию, был большим, величественным и цветущим в любое время года. Парк не был выверенным, четким или структурированным. Посадка была хаотичной, живой и по-настоящему прекрасной, завораживающей дикостью, особой атмосферой. Тсуна не знал, кто там у Вонголы садовник, но был уверен в гениальности этого человека. Мукуро вел Босса вглубь, не боясь при этом заблудиться, и тоном экскурсовода вещал об особенно редких растениях или же необычных живых скульптурах. Тсунаеши был уверен: половину Рокудо буквально выдумывал на ходу, сам толком не вслушиваясь в то, что несет. Савада тоже не вслушивался. Он не спрашивал, куда именно идет хранитель, это просто не было важным. Мукуро что-то шутил в своей манере про самый красивый парк Европы, про то, что здесь собраны самые редкие виды растений и созданы самые играющие цветочные композиции. Красоту Тсунаеши особо не воспринимал. Что может быть такого удивительного в выверенной до противного Европе, после жизни на Кассиопе? Что может сравниться со скрытыми водопадами, на одном из которых было так весело болтать с Сагой или проводить свой день рождения. С нетронутыми джунглями, по которым здорово гонять на внедорожнике, над которыми прекрасно летать. Что Италия могла показать такого, что сравнилось бы с прибрежной полосой бескрайнего океана в лунную ночь под мириадами созвездий? С видом джунглей с отвесных скал? Тсуна с ностальгией вспомнил дом на Кассиопее, огромный стеклянный блок, врезанный прямо в горный массив. Подвалы и этажи уходили прямо в породу, а часть нависала над пропастью. С этой пропасти, казалось, можно было видеть весь мир. Днем паутину джунглей, а ночью, под самыми прекрасными звездами, бездну. Ту самую, звуки которой он слышал когда-то, которая шептала ему и пела, вела его вперед и помогала не сдаваться. Магию острова в Таиланде Тсуна признавал всегда и невероятно скучал по этому необыкновенному месту. И по самому необыкновенному человеку — его дедушке, Теодору, он тоже очень скучал. Однако связь с Ди`Олли была потеряна. Нет, Тсунаеши знал, что все с его наставником в порядке, интуиция отчетливо говорила об этом. Да и не нужна она была для того, чтобы понять элементарные вещи. Дед предупреждал, что как только Тсуна вернется в Вонголу, о его существовании он может забыть. И это было не в духе «я обиделся, выбирай, или они или я». Это была банальная мера безопасности. Пока Савада не встанет во главе, пока не будет полноправным хозяином и Боссом, которому никто не посмеет указывать, за чьей спиной не пройдет ни один приказ, Теодор не станет рисковать своей безопасностью. В тайне Тсунаеши очень надеялся, что когда возьмет все под контроль, сможет наладить постоянную связь с дедушкой. О том, чтобы вытащить этого человека с острова, Тсуна даже и не мечтал. Сага много рассказывал Саваде о психологии людей, перенесших травмы и потери. И это только кажется, что киллер не может быть этому подвержен. Реборн, навеки застрявший в чувствах к своей Луче, этому хорошее подтверждение. Для Теодора остров не тюрьма, а убежище. Защита от жестокости мира, от жизни, в которой любимая женщина с другим. Для Тсуны таким островом была комната на Манхеттене. Чем дольше Тсуна находился в Вонголе, тем отчетливее понимал всю патовость ситуации. Леса и парки Италии никогда не заменят ему Кассиопею, а особняк, считай замок Вонголы, никогда не станет для него роднее пентхауса в Нью-Йорке. Он может сносить кучу прислуги, но на интуитивном уровне она всегда будет раздражать. Он может обосноваться в глуши, но будет скучать по вечно гудящему мегаполису. Когда Савада улетал с Кассиопеи вместе с Орихарой, он не жалел, не сомневался, точно зная, что смотреть стоит только вперед. А сейчас пребывание в этом особняке, споры с собственным отцом и интриги, казалось, оттаскивают его назад, возвращают его на изначальную позицию. Будто и не было стольких лет вольных путешествий и веселья. С грустной иронией Тсуна почувствовал себя посредственным бабником, который решил жениться, еще не нагулявшись. Почва резко ушла у Савады из-под ног, прерывая нелегкие размышления, и он с размаху грохнулся на сырую после дождя траву. Интуиция тихо тренькнула и затихла, словно стыдясь собственного опоздания. Весьма больно приложившись копчиком, Тсуна непонимающе и обиженно посмотрел вверх, на ухмыляющегося Хранителя Тумана, о присутствии рядом которого… успел забыть. — Тсунаеши-кун, тебе не кажется, что особняк Вонголы это не то место, где можно так терять бдительность? — пропел Рокудо, прожигая свое Небо тяжелым и даже обеспокоенным взглядом. Тсуна моргнул раз, приходя в себя. Приподнялся на локтях, собираясь встать и ответить что-нибудь ехидное, но передумал и завалился обратно. Карие глаза с золотыми крапинками прищурились на солнце, волосы разметались по земле, а губы растянулись в теплой улыбке. — Наверное все дело в тебе. Мне спокойно рядом с хранителем, вот я и расслабился, — не то размышляя в слух, не то оправдываясь перед Туманом проговорил Савада. Мукуро неопределенно передернул на это плечами, а потом резко наклонился над Савадой. Кончик появившегося за секунду трезубца уперся Тсуне в подбородок, вынуждая Тсуну поднять повыше голову. — Я не тот хранитель, возле которого тебе должно быть спокойно, — со значением обронил Мукуро. Его серьезный взгляд и тон быстро сменились на почти обиженное наигранное выражение, сглаживая вескость слов. Тсунаеши даже не дернулся, не пошевелился, спасаясь от опасного прикосновения, от очередной его игры. И самое обидное, что Мукуро в жизни бы не поверил, что Тсуна не почувствовал его намеренье своей хваленой интуицией или же не успел отклониться. Иллюзионист уже успел оценить способности своего вернувшегося Неба, чтобы понимать, скорее всего, будь Тсуна серьезен, прижатым к земле с оружием у тонкой шеи оказался бы именно он. Мукуро хмыкнул и сел рядом. А Тсунаеши за секунду вспомнил все те моменты, когда этот человек, его хранитель Тумана ставил жизни своего Неба под угрозу, нападал и причинял вред остальным хранителям, друзьям. Вспомнился побитый в Какуя Хибари, которого откачали только чудом, избитый рейтинговый Фута, совсем маленький тогда, чуть не лишившийся карьеры бейсболиста Ямамото и потерявший от ран сознание Гокудера. Вспомнилось противостояние в битве представителей, где Мукуро всерьез причинял вред друзьям реальными иллюзиями под руководством Верде. Рокудо Мукуро не знал полумер, уж точно не в угрозах. И если говорил, что хочет убить, значит рано или поздно он это сделает. Единственное исключение из всех возможных правил и жизненных кредо Тумана сидело рядом с ним. Савада Тсунаеши, который так и остался цел и невредим, который дорожил им, который несмотря ни на что в него поверил и принял. Который все ему простил. Который надеялся, что Мукуро простит его тоже, за все его бездействие и безразличие по отношению к его судьбе. — Ммм, знаешь, Мукуро, — спустя какое-то время подал голос Тсуна. — Думаю, именно рядом с тобой я могу себе это позволить. На вопросительно-скептический взгляд Рокудо Савада не ответил. Не говорить же ему в самом деле, что из самого сложного и проблемного своего Хранителя, которому не было веры, от которого и вовсе хотелось избавится, Мукуро каким-то чудом превратился в единственного человека, рядом с которым не обязательно было держать удар. Все его Хранители замечательные, и все очень любят свое Небо, но каждый что-то требовал от него взамен. Гокудера шел за своим лидером, он мог принять мягкость и слабость своего Неба, его добросердечность или отсутствие честолюбия, но то должно быть всепоглощающим, дорогою в любой тьме. Ямамото следовал за своими идеалами и стремлениями, и его Небо должно было быть вечной звездой, стремящейся вместе с ним к вершине. Рехей двигался по колее, которую ему предоставляли другие, но строго следуя своим принципам. Его небо всегда должно было быть тем самым, которое освещает солнце. И не имело право от этого отступать. Ламбо был своевольным человеком, чьему небу было необходимо создавать для простора действий и бытия все условия. А Хибари… Кея был тем человеком, который сломит, снесет слабого, не потерпит его на своей территории. Его небо должно было быть самым сильным, самым значимым, чтобы позволять облаку спокойно и размеренно по нему плыть. И только для Рокудо Мукуро небом был просто Тсунаеши. Со всеми его сторонами, даже теми, о которых он ничего не знал. Тсуна чувствовал это как никогда. Осознавал, с ужасом почти, что готов доверить все свои секреты именно ему, что может придти к нему с приказом уничтожить пару десятков детей или просьбой пройтись по маковому полю в цвету за ручку. И то и другое будет воспринято с легкой ехидной улыбкой и несомненным согласием. — Рано или поздно, но ты об этом пожалеешь. Если, конечно, ты всерьез, — ни к чему конкретно, и в тоже время очень даже, сказал Мукуро. Тсуна светло улыбнулся, и тихо, на грани слышимости, рассмеялся, почувствовав себя вдруг почти счастливым. — Предупрежден — значит вооружен, Мукуро-кун. Как это на тебя не похоже! В семь часов вечера Тсунаеши, в дизайнерской вариации костюма, прошел в открытые слугами специально для него парадные двери поместья, парадной же столовой. На интерьер он даже смотреть не хотел, весь этот ужин, в помпезной обстановке, был совсем не в его вкусе. Скатерти, позолота, мореный дуб и дорогие настенные часы, картины художников, выкраденные или перекупленные у музея, статуи, которые навевали тоску. За столом собралась просто уйма народа. Во главе, как и положено, сидел Дон Тимотео, рядом с ним находились трое его хранителей. Эти трое, насколько знал Тсунаеши, были единственными выжившими близкими Босса Вонголы. С правой стороны сидел удивительно хмурый Емицу, рядом с ним невозмутимая и собранная Орегано в вечернем платье заместо привычного делового костюма. Без своей помощницы Савада старший предпочитал на ужины не ходить. Реборн сидел на той-же стороне, уже достаточно взрослый, чтобы не смешить народ детским стулом. Он чувствовал себя уютно, так как знал: всем остальным в этом зале чертовски некомфортно. Напротив Емицу с самодовольной улыбкой и высокомерным видом в целом устроился высокий мужчина, вошедшего Тсуну он осмотрел с ног до головы и окатил волной презрения. На идущих вслед за Боссом Хранителей он мельком глянул и поморщился, как от зубной боли. Через стул от него сидела очень красивая девушка, с длинными блондинистыми волосами в белом летнем платье в пол. Леди молчала и смотрела, словно сквозь толпу невероятными бирюзовыми глазами, будто и не видела никакого собрания, зала и вообще чего-либо. А вот между странноватой парочкой, болтая ногами, разместился светловолосый мальчишка. Он вскинул голову, безошибочно находя взглядом Саваду младшего и уставился на него не мигая голубыми глазами, на дне которых, словно дымка тумана, плескалась застарелая печаль. Хранители Тсунаеши расселись за столом, заранее зная, где чьи места, а Тсуна все не двигался с места и смотрел на мальчика не отрываясь. На его радужную, счастливую улыбку, появившуюся при виде Савады. Тсуна смотрел не только на внешность незнакомца, уже догадавшись на самом деле, кто сейчас перед ним такой. Он смотрел в его суть, на огромную лавовую пустыню, застывшую, замерзшую, покрытую черной коркой, сквозь которую трещинами развалов виднелись прожилки, будто бы пульс, свет пламени глубоко внутри. Мальчик был уснувшим после долгого извержения вулканом, был видом Норвежского города Олейсун в самую звездную ночь. И только одна мысль бешено крутилась в голове у Тсунаеши: "Какая мразь посмела сделать такое с ребенком?" Савада не знал, что сподвигло его на такие чувства, не понимал, какое ему дело до чужого мальчишки, но… Но только чудом не показал всем присутствующим, какая злость распирает, сжигает его изнутри. Пламя ярости Занзаса показалось бы цветочками по сравнению с гневом настоящей гармонии. Сдержаться помогли годы тренировок с Теодором, а после и с Сагой Орихарой. Тсуна нашел глазами отца, который ничего не замечая переговаривался с Девятым. Перескочил на Реборна, и словно спросил, причастен ли тот к этому. Тут же получил от своей интуиции отрицательный ответ. А потом его взгляд остановился на незнакомом мужчине, который мог быть только одним человеком. Даниэлем, тем самым опекуном мальчика, Даспера Орейры. За долю секунды Тсунаеши решил для себя, что перед ним смертельный враг. Блондинистый мальчишка сорвался с места и под прицельными взглядами не успевших среагировать опекунов рванул на полной скорости к Тсуне. Врезался ему в живот, едва доставая до него макушкой и сомкнул свои руки вокруг его талии. Опешивший Савада приобнял мальчика в ответ. — Я так рад, наконец, встрече с тобой! — мелодичным звонким голосом высказался мальчик. — Даспер! — холодным голосом прервал его изъяснения Даниэль, — как ты себя ведешь?! Немедленно отойди от незнакомца! Мальчик вздрогнул под суровым взглядом наставника и медленно опустил руки, собираясь извиниться за собственный порыв. Он и сам не знал, что заставило его, вполне взрослого будущего босса Вонголы, кидаться на шею к первому встречному. Но этот первый встречный был таким же, как в его снах. Таким же теплым, сильным, значимым. С теми же длинными волосами и легкой доброй улыбкой на тонких губах. Этот человек был видением, его личным ангелом, защищавшим от бед. Тсунаеши крепче прижал к себе мальчика, который собирался с силами, чтобы отойти, и встретился стальным взглядом с холодным глазами Даниэля. — Ну что вы, мистер, почему же незнакомца? — елейно проговорил Тсуна, угрожающе прищуриваясь. — С каких это пор существуют люди, способные запретить мне поприветствовать собственного брата? Пусть и двоюродного. Мужчина ошарашенно оглядел Тсунаеши, перевел взгляд на Ноно, ища у того ответы. Его поразила страшная догадка, верить в которую совершенно не хотелось. Ведь он сделал все, чтобы этого человека не существовало! Столько сил для того, чтобы у него не было конкурентов! — Дон Тимотео, кто этот человек? — не желая на самом деле слышать ответа, спросил Даниэль. Тимотео переводил удивленный взгляд с одного на другого, а потом позволил себе покровительственную улыбку, но промолчал. — Савада Тсунаеши, — вместо Ноно ответил Емицу, тоже слегка улыбаясь, — мой законный сын.