Ангел для героя

      Из тревожного полузабытья Атоса вырвали грубо и решительно, стащив с кровати. Не успев окончательно проснуться, он рухнул на колени, больно ушиб их, и был немедленно вздёрнут за шиворот. Подобным образом с ним не поступали со времён невинного детства, когда он вздумал играть в соседском парке и был пойман садовником. Воспоминания о пережитом тогда унижении и бессилии вспыхнули в мозгу, помогая справляться с ролью. Граф де Ла Фер сумел бы остановить обидчиков взглядом, Атос – кулаком. Д’Артаньян пока не мог ни того, ни другого. Из этого следовало исходить. Поэтому мушкетёр опустил голову, позволяя себя тащить по коридору тюрьмы двум охранникам. Судя по невежливому обхождению, отпускать его пока не собирались.       Он едва успел пригнуться, чтобы не разнести лоб о низкую притолоку, когда солдаты с размаху толкнули его в какое-то полутёмное помещение со сводчатым потолком. Чтобы не упасть, он сделал несколько быстрых шагов и затормозил только перед одиноким столом, за которым сидел худой человек в судейской мантии.       Судейский поднял голову и неодобрительно глянул на узника. Атос внутренне напрягся, ожидая первого вопроса. Находясь в камере, он успел подумать над тем, как вести себя, но всё зависело от того, как начнёт разговор этот жёлчный человечек в чёрном. - Ваше имя и звание! – проскрипел комиссар, берясь за перо.       Атос скрестил руки на груди, принимая пренебрежительную позу. Удача для него – судейский начал правильно. - Я не стану отвечать ни на какие вопросы, так как не считаю вас вправе их задавать. На каком основании меня схватили и держат взаперти?       Комиссар оторопел. Даже родовитые заключённые, которым случалось попадать в эти стены, обычно вели себя иначе. Одни требовали свиданий, другие пугали высокими связями, но никто так решительно и нагло не отказывался от разговора вообще. - Сударь, эта мантия облекает меня правом задавать любые вопросы, и это право дано мне его величеством. Атос только усмехнулся. Чем меньше произнесёт он слов, тем меньше можно будет ему вменить впоследствии. - Отказываясь отвечать, вы усугубляете своё положение, а оно без того серьёзно, ибо обвиняетесь вы в государственной измене. Атос пожал плечами: - Не понимаю, о чём вы. - Сударь, четверо свидетелей, четверо служителей закона обвиняют вас в том, что вчера около десяти часов вечера вы грубо вмешались в производимое ими дознание. - Ваши свидетели либо лгут, либо пьяны, комиссар. Я не мог помешать им по двум причинам: первая та, что в десять часов вечера меня принимал господин де Тревиль, капитан королевских мушкетёров. А вторая состоит в том, что мне глубоко безразличны вы и ваши дознания. Я не интересуюсь полицейскими делами. - Это грубо и непочтительно! - сказал обиженно комиссар. Мушкетёр развёл руки, всем своим видом показывая, что огорчён не меньше, но что тут поделаешь. - Увы, это в самом деле так. Поэтому вы видите, что у меня нет ни малейшей охоты находиться здесь и отвечать на странные вопросы, задаваемые по странному поводу. - Это не странный повод! - голос комиссара сорвался на фальцет. – Это дело государственной важности, и его высокопреосвященство лично поручил мне в нём разобраться. - Ну вот, - сказал Атос. – А говорили – его величество. И укоризненно покачал головой, словно в надежде, что комиссар устыдится. - Сударь, вы издеваетесь над процедурой суда! - Ни в коей мере. Надо мной не может быть никакого суда, так как я ни в чём не виноват. Вы сами видите это, поэтому должны меня отпустить. - Отпустить?!! – вскричал комиссар. – Безумный! Вы понимаете, о чём говорите? Да если вы откажетесь отвечать, я вынужден буду в целях изыскания истины применить к вам пытку. - Вы сошли с ума, - снова пожал плечами Атос. – Я дворянин. Пытки применяются только к лицам низкого звания. - Да, это так, - подтвердил комиссар. – Но в исключительных случаях король может дать разрешение применить пытки даже к дворянину. И поверьте мне, кардинал добьётся этого разрешения. Вы вмешались в дела его высокопреосвященства, и это вам с рук не сойдёт. - Снова не понимаю, о чём вы, - спокойно сказал Атос, хотя внутри у него всё похолодело.       Если сейчас будет произнесено имя д’Артаньяна, ему останется только две возможности: назвать себя и направить полицию по истинному следу, что совершенно немыслимо, или солгать и обречь себя на все последствия этой лжи. «Господи! – взмолился он. – Сделай так, чтобы комиссар был вспыльчивым идиотом!» - Итак, вы проживаете на улице Могильщиков, в доме галантерейщика Бонасье? - Ничуть не бывало. - Но вас задержали именно там! - Что с того? Мы с вами беседуем в тюрьме. Следует ли из этого, что вы живёте прямо за этим столом? - Да ты издеваешься над правосудием?! – проревел комиссар. Атос склонился, взявшись за край стола, и произнёс доверительно: - Ну, что вы, не над правосудием, конечно. Лично над вами. - Стража! – завопил судейский. Пара солдат, грохотнув алебардами, материализовалась у входа. - В камеру наглеца! Никаких сношений с внешним миром. - И всё? – спросил мушкетёр.       Действительно, пока судейский не мог отдать приказ похуже. Но что будет завтра? Одно хорошо: имя д’Артаньяна так и не прозвучало. * * *       Противный кровавый сгусток снова пополз по свежей ране, вызывая неизбежный глотательный рефлекс. Ирка съёжилась, пережидая боль. Теперь, три дня спустя, её уже не подкидывало на постели всякий раз, когда приходилось сглатывать, но было всё равно очень плохо. В довершение всего, её трепал жар, и голова была, как в тумане.       Обидно оказаться в больнице посреди лета, но пришлось смириться с неизбежностью. Бесконечные ангины привели к тому, что последний год она больше хворала, чем училась. Так что откладывать операцию дальше не стали. Тем более что, врач сказал: удалять гланды лучше в детстве. И вот - удалили.       Саму операцию Ирка помнила неотчётливо. Только то, что, несмотря на наркоз, было очень больно, и когда врач позволил передохнуть, она так стиснула зажим зубами, что там хрустнуло. Зубы не пострадали, наверное, хрустел зажим. Или мозги. Было очень похоже, особенно когда хирург принялся корчевать что-то в носоглотке при помощи инструмента, напоминавшего мотыгу.       Когда всё кончилось, она едва не вышла в коридор в одной рубашке, стремясь скорее оказаться в постели. Медсёстры поймали, надели халат и отвезли на каталке. Но в палате было не легче. На соседних койках стонали все, кого прооперировали сегодня. Шесть человек. Ирка лежала без сна на спине и удивлялась, как они могут стонать в голос, ведь это так больно. За окном маячило мамино лицо, но смотреть не хотелось, потому что тогда наворачивались слёзы, а напряжение в изрезанном горле становилось невыносимым.       Наверное, стоило чем-то отвлечься, Ирка решила почитать. На этот случай был припасён «Квентин Дорвард», но едва она вчиталась в начальные страницы, как на ум пришёл другой молодой человек, точно также ехавший на службу к королю. Ирка захлопнула Вальтера Скотта и потянула из тумбочки «Мушкетёров», которых мама передала час назад в качестве испытанного лечебного средства. Оказавшись в Менге в первый понедельник апреля 1626 года, она уже не помнила о противной палате, и даже боль как будто стала терпимой.       Когда её обнаружили медсёстры, она уже дочитывала сцену в приёмной господина де Тревиля. Книга была конфискована, а старшая сестра сказала, что не видела ничего подобного за все годы работы. Ирка не стала сопротивляться, её уже клонило в сон. А к вечеру поднялась высокая температура, и стало не до книги. Очень хотелось пить, а пить было нельзя. В конце концов, сестра поставила на тумбочку стакан с холодным чаем и разрешила пригубить только тогда, когда станет невозможно терпеть. Ирка лежала, смотрела на этот чай и думала, можно ещё терпеть, или уже нет? Так прошла первая ночь. Назавтра стало легче всем, кроме неё. Ирка не знала, что тут думать, но оперировавший врач на обходе грустно покачал головой: - Лучше всех вела себя на операции – и так плохо переносишь больничный режим! Ирке была приятна похвала, а с остальным она ничего не могла поделать.       И вот наступила третья ночь. Боль в горле уже не была такой острой, Ирка даже могла говорить понемногу, только голос сделался непривычно тихий и писклявый. А вот слабость не проходила. И вообще, почему-то было очень плохо. Так плохо, что снова захотелось плакать. Хотя причины вроде бы не было. В палате все давно спали. Ирка поднялась, влезла в халат и побрела к заветной дверце в конце коридора. А когда возвращалась обратно, с ней приключилось что-то нехорошее. Голова внезапно закружилась, разница между верхом и низом перестала существовать, в глазах полыхнуло лиловым. Она качнулась вперёд и неминуемо упала бы, если б её не подхватили сильные руки. А потом она, кажется, потеряла сознание…       - …чёрт возьми, что же это такое? – испуганно вопрошал знакомый голос. Она ещё не слышала столько тревоги в этом голосе. Было очень темно и холодно. Так холодно, что Ирка тотчас застучала зубами. - Что с вами? – продолжал тревожиться мягкий баритон. - Холодно, - пропищала Ирка. Она так и не могла привыкнуть к своему новому голосу.       Руки, бывшие единственным источником тепла, на мгновение исчезли, а потом её укутала с головы до ног плотная ткань. И руки вернулись снова, обхватив крепко-крепко. - Вы больны? - Да, - шепнула Ирка, утыкаясь в грудь Атоса. – Операция была. Гланды вырезали.       Он мог не знать, что такое гланды. Ирка была уверена, что мушкетёр никогда не болел ангиной. Но он не стал спрашивать, просто усадил на колени и прижал к себе, пытаясь согреть. - Вы правы, здесь чертовски холодно, - пробормотал он. – Лето, они не топят. - Где мы? – спросила Ирка.       Было темно, но в том, что это не квартира на улице Феру, она была совершенно уверена. - Фор-Левек. Меня угораздило попасть в тюрьму. Но я и представления не имел, что притащу сюда вас. Неужели это только потому, что я о вас подумал? - А, я помню, - сказала Ирка, почти засыпая. - Об этом было в той книге? – спросил мушкетёр, возвращая её из забытья. Ирка потыкалась лбом в его грудь, обозначая «да».       Конечно, она помнила. Когда впервые увидела по телевизору старый французский фильм о мушкетёрах, ей больше всех понравился могучий Портос. Когда только начинала читать книгу, все мысли законно были отданы д’Артаньяну. Но был момент, когда сердце дрогнуло и пропустило удар – когда Планше рассказывал своему господину, как Атос занял его место в тюрьме. И с той поры ни о ком другом она уже не думала. - И вы знаете, чем всё закончится? – продолжал напряжённо вопрошать мушкетёр. - Да, - просипела Ирка. – Всё будет хорошо. Вас освободят.       Его руки на момент нервно сжались. - Я не об этом. Вместо меня не схватят д’Артаньяна? Ему никак нельзя оказаться здесь, это верная погибель. - Почему? – спросила она. Безусловно, гасконец вмешался в серьёзные дела, но она не помнила, чтобы речь шла о плахе. - Господин де Тревиль сам сказал мне: его принимают не за того, кем он является в действительности. Кардиналистам кажется, будто д’Артаньян посвящён в весьма серьёзные дела. Они готовы на всё, чтобы обезвредить его и заставить говорить. Дело дошло до того, что сегодня мне угрожали пыткой.       Теперь уже вздрогнула Ирка и выпрямилась, глядя снизу вверх. - Этого не было в книге! Он только кивнул, подтверждая её опасения: - А может ли быть так, чтобы события изменились по сравнению с написанными? - Я не знаю. Наверное, может. Написано одно, а в жизни было совсем иначе. Кажется, это называется «прототип». - Скверно, - сказал мушкетёр. – Совсем скверно!       Ирка болезненно сглотнула. Натруженное горло давало себя знать. - По книге было так: вы им назвали своё имя. Они не хотели вас отпускать. Но господин де Тревиль пошёл к королю… - Знаю, - перебил он. – Капитан сделает всё, чтобы вызволить меня. Но станет ли он защищать д’Артаньяна? Вчера вечером он сказал много такого, что заставляет меня усомниться в этом. А я не смогу открыться, не будучи уверенным, что с ним всё будет в порядке.       И тогда Ирка предложила: - Хотите, я сама схожу… не знаю, к господину де Тревилю что ли? А потом скажу вам, как он ответил. Чтобы вы не волновались.       Мушкетёр уставился на неё и напряженно замер на несколько мгновений, потом отрицательно покачал головой: - Вы из другого мира. Вы – ребёнок. Вы больны, наконец. Я не могу рисковать вами! - Но другой связи у вас всё равно нет. А я – ваш друг. Вы сами для друга вон что делаете! Почему я не могу?       Кажется, этот вопрос поставил его в тупик. - Только как это устроить? Кто меня послушает? Атос вздрогнул, отвечая скорее своим мыслям: - Арамис. Вас знает Арамис. - Арамис в Руане, по семейным делам. - Чёрт возьми! - А Портос? Он тоже видел меня тогда. Я-то его видела. - Не знаю. Мы никогда не говорили с ним об этом. И потом, самое главное – предупредить д’Артаньяна. Пусть идёт к капитану, пусть скажет ему, что я не открою своё имя, даже если меня колесуют. Не откроюсь, пока господин де Тревиль не возьмёт мальчишку под защиту!       Ирка тихо вздохнула: - Я же незнакома с д’Артаньяном. Он мне может не поверить. Он очень умный, но такой… реалист. Атос сжал её плечи, потом обмяк: - Да, вы правы, это дурная затея. Ничего не надо предпринимать. Пусть всё идёт, как идёт. - К тому же я в больнице лежу, - сказала Ирка горестно. – И совсем не знаю, как оказаться в Париже. Кажется, я могу попасть только туда, где есть вы. - Да-да, - он был во власти каких-то своих мыслей и не очень её слушал. Но лицо его Ирке вдруг очень не понравилось. С таким лицом на плахе самое место. Он ведь и в самом деле, ничего никому не скажет, турок незавоеванный! - Ой, поняла! - вскричала она отчаянным шёпотом. - Я ведь могу попасть на улицу Феру! А потом Гримо меня проводит. Это возможно?       Атос кивнул: - Да, так возможно. - Только дайте мне что-нибудь, чтобы он поверил, что я от вас. Или жест какой-нибудь покажите.       Всё же мушкетёр выглядел рассеянным, это ей очень не нравилось. Она тряхнула его за плечи, выпутываясь из плаща, которым он её обернул. - Ну, жест, господин Атос! Вы же с ним говорите жестами! Ну, как сказать «Внимание, слушай!»? Атос шевельнул указательным пальцем, словно подзывая, а потом воздел этот палец вверх. - Это очень просто! Я смогу, честное слово! - Ирка чмокнула его в колючую щёку и соскочила на пол с такой бодростью, какой не ожидала от себя час назад. – Ждите! - Не надо! – запоздало встрепенулся он.       Но она его уже почти не слышала. Да и не стала бы слушать. * * *       Теперь предстояло самое трудное – выбраться из больницы. Ирка была послушным ребёнком, мысль просто убежать её не посещала. Она решила действовать законным путём. Прогулка в XVII век, оказывается, обернулась глубоким обмороком, во время которого она ударилась головой о тумбочку и прокусила губу. Всё это до крайности встревожило маму, когда она пришла её навестить. Ирка сразу заявила, что хочет домой. Мама пристально вгляделась в лицо дочери – непривычно кислое, словно она собиралась зареветь, - и пошла говорить с лечащим врачом. Из-за двери Ирка слышала только отдельные фразы: - …плохо переносит… - …увезём из города, пусть дышит свежим воздухом. Анастасия Александровна будет рядом, она приглядит...       Лор Анастасия Александровна лечила Ирку уже три года. А когда папа взял путёвку на базу отдыха, выяснилось, что доктор будет отдыхать там же. Чёрт, Ирка совсем забыла, что надо ехать! Но не сейчас же, пожалуйста! Впрочем, пара дней у неё будет в запасе.       Мама вышла от доктора и велела бегом собираться. Что Ирка и сделала. Губа там не губа, температура – не температура, но когда любимым героям угрожают расправой, медлить нельзя! Домой Ирку домчали с ветерком на служебном мамином «Уазике», и она осталась одна в родной квартире, из которой был выход в XVII век. Стоило только коснуться…       Но теперь Ирка не спешила. Разговор с д’Артаньяном – это вам не шапка сомбреро! Это Атос мог поверить в её ангельскую сущность, гасконец не поверит даже реальным чертям с рогами и хвостом, если те придут его в чём-то убеждать. А она и убеждать-то толком не может – только шипеть да пищать.       Вначале Ирка нашла своё самое лучшее платье. Белое, шёлковое, с крупными коричневыми листьями. Оно было красивое и ужасно жаркое, поэтому Ирка его не носила. К тому же, её смущала собственная фигура. Что уж себе-то врать, толстая – значит толстая! Кажется, в больнице она слегка похудела. Но на принцессу всё равно не тянет.       Немного посидела, собираясь с духом, потом коснулась стены и шагнула в лиловый проём. Переход снова дался с трудом, только теперь уже некому было поймать её на руки. Ирка почти ничего не видела из-за мучительного головокружения, но всё же переставляла ноги, пока с размаху не налетела на стул. Стул был высокий, монументальный. Он с грохотом проехал по полу, но Ирка уже утвердилась на нём, переводя дыхание. И в это время из прихожей появился Гримо.       Вообще-то Гримо она никогда не видела, но кому тут ещё быть? Поэтому Ирка встала и старательно воспроизвела жест, показанный Атосом. И ещё добавила от себя: - О!       Гримо был очень высоким. Он немного сутулился, но Ирке всё равно требовалось задирать голову, чтобы поглядеть ему в глаза. Глаза были тёмные и глубоко посаженные. И нос большой. Ирка ещё не видела таких больших крючковатых носов. - Я от вашего господина, - просипела она. – Только вы говорите, пожалуйста. А то я столько жестов не знаю. Слуга кивнул серьёзно: - Я видел. Вы - ангел. - Не совсем, - честно сказала Ирка. – Но сейчас только я могу ему помочь. И мне надо к Портосу и д’Артаньяну.       Гримо коротко кивнул и встал у двери, сделав приглашающий жест. Это так здорово, что он умный, и ему почти ничего не надо объяснять. Почти как его господину.       Близился полдень, на улице встречались люди, поэтому сообразительный Гримо накинул ей на плечи тёмный плащ, - чтобы странная одежда не так бросалась в глаза. Плащ был длинный. В нём тут же стало жарко. Но зато никто не обращал внимание. Разве что на то, что полы слегка волочились по мостовой. Это было, наверное, смешно. Хорошо, что идти недалеко. Ирка и не предполагала, что друзья живут на соседних улочках.       Она с интересом разглядывала подвижного парня, отворившего дверь. Парень был невысокий, крепкий, темноволосый. И сразу уставился на неё с весёлым изумлением, мгновенно разглядев и волочащиеся полы, и непривычный наряд под плащом. Это Планше, да?       Господа, заседающие у д’Артаньяна, тоже уставились с изумлением, да только не на неё. - Гримо! – громогласно воскликнул Портос. – У тебя есть известия от твоего хозяина?       Гримо утвердительно кивнул и выдвинул вперёд Ирку, положив ей руки на плечи. - Эт-то что за шутки? – спросил озадаченный д’Артаньян.       Странно, у гасконца вовсе не было таких роскошных усов, как у Боярского в фильме. Усы у него росли редкие и едва угадывались. И весь он был такой молодой – младше брата Юры, который учится на четвёртом курсе. - Ангел, - коротко сказал Гримо. - Ты спятил? – поинтересовался гвардеец. – Вот так сюрприз для Атоса. То-то он будет рад!       Но Портос уже вырос над столом, озадаченно вглядываясь в Ирку. И с чего это все считают Портоса толстым? Вовсе он не толстый. Здоровенный, как шкаф в маминой спальне, но довольно-таки красивый. А глаза голубые-голубые. И круглые-круглые. - Вы меня должны были видеть тогда, на улице Феру, - сказала ему Ирка. – Помните? - Помню, - сказал Портос изумлённо и повернулся к д’Артаньяну. – Кажется, это вправду ангел. Арамис мне так сказал. А наш друг в таких делах разбирается.       Но гасконец не спешил верить в святые явления. Он скептически усмехнулся: - Портос, вы когда-нибудь слышали, чтобы у ангелов была простуда? - Простуда? - Именно. У нашей гостьи явственно болит горло. Ангелы – существа эфирные, тела у них нет, следовательно, болеть оно не может.       Вот сейчас этот умник ещё что-нибудь скажет – и прощай её миссия. - Это неважно, ангел я или нет, - отчаянно просипела Ирка. – Важно, что Атос в тюрьме вместо вас. И ему угрожают пытками. А он сказал, что не признается, если вы не пойдёте к господину де Тревилю и не расскажете про госпожу Бонасье и вообще всё-всё. И чтобы господин де Тревиль взял вас под защиту. А иначе он им не скажет, что его зовут не д’Артаньян.       Она выпалила это единым духом, хотя под конец речи так захотелось плакать, что снова заболело в горле, и заканчивала она исключительно гнусавым голосом. Портос повернул голову к д’Артаньяну и проговорил почти растерянно: - А я ей верю. Он так и скажет. А ещё, что самое худшее, он так и сделает. Помяни моё слово. Гасконец только отмахнулся: - Знаю.       Он несколько раз нервно прошёлся по комнате от окна к камину и обратно. Потом встал прямо напротив Ирки. - Откуда вы знаете про госпожу Бонасье? Ни за что не поверю, будто Атос поведал вам это. - И вовсе он ничего не говорил, - Ирка обиделась за любимого героя. – Очень надо! Всё это есть в книге про вас, а я эту книгу знаю наизусть. Хотите, я повторю, что вы сказали Констанции, когда встретили её на улице Вожирар? - Не надо, - быстро перебил д’Артаньян. - Какая книга? – заинтересовался Портос. – И что ты там сказал? - Не надо сейчас про книгу. Потом, - попросила Ирка. – Надо к господину де Тревилю. Вдруг он к королю уйдёт. А сегодня Атоса снова будут допрашивать. Я ему должна передать, что всё в порядке. Иначе – сами знаете, что будет. - Ага, - сказал Портос. - А как вы передадите? – спросил д’Артаньян. - Просто. Сначала к себе в XX век, а потом снова к нему в камеру. Только вы побыстрее, пожалуйста. А я здесь пока подожду.       Здоровяк хотел ещё что-то спросить, но д’Артаньян взял его за локоть и потянул к двери: - Пошли. Надо его вызволять. Всё остальное после, когда будет время. - Атос сам всё объяснит? - Хотелось бы, чёрт возьми!       И она осталась одна. Нет, не совсем одна. В уголке за камином обнаружился Гримо. Он сидел на стуле и нервно стискивал пальцы – до хруста. Почувствовав её взгляд, поднял глаза. - Всё плохо?       Ирка только кивнула. Хорошо, что с Гримо почти не надо говорить, а то уже больно чёрт знает как! Молча подошла и стиснула его большую ладонь. Слуга только покачал головой. - Точно, - шепнула Ирка. – Беда с ним. Но всё равно он хороший. Гримо кивнул. Потом ткнул себя пальцем в грудь: - Меня пожалел… - он махнул рукой. - А вы ему знаете, как сейчас помогли? Правда.       Всё оказалось очень просто, особенно с Портосом. Зря она боялась. Вот теперь всё точно будет хорошо. Правильно она сделала, что не стала полагаться на судьбу. Самой приглядеть надёжнее. * * *       Ночь оказалась бесконечной. Сколько в ней всего уместилось? Арест, допрос, свидание с ангелом. А потом – тревожное ожидание, когда он десяток раз проклял себя за то, что согласился на это невозможное дело. Больной ребёнок в чужом мире! Да за одно это с него кожу мало содрать, надо ещё барабан сделать и стучать над головой: «Только о себе и думаешь, негодяй!» В своей тревоге Атос как-то забыл, что думал он кроме всего прочего о д’Артаньяне.       А вообще, ему уже давно не приходилось ни о ком тревожиться. Он думал, что сердце, отравленное ложью, уже никогда не сможет вместить в себя чувство нежности и доверия. Но теперь, кажется, происходило невозможное.       А ведь он ничего не сделал для этого. Он только перестал сдерживать то, что кипело внутри. И оно принялось изливаться наружу, затопив прежде всех его самого. Он понимал, что иначе просто не выживет. Без этой веры он сломается здесь, как тростник под ветром. «И ты не боишься, что тебя снова предадут и обманут?»       Атос был готов ответить, что не боится. Что это, в общем, неважно. Что д’Артаньян – именно тот человек, которым он его хочет видеть. Юный Дон Кихот, прекрасный и искренний в страстных порывах своей души. И господин де Тревиль не сможет это не оценить.       Странно - на то, чтобы осознать это, у него ушла одна только ночь... Целая ночь – на такую простую мысль! А теперь давно был день. Этот день тянулся столь же томительно. Что же у них там происходит?       Он так и не заснул. Временами ему удавалось найти душевный покой, и тогда он сидел, наслаждаясь обретёнными чувствами тепла и уверенности в друзьях. Но потом Атоса одолевала тревога, причиной которой была болезнь его юной подруги и немыслимо трудное дело, которое он на неё взвалил. Он срывался с места и начинал мерить шагами камеру в бессильном ожидании. Справится ли она? Сумеет найти слова? А силы? Где взять силы больной маленькой девочке?       Стоило ему подумать об этом, как из лилового сияния она вывалилась ему на руки -девочка-ангел – взмокшая, обессиленная и счастливая. Кажется, жар спал, но от этого слабость должна была только усилиться. - Всё хорошо… - выпалила она, и голос уже совершенно утратил нормальное звучание – то ли сип, то ли рык.       Атос снова усадил её на колени и прижал к груди. - Устала, бедняжка? Она благодарно уткнулась ему в грудь. Помолчала какое-то время, потом тихо прошептала: - Они все там волнуются. Даже Гримо. И сразу всё поняли. Отличные у вас друзья. И умные. - Я знаю, - улыбнулся он. Потом подумала и уверенно добавила: - А Гримо у вас – просто чудо! Ч      удо… В самом деле? А ведь это не первый раз, когда он чудом возвращается в мир людей…       В драке участвовали четверо. Точнее, трое били одного. Этот уже не сопротивлялся, только пытался прикрыть голову локтями, когда его лупили палкой. Но один из подонков приспособился пинать его в поясницу, и это заставляло беднягу разогнуться. Он даже не кричал. А гнусная брань, которая сыпалась с уст его мучителей, гремела и лязгала, как железо по камням. Слушать это было невозможно!       Арман вышел из-за угла конюшни и встал перед ними. Он мог остановить их окриком, но звук собственного голоса был также невыносим. К тому же, они едва ли его услышат. Он ощерился, как пёс, и двинулся в середину свалки. Ему было всё равно.       Полулакеи-полуразбойники были не прочь поправить свои дела за счёт проезжих – таких вот олухов, как этот дворянин, который искал приключений там, где не следовало. Они оставили на время свою прежнюю жертву ради новой. Среднего роста, худощавый молодой человек опасений не внушал. К тому же, он почему-то даже не вынул шпагу. И вид имел крайне нездоровый. Того и гляди упадёт.       Но Арман не упал. Схватил за шиворот мерзавца, который тыкал носком сапога лежащего, и отшвырнул его в пыль. Потом развернулся и со всего маху врезал кулаком в челюсть тому, кто был к нему ближе. Костяшки пальцев отозвались болью. Лязг в ушах стал ещё громче – бандиты пытались обступать его, бранясь и угрожая. Тогда он выхватил шпагу и хлестнул наотмашь. Можно было ответить прямым ударом, но его внезапно замутило, когда он представил, как брызнет кровь. Хватит убийства, хватит… - Хватит! – прорычал граф каким-то нечеловеческим голосом, и этот голос убедил нападавших больше, чем всё остальное.       Они побросали свои палки и бросились наутёк. Приглушенный скрежет какое-то время ещё доносился откуда-то издали, но уже перестал разрывать его уши. Вот только собственное запалённое дыхание было мучительно громким. А рядом прерывисто, со всхлипом дышал кто-то ещё. Да, этот… - на земле… Пусть он дышит потише. А ещё лучше – пусть его вообще не будет! Пусть никого не будет… и самого Армана тоже…       Стоять на ногах и держать эту голову, наполненную гремящим железом, было уже почти невозможно. Но почему-то столь же невозможно было валяться на этом скотном дворе. И Арман из последних сил побрёл по направлению к дверям, откуда громыхало уже непереносимо, но там можно было упасть, зажать уши подушкой и отрезать все голоса. Ступеньки плясали перед глазами, когда он поднимался наверх, сумев выдавить только одно слово: - Комнату…       Трактирщик что-то лязгнул вслед, Арман его не слушал. Он так стремился к этой тяжёлой чёрной двери. Но дверь отворилась с чудовищным скрипом, и это его доконало…       Когда он очнулся, болели не только разбитые пальцы, но и предплечье. Грохот в голове уменьшился. Тихие звуки уже не доводили его до исступления. Арман поднял руку и почти без удивления уставился на повязку с проступившим на ней пятном – след кровопускания. Кто-то вызвал лекаря.       Эта мысль повлекла за собой следующую: лекарю надо платить. Граф открыл рот, сморщившись от необходимости произнести хоть слово, но лекарь опередил его. Он старался говорить как можно тише: - Не волнуйтесь, ваш лакей уже расплатился со мной. Отдыхайте.       Его голос звучал тихим скрипом. Это тоже было неприятно, но не так чудовищно, как всё прежнее. Если бы ещё он ушёл… никого не надо…       Арман закрыл глаза. Гул в голове был монотонным, но, лишённый человеческих голосов, он переносился легче. Не надо людей. Не надо слов. Все слова – ложь, гремящее железо!..       Тишина баюкала. Но потом он уловил, что к этому тихому гулу примешивалось не только умиротворяющее пение сверчка, но и чьё-то сиплое дыхание. Граф уже настолько пришёл в себя, чтобы вспомнить – с ним никого не было. Он ушёл в никуда совершенно один. Неужели его отыскали?       Он не сумел толком повернуть голову, только скосил глаза. Сопел незнакомый долговязый парень в рваной ливрее, утратившей вид и цвет. Нос у парня был сломан, потому он дышал так шумно.       А, это тот самый…Смотрит собачьими глазами и молчит… хорошо, что молчит… Кошелёк нашёл, вызвал врача. Не украл. Хотя мог. Для чего тут сидит?       Граф задремал, но проснулся мгновенно, когда под битым парнем скрипнул стул. Разлепил глаза и отметил, что комнату затопили сумерки. Битый просидел неподвижно несколько часов. Арман снова повернулся к нему (это далось легче, чем прежде) и произнёс непослушными губами: - Ты ел?       Парень отрицательно качнул головой. - Закажи, - выдавил граф, чувствую, что на это уходят последние силы. - Что вам заказать? – спросил битый хрипло – так, что снова рвануло уши. - Вина, - простонал Арман.       И когда парень открыл рот, чтобы произнести что-то ещё, перебил, почти срываясь на крик: - Не говори… ничего! – и обессилено упал на подушку.       Новоявленный слуга умел передвигаться совершенно бесшумно. Арман задремал и очнулся оттого, что в пределах видимости появился бокал, до краёв наполненный вином. Он выпил всё, не ощущая вкуса. И графа де Ла Фер наконец поглотила долгожданная тишина…       Да, не чудо ли, что он не сошёл с ума тогда – в самый страшный день своей жизни, отнявший всё прежнее и взамен подаривший Гримо? Безумие задело его краем – и отступило, позволив сохранить память и способность жить. Кажется, сейчас Атос даже не очень жалел об этом. Жизнь ещё способна принести ему чудесные открытия, вроде сегодняшнего. Оказывается, его всё ещё любят. Он способен вызывать это чувство, он способен сам его испытывать. Значит, всё ещё может быть хорошо. - Всё будет хорошо, - эхом откликнулась девочка, пригревшаяся и задремавшая у него на руках. - Да, - шепнул ей Атос. – Теперь я могу защищаться.       У него есть друзья. И это замечательно, чёрт возьми! Они о нём позаботятся. Но и ему следует позаботиться… - За мной скоро могут прийти, - сказал он с сожалением. – Вам пора домой.       У барышни не было сил, чтобы спорить. Даже ангелы, случается, устают.