Он занес топор над палачом

— Люциус, я не понимаю! Нарцисса возвышалась над супругом, встревожено, как-то трогательно растерянно взирая на того. Пальцы рук, сложенных на груди, нервно комкали рукава домашнего платья, лицо, обычно такое спокойное и отстраненное, сейчас было подвижным в своем волнении. — Цисси, мы уже обсуждали это. Люциус, напротив, был спокоен, даже безмятежен, в его руках была свежая газета, с которой он как раз заканчивал, когда его нашла супруга. — Тогда мы вернемся еще раз к этому, — неуклонно продолжила женщина. — И будем возвращаться до тех пор, пока ты не дашь мне вразумительного, исчерпывающего ответа. Люциус вздохнул и отложил газету. Дочитать ему было явно не судьба. — Я уже говорил, что у нас с Эрнстом Мраксом общее дело. Он мой старый знакомый со времен Университета, и с моей стороны было бы бесчестно и попросту неразумно не помочь ему после трагедии, которую они с Генри пережили. Это женщину явно не успокоило. Ее темные глаза были внимательны, чутки, были словно сканерами лукавства. Быть может, множество знакомых и тех, кого он называл друзьями, могли бы купиться на подобное, но она, Нарцисса, прожила с этим человеком более десяти лет, и чувствовала его ложь так же явно, как и сквозняк в их совятне. Только она не понимала, отчего Люциус лгал. — Твои слова не стоят и ломаного кната, — прошептала женщина. Люциус поднялся на ноги и взял руки супруги в свои, прижался к ним губами. Послышался тяжелый, скорбный вздох Нарциссы. Мужчине приходилось выталкивать из себя каждое слово: — Эта ложь — все, чем ты можешь довольствоваться сейчас. Боль, отразившаяся на лице этой сильной женщины, заставила супруга на секунду зажмурить веки. Было чудовищно лгать единственному человеку, который принимал тебя целиком и полностью, с каждым изъяном и шрамом. — Почему ты продаешь ему наши земли и дом? Продажа трав с этих земель приносит больше четверти всех наших доходов. — Потому что того требуют обстоятельства. — Я не хочу продавать тот дом. — Все уже решено. Скоро будут переданы бумаги. Нарцисса отстранилась, ее лицо как-то враз замкнулось, тело напряглось, словно перед лицом опасности, а в глазах промелькнула тень какой-то болезненной безнадеги. Было чувство, словно земля начала уходить у нее из-под ног. — И когда ты собирался мне сказать? — обвиняюще воскликнула Нарцисса, но супруг только отвел глаза. — Ты и не собирался считаться со мной, — поняла она. Никаких слов она снова не услышала. Огромная по своей величине дыра начала расширяться в душе Нарциссы из крошечной точки подозрения. — Помнишь наши брачные клятвы? Быть партнерами во всем, быть… — Еще я клялся оберегать нашу семью, — неожиданно резко перебил Люциус. — И это является мотивом всех моих действий: уберечь тебя и Драко, помочь нашей семье возвыситься. Женщина наградила его долгим, по-блековски тяжелым взглядом. Догадка, озарившая ее голову, отозвалась в глазах подозрительным блеском. — Сегодня в «Пророке» было интервью с Дамблдором — скажи, ты имеешь какое-то отношение к похищению мальчика Поттеров? — Что за вздор! Я не имею к этому делу никакого отношения. Нарцисса отвернулась. Теперь доверять было трудно, а глядеть в чужие, такие родные глаза и видеть там ожесточенную внутреннюю борьбу — было трудней в стократ. — О Люциус, во что ты опять нас втягиваешь. *** Гарри Поттер в ту ночь снова не спал. Но дело теперь было вовсе не в очередном справочнике Гордона Сильвера, а в праздном созерцании потолка и тяжелых, муторных раздумьях. В отрочестве мальчишка часто думал о родителях. Где они? Почему они его оставили? Как их найти? Гарри несколько раз сбегал от Дурслей, но те упорно возвращали его и популярно объясняли, что так поступать не следовало. После таких объяснений ему обычно приходилось отлеживаться несколько дней. Маленький Гарри решительно не понимал, почему рядом с ним не было родителей, как у всех других детей, с которыми он играл, — были только дядя с теткой да кузен. Когда мальчишка особенно надоедал своими расспросами, Дурсли рассказали ему наспех придуманную историю и наркотическом дурмане (они в тот день как раз смотрели репортаж новостей по этому поводу, и посчитали это хорошей идеей). Дурсли рассказали, что родители мальчишки подсели на эту гадость, и сам он, Гарри, плод мерзости и порока. А однажды Джеймс и Лили ввязались в неприятности, задолжали много денег и не смогли вернуть — и оттого их убили. Вот такую историю рассказали маленькому Гарри. Тогда это действительно казалось хорошей идеей. После того мальчишка больше никогда не спрашивал о родителях. После того он замкнулся, как-то разом добавил годов и утратил наивность. Вера в то, что однажды его заберут из дома Дурслей, потеряла свою силу. Вера в чудо тоже исчезла. Осталось только одно: выжить. Любой ценой и средствами. А зачем — он разберется потом. Быть может затем, чтобы в двенадцать лет узнать, что его родители — известные волшебники, а их убил тот, кто почивал комнатой напротив. Том Реддл, Лорд Воландеморт — или как там еще его называли, он убил его родителей, и почему-то забыл упомянуть об этом при встрече. Как-то запамятовал, видать. Что уж, бывает… Сущая мелочь. Гарри Поттер никогда не знал родителей. И до крайности странно скучать и грустить о тех, кого не знал и никогда не видел — как скучать за прелестью океана, не побывав никогда и у реки. Он и не скучал, и не грустил — с тех самых пор, как Дурсли рассказали ему ту историю. Слишком эфемерны были образы родителей. Мысли о них несли непонимание, смятение, боль и обиду. Они променяли своего сына на забвение — так что должен чувствовать Гарри по этому поводу? Однако сейчас в свете последних новостей из «Пророка», он вновь чувствовал непонимание и смятение, как в далекие детские года. Слишком много неизвестного, непонятного, вызывающего бурю чувств было разом, а затем как-то внезапно наступал штиль, слова душа устала волноваться и просто отключила эмоциональный отклик, даруя бесценное чувство покоя и трезвость разума. А еще был Альбус Дамблдор, которого назвали близким другом семьи. Видимо, понятие дружбы было здесь какое-то совершенного другое, нежели у магглов. Или дело вовсе не в принадлежности, а в простом человеческом лицемерии и коварстве. Что можно сказать о человеке, друзья коего доверили ему самое дорогое, а тот отнесся к этому столь расчетливо, что оставил себе лишь ключ от хранилища, а ребенка отправил ненавидящим его родственникам? В статье было что-то о его, Гарри, безопасности. Где же этот человек был все то бесчисленное количество раз, когда тело мальчишки усыпали синяками, ушибами и порезами? Их было столько, сколько звезд на заре. Где же был он, когда чистую душу ранили, разрывали, вынимали самое сокровенное и извращали без всяких проклятий? Этого было столько, что уже не исправить. Так о какой защите шла речь? Гарри нашел в конце концов убийца его родителей. Альбус Дамблдор был директором Хогвартса, куда Поттер пойдет следующей осенью. Там он посмотрит ему в глаза и спросит, почему его выкинули, как ненужную собаку. У него уже будет палочка. Гарри Поттер заставит говорить Альбуса Дамблдора, даже если тот откажется. Он ответит за всю ту боль, что он нес в себе все эти годы. А пока ему нужно взглянуть в глаза другого человека. Гарри Поттер думал об этом всю ночь напролет, во время утреннего ритуала и завтрака. До тех пор, пока Том Реддл не появился в столовой. Несколько мгновений можно было наблюдать, как из глаз оного уходила мутная пелена после зелья, и взгляд становился все более осмысленным, каким-то довольным и вместе с тем жаждущим. Взглянув ему в глаза, Гарри не увидел там демонов — на него смотрел лишь он сам. И то было почти невыносимо. — Ты готов? — Да, сэр, — сухо ответил мальчишка, но Реддл не обратил внимания. Еще ночью мальчишка решил, что сначала они посетят Гринготтс, ячейку Поттеров, а уже после можно будет приниматься за душещипательные разговоры. Гарри чувствовал, что нужно выждать — не то просто оттягивал, не то на что-то надеялся. Они аппарировали точно в тот закоулок, в коем оказались при первом совместном посещении Косой Аллеи. Уверенной, точной поступью направились в Гринготтс и быстро нашли Вицбрюха. Но в этот раз гоблин привел их в другое помещение: светлое, просторое, совсем не похожее на ту грубую комнатушку — с фамилиями-царапинами вместо отделки. Их усадили в удобные кресла перед массивным столом, за который уселся гоблин, вновь становясь выше своих посетителей. Вицбрюх сложил короткие руки с внушительными ногтями и оглядел диаду пронизывающим, знающим взглядом, а затем произнес: — Итак, я поработал с вашими семейными древами, попрошу оглядеть результаты. Откуда-то из-под стола гоблин вынул два свитка и разложил их перед посетителями. Бумага было новой, чернила свежими — то была всего копия; оригиналы же никогда не вынимались из Комнаты Древ. Мальчик и мужчина уткнулись в пергаменты. Извилистые, пушистые и сложные ветви древа Поттеров было внушительнее бедного до разнообразия свитка Мраксов — там преобладали инцесты разной степени близости. Мужчина одновременно с мальчиком проследили последние ветви: имя-фамилия Меропы Мракс была соединена линией с именем-фамилией своего брата — Морфином Мраксом. Из их ветви выходила новая — их сына — Эрнста Марволо Мракса. От него линия, перечеркнутая двумя наклонными линиями, вела к затертому имени-фамилии. От них исходила последняя на сегодняшний день ветвь — Гарри Генри Поттер-Мракса. На лицах этих самых Тома и Гарри появилось одинаковое выражение недоумения напополам с озабоченностью. На другом свитке, древе Поттеров, изменений, казалось, не было и вовсе. Но если приглядеться, то от имени-фамилии Джеймса Поттера отходила еще одна линия, перечеркнутая двумя наклонными линиями, и затертое имя-фамилия. Четким было лишь имя-фамилия Лили Эванс, как последней супруги. Для Гарри все было решительно не понятно. — Уж не хотите ли вы сказать... — каким-то севшим, неясным тоном начал старший волшебник, но его перебил гоблин: — Видите ли, все дела, связанные с родовой магией, гинеологией и наследиями чрезвычайно сложны, трудоемки. Они не терпят включения третьих лиц. Поэтому мне пришлось исходить из заданных условий. Это походило на оправдание. Чувствовались в голосе гоблина какие-то оборонительные нотки, словно заранее знал, будто то, что он сказал или скажет, не понравится его клиентам. Он был весьма недалек от истины. — Я все равно не понимаю, — напряженно произнес Гарри, пристально глядя на свитки. — Пришлось организовать брак между мистером Поттером и мистером Мраксом, результатом коего стали вы, — словно для слабоумного проговорил Вицбрюх, с некой скрытой издевкой глядя на мальчишку. — После рождения произошло расторжение брака, и мистер Поттер женился на мисс Эванс. И их брак был бездетным, мистер Поттер забрал вас в свою новую семью. Лицо Реддла вытянулось так комично, что в другое время Гарри бы от души посмеялся, но выражение лица того не слишком отличалось. Оба ошарашено, как-то неверяще смотрели на гоблина. Казалось, тот был доволен до крайности произведенным впечатлением. Однако никто из присутствующих более не разделял это чувство. — Это недопустимо, — враз охрипшим голосом отозвался Том Реддл. Маска, плотно обхватывающая его лицо большую часть времени, как-то подступно отслоилась и упала на каменный пол. Если бы ему в ту секунду сказали, что то была лишь штука, он бы от души посмеялся, а потом убил самым жестоким способом того шутника. Но и тени розыгрыша не наблюдалось на уродливом лице гоблина — тот теперь был чудовищно серьезен. — Вы не можете организовать подобную нелепость. От этого за милю несет надувательством. Гоблин развел руками в совершенно человеческом жесте и отозвался небрежно: — Как бы фантастично это ни звучало, это единственный вариант. Включение кого-то третьего, как вашу супругу, могло бы выручить, но это не объясняло бы, почему у мистера Поттер-Мракса двойная фамилия. Другой вариации просто не существует. И мне пришлось приложить массу усилий, чтобы поменять вам первое имя. Том Реддл не выглядел ни впечатленным, ни благодарным — с таким лицом шли убивать, а не рассыпаться в восхищенном лепете восторга способностям гоблина. Но Вицбрюх не был в обиде: он привык к неблагодарным магам. Просто сдерет лишний десяток галеонов. — Постойте, — вдруг воскликнул Гарри, недоуменно переводя взгляд с мужчины на гоблина. — Как же это так? Они ведь оба мужчины, разве они могут?.. В воздухе почувствовалась плотная, удушающая энергия едва сдерживаемой магии. Пальцы Тома Реддла жгло от желающей вырваться магии — опасной, пронизывающей, разрушающей все без разбору. Такого не бывало с давней юности. Но даже под занесенным над головой мечом Гриффиндора, Том Реддл не смог бы с точностью сказать, что вызвало такую бурю в ставшей стабильной психике: то ли даже допущение подобной связи с предателем и магглолюбцем Поттером, то ли раздражающая медлительность мыслительных процессов мальчишки, то ли предстоящая перспектива как-то объяснить это необходимым людям, силясь при этом сохранять каменное лицо. То ли еще что. То ли все вкупе. Дышать становилось трудно. Но стоило гоблину щелкнуть пальцами — и все прекратилось. Лишь потрясающее в своей злости выражение лица Реддла осталось прежним, неизменным. Вицбрюх того даже не брал в расчет — либо ему придется смириться, либо... либо ему придется смириться. Здесь даже второго не было дано. Альтернативы не существовало в силу сложившихся обстоятельств. Гарри же слишком копался в возможностях мужского организма, не обращая внимания на действительность. Когда ему соизволили ответить, он успела уже мысленно препарировать среднестатистического мужчину на составляющие. — Это является возможным только при определенном сочетании зелий, удачи и желания, — ответил гоблин, бесстрастно глядя при этом на сжимающего зубы мужчину. Мальчишка готов был застонать от собственной глупости. Как он мог забыть о такой мелочи, как магия. Даже сейчас было трудно все воспринимать, как реальность, пропускать через призму волшебства, а не думать на уровне неотесанного первоклашки-маггла. Спрашивать, кто же вынашивал ребенка, никто не решился. — Это единственный вариант? — выдавил Реддл сквозь зубы; он старался не податься в серпентарго от подавляющей силы тех противоречий, что испытывал. — Совершенно точно, — просто ответил гоблин. Но завидев еще более помрачневшее лицо мужчины, если то было возможно, добавил: — Ваши генеалогические древа открыты только прямым родственникам. Насколько я осведомлен, вы — последние представители Мраксов и Поттеров. Никто больше не увидит ваши древа. Главное, что вы имеете полно право носить свои имена-фамилии, укреплять и стабилизировать свою магию родовыми артефактами и ритуалами. Для общественности вы же можете придумать какую угодно историю: что мальчишка Поттер усыновлен вами, грустную историю любви или что пожелаете другое. Ваш выбор. — Гоблин ждал ответных реплик, возражений или вырвавшейся наконец из-под контроля магии, но не последовало ничего — разве что глаза обоих посетителей сверкнули каким-то совсем уже странным, одним на двоих, огнем. — Если нет больше возражений, можем приступить к следующим делам. Мое время дорого стоит. Стадия принятия все никак не наступала. Стоило Реддлу отрешиться от известия, вникнуть в суть новых сведений, что излагал Вицбрюх, как взгляд падал на все еще разложенные свитки. Они будто насмехались, легко сверкая глянцем свежих чернил. Гоблин наконец не выдержал и просто уничтожил копии на глазах посетителей. Мужчина пожалел, что весь тот ужас последних минут нельзя было уничтожить также легко — теперь с этим предстояло жить. Гоблин доложил, что подал запрос в Министерство Магии с прошением о лишении Альбуса Дамблдора опекунства и передаче всех связанных с этим прав и обязанностей Эрнсту Мраксу. Для этого пришлось предоставить фрагмент официального древа. Мужчина забеспокоился на этом моменте: не распространится ли этот фрагмент с тем безобразием в широкие круга общественности. Это было бы... вызывающе, если не сказать больше. Гоблин заверил, что маги в отделе Магического учета, опеки и регистрации связаны Неразглашением — никакой конфиденциальной информации они не способны использовать в своих целях. Однако Реддл успокоился не до конца. Какой-то червячок сомнения, врожденного скепсиса и недоверия грыз его подкорки. Оснований отклонить прошение у министерских служащих не было, поэтому это дело должно было быстро разрешиться, но Альбус Дамблдор подал иск на несостоятельность нового опекуна. Что примечательно, Дамблдор даже фамилии его не знал, никаких данных, и выдвинул иск абсолютно вслепую. Но где же ему тягаться, хоть трижды почетному члену магической Британии, когда были доказательства кровного родства и новая размашистая подпись Реддла. Старик только оттягивал неизбежное — и оттянул на две недели. Неизвестно, чего он добивался подобными действиями, ведь с самого начала было ясно: дело гиблое. Альбус Дамблдор также вынужден был передать все имеющиеся вещи мальчишки, оставленные для него Джеймсом и Лили, и в придачу ключ от хранилища в Гринготтсе. После этих слов гоблин вынул из-под стола непрозрачный сверток, запечатанный печатью Министерства, что помогала предостеречь содержимое от любых преждевременных посягательств. Содержимое было предназначено только для их сына. Гарри не сразу взял сверток, абсолютно нечитаемым взглядом глядя на него несколько секунд. А когда взял — уже не отпускал, сжал так, что отнять его можно было только с руками. Реддл наблюдал за мальчишкой тяжелым, давящим взглядом. Отчего-то было чувство, что внутри не крошечные носочки маленького Гарри. Вицбрюх передал мужчине ключ от хранилища до совершеннолетия Гарри и все подтверждающие документы. Перед тем как отправиться по желанию мальчишки в свой сейф, Том Реддл чуть наклонился над столом и произнес низким, вибрирующим голосом: — Мне нужны некоторые документы, подтверждающие наше пребывание в Германии. Вы можете это устроить? — Разумеется, — выдержав паузу, ответил гоблин. В тот момент Том Реддл был рад, что его дела вел Вицбрюх. Путь до хранилища Поттеров показался каким-то слишком быстрым — вот только хлесткий ветер вплетался в волосы жесткими пальцами, а уже через момент они стояли у тяжелой темной двери. Гарри даже не успел внутренне подготовиться — что бы его там ни ждало. — Хранилище 687, — известил гоблин, будто то не было очевидно. — Ваш ключ. Реддл вложил маленький, тускло блестящий ключик обратно в когтистую лапу Вицбрюха, отдавая дань бюрократии. Мальчишка стоял во главе их маленькой процессии, и уже одной ногой ступил в открытое гоблином хранилище, но вдруг остановился, чуть повернул голову в сторону и сказал тихим, четким голосом: — Я хочу один там быть. Арка входа вспыхнула оранжевым на секунду и потухла, но мальчишка того не заметил, ступив наконец внутрь. Реддл хотел было последовать за ним, однако крепкая хватка гоблина на подоле мантии остановила его. Мужчина грубо дернул ткань из рук гоблина и со скрытой брезгливостью глянул на того. Вицбрюх невозмутимо ответил: — Теперь туда могут входить только Поттеры. — Как это понимать?.. Гарри их не слушал. Он вошел в свое хранилище и словно пропал. Хранилище Поттеров мало чем отличалось от хранилища Мраксов: такие же грубые стены и тусклый свет; сложно было сказать, где больше денег. Мальчишка потоптался у исполинского стола с монетами, а затем быстро, как-то воровато опустил жменю золотых в карман, словно кто-то мог его подловить на воровстве и выпороть. Однако никто не собирался его бранить, никто уже не бежал за ним, и спина Гарри немного расслабилась, хотя он не замечал, когда его тело так напряженно вытянулось — перед столом монет, в комнатушке гоблина или вчера в библиотеке Малфоев. Был здесь и подобный книжный шкаф — внушительный, с тяжелыми даже на вид и поблекшими от времени фолиантами. В глаза бросилось название: «Родовые и кровные ритуалы и чары Поттеров». Автор: Неил Поттер. У Гарри не было чудо-мешочков Реддла — был лишь сверток его родителей. Недолго думая, мальчишка надорвал его и опустил книгу. Туда же добавил и «Истории, обычаи и традиции фамилии Поттер», «Краткий обзор на священные двадцать восемь». Опуская последнюю книгу, рука задела какой-то клочок бумаги. Несколько долгих секунд Гарри не знал, что делать: уступить своему нетерпению, и в то же мгновение посмотреть, что сжимает его рука, или же отложить прошлое до возвращения домой. До разговора с Реддлом мальчишка хотел знать больше. Этот довод победил в конце концов. То, что он сжимал все то время сомнений, оказалось письмом родителей Гарри Поттера для своего сына. Дыхание почему-то перехватило, когда он разворачивал пергамент, исписанный изящным женским почерком. «Если ты читаешь это, нас больше нет. И мне мучительно больно начинать подобным образом письмо для нашего сына. Но правда, увы, жестока, и мы вынуждены были тебя покинуть — не по нашему желанию, разумеется, но по нашей с Джеймсом вине. Похоже, мы доверились не тем. Ты появился в страшное время, Гарри. За порогом нашего дома идет война, и она беспощадна ко всем: старикам и молодым, женщинам и детям. За чужие возвышенные идеи погибают простые люди, в воздухе разлито отчаянье и страх, и мы вязнем в нем, тонем, и, похоже, нам уже не выбраться. Настало время, когда приходится оглядываться себе за спину, на людей, которые находятся за нею, которым ты доверился, но понятие доверия утратило прежний вес. Близкие люди подводят и калечат не хуже врагов — и намного, намного больнее оттого. Не доверяй никому, Гарри. В мире много злодеев — таких, которые пытаются захватывать страны, и таких, которые скрываются под маской душевного друга, и только ждут часа нанести удар. Но бывает и так, что злобный и циничный недруг способен спасти жизнь, а отпетый злодей всего лишь человек с раной в сердце, который в детстве не знал ни любви, ни ласки. У каждого человека в душе своя трагедия, и каждый справляется с нею, как может. Мир не делится на черное и белое — есть множество оттенков серого, и то, что кажется правдой на деле оказывается откровенной ложью. У всего есть обратная сторона, и даже если ее не видно, это вовсе не значит, что ее нет. У каждой хорошей, дельной, справедливой идеи есть что-то от темного, корыстного, эгоистичного. И в каждой злой идее есть что-то от детской непосредственности, искреннего желания быть значимым и правым, построить свою вариацию мира, в которой он получил бы отнятое. Мир — не черное и белое. Доверяй своему разуму, доверяй своему сердцу, Гарри. Но не иди на поводу у добрых слов и улыбки, которые на деле не стоят и гроша. Только когда увидишь в глазах другого решимость, силу, смелость и готовность — знай, этот человек будет с тобой до конца. Другие сбегут при первой встряске. Нас предали те, кого мы считали близкими друзьями. Они улыбались нам. Они поздравляли нас с рождением сына. А теперь наши дни сочтены. Помни, Гарри, в мире, где все продается и по-настоящему ценится совсем немногое, только любовь способна вывести из лабиринтов и теней. Мы с отцом любим тебя. Любим больше жизни. Не повторяй наших ошибок». А затем торопливым и грубоватым мужским почерком добавлено: «P.S. Бродяга и Лунатик — это единственные друзья, которые у нас остались. Они позаботятся о тебе». Гарри Поттер повел плечами, словно желая скинуть чью-то тяжелую волю с плеч, подобную цепким, впивающимся намертво когтям. Лицо, мертвенно-бледное, не выражало ровным счетом ничего, было отстраненно-бесстрастным, будто не он только что прочел предсмертную записку своих родителей. Остекленевшие глаза раз за разом прослеживали строчки, кончики пальцев бездумно поглаживали уголки бумаги. Создавалось впечатление, что мальчишка остался равнодушным к посланию — но то было обманчиво. В душе царил раздрай. Одно осталось неизменным: Гарри Поттер по-прежнему не знал Лили и Джеймса Поттеров, и одна записка это не изменила. Даже та, в которой говорилось, что его любят. Любят больше жизни. Только ему опять никто не объяснил, что это такое — любить. Мальчишка спрятал письмо обратно и на предательски слабых ногах принялся осматривать хранилище дальше, но уже без прежнего энтузиазма. Все его мысли крутились вокруг письма, но он упорно их отгонял. Про все это свалившееся на голову он подумает после. Тем более Реддл уже, вероятно, рвет и мечет. Гарри нашел множество странно выглядящей посуды: что-то вроде кубков и блюдец, тонких хрустальных бокалов и ножей, больше похожих на кинжалы. Без единой пылинки, и все, без сомнения, из драгоценных металлов и камней. Но настолько ли ценны они были, чтобы хранить их в фамильном сейфе? Или они имели какую-то совершенно другую цель, а не просто радовать глаз? Брать с собой Гарри ничего не стал. Еще он заметил картину, — точнее, темный бархатный фон с отсутствующими там нарисованными жильцами и восхитительную раму. Мальчишка замер на мгновение, вглядываясь в полотно, ожидая, что там вот-вот появится кто-то, как в Малфой-меноре. Но никто не появился ни через минуту, ни через две. Ждать было бессмысленно. Однако любопытство снедало: кто мог быть запечатлен на полотне столь важный, что его портрет поместили в хранилище? Или он был столь безобразен, что его спрятали подальше от глаз? Окинув взглядом выщербленное в скале хранилище и пообещав себе непременно сюда вернуться — слишком много книг здесь осталось, слишком много золотых громоздилось и слишком волнующим было пустое полотно на грубой стене — Гарри вышел, все также бережно и крепко прижимая к себе потяжелевший, вновь запечатанный сверток. Гарри встретился взглядом с ожидающим его мужчиной и вдруг осознал, что тот зол как черт. И также внезапно понял, что ему все равно. Если бы за каждый злобный взгляд ему давали по монетке, мальчишка уже давно бы озолотился. — Самое время вернуться домой, — низко, опасно произнес Реддл. А еще Гарри понял, что выплеснет свою злость мужчина именно дома. И не знал, радоваться тому или нет. Стоило им вернуться в дом, перед ними с хлопком появилась Тене. — Что прикажите подавать к обеду? Мужчина не удостоил домовуху и взглядом, проносясь в излюбленную библиотеку на полном ходу. Гарри глянул ему вслед, тяжело вздохнул и, вяло ответив «что-нибудь съедобное», отправился следом. Том Реддл любил театральность, вычурность, поэтому не было ничего удивительного, что он решил провести «воспитательную» беседу в обители знаний, искусства и комфорта. Было даже самую малость любопытно, что ему скажет Реддл. — Ты подвел меня, — стоя спиной ко входу, тихо сказал мужчина, вглядываясь через окно в сад. — Чем же я вас подвел? — подражая мужчине, отозвался Гарри. — Я рассчитывал на большее. Я рассчитывал, что ты будешь со мной откровенным. С тем, кто открыл перед тобой целый новый мир и дал тебе столько, что хватит с запасом до следующей жизни. И что же я получил в ответ? Мальчишка мысленно закатил глаза: вот оно, эта любовь к театральности, любовь задавать риторические вопросы и ждать на них ответ. И когда мужчина обернулся, он выглядел печально — как бывает печален человек, который лишь колоссальными усилиями воли пытался удержаться от непростительных проклятий. — Это зависит от того, чего вы ожидали, — невозмутимо отозвался мальчишка, легко пожимая плечами. — Знаете, несоответствие желаний и действительности… — Глаза Реддла явственно сузились и он, покачнувшись, сделал шаг вперед, нависая над Поттером, придавливая того к полу силой своего тяжелого взгляда. Но мальчишка продолжил: — Хотите знать, чего ожидал я? Того же. Откровенности. Так как же так получилось, что вы забыли упомянуть, что убили моих родителей? Взгляд Гарри ничем не уступал взгляду мужчины — такой он был тяжелый, темный, пронзительный. В душе что-то зашевелилось, слизкое, отвратительное, злое и опасное. Гарри снова ощущал себя заряженным ружьем на списании. Том Реддл как-то неестественно замер, вперив в мальчишку такой нечитаемый взгляд, что сложно было сказать: тот был до крайности зол или его вообще веселило происходящее. Он сказал в конце концов: — Я не был намерен утаивать это от тебя. — Реддл картинно вздохнул и положил руку Гарри на плечо. Но эта тонкая манипуляция не удалась — мальчишка просто извернулся из-под нее. — Ты не был готов это услышать, и я лишь дал тебе возможность побыть еще немного в неведении. Согласись, подобное трудно было бы утаивать вечно. Взгляд мальчишки ничуть не смягчился, казалось, он только добавил темных тонов: недоверия, настороженности, какой-то мрачной, горькой насмешки. Как так получалось, что в любом случае он оказывался несправедлив в своем отношении к этому святейшему мужчине? — И что же вы мне собирались сказать? Потом. Когда-нибудь. Неуловимое выражение жалости на миг отразилось на лице Реддла, но он тут же взял себя в руки, будто собирался сообщить мальчишке о смертельном диагнозе. — Твои родители были предателями. Они заключили заведомо обреченный союз: твой отец был чистокровным магом, с богатой родословной и мощным магическим потенциалом. Твоя мать была грязнокровкой — она не могла ничего дать семье Поттер, и была лишь обузой. Эфемерные чувства, которые он якобы питал к мисс Эванс, были не более чем подростковым увлечением, переросшим под чарами грязнокровки в одержимость. Именно она склонила его на сторону предателей крови, пойти против семьи и отречься от многовековых традиций. Чистокровные маги не должны жениться на грязнокровках. Гарри перевел взгляд на окно, отстраненно глядя на узкую полоску неба вдалеке и не видя ничего. «Никому не доверяй», — звучало у него в голове, звучало набатом, что игнорировать не было никакой возможности. Что же получается, их убили за то, что они женились против воли семьи и идеи о чистоте крови? Уже трудно было верить Реддлу так же безропотно и открыто, как прежде. — Насколько я помню, — медленно, подбирая каждое слово с особой тщательностью, начал мальчишка, вновь переводя взгляд на мужчину; тот стоял слишком близко, что пришлось задирать голову, чтобы взглянуть ему в глаза, — ваш отец был простым магглом, а мать носила фамилию Мракс. Тогда вы тоже не обладаете той чистотой крови, за которую так горите сражаться. Мальчишка справедливо ожидал, что его тело украсят несколько синяков или, что вероятнее, в него запустят какое-то малоприятное проклятье. И Реддл бы с удовольствием воплотил в жизнь все опасения Гарри, ему хотелось этого просто невыносимо — мальчишка явно играл с огнем, и впору было сжечь волосы и одежду, — однако мужчина во всех своих действиях с Гарри руководствовался правилом: не поступай так, как поступали Дурсли. А Дурсли бы непременно попытались выбить из него всю дурь (если бы хоть немного разбирались в вопросе, хотя и в ином случае они бы все равно его поколотили; Реддл достаточно наблюдал за их семьей, чтобы прийти к подобному выводу). Поддаваться на подобную манипуляцию было ниже его достоинства — мальчишка всего лишь пытается показать зубы. Поэтому Реддл длинно выдохнул сквозь сжатые челюсти и снисходительно глянул на своего собеседника. — Я такой же полукровка, как и ты. Но магия признала нас достаточно сильными, чтобы возобновить род Мраксом. — Гарри отвел взгляд, чувствуя, как его аргументы превращались всего лишь в констатацию фактов. — Дети не должны расплачиваться за ошибки своих родителей. И ребенку не дано права выбирать, в какой семье ему родиться. Однако мое собственное мировоззрение отличается от материнского, и его я буду придерживаться до тех пор, пока буду жив. — А затем тихо, проникновенно, прошептал почти на самое ухо Гарри: — Все это только еще более делает нас похожими. Мальчишка вскинулся, отскакивая от Реддла, словно тот своей близостью мог его чем-то заразить. — Но мне не нравится убивать людей, — грубо прервал Гарри, морщась от отвращения. — Ложь, — просто отозвался Реддл и глаза его блеснули каким-то странным удовлетворением. — Ты хотел убить свою тетушку с дядюшкой. — Нет, не хотел, — настойчиво, уже отчаянно сказал Гарри, прижимая сверток к груди в защитном жесте. — Вы меня заставили! — О нет, мой мальчик, невозможно заставить кого-то захотеть сотворить Круцио. И если бы хотел, ты бы возразил, когда я убивал их, — соучастие в убийстве ровняется убийству. Ты уже убийца. Внезапно вспыхнули все свечи в комнате, едва видимые в свете дня, и сразу оплыли и потухли, растекшись по поверхностям залихватскими фигурами. Стало жарко, душно, а затем пробрал озноб и неизвестно откуда взявшийся ветер добрался до костей. Реддл схватил мальчишку за плечи, встряхнул его так легко, словно тот был тряпичной куклой, и взволновано взглянул ему в лицо, сощурив глаза. — Ты слышишь меня? Приди в себя! Мужчина снова принялся встряхивать его за плечи, и голова Гарри безвольно трепалась. Несдерживаемая магия выплескивалась из него, словно вода из источника — стремительно, беспрерывно, поглощая каждый дюйм пространства. Стекла начали дрожать. Мальчишка пребывал в каком-то полуобморочном состоянии, сверток валялся у ног, глаза были закрыты, дышал он тяжело, прерывисто, и если бы Реддл до сих пор не удерживал его за плечи, тот и вовсе бы рухнул на пол. Наконец мужчина вынул палочку из мантии, направил ее в лицо Гарри и прошептал усыпляющее. Все разом успокоилось. Тело мальчишки обмякло, навалилось на мужчину всем весом, дыхание постепенно становилось спокойным, размеренным. Реддлу ничего не оставалось кроме как левитировать того в спальню и оставить там. Реддл уложил Гарри на кровать и тихо вышел, оставляя того самого. Он не заметил, как из-под век мальчишки выкатились слезы, прочертив бледное лицо мокрыми полосками. Похоже, только во сне он находил в себе силы плакать. И то были слезы вовсе не из-за родителей, убогих Дурслей, визита в Гринготтс или письма матери. Это была боль, невыразимая тоска по чему-то, что он потерял, так до конца и не осознав существования.