Новый пантеон

Она мгновенно оказалась рядом с Булгаковым. Серьёзное, печальное лицо; кружок монокля, потерявший непрозрачность; высокий белый воротничок, безупречно выбритый подбородок. Внешность писателя не изменилась, но под его нарочитым спокойствием угадывалась внутренняя тревога. И экскурсантов, против обыкновения, рядом не наблюдалось. Окружавшую «коридор» темноту разрывал шквальный ветер, всё ходило ходуном, словно землетря... нет, неботрясение разрушало густые прослойки мусора, мешая метафизическому ветру делать свою работу – нести неосязаемые души к новому рождению. – Ничего себе! – воскликнула Лин. – Вы беспокоились за меня, а у самого такое бедствие. Её волосы и одежда сумасшедшими птицами вились на ветру. – Нет, – перекрикивая гул, ответил Михаил Афанасьевич; он был невозмутим и собран. – Обычное явление, хотя вам – в новинку. Это звери во тьме собирают из крупных обломков подобия колоссов. Но те нежизнеспособны, будоражат сферы понапрасну и быстро разрушаются. Не стоит внимания. Как на Земле? Устали? Она еле расслышала вопрос, так громыхало и тряслось всё вокруг. Ей казалось, будто она вот-вот провалится неизвестно куда. Было страшно. – А что, если колосс прорвётся к вам? Что будете делать? Булгаков резко поднял обруч вверх и рассёк им пространство. Обруч стал широким кругом голубовато-белого света, куда тотчас начали собираться трепещущие от ужаса души. Лин вертела головой, не переставая удивляться, сколько же во тьме бродит ей подобных. Однако не успела девушка выдохнуть и расслабиться, как рядом с ней из фантомных обломков вылупился огромный, несуразный и скрежещущий несочетаемыми деталями колосс. В его кривых формах угадывался не то бык, не то паровоз. Полупрозрачные и плотные на вид души всё прибывали. – Опять? – с деланым равнодушием произнёс Олег Даль. И он затесался в толпу! Лицо актёра выражало скуку. Впрочем, не было гарантии, что это выражение он не приготовил специально на случай, если спросят, на кой он припёрся. – Что-то забыли у нас? – с неприязнью спросил Булгаков. – Моя цель на этот час спряталась в куче мусора неподалёку. А вас неслабо трясёт. Решил посмотреть, не нужна ли помощь, – Даль свысока, насколько позволял рост, взглянул на писателя; потом перевёл взгляд на Лин. – Пушечку, между прочим, пора вернуть. – Я пока не сдалась, – ответила девушка. – Вот стану убийцей иллюзонов – вызову вас на дуэль. – Ха! На "вы" мы не переходили, – взгляд Олега стал холодным и жестким. – Таких, как ты, неумёх, только и вытаскивать из разных передряг. Актёр достал револьвер. Он собирался стрелять в колосса, который бесцельно шатался из стороны в сторону и причинял при этом немало вреда. Это бесовское творение было настолько неустойчивым, что каждый раз, когда накренялось в сторону, сталкивало влекомые ветром души во тьму. Некоторые вырывались из лап затаившейся в тени нечисти, но кто-то пропадал под сатанинские визги, хрипы и ликующее хрюканье. Лин не могла без волнения смотреть на урон, который творил колосс, слепленный из остатков иллюзий. Она бросилась на колени. «Ничем не отличается от землетрясения, – бормотала она себе под нос. – Если богиня на Земле сдерживает трещины, то, теоретически, способна остановить землетряс. Значит, и неботряс по силам». Она прижала ладони к тому, что могло называться твердью, если бы не содрогалось так сильно. Сосредоточилась на том, чтобы унять вибрацию. От её рук разошёлся оглушительный треск. Круг света погас, как электрическая лампочка. Обруч сжался до обычных размеров. Неботрясение остановилось, колосс потерял равновесие и развалился. Мохнатые лапы тут же утянули обломки во тьму. Ветер, уже не такой свирепый, обычный, подхватил и понёс прочь тех, кому было суждено в ближайшее время вернуться на бренную землю. – По-моему, дуэль состоялась, – хмыкнул Булгаков, пряча обруч за спину. – Я даже Лермонтову в дуэли отказал, – зло парировал Даль. – Он когда-то боготворил Лермонтова, а теперь ненавидит, – объяснил писатель девушке. – Берегитесь, это – недобрый человек, – актёр ткнул пальцем в сторону автора «Мастера и Маргариты». – Да он и не человек уже, – не удержалась, съязвила Лин. Михаил Афанасьевич рассмеялся. – Она станет богиней, грозной и прекрасной. Не мешайте ей. Вместо ответа, убийца иллюзонов направил револьвер в сторону писателя и выстрелил. За спиной Михаила Афанасьевича взорвалась тысячей брызг страшная женщина с волосами-змеями. Ветер унёс ошмётки красного платья. – Я как бы и не мешаю, – мрачно ответил Олег. – Скорее, наоборот. Не успев сообразить, что произошло и отчего изменился в лице Булгаков, Лин отчётливо услышала другой знакомый голос с суровой хрипотцой: «Пятнадцать минут на исходе. Чтобы не промахнуться, вспомни, где осталась Лисичка». – Я сейчас, – ответила девушка невидимому Высоцкому и, поймав взгляд Булгакова, затараторила. – Быстро расскажу, как на Земле. Тлен и безысходность! Ничего не исправить, ни на что не повлиять. – Поэтому я отказался в своё время от этой собачьей работы, – кивнул писатель. – Только сердце надрывает. Да и потом я сюда приписан. – Как вы поняли, что – именно сюда? – Лин торопилась. Она знала, что вот-вот опоздает, но когда ещё спросить?! Загадки только копились и множились. – Я называю это внутренним судьёй, – ответил за него Олег Даль. – Ищешь ответ где-то среди чужих мнений, а он давно известен тебе. Выбираешь чужое, а своё находит тебя и заставляет покориться. – Верьте ему, он – форменный пророк, – с усмешкой процитировал сам себя Булгаков. «Всё, пора. Где моя Лисичка?» – на самом деле жуть как не хотелось покидать маленькую, злую на язык, тёплую компанию. Но ведь работа и время, особенно время, – не ждут. Представив себе Треугольник и поверх него спящую (кончик хвоста закрывает нос) плутовку-виману, Лин искромётно исчезла, оставив собеседников в лёгком недоумении. – Она у Высоцкого подцепила эту манеру искрить? – задумчиво произнёс Даль, спрашивая скорее не Булгакова, а самого себя. – Олег Иваныч, вы которого по счёту иллюзона придавили? – спросил Михаил Афанасьевич. – Очередного. Актёр повернулся и зашагал прочь. Скоро его было не видно. ___ Как только Лин очутилась у Треугольника, желание спуститься вниз, к людям, расчистило ей дорогу в шумной речи, вязким киселём обволакивавшей земную поверхность. Девушка неловко упала на асфальт около памятника Энгельсу. Остоженка. Москва. Полпервого дня. – Неплохо, – похвалил Высоцкий. – Но отучайся падать. Ты слушаешь? Она прислушалась. Тут было на редкость мирно. Скромные просьбы. Бормотание со стороны храма Христа Спасителя, всё о деньгах и здоровье. Они отправились вглубь квартала, поднимаясь по воздуху выше и выше, до уровня крыш. – В принципе, можно работать всюду. Но я – только по Москве. Порывом ветра Владимир Семёнович захлопнул окно перед носом трёхлетки, вскарабкавшейся на подоконник. – Души сами выбирают себе место. И как ты понимаешь, слушающих много, а богов мало. У нас есть специализация. Будешь смеяться... Девушка помотала головой. Смеяться точно не будет. Она до сих пор не понимала, как он находит тех, кто не просит, но нуждается в помощи. Вот на одной из крыш – подростки. Высоцкий подвинул носком башмака банку пива к парню – тому не пришлось тянуться к опасному краю. Парень всего лишь повалился на бок, а будь ёмкость на десяток сантиметров дальше... – Я – бог нариков и пьянчуг. Бард то улыбался, то хмурился – смотря чем был в этот момент занят. Вот он поставил ладони «домиком» вокруг горящей спички, и бабуся – слава тебе, господи! – смогла зажечь на включённой плите газ. Подбросил рекламный лист перед лицом спешившей по делам девицы; та принялась отмахиваться от бумажки, заминка позволила ей расслышать, как в подворотне трое парней спорили, смогут ли они пырнуть прохожего ножом, почувствуют ли жалость или им будет всё равно. Перепугавшись, девица передумала идти в подворотню. «А говорил – не подстраховывать», – улыбнулась своим мыслям Лин и тут же спохватилась. Принялась слушать. Кто-то маленький и несчастный плакал, горько плакал совсем рядом, за углом. Она захотела увидеть, кто это, и оказалась в квартире соседнего дома. Девочка-подросток заперлась в ванной и рыдала взахлёб. Лицо красное, мокрое; пальчики скрючены. За запертой дверью – разорванный в клочья рисунок и разозлённая, всклокоченная, бессильно орущая мать. Удивительно, но Лин не слышала, о чем кричала. Доносилось лишь: «Ты будешь рада, если я сдохну. Вот я и сдохну! И ты... ты... даже не поймёшь. Вот бы твой паспорт порвать. Вены порежу, тогда узнаешь». Вихрь искр – и рядом появился Высоцкий. Он подтолкнул обрывок рисунка под дверь и рявкнул на растерявшуюся богиню. – Не стой столбом! – А что делать? Девочка икала, потому что не могла больше рыдать. Спазмы в горле мучили её. На обрывке рисунка, что задуло «сквозняком» под дверь ванной, сохранилось изображение анимешной мордашки. 2D-герой, каких тысячи. – Что делать? – переспросил Владимир Семёнович. – Пой, ты ж умеешь. «В самом деле, я умею петь. Утешать – не очень, а петь – пожалуйста. Только разве она услышит? Кажется, голос будет дрожать», – мысли как припадочные метались, мешая сосредоточиться. Лин запела, не заморачиваясь словами. В квартире, естественно, не услышали её. Зато повсюду разлился яркий свет, он был розовый, нежный. И ещё появилось тепло. Девочка перестала дрожать от холода, икать перестала. Растёрла слёзы по щекам и уставилась на обрывок рисунка. Лин с облегчением выдохнула. Так вот как это работает! Девочка снова расплакалась, но было видно, что не от отчаяния. Полились слёзы облегчения: что-то особенно дорогое ей не пострадало. Лин захотелось, чтобы они помирились, – девочка и её мама. – А вот эти желания направляем слушающим, – подсказал Владимир Семёнович. – Пожалуйста, пусть у них всё наладится, – девушка зачем-то подняла глаза к потолку, представив себе мысленно Галину Вишневскую. – Будет сделано. И меньше пафоса, мы не в театре, – отчётливо прозвучал голос оперной дивы. Высоцкий так и прыснул со смеху. Потом они спустились к Гоголевскому бульвару и зашагали, не касаясь ногами гравия, в сторону Арбата. Легкомысленного веселья и след простыл. – Сейчас относительно спокойно. Под вечер, ближе к девяти, начнётся кутерьма. А зимой, когда темнеет рано, мы аж с четырёх пополудни пашем, как проклятые, – объяснял Владимир Семёнович, окидывая зорким взглядом газоны и лавочки. – Обморожения в холод, утопленнички в жару, пьяные драки – круглогодично. Как майские шашлыки, так топор кому-нибудь прилетает. Ну, осенью... – Грибы? – угадала его спутница. – Они, родимые. Отравления арбузами добавим. Скорая помощь, чесслово. Но это – текучка, мелочи. Плохо, что сейчас люди стали веру терять. – В Бога? – спросила девушка и сама испугалась, не будет ли ей чего за поминание всуе. – Проще, Линеечка, намного проще. Люди теряют веру в себя. Она огляделась. По бульвару гуляли беззаботные, праздные, счастливые пары; дворники в оранжевом сидели кружком, что-то обсуждая; сосредоточенно шагали одетые в деловые костюмы мужчины и женщины; студенты пили пиво, старушка кормила голубей. Высоцкий исчез из виду, лишь веер искр промелькнул и рассеялся в паре шагов от девушки. – Срочно поднимайтесь, – услышала она незнакомый голос. – Встретимся у гроба Гоголя.