Ангел для героя

      В общем, если бы не это «дело», которое пытался устроить Портос, возможно, дальнейшее не оказалось бы таким сюрпризом. Когда за порогом кабачка им повстречались шестеро гвардейцев во главе с Жюссаком, Каюзаком и Бикара, никому из мушкетёров не пришла мысль о ловушке. Скорее о возможности обговорить подробности предстоящей встречи. Впрочем, Кампана был слишком пьян, чтобы мыслить, а де Сувре – слишком занят тем, чтобы заставить Кампана держаться вертикально. - О, господа, нам положительно везёт сегодня! Я даже начал как-то уставать от ваших физиономий! – воскликнул Портос. – А как насчёт завтрашнего дня? - Не будет никакого завтра, - ответил Бернажу.       Каюзак подобно Атосу предпочитал делать, а не говорить, он молниеносно выхватил шпагу. То же сделали остальные. - Милостивые государи, не кажется ли вам, что такое нетерпение граничит с подлостью? – спросил Арамис своим мелодичным голосом. У Арамиса такие вещи выходили особенно оскорбительно.       Ответом ему были два выпада, сделанных Каюзаком и Бернажу одновременно. Удар Бернажу Арамис парировал, хотя и не слишком удачно – батман стоил ему клинка. Бернажу был раскрыт, но довершить успех молодому мушкетёру оказалось нечем, его шпага обломилась у самой рукояти.       От удара Каюзака Арамиса защитил Атос, успев вклиниться между гвардейцем и спиной друга. Увы, Каюзак действовал с ближней дистанции. Чтобы прикрыть Арамиса, нужно было чуть больше места. Или чуть больше времени. Тогда Атос достал бы гвардейца нижним квартом. У него не было ни времени, ни места. Было собственное плечо. Им он и поймал вероломный удар. Успев подумать, что по счастью Каюзаку тоже тесно для затеянного манёвра, если в этом манёвре участвует ещё один человек. И что рана едва ли окажется смертельной.       А потом была неожиданно ошеломляющая боль. Атос сам не заметил, как оказался на земле. Усилием воли разогнал накатившую дурноту и успел подняться на одно колено, но тут на него рухнул мёртвый Кампана. Боль полыхнула с новой силой, и теперь уже бороться с ней не было никакой возможности. Уже лежащего его настиг чей-то сапог, и этот сапог стал последним, что Атос запомнил из всего длинного дня. ***       Он открыл глаза и обнаружил себя в постели. Всё случившееся можно было списать на очередной пьяный кошмар. Когда бы не детали. Боль в плече. Залитые кровью простыни. Тревожные лица друзей. - Боже, Атос, как вы нас напугали!       Пожалуй, возглас Портоса прозвучал излишне громко. В ушах и без того гудело. Видимо, он потерял много крови. - Со мной всё… в порядке. Как наши дела? - Могли быть лучше. Мы потеряли Сувре и Кампана. Нас и Феррюсака арестовали, но по дороге Арамис чертовски ловко отвлёк их внимание, а я немного постукал по головам. Так что нам удалось улизнуть. Вас эти канальи сочли мёртвым. Чёрт возьми, Атос, я и сам так подумал! Ну и счастливчик же вы!       Оказывается, если хмыкать и даже ухмыляться, тоже может быть больно. Атос решил впредь выражать свои эмоции экономнее. - Я счастливчик, Портос. Рана… не очень серьёзна. - Именно что серьёзна! Был момент, мы уж подумали, что вы не доживёте до утра. У вас, должно быть, душа гвоздями прибита к телу?       Всё это время Арамис странно молчал и пристально вглядывался в его лицо. - Как вы себя чувствуете, Атос? - Пока чувствую. Если верить Портосу, это уже достижение. - Ещё бы, чёрт возьми!       Неожиданное высказывание из уст бывшего семинариста. До чего он их довёл? А что он чувствует, в самом деле?       Странное дело, он ощущал… спокойствие. Плечо, конечно, болело. Но если не двигаться, то терпимо. Голова, конечно, кружилась. Но это тоже пустяки. По сравнению с теплом рук, которые сжимали его запястье (кажется, Арамис собирался посчитать пульс, да так и забыл). И других рук, что лежали на здоровом плече, чтобы предупредить резкое движение, если бы ему вздумалось такую глупость совершить. И теплоту двух пар таких непохожих глаз. Ангел не обманул. Кажется, он им действительно нужен. И это было новое ощущение, которым хотелось насладиться в полной мере.       Круглые голубые глаза Портоса смотрели виновато. - Простите меня, дружище! Если бы не моя затея, сейчас вы были бы целы. - Полно вам, Портос! Это действительно меня… отвлекло.       Оказывается, если просто улыбаться, ничего болеть не будет. И всё же, видимо, улыбка вышла жалкой. Гигант забеспокоился: - Вам надо поспать! - А вам – в караул, - напомнил Арамис. - Эх! Да, чёрт возьми. Я и забыл, - вид у Портоса был расстроенный. - Ступайте, мой друг. Я вне опасности. И никто не придёт сюда сводить со мной счёты. - Я побуду здесь ещё какое-то время, - пообещал Арамис.       Портос – добрейшая душа – кажется, всё ещё переживал. Он только махнул рукой, подобрал со стула свой форменный плащ, окровавленный и изрядно продранный в ночной переделке, и удалился, что-то невнятно бормоча. Интонация у этого бормотания была непривычно минорная.       Теперь у постели раненого оставался только Арамис. И выглядел он странно напряжённым. Словно собирался с силами, чтобы что-то сказать, да всё никак не мог решиться. Наконец молодой человек поднял голову и взглянул на него очень строго. - Почему вы так поступили, Атос?       Хм, подобного вопроса он не ожидал. Ему казалось, что всё и так очевидно. Но Арамис был серьёзно настроен, серьёзнее не бывает. - Я не спрашиваю, почему вы спасли мне жизнь. За это можно только благодарить, и я вам благодарен. Но… Почему вы выбрали именно этот способ? Вам не пришло в голову иное?       Кажется, он слишком слаб, чтобы анализировать. Ну да, в тот момент это показалось неплохой идеей. Однако бывший семинарист не собирался сдаваться. Невзирая на отсутствие ответа. - Хотите, я вам скажу? Вы просто не стали рассматривать иные возможности. Можно было парировать, не подставляя себя под удар. Но вы этого не сделали. - В этом случае успех был гадательный. Вас могло задеть, несмотря на все мои старания.       Арамис сверкнул глазами: - Да! Я был бы ранен. Не убит! Ранен легко. И вы это понимали. И всё же предпочли гадательному верное. И подставили себя. Знаете, что в этом меня расстраивает больше всего?       Отвечать не обязательно. Теперь Арамис непременно выскажет всё, что накопилось. Но чем он его так задел? Молодой человек склонился к нему, кусая губы. Было видно, как ему неприятно говорить то, что он собирался сказать. - Атос, я прошу вас выслушать и не обижаться. Вы поступили так не потому, что цените мою жизнь. А потому что не цените свою. Чувствуете разницу?       Да, чёрт возьми, разница была!       Он потерял за эту ночь много крови, и всё же её осталось довольно, чтобы мучительно покраснеть. - Понимаете, о чём я толкую? Вы швырнули свою жизнь так же небрежно, как швыряете на стол плату за обед. Не подумав о тех, кому вы дороги. Не подумав о воле Творца, который не желает вашей гибели настолько, что счёл нужным вмешаться. Вы считаете себя хорошим христианином, Атос?       Вот это вопрос! - Я не считаю себя хорошим человеком, Арамис. Если бы вы только знали… - Я ничего не знаю. Я сужу по тому, что вижу. И другие тоже. И Создатель, который читает в душе у каждого, и который знает о нас всё, - он судит тоже. Нынче ночью я видел Его волю! Которую вы пытаетесь отрицать. Знаете, что у вас есть ангел-хранитель?       Он это знал. Не хотел верить, но знал. Но откуда Арамис?.. - Как он выглядел… ангел? - Ребёнок. Девочка лет десяти. - С косичками? - С косичками, - Арамис мимолётно улыбнулся. - Ангел помогал вам удержать кровь, пока не подоспели мы с Портосом. И после этого вы продолжаете думать, будто ваша жизнь не угодна Небесам? - Я не знаю, что думать, Арамис. Но тут есть повод задуматься.       Глаза Арамиса просияли. - Задумайтесь, мой друг! Задумайтесь!       Атос задумался, и ему захотелось провалиться сквозь землю. От тревожных, вопрошающих глаз друга, который волнуется за него. - Чёрт возьми, Арамис, я едва не взвалил на вас тяжёлую ношу.       Молодой человек рассмеялся и воскликнул: - О, я рад, что вы об этом догадались!       Да, гадко. И стыдно. Если бы он погиб, Арамис должен был жить с мыслью о том, сколько за эту жизнь заплачено. Это много хуже, чем попрекать благодеянием. - Арамис, я не знаю, простите ли вы меня? Получается, что в тот момент я действительно больше думал о себе. Думал, что… это будет неплохая смерть. Эгоизм чистейшей воды. Ваши упрёки полностью справедливы!       Молодой мушкетёр вздохнул, лицо его затуманилось. - Не совсем так. Но вдруг это поможет? – он не стал продолжать. – Портос прав, вам нужно отдохнуть. Я сейчас уйду, а вы спите, набирайтесь сил. И извините меня за этот разговор. Я рад, что вы спасли мне жизнь, и что для вас всё закончилось не так уж плохо! Поверьте, очень рад!       Да, конечно, он верил. ***       Он остался один, но сон не шёл, несмотря на слабость. Вначале мешало солнце, очень рано начавшее светить сквозь незанавешенные окна. Потом на улице заорали разносчики. А потом он понял, что свет и разносчики не виноваты. И что спать ему мешает стыд. Чёрт возьми, он получил целый ряд уроков за неполные двое суток! И если учить его взялись так настойчиво, то на это стоит обратить внимание.       Во-первых, приходится признать, что если ему безразлична собственная жизнь, то есть люди, которые относятся к этому вопросу иначе. И это очень хорошие люди. Много лучше него. Во-вторых, свидание с ангелом неожиданно оказалось истиной, а значит, он должен осмыслить всё услышанное в ту ночь. И, в-третьих, он совершенно не заслуживает таких богатых даров! Что он сделал, чтобы о нём были такого доброго мнения? Да ничего! Просто, хвала Господу и родителям, ему досталась располагающая наружность. Ему верят на слово и не требуют подтверждения. Хотя он дал себе слово не пользоваться этим преимуществом никогда в жизни. С тех самых пор, как услышал о нём в Лувре.       …- Подойдите, Арман, - матушка ободряюще улыбнулась.       Дама, к которой он приблизился, не улыбнулась. У неё было несколько одутловатое лицо и глаза навыкате под тяжёлыми веками. Из-за этих век взгляд дамы выглядел сонным. Арман привык к ясным, живым глазам, сразу отражающим чувства и мысли человека. А по этой даме было не понять… Почему-то казалось, что она скучает и злится. Пухлая белая кисть протянулась ему навстречу. А глаза только мазнули по нему вскользь. Непонятно, куда дама смотрит. Не на него, это точно. - Что же вы? – шепнула матушка. – Королева разрешает вам поцеловать её руку.       Арман вежливо поклонился и едва коснулся губами этой руки. Почему-то ему это было неприятно. И кожа у королевы оказалась неожиданно холодная. - У вас красивый сын, Изабель, - сказала королева. Голос тоже был холодный, высокий, резкий. – Его внешность сделает ему карьеру при дворе.       Первенец Марии Медичи был хил и слишком часто болел. А сердце королевы было отдано младшему сыну, рождённому всего два года назад. Принцу Гастону, которому никогда не быть королём. Не поэтому ли вид здоровых, жизнерадостных мальчиков в глубине души совсем не радовал королеву?       Арман напрягся. Если для карьеры при дворе нужно только быть красивым, то для чего человеку иные добродетели, о которых толкует отец? Честь? Мужество? Благородство?       В данный момент ему приходилось призывать всё своё мужество, чтобы не убежать из этого зала. Если придворная карьера требует, чтобы он находился здесь, под холодными взглядами тех, кому не нравится, и тоже изображал, будто ему нравятся другие, то он, пожалуй, не согласен. - Сколько ему лет? - Десять, Ваше величество. Он ровесник нашего юного короля. - Я дала бы больше. Очень высокий для своего возраста. Он хотя бы не глуп? - Он много читает.       Королева поморщилась. Арман тоже. Ему не очень нравилось, что о нём говорят, словно его здесь нет. И вовсе он не высок, только что в соседней зале видел пажа и повыше. Кажется, его гримасу заметили и на него тут же обратили внимание. - Подите сюда, молодой человек. Вы желаете служить при дворе?       Арман ответил со всей возможной твёрдостью, стараясь, чтобы голос не сорвался: - Я хотел бы служить королю. И я хотел бы удостоиться этой чести за мужество и доблесть, а не за красоту.       Королева-мать натянуто улыбнулась. - Каков гордец! Сущий римлянин. Мама улыбнулась тоже, но как-то безрадостно. - Весь в отца.       Почему она будто извиняется? Она же очень любит папу. И всегда гордилась им. Королева снова оборотилась к нему. - Римлянин? И доблестный, как Цезарь? Вы знаете о Юлии Цезаре, юноша?       Арман кивнул: - Я читал о нём, Ваше величество. - И что вы думаете о Цезаре?       О, да, он думал. И ещё не успел обсудить это с отцом. Но раз у него спрашивают… - Я думаю, Ваше величество, что Цезарь был великий полководец. И что гордыня погубила его, потому что недостойно жаждать того, что тебе не принадлежит.       Он мог бы пояснить весь ход своих рассуждений. Но его не спросили. Королева окончательно отвела он него сонные глаза. - Откровенен и прям до смешного. Покойному королю бы это понравилось.       Арман счёл её слова за похвалу. Его не расстроило даже то, что Мария Медичи сказала: - Пока он слишком мал для придворной службы. Привезите его через годик, и мы подумаем над этим.       Он даже обрадовался тогда. Потому что это означало, что они могут покинуть Париж и поехать домой. Но мама всю дорогу была грустна.       Он спросил: - Королева сочла меня глупым? И получил поцелуй в лоб. - При дворе не принято говорить всё, что думаешь. Когда-нибудь вы это поймёте.       Арман хотел возразить, но решил, что разумнее будет промолчать, чтобы не расстраивать матушку ещё сильнее. И ещё он подумал, что отец прав в своей нелюбви ко двору. И ещё… И не смог удержаться: - Но она сказала, что королю это понравилось бы! Значит, это было хорошо?       Мама обняла его крепко-крепко, и он понял, что она совсем на него не сердится. - Мой милый ребёнок! Увы, вам не придётся жить при добром короле Генрихе. У вас будет совсем другая жизнь. К этому мы вернёмся, когда вы станете старше.       Но и через год его придворная карьера так и не началась. Матушка неожиданно занемогла и в три дня сгорела от пурпурной горячки. А когда граф пришёл в себя настолько, чтобы спросить сына о его дальнейших планах, Арман ответил, что хотел бы учиться в Наваррском коллеже. По крайней мере, там оценили его ум и трудолюбие, а не происхождение и внешность…       Почему он вдруг вспомнил всё это? Не потому ли, что его ангел оказался ребёнком? Право, странный выбор у небес. Хотя, если честно, а сильно ли он сам повзрослел с тех пор, как имел глупость нагрубить королеве-матери? Ума не прибавилось, это точно. Достаточно вспомнить… чёрт, вот это как раз вспоминать не надо! Иначе с таким трудом обретённое спокойствие разлетится вдребезги.       Да, сейчас он хотя бы спокоен. И за это стоило благодарить его рану. Физическая боль растворила в себе душевные терзания, не оставив им места. Чёрт, не хватало ещё заделаться флагеллантом и начать лечиться от них плёткой! Чтобы стать окончательно смешным. Но сейчас боль помогала. Потому что пока он не был способен к активным действиям, он мог только лежать и размышлять. И в этом был большой соблазн. Отказаться от всяких действий вообще. Как некие монахи на Востоке, о которых он читал в путевых заметках миссионеров. Ничего не желать. Ничего не выбирать. Ни о чём не жалеть.       И это будет угодно Господу? Странно. Зачем тогда вообще рождаться? Зачем он появился на свет ладным и здоровым, когда двое его братьев не дожили до десяти лет? Зачем его любовно растили – не только как наследника титула, но и как гордость семьи? Чтобы через двадцать шесть лет образовался этот самодовольный слабохарактерный кретин, впадающий в истерику при малейшем поводе? Граф де Ла Фер!       Нет, надо быть честным – повод был не малейший. Но он сам выбрал. Кого ещё благодарить за это счастье? И сам решил… наказать её. За свою ошибку, если вдуматься. Ангел сказал, что она и впрямь сущая гадина. Но разве дело в этом? Дело в том, что он постыдно испугался. Чёрт, он и сейчас боится. Потому и забился в эту щель. И убивает себя вином. Просто не хватает воли принять своё собственное решение. Или уж пустить себе пулю в лоб, чтобы окончательно довершить падение.       А ещё ангел сказал, что она жива. И это значит, когда-нибудь он может с ней встретиться… Самое ужасное, что только может произойти, – это повстречаться ей таким. Раздавленным. Сломленным. Презирающим самого себя. Что тогда думать о ней? О своём праве судить её.       Нет, это даже хорошо, что с графом де Ла Фер покончено! Граф был жалким сопляком. А сейчас самое время кем-то стать. Чтобы наконец перестать стыдиться себя. Чтобы выдержать ту встречу… если она когда-нибудь состоится. Быть может, из Атоса выйдет кто-то достойный уважения?       И с чего начинать? С чего вообще начинается самоуважение? Почему об этом не задумываешься, пока оно есть? Долго размышлять над ответом не пришлось, он явился сам – в лице посыльного от господина де Тревиля. Капитан вызывал его к себе. Что же, значит, надо встать. И пойти туда. Несмотря на то, что даже Гримо при виде такого самоуправства осмелился возразить вслух.       Но капитан, похоже, гневается. Это значит, ночная история дошла до него в искажённом виде. И если он не явится, Портос и Арамис будут отдуваться за неё вдвоём. А он будет валяться в постели, раненый герой. Мерзость! От первого же резкого движения стремительно потемнело в глазах. Атос с трудом нащупал стул, чтобы не упасть на раненное плечо с высоты собственного роста. И кто-то подпёр его собой, а сквозь звон в ушах пробился знакомый шмелиный голос: - Ну, так я и знала!