1000 и 1 ночь или Как сохранить любовь

Лев — царь зверей, но для домашнего животного он вряд ли сгодится. Точно так же и любовь — слишком сильное чувство, чтобы стать основой счастливого брака. Роберт Льюис Стивенсон

      Стоит спросить любого молодого человека в современной России, в каком городе он хотел бы жить, каждый второй, не задумываясь, ответит:       — В Санкт-Петербурге!       И не важно, что в северной столице девять месяцев в году пронизывающий ледяной ветер, зачастую со снегом, а яркие солнечные дни столь редки, что каждый из них ощущается как настоящий праздник. Всё равно есть какая-то подспудная любовь к этому творению Петра Великого, выросшему назло недругам посреди бескрайних балтийских болот. Москва богаче, ярче, шумнее, больше, насыщеннее всякими мыслимыми и немыслимыми развлечениями, но не любима. Зажралась Москва… Санкт-Петербург же овеян дымкой романтических мечтаний и тонкой меланхоличной печалью.       А ещё это город львов. Каменные изваяния грациозных хищников заполняют всю центральную часть, заставляя невольно задаваться безответным вопросом. Почему этот царь саванны прописался среди заснеженных русских просторов?       Но история эта не о бездушных гранитных статуях, а о самом настоящем петербургском льве, обитавшем на 5-й линии Васильевского острова более сотни лет назад. Звали его Гумми, он был строен, силён, пылок, а самое главное предельно честен и полон скрытого достоинства. Любимец светских львиц и достойный соперник для вездесущих шакалов, он не был счастлив. Только две мечты жили в сердце Гумми — постоянная тоска по далёкой Африке и острая потребность любить и быть любимым.       Нет, Гумми не был одинок. Его окружали многочисленные друзья и подруги, вот только не было среди них той единственной, которая согласилась бы разделить с ним тяготы семейной жизни.       Хотя среди знакомых преобладали шакалы и гиены, но встречались и весьма достойные личности. А уж главным советчиком у льва ходил сам Сатана собственной персоной. Греховный до самых кончиков ногтей и всегда оказывающийся рядом, когда дело доходило до какого-либо феерического безумства.       — Гумми, зачем тебе нужна жена? — спросил как-то он, расположившись в удобном кресле с бокалом Шабли в одной руке и нежной фиалкой в другой. Сатана мелкими глотками отпивал вино, вдыхал сладковатый аромат цветка и томно вещал. — Подумать только твоё сильное, звериное тело, твоя энергия хищника достанутся какой-то женщине… Фуй! Одумайся! Я мог бы подыскать тебе красивого, тапетического юношу, или опытного, знойного мужчину. Всё что захочешь, ты только соглашайся. Пора учиться грамоте, мой друг.       — Хочу жениться! — упрямо твердил лев, отвечая громким рыком на каждую попытку Сатаны склонить его к мужеложеству.       — Ну и ладно, — лишь отмахнулся тот. — Сколько раз ты уже просил руки у разных девиц? Пять? Шесть? Десять? И всё отказ! А на дуэли как дрался — напомнить? Я же был тогда твоим секундантом, так что видел всё в подробностях. Хорошо хоть жив остался. А девица-то, девица, из-за которой вы поспорили с товарищем, знойная итальянская тигрица по кличке Черубина, выскочила замуж за постороннего и скоро нарожает ему детишек. А ты так и будешь тяжело вздыхать и мечтать о несбывшемся. Уж лучше б ехал в свою разлюбезную Африку, да любовался на жирных, потных негров, восседающих на дорогих персидских коврах, или гонял изысканных жирафов по знойной саванне. И откуда ты только такой принципиальный на мою больную голову взялся?       — Если болит голова — выпей фенацетину, — огрызнулся лев.       — Лучше бы ты мне вазелину предложил, — расхохотался Сатана. Но видя, что смеётся в одиночку, вскоре прекратил веселье и неожиданно серьёзным тоном спросил: — Чего же ты хочешь-то, друг мой?       — Семью хочу, домашний очаг, детишек кучу, — заныл Гумми, тряся своей поредевшей от переживаний шевелюрой.       — Ладно, помогу последний раз, — соизволил облагодетельствовать его Сатана. — Через неделю поедем в Киев!       — Почему туда? — удивился Гумми.       — Ну, во-первых, у меня с товарищами там сеанс чёрной магии, ну или, как это сейчас называется, концерт. Ты тоже поучаствуешь. Во-вторых, Киев он, как ни крути, к Африке ближе, а значит и спрос на львов больше. Ну, а в-третьих, там такие мальчики-гимназисты… ммм… доступные… вмиг забудешь о женском поле вообще и своих печалях в частности.       — Ладно, поехали, — скорее от безысходности согласился лев.       Киев встретил гостей первыми морозами, обширной толпой поклонников и жуткой шумихой в прессе, как-никак сам Сатана почтил своим присутствием этот провинциальный городок. Газеты наперебой строили предположения и догадки. В каком виде он предстанет пред публикой? Зачем притащил с собой живого льва? И не является ли этот самый лев его любовником? Местное общество жаждало сенсаций. Когда же выступление закончилось, в Киевских ведомостях появилось разгромная статья:       «…Мы все ждали этого часа, надеялись и верили, что увидим самого Сатану во всем порочном блеске и гениальном величии. Он представлялся чуть ли не в дамском наряде XVIII века с высокой женской причёской в стиле мадам де Ламбаль, окружённый юными Антиноями, Амурами и Зефирами. А что в итоге? Волос у него на голове столь мало, что их едва хватает на одну мужскую причёску, а сопровождал его один облезлый, потасканный лев, который своим тоскливым взглядом наводил лишь уныние и печаль…»       Но поездка не была бессмысленной, Гумми встретил Её! Свою мечту, идеал, музу. Он был с ней знаком по Петербургу, дважды делал предложение, но совсем не ожидал увидеть её тут, в Киеве. В любовном порыве, сделав третью, решительную попытку, он услышал заветное «Согласна!»       Через месяц в Санкт-Петербурге появилась официальная Гуммильвица. Она была изысканно-надменна, томно-печальна, любила дивагировать и мандёжничать с кем ни попадя.       — Простушка, — как говорил Сатана, — но со временем, даст Бог, исправится.       Вот только счастье Гумми было не долгим. Он как истинный царь зверей вообще и своей семьи в частности рассчитывал, что жена будет хранительницей домашнего очага, надёжным тылом, опорой, верной боевой подругой. Вот только Гуммильвица сразу показала нрав, и сама захотела царствовать и всем владеть, быть первой на зверином небосклоне. И хоть в итоге родила она мужу Львёнка, жизнь семейная совершенно не ладилась.       Несчастный Гумми вернувшись домой мог запросто застать жену в объятиях какого-нибудь позорного шакала (чаще всего это был известный лизоблюд Зинкин Жидок) или мерзкой, прожжённой жизнью белобрысой болонки — Тявочки. Гуммильвица в вопросах выбора пола любовников отличалась изрядной широтой, ни в чём себя не ограничивая. При этом она умудрялась так всё вывернуть, что виноватым в изменах жены оказывался сам Гумми. Она хотела блистать, а не сидеть в четырёх стенах растя детей и варя кашу.       Желая спасти свой брак, лев схватил в охапку жену, махнул Сатане кисточкой хвоста на прощание и отбыл заграницу, подальше от соблазнов. Он надеялся, что европейское целомудрие, сменив русскую распущенность, окажет на Гуммильвицу исцеляющее воздействие.       Европа не оправдала ожиданий. В Италии жена тут же спуталась с грязным лисом Моди, при этом не забывая поддерживать связи и с петербургскими поклонниками. Лис нисколько не стесняясь грозного льва пел ночные серенады под её окнами, дарил дорогие подарки и всячески добивался. Стало только хуже.       Вернувшись назад Гумми сокрушённо выслушивал от Сатаны:       — Ты — глупый-глупый лев. Пойми, оставаясь со своей распутной женой, ты только губишь себя. Бросай её к чёрту. Лучше посмотри, какого красавца я себе завёл.       Рядом с Владыкой Мрака стоял гусарский жеребец, красивый как все ангелы Господни и распутный как последний грешник.       — Никогда не видел таких красивых мужчин, — зачарованно выдавил Гумми, пялясь на незнакомца. — Как его кличут?       — Князь! — с гордостью ответил Сатана. — Но даже не уговаривай, не отдам. Сам ещё не наигрался. И на combination à trois не соглашусь, даже не мечтай. Ищи своего скакуна! И забудь уже, наконец, о женских прелестях. Чего ты только в них нашёл? Это же так мерзко…       Ничего не ответил Гумми, лишь вздохнул тяжело, посмотрел обожающе на прекрасного Князя да и поплёлся домой к неверной жене. Переломилось в нём что-то в этот момент, словно пелена с глаз упала. Осознал он красоту мужскую, ощутил томление странное.       Только вот сердцем может и понимал, что-то Гумми, но себя ломать не хотел, надеясь в глубине души, что всё поправится. Нагуляется Гуммильвица, успокоится, да и пойдёт жизнь степенная, да спокойная.       А события меж тем развивались. Как не трудился Сатана, как не строил планы да козни злобные, но Князь бросил его и влюбился в Тявочку, которая, хоть и имела любимого мужа, находила успокоения в объятиях Гуммильвицы, ну, а та, совсем позабыв про своего Льва, с одной стороны привечала Тявочку, а с другой сама мечтала о Князе, да и другим не отказывала. А ещё между ними бегал Зайчик, флиртуя со всеми направо и налево, то с Сатаной, то с мужем Тявочки, то с самим Князем. Вот такая-вот «Санта-Барбара», разобраться которой без меры водки русской затруднительно…       Плюнул на всё Гумми, купил билет на пароход и, бросив жену и львёнка новорожденного, отправился в Африку.       Тут-то и кончается ясная действительность, а начинается история сказочная. Ведь не знали ещё тогда люди почти ничего об Африке, не запрудили туристы пляжей египетских, не загадили озёра великолепные, не построили в Сахаре Великой декораций к «Звёздным войнам». И была тогда страна там загадочная, что звалась Абиссиния. Вот туда-то Гумми и путь держал.       Пересёк он море Чёрное, словно кожа негритянская, а затем и море Мраморное, словно шкура у жирафа изящного, а в конце и море Средиземное, что ничем особо не выделялось, окромя своих размеров немереных. Достиг он Абу-Кира древнего, что вблизи Александрии находится и назывался прежде Канопусом. И хоть давно нет разврата в граде том, именно здесь Гумми и вступил на берег желанный.       Как коснулись его ступни земли африканской, моментально забыл и про Сатану лукавого, и про жену неверную, и про Князя прекрасного. Так и тянуло его стянуть одежду постылую, да бежать по пустыне на четырёх конечностях на встречу солнцу красному, чтобы ветер трепал гриву роскошную, а от звука рёва исполинского разбегались все живые существа на много вёрст вокруг. А потом на вершине самого высокого холма сразиться за обладание какой-нибудь местной красавицы с Кукумадевом страшным, что способен заглотнуть слона огромного за один присест.       Только далека была от мечтаний действительность. Начать с того, что роскошной гривы уж не было, да и тело изнеженное к длинным забегам оказалось не приучено. А всех Кукумадевов ужасных уж давно нанизали на копья вострые бесстрашные африканские воины. Да и девушки местные уж давно не в передничках разгуливали, а в паранджах закрытых, что одни лишь глаза видно… А по глазам-то может попасться всякое. Иной раз и очи прекрасные, и ресницы как опахала шёлковые, и брови как нити жемчуга чёрного, и речь, что звонкого ручья журчание, а как хиджаб скинет — чудовище адово.       Взял в итоге Гумми проводника молодого да сильного, что звался Усикулуми, сын Хлокохлоко или попросту Усик. Исполнилось тогда юноше лишь осемнадцать годков, но развит был не по годам. Ведь не мог ни один передничек прикрыть объект его мужской гордости, коим он при желании мог бы сам себя удовлетворять беззастенчиво.       Двинулись Гумми и Усик по Нилу Великому, чтоб достигнуть истоков неведомых, за которыми лежала страна Абиссиния. Очень Гумми тогда надеялся, что вернётся к нему сила львиная, которая за годы в Пальмире Серверной основательно поуменьшилась от волнений и переживаний тягостных.       Ну, а Усик, что не день, то внимательней всё на Гумми поглядывал. Теребил своё копьё под передничком, да мечтал ощутить тело белое, да в объятиях своих чёрных, горячих. Только где ж ему такого добиться, если сам Сатана спасовал пред упорством характера львиного.       Так достигли они Харара знойного, где представлен был Гумми самому негусу, великому и славному Менелику Второму. Стар был негус, но дюже мудр. Да и взор его леопардовый, до сих пор был в состоянии разгадать желания тайные. Мог ответить мудрец на вопросы незаданные, что на сердце лежат грузом тягостным. Так молва людская сказывала.       — Если слепню насильно вставить в жопу соломину, — молвил негус, виноградом закусывая, да танцовщицу знойную за зад поглаживая, — то не перестанет он от этого быть насекомым вольным. И летать он сможет, и жужжать, и кровь пить, и теплу радоваться. Только движения его не будут привычными, а полёт свободным. И соломина будет повсюду за ним тянуться. Так и со всяким живым существом, хоть с львом грозным, хоть с жирафом изысканным, хоть с человеком влюблённым.       Задумался Гумми над словами мудрым, стараясь разгадать смысл поучения. Перебирал он варианты разные, соотносил с событиями в жизни прошлой — ничего не понял. Хотел переспросить, а негус уж спит, да похрапывает, да во сне губами причмокивает, видно, созерцает видение дивное.       А вот Усик речь понял правильно, или так ему только показалось. И дал он себе зарок при случае исполнить мечту страстную и вставить кое-кому «в жопу соломину». Только как же подступиться к гостю заморскому, хоть по природе и льву африканскому, но совсем непривычному, да обрусевшему?       А кожа-то белая, а глаза-то с поволокою, а профиль царский — так и манят, и зовут к неведомому, заставляя несчастного Усика сгорать от страсти любовной.       Ничего не заметил Гумми в своём помощнике, занимала его лишь дорога дальняя, да диковины африканские. Мнилось ему, что где-то там, в глубине страны неведомой, найдёт он своё счастье истинное. И даже не вспоминалась ему Гуммильвица в Санкт-Петербурге оставленная.       Будоражил его запах трав немыслимых, от которых сны приходили красочные да диковинные. И про чёрную деву, что в мраморном гроте сидит с самого земли сотворения. И про молодого вождя, которого обуяла страсть грешная да постыдная, так что в стремлении изжить её бросился он в реку на растерзание крокодилам голодным. И про пустыню Великую в коей сам Гумми с злобными Кукумадевами сражался, на копьё их нанизывая десятками. Много видений подарили травы африканские, лишь ответа на главный вопрос не дали, как найти себя в мире безрадостном, обрести цель пути жизненного.       Долго они путешествовали, развлекая себя стрельбой по обезьянам крикливым, да гонками за гигантскими птицами. Ничто так не поднимало настроения Гумми и Усика, как нестись по равнине меж отрогов горных и рубить сплеча головы быстроногих страусов.       Встречали они великанов, пасших стада огромных верблюдов, спали в корнях сикомор, по утру вкушая плоды этих деревьев. Жизнь казалась простой и понятной. Не было в ней места мучительным переживаниям и русской хандре.       Так достигли они Шейх-Гусейна — тропического Рима, затерявшегося среди африканских просторов. Града, носящего имя мудреца и пророка великого. И слетались со всех земель толпы паломников, чтобы выразить своё почтение пред могилою святого и потомков его, и поныне управляющих местными землями.       Вблизи города располагалась пещера волшебная. Узкий лаз уходил глубоко под землю. Там по преданию действовала сила неведомая, одаряя любого вниз спустившегося знанием тайным, помогая ответить на вопросы заветные.       Узок был проход в пещеру и только праведный мог спокойно проникнуть внутрь и вернуться обратно. Если же застревал кто-то, то считалось сие наказанием Божьим за нечистые помыслы. Не подлежало такого человека ни кормить, ни поить, ни помогать никак, обрекая на смерть долгую и мучительную. От того в пещеру редко кто спуститься отваживался.       Только Гумми услышал о предании, тут же загорелось в нём желание и решимость в пещеру отправиться. Отговаривали его все окружающие, ведь не был он правоверным мусульманином, не знал слово Пророка Мухаммеда.       — Завтра на рассвете войду в пещеру дивную. Снизойдёт на меня озарение, и познаю я вечную истину. Риск для цели такой оправданный! — твердил Гумми с упорством ослиным, отвергая любые возражения.       Лишь один Усик его не отговаривал, был уверен, что всё это бестолку. Только всё на пещеру поглядывал. Примерялся к ней по-всякому, размышляя о размерах отверстия.       На рассвете дня нового, собралась толпа пред пещерою. Всем хотелось поглядеть, как застрянет лев иноземный и будет медленно подыхать от жажды и голода. Лишь один Усик не пришёл посмотреть на такое событие. Видно, не хотел понапрасну терзаться сомнениями, да переживаниями тяжкими.       Но, не смотря на уговоры всеобщие, не сдался Гумми. Хотя и пришлось ему, чтобы в проход протиснуться, скинуть с себя одежду всю. Да и то об острые камни оцарапался.       Очутился Гумми во тьме непроглядной, куда свет испокон веков не заглядывал. Жаркий воздух, идущий из глубины пещеры, обдувал тело его нагое. Принялся он спускаться вниз нерешительно, то и дело о камни спотыкаясь.       Долго блуждал Гумми под сводами пещеры, прислушивался к каждому шороху, пытаясь различить святое откровение в доносящемся стуке капель, спадающих со свода. Ничего он не достиг, не почувствовал, словно вся людская молва, да святые пророчества лишь обман для впечатлительных паломников.       И давно бы ушёл из пещеры Гумми, но решил обождать до сумерек, чтобы в темноте спокойнее выбраться.       Как взошла на небе луна новая, двинулся Гумми на выход. Уж давно разошлись все зрители, впечатлённые упорством льва заморского, да гадая какие откровения, тому в пещере открываются.       Только есть одна мудрость древняя, что годами и опытом проверена. Зачастую куда бы то ни было легче попасть, чем выбраться. Так и Гумми застрял на выходе. Сомкнулись камни лаза пещерного вокруг пояса ни назад, ни вперёд не пускают.       Уж герой наш и так и этак пытался, но не мог с места сдвинуться. И ведь бесполезно было звать помощи, не пойдёт никто против вековой традиции, только глумиться станут, да смеяться надо львом, застрявшим в сём двусмысленном положении.       Заскулил на луну Гумми от тоски безысходной, словно какой-то шакал жалкий. Ведь когда взойдёт солнце ясное не избежать ему позора невиданного, а потом и смерти лютой от истощения. Правда, может, похудев, и протиснется. Только дело это не быстрое.       А потом затопил сердце Гумми страх пуще прежнего, ибо ощутил он на голой своей заднице, что в пещере ещё оставалась, прикосновение рук крепкое. Разминали ему все ласково, нажимая пальцем на отверстие, до которого даже сам Сатана добраться не смог. А может и не палец то был? Лучше и не думать об том было, а смириться и получать удовольствие.       То, что дальше случилось, нечего в подробностях описывать, ибо всяк и так понял уже, что пробрался в пещеру заранее пылкий Усик с мыслью пошлою, завладеть, наконец, вожделенным седалищем.       Длинна ночь африканская, много сил и умения у детей континента жаркого, не заснули в ту ночь ни Усик страстный, ни Гумми несчастный. Добралась мужское достоинство до непрямого назначения.       Лишь когда над холмами дальними начало подыматься солнце красное, да петухи тощие прокричали свою песню утреннюю, ощутил Гумми, что в покое его зад оставили. Рванул он со всей силы на волю вольную, раздирая кожу на боках о камни острые, да и вывалился наружу. Видно от ночных упражнений физических сбросил он килограммов несколько.       Подхватил он одежду свою, у входа в пещеру оставленную, да и припустил к домику, где они остановились с Усиком.       Только бежать пришлось не прямым путём, а всё больше пробираясь по окраинам. Не хотелось, чтоб его видели. А потому, когда в дом вошёл, застал он там Усика, который, как ни в чём ни бывало, завтракал.       — Ну и как познал своё предназначение? — спросил Усик, челюстями работая.       На вопрос такой Гумми задумался. А не было ли случившееся, наказанием Богов неведомых, за столь долгую несговорчивость. Ведь тянуло его к парням красивым, заставляя забывать обо всём. Только раньше он всё отрицал в себе. Эта мысль проверки требовала.       Ничего не ответил Гумми, но на Усика глянул внимательно, словно взглядом своим оценивая. И решил продолжать путешествие, пока мысль похотливая в голове совсем не уляжется.       Двинулись на Гирин путешественники, а оттуда, пополнив запасы, к Матакуа. И всё время пути не близкого, всё сильнее терзало Гумми желание затащить в свою походную постель Усика. Только как подступиться к красавцу африканскому? Как объяснить свои желания грешные, о которых и помыслить-то стыдно?       Лишь, когда вступили они в долину Дера и остановились в небольшом селении, что и названия то не имело, решился Гумми действовать. Раздобыл он у местной знахарки зелье чудесное, что любого мужчину приводит в неистовство, заставляя сгорать от страсти неведомой, доводя до ума помрачения. И за ужином подлил зелье Усику.       А у того уж и без зелья вонючего, всё на Гумми топорщилось. Вспоминал он частенько события, что в пещере случилось пророческой, всё желал продолжения. Ну, а тут такие возможности.       Ночью крики стояли страстные, словно стая обезьян безумствовала. И сплеталось чёрное с белым, погружаясь одно в другое, доводя до предела крайнего, там где стыд и мораль кончаются. А под утра, лёжа прижавшись, всё шептали они слова любви искренней. Обещал Гумми бросить страну северную и навсегда поселиться в Африке. Лишь одно он ставил условие:       — Только надобно мне сейчас воротиться домой. Разрешить дела последние, позаботиться о львёнка содержании, развестись с постыдной Гуммильвицею. Но ты жди меня Усик преданный, не изменит уж моё сердце жгучие, не покусится на грешную женщину.       Началась дорога обратная. Хоть и длинная по расстоянию, но короткая от страсти вспыхнувшей. Провожал Усик пароход отчаливающий, сожалея о расставании. И мечтая о счастье будущем.       И на этом сказка кончается, а начало берёт действительность.       Вернулся лев Гумми в Петербург. Вновь рядом с ним была распутная Гуммильвица, за спиной вечный друг Сатана. Один лишь Князь за время отсутствия успел застрелиться. Не вынесла женского коварства его мужская красота.       И память у Гумми как отрезало. Позабыл он и верного Усика, и большую часть путешествия. Только тоска по таинственной Африке бередила его душу львиную, порождая томление тайное.       Может быть, если бы судьба позволила ему вновь вступить на берег таинственного континента, он бы вспомнил всё, вновь окунулся в сказку, но жизнь не всегда даёт второй шанс. А бедный Усик долгие годы так продолжал приходить на пристань, встречать пароходы и ждать возвращения своего белого льва.       И лишь один Сатана понимал произошедшие изменения, усмехался улыбкой загадочной и говорил:       — Для тебя, друг мой, главное всё в жизни закончилось, остались детали!       Ни война, ни женитьба новая так и не дали Гумми забвения. Так и остался он в истории отечества, как пример и назидание для поколений будущих. Ибо если родился ты с львиным характером, то не стоит идти путём проторенным, да смотреть на мнение общества…       — Ну и как, все твои условия выполнены? Удовлетворила тебя сказка? — спросил я, внутренне напрягаясь, слишком уж мне не нравилось выражение лица Ильи.       — Сказка-то хорошая… — медленно заговорил Илья, — только вот с условием одним промашка вышла.       С этими словами он достал телефон и включил запись. Зазвучал голос любимого, выдвигающего условия. На моменте: «… не пошлую, но и не романтическую…», Илья победно улыбнулся и вынес свой окончательный вердикт:       — Условие не выполнено! Ты проиграл, Кир!       Как же я запамятовал об этом? И ведь действительно, оправдываться тут сложно. Или всё-таки попытаться? Хотя, нужно уметь признавать своё поражение.       — Ладно, победил! — я устало махнул рукой. — Ну и каким будет твоё желание? Мы ведь на него спорили?       — В своё время узнаешь! Дня через два-три. Сюрприз будет!       — К чему хоть готовиться?       — Ну, пользуясь твоими сказочными аналогиями… — сквозь смех сказал Илья, — … к соломине. Точнее даже к двум.       — Так! Это что ещё за аналогии? — чуть ли не поперхнулся я, внутренне закипая.       Подсознание в этот момент красочно живописало картину предстоящего разврата. При других обстоятельствах я б только посмеялся от вывертов собственной фантазии, но видя, как лицо Ильи заливается стыдливой краской, понял, что всё обстоит ещё хуже.       — Ты мне ничего не хочешь объяснить? — сурово спросил я.       — Его Гарик зовут! Мы в интернете познакомились, — промямлил мой любимый, стыдливо пряча глаза.       — Какой ещё на хрен Гарик? Что за имя дибильное?       — Ну, Игорь на самом деле. Если, конечно, он мне настоящее имя сказал, — поправился Илья. И тут же поспешно добавил: — Ты только не кричи и не перебивай. Я сейчас всё объясню.       — Жду не дождусь!       — Гарик он хороший, но жутко стеснительный. Ему уже восемнадцать исполнилось, а у него ни девушки, ни парня не было. Правда, к девушкам его и не тянет, — принялся сбивчиво пояснять Илья. — Ну, он меня и принялся просить, чтобы я ему организовал попробовать с парнем. Сам он ни в жизнь не решится.       — А ты сразу и согласился?!       — Нет, я ему проспорил, — несчастно добавил мой любимый, состроив жалостливую мордашку, — в карты проиграл.       — Только не говори мне, что вы играли на мою задницу, — я уже не знал плакать мне или смеяться от таких откровений.       — Ну не совсем на твою. На какую-нибудь. Лишь бы симпатичная.       — Так сними своему другу проституку… Тьфу или проститута… Чёрт знает как это называется, если не девушка, а парень. Я даже денег дам.       — Он так не хочет…       — И ты ничего лучше не придумал, чем решиться на секс втроём? — наконец до меня дошёл общий посыл.       — Не совсем, — деликатно произнес Илья, всё еще нервно косясь на меня.       — А что тогда?       — Ну, я решил, что выиграю какой-нибудь спор у тебя, а потом переложу проблему на твои широкие плечи. Ты же у меня умничка — найдёшь выход!       — То есть спать ты с ним не собирался? — решил всё-таки уточнить я, немного оттаивая.       — Нет! — категорично ответил любимый. Потом состроил свою самую жалостливую мордашку и добавил: — Ты ведь что-нибудь придумаешь?       — Ладно! Приводи своего чудика в ночь на субботу. Есть у меня одна идея.       Наступил вечер пятницы. Я был готов ко всему — спорить, ругаться, бить зарвавшуюся морду моего внезапного соперника. Однако, увидев существо, робко вползающее в нашу квартиру вслед за Ильёй, весь мой боевой запал пропал втуне. Типичный дохлик, которого не то что ударить, тронуть лишний раз опасно. Как он только умудрился такое условие моему любимому поставить?       — Игорь, — дрожащим голосом представился вошедший, неуверенно улыбнулся и протянул тонкую, костлявую руку.       — Кирилл, — фыркнув в ответ, представился я. Руку, правда, жать не стал.       — Надеюсь, Кирилл, Илья объяснил тебе истинную цель моего посещения, — немного высокопарно заявил парень, уставившись почему-то в пол.       — Объяснил, — ответил я и бросил укоризненный взгляд на своего любимого. — А сил-то хватит? Что делать знаешь?       — Я много читал и посмотрел несколько обучающих фильмов, — тихо ответил наш гость.       Эх, и откуда только такие девственники-недоумки берутся? Ведь ему уже восемнадцать, а он только литературу изучает… Придётся проводить «разъяснительную работу», чтоб на чужих парней впредь не зарился!       — Пошли в комнату, Игорь. Илья сейчас чаю заварит, а мы поболтаем пока.       — А может сразу… по быстрому… и я домой пойду? А то мама будет волноваться.       — Нет уж. Звони маме и отпрашивайся на всю ночь, такие дела быстро не делаются. К тому же есть у нас одна традиция с Ильёй. Перед тем как лечь в постель и приступить к самому главному, я ему сказки рассказываю, — начал я издалека. — Ты же не хочешь нарушать традицию?       В последнюю фразу я добавил явную угрозу. Дрожащим от испуга голосом чудик проблеял что-то невнятное и тут же принялся звонить мамочке и отпрашиваться до утра. Хм, может его стоило просто запугать? Жаль Илья такой подход не одобрит.       — Всё я отпросился, — сказал он через полчаса, наполненных слёзными заверениями невидимой мамочки, что с её чадом ничего не случится, а он всю ночь будет заниматься с другом важным учебным проектом, потому что через три месяца уже сессия, а они не успевают.       Надо ж было в такую чушь поверить. Но, по-видимому, мамочка этого чудика слепо доверяла своему излюбленному сыночку.       Вскоре появился и Илья с подносом, заставленным чашками чая и свежей выпечкой. Я же начал свой рассказ.       — Сегодня я расскажу вам сказку о трёх сумасшедших.