***
11 раз. Кенсу хочет спать, но он, к сожалению, умеет и любит думать. Чаще всего он думает под одеялом, в тепле и неге, когда до сна остается совсем чуть-чуть — протяни руку и Морфей утащит тебя в свое безоблачное и сладкое царство. Но не тут-то было. 11 раз. Ровно столько раз за сегодня их с Чанелем назвали семьей. Вопрос «как перестать вспоминать все это?» — смысл жизни. Но Су слаб, он не может. Не умеет. Ощущение, что счастье крепко-крепко обнимает его, нежит в своих объятиях, защищает, и от этого хочется кричать — до того приятно, — окружает его. Неловко, страшно, если честно, потому что такое с Кенсу впервые, но как же волнительно! Сердце заходится в бешеном ритме каждый раз, стоит только на Чанеля посмотреть, подумать, как он сегодня держал за руку или убирал подальше от проезжей части, подавал руку, забирал тяжелые пакеты, смешил и смеялся сам... и можно утонуть. Забыть, что через жалких восемь часов нужно вставать на учебу, забыть, что совсем недавно хотелось спать — это все совершенно неважно. Важно, что Чанель не отпускает от себя. Кенсу может посмотреть на себя со стороны — он отлично понимает, что с ним происходит, и во что он, собственно, попал. Но, кажется, в это он вляпался не один, так что мальчишка закрывает глаза и наконец засыпает, чувствуя улыбку на своих губах до последнего.***
Все меняется в среду. Кенсу с самого утра чувствует подвох — в этой жизни все не может быть так хорошо и сладко, ведь мир не так прост, как кажется. Чанель ведет себя даже немного странно, приятно, но подозрительно — вот уже который день не отходит от Кенсу, а тот и не знает, как на это реагировать. Бегает от альфы, боится оставаться наедине, и даже забывает иногда дышать, потому что... Чанель всегда так потрясающе пах? Наверно, именно на третий день альфе надоедают все эти кошки-мышки (сколько можно уже), и он решает, что им с Кенсу надо основательно поговорить. «Лучшее» время для серьезных разговоров — это, конечно, вечер среды, когда бушующая за окном погода не замолкает ни на секунду. До конца недели синоптики обещают грозы, шквальный ветер, и лютый холод, советуют по возможности оставаться дома с кружкой горячего чая и беречь себя и свое здоровье. Кенсу возвращается домой очень поздно (чертовы курсы японского языка), скидывает в прихожей ботинки, мокрую насквозь куртку, откидывает такой же мокрый и повидавший виды зонтик в угол, а потом, злобно бормоча себе что-то под нос, берет полотенце и скрывается в ванной. Все это — без единого слова. Минсок понимающе не лезет, сидит в гостиной, собирая из лего огромный истребитель, а вот его отец — парень очень опасный, и Кенсу такого не боится от слова совсем. Омега вызывает желание обнять и прижать к себе покрепче, но Чанель терпеливо ждет полтора часа, пока младший отогреется в ванной. Кормит ребенка «супер-космическими» хлопьями с непонятным медведем на упаковке, помогает собрать истребитель, ставит красоту на полку и укладывает спать. Сын после десяти часов вечера совершенно сонный, такой очаровательный, что у альфы сердце щемит — можно только бесконечно благодарить Бога и мироздание за то, что у него есть Минсок. И едва только Чанель закрывает дверь в детскую, пытаясь на цыпочках, чтобы не шуметь лишний раз и не будить свое сонное чудо, пробраться к себе в кабинет, как вырубает пробки. На самом деле, учитывая погоду за окном и количество осадков — это нормально. Обычная такая практика, все же, не первый раз. Если минут через 15 электричество не включится само (все же, элитный дом, множество блоков аварийного питания и прочих подарков техники), Пак сам с радостью доберется до щитка в коридоре и лишний раз глянет, что там такое. А вот Кенсу пугается. Его тоже понять можно — сидишь ты в теплой ванне, отмокаешь, разогреваешь пяточки и пальчики, натираешься всякими ароматными штуками и снова начинаешь чувствовать себя человеком, как вырубается свет и ты остаешься в полной темноте. Неприятно как минимум. — Чанель? — зовет он в темноту ванной. А потом вспоминает, что любой приличный нормальный омега закрывает дверь, когда принимает ванну. Он — не исключение. Дверь закрыта на два поворота замка в право, и открыть ее может только сам Кенсу. Наскоро ополоснувшись водой, мальчишка вылезает из теплой воды, на ощупь нашаривает на стиральной машинке огромное махровое полотенце, закутывается в него, как в простыню, и спешит открыть дверь. Потому что правда страшно, и последнее, о чем он может сейчас думать — это о том, что под полотенцем у него, собственно, ничего нет. В коридоре темно и безумно холодно, страшно — не описать как. Никаких звуков, мертвая тишина, а после горячей ванны обычный квартирный воздух кажется ледяным. Кенсу щурится в темноту, делает несмелый шаг за дверь, и снова пытается позвать старшего, но ему никто не отвечает. Тут же в голову накатывают всякие глупости — воры, убийцы, маньяки, которые вырубили свет, чтобы перебить и ограбить тут всех нафиг. Даже бред вроде зомби-апокалипсиса или нашествия инопланетян кажется вполне реальном, ибо Кенсу не столько испугался, сколько напугал себя сам. Он честно не знает, что делать и куда приткнуться. Можно (нужно) доползти до комнаты Минсока, но тут появляется огромная черная тень, и омега едва не кричит от страха, слишком поздно понимая, что это, вообще-то, Чанель. С фонариком в зубах, черным пятном на белоснежной рубашке и коробкой инструментов в свободной руке, альфа некоторое время смотрит на взмыленного и перепуганного Кенсу, а потом, перекладывая фонарик в свободную руку, начинает смеяться. Мальчишка краснеет, просит убрать фонарик и дует губы — ну и что, что он испугался? Чанель примерно понимает, что тут произошло, представляет всю картину и масштаб бедствия и не может перестать смеяться. По-доброму, потому что Кенсу со своим испугом умиляет до невозможности. — Я щиток ходил проверить, — объясняет альфа, подходя ближе, — по пути встретил электрика, мы с ним переговорили, он сказал, что 30 минут максимум — и нам включат свет. — А я и не спрашивал, — надутый омега похож на хомяка, — я сам все прекрасно понял. Просто накупался и вышел из ванной, что в этом такого? — В одном полотенце? — Чанель подцепляет пальцем край белой ткани и чуть дергает вниз (мало ли Боги снова услышат его и она развяжется), но Кенсу вцепляется в края полотенца и делает решительный шаг назад. Как оказалось — очень зря, потому что сзади кроме стены ничего нет. Чанель, чтобы не смущать, выключает фонарь, но с места не двигается, наоборот, подходит ближе. Ставит инструменты на пол, туда же плюхается и фонарь. Кенсу словно ждет — замер на месте и глаза поднять боится, хотя в темноте, без фонаря, он мало что рассмотрит. Разве что большой силуэт альфы, но не нужно обладать рентгеновским зрением, чтобы понять, что разделяют их считанные сантиметры. Чанель нависает сверху, запирает в замок. О, как ему это нравится. — Боишься? — спрашивает. — Я не боюсь темноты. — отвечает Кенсу, но почему-то шепотом, облизывая от волнения сухие губы. Пак этого жеста не видит, но ощущает всем телом. Су не вырывается и не говорит ничего против, тем самым едва ли не дает зеленый свет — делать с ним все, что захочется душе альфы. А темнота скроет все их грехи. Чанель смеется: — А я не про темноту. — Нет. — отвечает Кенсу и не говорит ничего больше. После ванны от омеги пахнет всем самым сладким на свете, самым вкусным. Фруктами, персиком в частности, и ягодами, что добавляет в запах приятную кислинку. Запах выпечки, корицы, запах пряной сладости, который граничит с природным запахом. Хоть на стенку лезь. Можно приподнять за острый подбородок, обнажить шею, провести по ней носом и оскалиться, словно ты и правда маньяк. За ушком, около кромки волос, пахнет сильнее всего, и Чанель чертов наркоман, потому что сложно держать себя в руках. Хотя он, на самом деле, и не держит. Влажно лижет шею, целует за ушком и отрывается. С трудом. Глаза Кенсу в темноте влажно блестят, но смотреть туда сейчас опасно — можно утонуть. У Кенсу как щелчок в замедленной съемке, карамельная улыбка на пухлых губах — он знает, какое впечатление производит, и не может не радоваться, потому что от Чанеля кроет не меньше: альфа пахнет своим домом и собой, ароматным парфюмом, дорогой обивкой автомобиля и сигаретным дымом. Поражение прямо в голову. Приятно, что дело не в запахах. Что крышу сносит не столько от аромата, сколько от самого и человека, и, Кенсу уверен, они все равно бы дошли до этого, даже если бы не чувствовали друг друга. Приятное напряжение внизу живота. В дешевых драмах, Чанель уверен, такого не происходит. Он не знает, стоит ли еще мучить Кенсу — едва ощутимо гладить кончиками шершавых пальцев его нежные щеки, изредка спускаясь губам, в частности к нижней, которая так и манит своей пухлостью, или можно уже немного поддаться своим желаниям. Совсем прижать к стенке, усмехаясь тому, как мило он все еще сжимает полотенце, и поцеловать. Добраться до любимой нижней губы и искусать ее вдоль и поперек, мурча от удовольствия. Слишком сладкий поцелуй — кое-что вот-вот слипнется, — но Чанель чертов человек. Ощущает себя таким впервые за многое время, наваливается сверху, делая обстановку еще интимнее, и глотает дыхание Кенсу кусочками, вливая в себя, как лекарство. Тот притягивает к себе за шею, ласково перебирает волосы на загривке и не суетится от слова совсем — получает удовольствие, хотя, Чанель уверен, все еще смущается. Ну что за мальчик.***
Альфа чуть ли не насильно впихивает его в ванну — одеваться. Вручает фонарик, еще одно полотенце, только поменьше, для головы, и говорит, что подождет в гостиной. Кенсу сверкает глазами и наглыми улыбками, потому что Чанелю, он видел, стоило больших усилий отлепиться от него да и вообще от той злополучной стены в коридоре — дышал старший тяжело и громко, как бык, и глаза были его чернее ночи. Это приятно. Кто же знал, что внезапное ночное приключение закончится так. Хотя, если бы хоть кто-то из них жалел. В гостиной несколько свечей, две кружки чая и сладости. Свечи, слава Богу, не признак неуместной романтики взрослого альфы, а лишь источник света. — Но попытка хорошая, скажи же, — Чанель смеется, замечая, как Кенсу в недоумении вздергивает бровь. — Давай поговорим? — омега садится рядом на диван, но Чанель усаживает меж своих коленей и становится совсем уж доволен жизнью. — Я так и хотел, на самом деле, — признается старший, — но твой вид в одном полотенце немного подпортил все мои планы. — Настолько хорош? — Кенсу довольно щурится. — Безумно. Откуда в нем столько игривости, флирта, кокетства, и непонятной смелости — не понимает даже сам Кенсу. Просто ему так легко и так хорошо, будто бы он наконец смог оставить груз, который носил с собой долгое время. Настолько долгое, что без него уже даже непривычно — ничего не давит на грудь, не стискивает сердце. — А что дальше-то? — омега хмурится, — Что теперь? — Теперь, как честный человек, я должен на тебя жениться. — Чего??? Да меня Сехун убьет, Чанель, ты о чем... Чанель смеется, обнимает, как и хотел сегодня, да чмокает в макушку. В сочетании с его басом смех — это нечто опасное, похуже оружия и наркотиков, и от этого глубокого голоса Кенсу шатает из стороны в сторону, будто он сильно пьян. — Я понимаю, что ты привык все свои слова и действия объяснять, прежде всего, самому себе, — Пак мягко улыбается, — но перестань. Не думай. Счастье — это то, что логике не поддается. — У вас с Бэкхеном так же было? Маленький, глупый мальчишка — зачем такое спрашивать, на самом деле, непонятно. Но Чанель не злится. На Кенсу злится невозможно. Он не спросил бы, если бы знал ответ. — У нас с Бэкхеном ничего не было, Кенсу. Это совсем другое. — Минсок — это ничего...? — Можешь не верить, но я уже не воспринимаю Мина как нашего с ним ребенка. Это мой малыш, мой сын. Недостаточно родить и уже называться папочкой. Ты можешь быть со мной не согласен, — видя, как Кенсу открывает рот для возражения, альфа поспешно перебивает его, — но об этом мы поговорим в другой раз. А сейчас — спать. — Хорошо. Но потом я от тебя не отстану. Доброй ночи, Чанель. — Сладких снов, Кенсу. -… — Что? — Может, отпустишь меня...?