Возлюбленный короля мафии

      – Ты слишком хорош, чтобы быть правдой, – прошептал Юрген, опираясь одной ладонью на раковину, а второй прислоняясь к гладкой поверхности зеркала. – Не удивлюсь, если пройдёт немного времени, открою глаза, а тебя нет. Ты исчез. Навсегда.       Ответом стала тишина, а после – шум воды, хлынувшей в раковину сильным потоком. Тот, к кому было обращено послание, разумеется, ничего этого не услышал. Он покинул дом Юргена несколько минут назад, получив свой законный кофе и несколько кусков подогретой пиццы, столь предусмотрительно принесённой накануне. Помимо неё в холодильнике у Юргена не нашлось ничего. Разве что форма, заполненная льдом, в морозилке, парочка бутылок минеральной воды и несколько упаковок собачьего корма. Им Ульриха кормить было как-то не с руки.       – Не исчезай. Прошу тебя. Ты мне нужен, Ульрих.       Разговаривать с зеркальным отражением было намного проще, нежели с живым человеком, поскольку оно не могло ничего сказать в ответ – разве что в сюрреалистических снах – не посмеялось бы над столь стремительными переменами и не начало бросаться намёками о том, что влюблённость – результат желания получить помощь. Как только необходимость в этом отпадёт, хорошее отношение мигом прекратится, обернувшись чередой отказов и насмешек. Они вернутся на исходную позицию, где найдётся место только для пререканий, а пара ночей, проведённых вместе, приравняется к попыткам отработать содействие. Что-то вроде оплаты услуг.       Отвлечься и сосредоточиться на чём-то другом у Юргена не получалось. Он несколько раз проверил почту, точнее говоря, провёл время за бесцельным обновлением страницы, перерыл телефонную книжку, останавливаясь на тех или иных номерах. Несколько раз смотрел на один из них и понимал, что самостоятельно Вернеру позвонить не сможет. Если Вернер предложит встретиться, результат пересечения может получиться неоднозначный. Хорошо, если обойдётся плевком в лицо. Но это – простейшая из перспектив. Воображение на ней не останавливалось, оно продолжало движение вперёд, набирая обороты, добавляя красок. Юрген понимал, что слово за слово, и они с Вернером сцепятся не на жизнь, а на смерть. Ситуация тому благоволила.       Впервые за долгое время ему всерьёз хотелось убивать. Самостоятельно – дважды – нажать на курок и увидеть, как растекаются по асфальту мозги врагов вперемешку с кровью. И если в случае с Вельдманом-Кляйном было как-то наплевать на необходимость совершения подобных действий, то с Брауном, пожалуй, немного удивительно. Не больно, не душераздирающе, а именно удивительно. Юрген до последнего сомневался в реальности своих подозрений, но теперь уже эти сомнения были нежизнеспособными и приравнивались к тактике страуса. Спрятать голову в песок, только бы не признавать реальное положение вещей.       Юрген признавал и смеялся.       Тот, кого прежде любил сильнее жизни, оказался ничего не стоящим куском дерьма. В сравнении с тем, что творил Вернер, развлечения Ульриха, устранявшего со своего пути конкурентов в борьбе за сердце определённого человека, казались детской забавой. С тем, что Вернер планировал сотворить – тоже.       – Браун, ублюдка кусок, – грубо прошипел Юрген, вспоминая все те слова, которые когда-то говорил ему Вернер, да и все действия, которые им же были совершены. – Что б ты сдох. И что б мучения твои были бесконечными.       Странное дело. Прежде ему казалось, что он не способен на столь сильную ненависть. Реальность доказала правдивость обратного утверждения. Ещё как способен. Ненависть не стала смыслом его жизни, но напоминать о себе не забывала. Она походила на острую иголку, вонзившуюся в плоть и спровоцировавшую воспаление. Чтобы она не привела к заражению крови, следовало её незамедлительно уничтожить. Промедление грозило самым неблагоприятным развитием событий.       – Ненавижу...       Юрген с трудом удержался от желания ударить кулаком по зеркалу, спровоцировав поток осколков. Он не мог позволить себе столь откровенное потакание эмоциональным порывам, считавшееся демонстрацией слабости. Напротив, пришлось натянуть внутренний поводок и заставить себя отступить на шаг назад.       Несколько обручей, заточивших сердце, лопнули один за другим. Быть может, впервые за долгое время он почувствовал себя по-настоящему свободным от обязательств перед работодателем, да и от него самого. Если прежде мысли о предательстве ещё проскальзывали моментами, то теперь и от них ничего не осталось. Одно только знание: Вернер вступил на путь предательства гораздо раньше.       Брауна это не смущало. Это давно стало стилем жизни старого козла. И его внезапно проснувшаяся любовь была способом проверки. По-прежнему помощник готов ради него на жертвы, или же произошли перемены. Глупая кукла начала понемногу соображать? Как жаль, что недолго ей придётся пользоваться мозгами.       Не на того напал. Прежнего помощника Вернер потерял несколько лет назад, впервые продемонстрировав свою сущность. Восхищаясь собой, не понял, что тот изменился до неузнаваемости.       Нет больше покорного исполнителя чужой воли. Есть тот, кто правит балом. И только Юрген решает, как всё будет развиваться далее. Он поиграет в жертву столько, сколько потребуется, а потом сделает ответный ход человеческими шахматами. Заручившись поддержкой чёрного короля, он спровоцирует открытое сражение, и там уже всё будет ясно. Пусть победит сильнейший.       Юрген опустился на пол, прижавшись спиной к двери, прикрыл глаза и прислушался к звукам, наполняющим дом. Рекс носился по коридору, громко цокая когтями. Наверное, до сих пор не мог оправиться от потрясения, настигшего его этой ночью. Сначала появление постороннего на территории, необходимость подчиняться ему, а после и вовсе удивительные события, которым логичных – по собачьим меркам – объяснений не находилось.       Необычной ночь была не только для Рекса, впервые увидевшего посетителя, который не просто приехал, походил немного по дому и свалил в неизвестном направлении, а остался до самого утра. Необычной она была и для его хозяина. С тех пор, как у Юргена появился Рекс, он никого не водил к себе домой. Хотя бы по той простой причине, что пёс негативно воспринимал чужаков. Первое время и на Вернера бросался, умудрившись укусить его. Привык далеко не сразу. А с Ульрихом возникло небывалое взаимопонимание. И даже на утреннюю прогулку они потащились втроём, что вообще стало событием на грани сенсации.       Проведя ночь в доме Юргена, Ульрих не торопился убегать, не требовал немедленно кофе и утюг, чтобы привести в порядок вещи. Напротив, он действовал немного лениво, грациозно, со статью, присущей всем людям, знающим себе цену.       Проснувшись, Юрген несколько минут лежал, не открывая глаз. Удивительно, но он всего-навсего второй раз в жизни просыпался в одной кровати с другим человеком. С одним и тем же, стоит заметить. Другие вылетали из постели стремительно, ну, или вылетал он, не желая задерживаться надолго. Ульрих и его не прогонял, и сам не собирался играть в белку с истерическими наклонностями, делающую совместное пробуждение поводом для самобичевания.       – Ты же не спишь, – протянул он. – Почему бы не посмотреть на меня? Или у нас снова приступ «так быть не должно»?       – Не сплю, – согласился Юрген, распахнув глаза и повернув голову. – И да, у нас снова приступ. Только иного направления.       – Например?       – Условно называется «Хочу тебя безумно». Ты против?       – Нет, – усмехнулся Ульрих, притягивая его за шею ближе, и выдыхая уверенно: – Не против. Исключительно «за».       Моментами Юргена посещали мысли, что после очередного марафона он не сможет подняться с кровати или же, сделав несколько шагов, на подгибающихся ногах опустится на пол и больше с места не сдвинется. Такие мысли обычно посещали в момент, когда его накрывало оргазмом, а крик, рвущийся изнутри, слизывали очередным прикосновением сначала с губ, а потом и с языка. Юрген запрокидывал голову, закрывал глаза и сильнее стискивал пальцы на коже, сдавливая до синяков.       Он не мог с точностью воспроизвести события вчерашнего вечера. Они запечатлелись в памяти фрагментарно, будто осколки витража, разбившегося и разлетевшегося на миллионы частиц.       Юрген помнил, что целоваться они с Ульрихом начали ещё в самом низу. Он стоял, прислонившись спиной к стеклянной перегородке, и отчаянно боялся, что она не выдержит напора.       Помнил, что они оказались на полу в гостиной, и Рекс заливисто лаял, глядя на это странное существо с восьмью лапами, что стремительно перекатывалось с места на место, на время затихало, а после вновь продолжало борьбу за лидерство.       И то, как они оказались на лестнице, не добравшись до верха её, притормозив где-то на середине. Кажется, они шли так. Ульрих – нормально, а он – спиной вперёд, боясь хоть на мгновение отстраниться и потерять удивительное взаимопонимание, испортить всё лишним словом или жестом, коих придумать можно было огромное количество. Подниматься по ступенькам в таком положении оказалось достаточно забавно, но совершенно неудобно, а ещё немного экстремально – шанс споткнуться и упасть стремился к максимуму. Собственно, именно это с Юргеном и произошло. Он недостаточно поднял ногу и приземлился на ступеньки, потянув за собой Ульриха. Мысленно порадовался, что не приложился головой, и это было последнее осмысленное умозаключение. В дальнейшем думать уже не хотелось. Он и без того слишком много и часто думал. В тот момент следовать привычной тактике поведения он не собирался.       Дверь спальни распахнулась от удара ноги, Рекс, судя по всему, понёсся наверх, спасать хозяина от посягательств на честь, но ткнулся носом в закрытую дверь. Ульрих усмехнулся и произнёс, что маленьким смотреть строго воспрещается. Поразительно, но Рекс снова затих и больше не мешал, никак не напоминая о своём присутствии.       Здесь уже можно было не сдерживаться, не пытаться заточить себя в рамки. Темнота мешала. Юргену отчаянно хотелось видеть лицо Ульриха, смотреть на него неотрывно, тонуть и растворяться в потемневшей радужке, вновь и вновь изучать его тело. В этом плане их мысли совпадали, потому что Ульрих прошептал, что хочет видеть его. Дважды повторять просьбу не пришлось. Приглушённый свет бра, конечно, не мог соперничать с верхним освещением, но и этого оказалось достаточно.       Они стягивали друг с друга одежду, не задумываясь о её сохранности, стремительно, рывками, раздирая неподдающуюся ткань, ломая ногти о застёжки, или же отрывая пуговицы, если это требовалось, чтобы поскорее добраться до обнажённого тела. Ладони собственнически скользили по разгорячённой коже, сжимая, оглаживая, ногти впивались, царапая.       Для Юргена полной неожиданностью стали бинты. Он стягивал с Ульриха рубашку, проводя ладонью по руке, когда гладкость кожи сменилась шероховатой поверхностью марлевой повязки.       – Откуда это? – спросил.       Хотел, чтобы получилось больше в равнодушном тоне, словно от скуки интересуется, но голос дрогнул, продемонстрировав истинное отношение к происходящему.       – Оттуда, – усмехнулся Ульрих, проводя тыльной стороной ладони по его щеке. – Не смертельно. Не думай об этом.       Юрген рад был бы не думать, но подозрения родились не на пустом месте. Он с ужасом подумал, что это ранение, пусть пуля и прошла вскользь, могло быть делом рук Кукловода. Вероятнее всего, именно его авторством и было помечено, но Ульрих бы ни за что не признался в этом, предпочитая самостоятельно разбираться с проблемами.       Постель не являлась лучшим местом для обсуждения важных вопросов. Она вообще для этого категорически не подходила. Вопреки всему Юрген не пошёл на принцип, не продолжил расспросы, а в очередной раз потянулся за поцелуем, чувствуя, как стремительно бьётся сердце, часто-часто и так громко, словно уже давно пробилось через предел из клети рёбер.       Он целовал отчаянно, с горячностью и горечью. С мысленным воплем, обращённым к Ульриху: «Выживи».       Выживи для меня, вместе со мной.       Он хотел прошептать это и в реальности, но прикусывал кончик языка, понимая, что звучать это будет оскорбительно. Будто он заранее пророчит победу Вернеру, а этими словами просто старается себя переубедить в том, что реален и другой исход событий.       Вот теперь, сидя на полу в ванной, он мог позволить эмоциям прорваться наружу, и все они, смешавшись, пробуждали в душе ураган. Юрген готов был приехать к Вернеру, пройти к нему в кабинет, вскинуть ладонь с пистолетом и выстрелить. Не думая о последствиях, и о том, что уже через несколько секунд сам станет мишенью для нескольких десятков пуль. Ему важно было избавиться от Вернера и не допустить продолжения пляски смерти, что уничтожала одного человека за другим.       Сумасшедший Вернер, осознав, что в любом случае, при любом раскладе останется безнаказанным, плодил трупы с такой скоростью, с какой не выкашивали людей эпидемии, свирепствовавшие в период Средневековья. Нет, это, конечно, было преувеличением. Соперничать в этом плане с лихорадками или чумой Вернер не мог, однако старался. Очень и очень старался. Избавлялся по одному от пособников, позволяя персональному киллеру потешиться вволю над телом покойников, с удовольствием переставлял фигуры на поле и готовился сыграть свою главную партию. Уничтожить помощника, который столько лет прослужил ему верой и правдой, а вместе с ним – конкурента, торчавшего костью в глотке не первый год.       Фридрих понял его намерения намного раньше и даже собирался сделать шаг вперёд. Но не успел. Его убрали, нисколько не сожалея о принятом решении.       Суицид, с уверенностью заверяли эксперты, работающие на Вернера.       Убийство, готов был заявить Юрген.       Теперь он точно знал, кто стоял за этим убийством. Теперь он готов был разнести Вернеру голову с тем же безразличным выражением лица, с каким сам Браун стрелял в лучшего друга. Да и друга ли?       Это подозрение зародилось у Юргена ещё в тот момент, когда он оказался в номере Штефана Хайнца.       Он думал, что со временем от подобной версии откажется, но она никуда не девалась. Засела в мыслях надолго, напоминала о себе, как муха или назойливый комар, что кружит и кружит вокруг. Сначала хотелось отмахнуться, а потом... Круг замкнулся на этом моменте и больше не желал размыкаться. Юрген цеплялся за два убийства, сопоставляя их между собой. Слова Ульриха производили не меньший эффект. Одно складывалось с другим. Из разбросанных кирпичей выросла стена, и Юрген знал теперь многое, что прежде было ему недоступно.       Вернер до последнего надеялся удержать его под контролем. А потом, когда срок службы выйдет, можно подсуетиться и отправить нерадивого работника либо в тюрьму, либо в психушку, либо на кладбище, чтобы под ногами не мешался. Вроде столько вариантов нарисовалось в перспективе, но ни один из них Юргена не радовал, лишь заставлял злорадно усмехаться.       Он не планировал складывать руки и идти на дно, покорно выполняя волю работодателя. Пока ещё. В дальнейшем всё могло измениться. Нужно было немного времени, чтобы взять ситуацию под контроль и попробовать переиграть свихнувшегося мужика, почувствовавшего себя всесильным.       Если ещё пару месяцев назад Юрген мог с обречённостью сказать, что его в этом мире ничто особо не держит, и вообще ему наплевать на развитие событий, то теперь проснулась небывалая жажда жизни. Стремление к счастью, которое хочется заполучить всеми возможными способами. Он готов был пойти на многое, чтобы добиться поставленной цели.       Вернер повесил ему на шею табличку «козёл отпущения». Следовало вернуть ему это не самое завидное звание.       Не последнюю роль в формировании нового мировоззрения сыграл Ульрих.       Их странные отношения протяжённостью в десятилетие теперь открывались с новой стороны, переходили в нечто большее, чем нереализованное желание, сплетённое тесно с отторжением, чувством стыда за промахи и пикировкой, перешедшей едва ли не в стиль жизни.       «Ты просто несколько раз трахался с ним», – пытался убедить себя Юрген, поднимаясь с пола, и снова скептически вскидывал бровь, глядя в зеркало.       Безмолвно спорил со своим отражением. Оно не верило. Оно ставило под сомнение все сказанные слова. Оно знало правду.       Трахался он со многими, но не особо задумывался о них в дальнейшем, не проводил столько времени, предаваясь размышлениям об их персонах.       Здесь всё было неординарно и пугающе. Чувства, которые он испытывал к Ульриху не получалось сравнить или противопоставить каким-то ещё. Даже те, что он питал к Вернеру, не являлись идентичными.       Не подростковое «хочу» с топаньем ногами, морем ненужных эмоций и нотками суицидальных настроений вкупе с унижением собственной личности.       Юрген не знал, можно ли отозваться о новых чувствах, как о чём-то крайне взрослом и серьёзном, но они точно не были заслугой восхищения, преклонения и гормонов, бьющих в голову.       Хотя...       Доля этого тоже присутствовала, особенно, если учесть срок их знакомства и показательные выступления в подсобке. Быть с Вернером, позволять ему делать всё, что на ум придёт, но при этом продолжать призывно смотреть в глаза другому человеку, облизывать губы, будто приглашая его, подзывая ближе.       Подойди. И к чёрту Вернера. Пусть катится на все четыре стороны, если мы останемся вдвоём с тобой.       Он думал об этом тогда, но вряд ли бы решился произнести вслух. Он и не смог этого сделать, состроив недовольное лицо, стоило желанию исполниться. Как павлин распушает перья, желая похвастать перед остальными, так он старательно демонстрировал пренебрежение к другому человеку. Надеялся нелепым способом ещё сильнее привлечь его внимание к своей персоне.       Вернувшись домой в компании отца, он практически моментально улетел в ванную комнату, закрылся там и просидел несколько минут на прохладном полу, обхватив голову руками и размышляя над тем, что произошло в ресторане. Тогда он тоже прикасался ладонью к стеклу, но видел в отражении не только себя, но и хама с английским акцентом, решившего почему-то, что его внимание Юргену должно польстить, пробудив прилив восторга. И прикосновения тоже.       Юргену хотелось скривиться презрительно, оттолкнуть, расхохотаться, сказать, что это всё было глупой шуткой. Но ничего из задуманного в жизнь претворить не получалось. Он сходил с ума от мыслей о взгляде, готов был сдирать кожу живьём там, где её касались губы Ульриха, но вместо этого лишь рассеянно водил по ней ладонью, втирая память о прикосновениях. Он помнил, как трахался с Вернером, но без труда представлял ту же картину с участием Ульриха, и стоя под душем, окончательно избавившись от одежды, именно о последнем мечтал, лаская себя. В прошлом.       Спустя десять лет собственного упрямства, он ощутил всё представленное в реальности.       В настоящем губы горели от поцелуев, на шее вновь наливались багровые метки, а собственные стоны звучали в ушах, перебивая шум воды. Стоило обхватить себя руками, как под пальцами чудились бинты, прикосновение к которым отпечаталось на коже и в подсознании. Горячее дыхание продолжало ласкать шею.       – Мой король, – прошептал Юрген, закрывая кран. – Я к вашим услугам, ваше величество. Ради вас я пойду на любые жертвы.       Он знал, что это не просто слова. Он знал, что действительно пойдёт, не раздумывая, если Ульрих ему прикажет.       На кухне царил форменный беспорядок, спровоцированный недавними незапланированными посиделками. Рекс, опираясь обеими лапами на столешницу, пожирал кусок пиццы, наплевав на соблюдение диеты, полностью состоящей из собачьего корма. Юрген стеганул его полотенцем, заметил обиженный взгляд, ответил взглядом хмурым.       – Иди, – произнёс строго.       Рекс гавкнул на него, но всё-таки удалился. Наверное, своим коротким высказыванием напомнил о недавнем посетителе, который внушал уважение и вообще был куда более ярко выраженным доминантом, нежели Юрген. Вот если бы тот человек приказал, Рекс бы сразу прислушался и не выказывал недовольства.       Юрген бросил в кружку щепотку заварки, залил кипятком, опустился на стул и вытащил из коробки уцелевший кусок пиццы. Откусил немного, провёл пальцем по губе, стирая соус. Сразу же вспомнил о том, как на этом месте сидел Ульрих, поедал то же самое блюдо и пил кофе. Они только-только вернулись с прогулки, Рекс разделывался со своей порцией собачьего корма, гоняя миску по всей кухне, а Юрген старательно исполнял роль восхитительного домохозяина. Получалось так себе, поскольку вместо роскошного завтрака, приготовленного собственноручно, была лишь пицца из ресторана.       Покончив с приготовлениями, он некоторое время простоял в отдалении, прислонившись боком к мойке, а потом всё-таки присел за стол, оказавшись напротив Ульриха. И это было как-то... немного неловко, странно, но приятно. Не атмосфера пафосного ресторана, не очередное светское или полусветское мероприятие с шампанским в бокалах. Не партия в покер с последующими странными условиями и даже не бутерброды, состряпанные на скорую руку, чтобы быть съеденными в тире, где вскоре будут выстрелы, запах пороха, а в перспективе и кровь.       Этим утром вообще многое представало в ином свете.       Ульрих, одетый в его толстовку и джинсы, тоже отличался от своего стандартного образа. Юрген с трудом подавил в себе желание потянуться и потрепать его по волосам. Это казалось предельно простым и вместе с тем невероятно сложным.       – Ты смотришь на меня такими голодными глазами, что так и хочется тебя накормить, – заметил Ульрих, усмехнувшись.       – Нет, я не голоден, – произнёс Юрген. – Просто размышляю.       – О чём?       – О том, насколько восхитительно ты смотришься на кухне моего дома.       Ульрих не ответил, лишь приподнял уголок губ в подобии улыбки.       – Утро давно не было настолько уютным, – продолжил Юрген, не дождавшись ответной реплики. – Ты врываешься сюда стремительно, находишь за считанные секунды общий язык с моим псом, который посторонних людей просто ненавидит. Надеваешь мои вещи, спишь на моих простынях...       – Ем твою пиццу, – усмехнулся Ульрих.       – Это не то.       – Да? А мне казалось, что впишется.       – Я подразумевал иные аспекты. Дело не в том, что мне жалко вещей. Или, что во мне просыпается ревность, свойственная собачникам. Вся суть заключена в словах: «Этот дом теперь пропитан тобой». Раньше можно было укрыться в этих стенах, отгородиться от происходящего за их пределами. Теперь не получится.       Разумеется, Ульрих понял, о чём речь. Не мог не понять. Однако тему эту они больше не развивали, постаравшись перейти на нечто нейтральное. Юрген испытывал неловкость, и это было заметно. Он старался поскорее уйти из дома Ульриха, когда заночевал там. Теперь бежать оказалось просто некуда. Фактически, его припёрли к стенке, едва не раскрутив на признание о наличии определённых зависимостей и слабостей.       Пока он держался на расстоянии от Ульриха, бороться с этой зависимостью было не в пример проще.       Ныне болезнь стремительно прогрессировала.       Подобрать курс лечения не представлялось возможным, поскольку его, в принципе, не существовало. Этим состоянием следовало переболеть, чтобы выработать иммунитет, иначе его перебороть не получалось.       Сказать по секрету, и не хотелось.       Юрген поглощал тесто, политое соусом и покрытое сырной корочкой, но вкуса практически не чувствовал.       Мысли неизменно крутились вокруг утреннего инцидента, посиделок на кухне, прогулки по лесу.       Рекс носился вокруг сопровождающих, нарезая круги, пытался подпрыгнуть и опереться лапами на плечо то одному, то другому. Ульрих, вопреки ожиданиям, не повышал тон и не приказывал прекратить, покорно принимая проявления внимания к своей персоне. Несколько раз Ульрих приседал на корточки и гладил Рекса по грубой шерсти, но слюнявить лицо не позволял. С ним Рекс себе ничего подобного и не позволял, словно чувствовал, когда можно демонстрировать чувства на полную катушку, а когда лучше притормозить, дабы не пробуждать гнев.       Юргену в голову лезли неуместные мысли о том, что они могли бы жить счастливо вот так, вместе, все втроём. Он, Ульрих и их пёс. Подобие семьи, вязаные свитера по праздникам и вишнёвым джем фрау Штайн в красивых баночках, перевязанных яркими лентами. Преувеличенно красивые фрагменты совместного быта, которых в реальности могло и не случиться, но которым никто не запрещал существовать в пределах воображения. Пожалуй, мечты – это единственное, что ему оставалось.       Погрузившись в них, он мог представить огромное количество разнообразных картин, но заставил себя пресечь полёт фантазии на начальной стадии, пока это не зашло слишком далеко.       Пустые коробки отправились в мусорный пакет, чашки – в мойку, толстовка и джинсы – в стиральную машину. Туда же следовало отправить постельное бельё, но Юрген не торопился срывать его с кровати, комкать и зашвыривать подальше. Чтобы простыни пропитались одеколоном Ульриха, тому, наверное, следовало вылить на себя целый флакон, не меньше. Если этот аромат и остался здесь, то минимально, едва уловимо, на подушке. Большая часть давно выветрилась через распахнутое настежь окно.       Окончательно разобравшись с бытовыми моментами, привлекавшими внимание, Юрген прихватил папку, привезённую из Мюнхена, устроился с ней в гостиной и попытался сосредоточиться на чтении. Теперь уже предстояло не поверхностное ознакомление, а изучение бумаг на должном уровне с последующими попытками использовать их себе во благо. Юрген понимал, что в руки ему попало настоящее сокровище. Стоит только правильно его применить, в наиболее подходящий для этого момент, и всё изменится разом. Особенно – налаженная жизнь Вернера. Уж она-то однозначно превратится в прах. Счастье, что Вернер не сумел добраться до них раньше Юргена. Счастье, что адвокат когда-то сумел их спрятать. Счастье, что они попали в руки Юргена прежде, чем наступил двадцать восьмой день его рождения. Кажется, именно этого Вернер опасался сильнее всего и не собирался позволять помощнику доживать до очередной важной даты.       День рождения Юргена он собирался отметить с размахом, приурочив к нему игру. Недостаточно просто расстрелять неугодного человека на пороге его дома или же взорвать автомобиль. Нужно всенепременно сделать нечто масштабное, что надолго запомнится окружающим. Станет для них чем-то вроде урока на будущее. Посмотрят, учтут, какие перспективы открываются перед ними, если вдруг что...       Белый король чувствовал, что трон под ним зашатался. Ножки оказались подпилены, и теперь готовы были окончательно низвергнуть его, лишив былого величия. Умирать в одиночестве Вернеру не хотелось. Он планировал утянуть за собой и чёрного короля, и ферзя, которого – вопреки всем шахматным правилам – можно было отнести к обоим наборам фигур.       Вторым вопросом, не дающим Юргену покоя, оставалось ранение Ульриха. Он обратил на него внимание ночью, утром вновь провёл ладонью по бинтам, но развёрнутых комментариев по этому поводу не дождался. Ульрих продолжал настаивать на своём. То, что произошло, обошлось малой кровью, ничего не значит, потому не стоит делать на этом происшествии акценты. Вот если бы произошло что-то действительно серьёзное, тогда можно и разговор заводить. Но раз уж всё сложилось хорошо, стоит порадоваться благополучному разрешению ситуации и отпустить воспоминания о неприятном инциденте.       Одна удачная попытка поставить себя на место Ульриха моментально разрешила противоречия. Страхи и сомнения не уничтожила, лишь позволила понять, почему он так старательно отнекивается и отмахивается от откровенного разговора. Он был не менее упрямым, нежели сам Юрген. Признавать собственные слабости не хотел, а ранение было как раз одним из доказательств уязвимости. Такой же человек, как множество других, и кровь в венах столь же красная, как у всех остальных. Окажись стрелок более метким или жертва менее осторожной, пролети пуля несколько левее, могла бы и не вскользь по руке пройти, а попасть напрямую в сердце.       Подобные мысли никак нельзя было назвать воодушевляющими. Юрген знал, что в реальности никак не продемонстрирует истинные чувства, чтобы не прослыть глупой наседкой, что бегает, бестолково крича и размахивая крыльями. Ульриха это будет раздражать, как бесило бы его самого, махнись они местами и окажись это ранение на руке Юргена. Слова подобного толка могли расцениваться в качестве попытки унижения, а не проявления озабоченности чужой жизнью. Единственное, что оставалось – это безмолвное выражение эмоций, какие-то взгляды, жесты и прикосновения.       Не имея возможности сказать, он пытался продемонстрировать своё отношение к происходящему через поступки. В общем, так себе получилось. Во время прогулки по лесу он обнял Ульриха, подойдя со спины, прижался лбом к плечу. Рот оставался безмолвным, будто его зашили крепкой ниткой, которую ничем не вспороть. Ни единого слова – негласная договорённость. Некоторое время они простояли в подобном положении, потом Ульрих потянул прядь рыжих волос, заставив обратить на себя внимание. Они заговорили о повседневных вещах. Наверное, так было правильнее и намного лучше, нежели истерика с показательными попытками заламывать руки и жаловаться на судьбу-злодейку.       Круговорот мыслей не прекращался ни на мгновение. Они приходили одна за другой, раскладывая события последних недель по кадрам, будто снятые на киноплёнку в произвольном порядке, а теперь требующие монтажа, создания полноценного фильма. Юрген пытался их систематизировать, но постоянно натыкался на провисания, вспоминая о самом первом убийстве в этой цепочке.       Он не сомневался, что заказчиком был Вернер, а в роли исполнителя выступал Кляйн, не отметал вариант с «Лорелей» в качестве ключевого пункта, где были разыграны ключи и брошен жребий. Однако никак не мог понять, какими методами на этот клуб вышел Штефан. Ладно, у Вернера в подмастерьях имелся Удо, именно он продемонстрировал Юргену скрытые ресурсы.       Кто мог показать сайт Штефану?       – А почему, собственно, только эта версия? – пробормотал задумчиво, натягивая рукава толстовки на кисти рук так, чтобы ногти вонзились не в кожу, а в ткань.       Произнёс и мысленно несколько раз повторил этот же вопрос, после чего сорвался с места, желая, как можно быстрее добраться до ноутбука. Ему требовалось проверить возникшую догадку, которая окончательно избавила бы выдвинутую теорию от тёмных пятен.       Часть, содержащая информацию об игре, давно превратилась в его мыслях в стройную аксиому, которую нереально перебить милыми жестами, показной заботой и словами о безграничном доверии.       Часть с убитым журналистом выбивалась из общего строя, будто её наскоро белыми нитками пришили к общему делу. Так могло показаться прежде, но не теперь. Окажись подозрения верными, всё складывалось воедино.       Юрген ощущал себя частью эксперимента, подопытной лабораторной мышью, которую выпустили по следу предшественницы, а она рада была повторить её путь. Точно так же оказалась в тупике, отказавшись принять официальную версию, состряпанную на скорую руку. Тем самым подточила легендарное доверие, о котором было столько разговоров.       Стараясь сохранять спокойствие, он вбивал в поисковую систему знакомое имя. Но сказывалось общее возбуждение, запредельный выплеск адреналина в кровь. Пальцы били мимо клавиш, выходила какая-то каша. Юрген сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, а потом уверенно вбил требуемые данные. Чтобы найти эту информацию, не нужно было обладать великолепными познаниями в программировании, достаточно владеть простейшими навыками, доступными любому пользователю сети «Интернет».       Интересовала Юргена информация о жизни Штефана Хайнца, и сейчас он получил её в полном объёме. Столько, сколько нужно для полного счастья, плюс ещё немного сверху. В сети этапы большого пути не были расписаны в подробностях, но и того, что имелось, Юргену вполне хватило, чтобы сопоставить одно с другим.       Карьера Штефана пошла в гору не так давно. Долгое время он оставался в тени более пробивных и успешных, писал статьи, способные спровоцировать не яркое пламя, а разве что пару искр высечь. Но несколько лет назад наступил переломный период, и от тихого, скромного журналиста, которого более расторопные коллеги забивали, оттесняя на множество позиций назад, не осталось ничего. Штефан преобразился до неузнаваемости, продемонстрировал восхитительную хватку и в кратчайшие сроки взлетел наверх.       Громкие дела, которые он публично препарировал, раскладывая всё на составные части, взрывали общество раз за разом. Мало кто знал, какими способами этот человек добывает информацию. Он не чурался грязных методов, но все фото и видеоматериалы, представленные им на рассмотрение, неизменно оказывались реальными, а не фальсифицированными. Никто не мог понять, как это получилось, но тихоня внезапно обнаружил золотую жилу, состоящую целиком и полностью из компромата.       Список имён людей, засветившихся в скандалах, открытых миру Штефаном, поражал и заставлял проникаться к столь дотошному профессионалу уважением. Если бы не одно «но», перечеркнувшее для Юргена все заслуги Штефана жирной чёрной линией.       Теперь он, наконец, понял, какой сценарий был положен в основу. А ещё, почему в списке пешек оказался Вольфганг Штольц, казалось бы, не имевший никакого отношения к Вернеру и когорте его «нужных» людей.       Проедавший окружающим мозг своими тирадами о преданности делу и лидеру, Вернер сам был не прочь повести двойную игру. Особенно активно эта система действовала в отношении Юргена. Юрген не собирался бросаться громкими словами, заявляя, что Вернер его боится и мочится от ужаса в штаны, стоит только заикнуться о возможных перспективах, но некоторые опасения у того всё-таки были. Официально числясь на должности пресс-секретаря, Юрген умудрился обрасти немалым количеством нужных связей и получить достаточное влияние. Вернер это видел и хотя открыто ничего не говорил, всё-таки не хотел уступать своё кресло постороннему человеку. Ради достижения цели Вернер шёл по головам и плыл по крови.       С чего бы ему отступать от привычной схемы теперь? Да никогда и ни за что.       В этом они были похожи. Юрген хранил множество секретов от Вернера. Вернер тоже откровенничал с осторожностью, всё это время занимаясь подготовкой запасного аэродрома. Криком отчаяния с его стороны стало сотрудничество с Кукловодом. Несколько первых жертв были отданы ему на растерзание исключительно ради поддержания кровавой легенды об игре. Основной целью оставались чёрный король и его ферзь.       Предыдущие убийства, как разминка, если проводить параллель с физическими упражнениями, перед основной игрой. Или же, как аперитив, первое и второе блюда, поданные на стол. В случае обращения к таким ассоциациям, Юргену и Ульриху предписывалось стать десертом на пиру умалишённых уродов.       Заполучив в подчинённые Кукловода, Вернер окончательно поверил в собственную непобедимость. И Юрген был склонен думать, что именно в этом заключается основной промах. Сам он не вынашивал планов, в которых красной строкой проходил пункт о попытке перехватить исполнителя, предложив сумму более интригующую, нежели та, что была заплачена Вернером. Это с самого начала представлялось ему бессмысленной тратой времени и денег. Раз уж Отто и Вернер так спелись и находятся на одной волне, то пусть и подохнут вместе. Друг без друга им явно будет скучно.       Да, Отто отличался немалой тягой к садизму. Да, он производил впечатление сумасшедшего существа, повёрнутого на жестокости и крови. Тем не менее, эти странные пристрастия не делали его неуязвимым.       Ударив его со всей силы, можно было услышать такой же хруст костей, а, выстрелив, увидеть такую же кровь, вытекающую из раны.       Они все имели полное право – а кто запретит, собственно? – мнить о себе многое и гордо вскидывать голову, но перед оружием все становились одинаковыми. Здесь всё зависело даже не от физической силы, а от удачливости и манёвренности.       Фотографии, конечно, производили впечатление и по психике били неслабо. Но сейчас Юрген привык. Или смирился. Пугать снимки его перестали, зато породили уверенность, что очередным экспонатом он не станет. Он будет бороться до самого конца, а там уж действительно, пусть победит сильнейший.