Свадьба - это звучит грозно

      — Шлем не красть, — углом рта предупредил Танат. — И вообще, хватит использовать мои перья вместо метательных ножей. К тому же, хватит метать их в гостей.        Макария обиженно засопела и забубнила, что просто хотела как-то расшевелить народ. Потому что народ ведет себя как покойнички.        Танат в ответ изобразил два многозначительных движения бровью. Первое гласило, что на свадьбе двух смертей — это было бы логичным поведением.        Второе намекало, что Макария как-то не очень хорошо знает, как выглядят покойнички.        Покойнички, они же олимпийцы, вовсю кутили за пиршественным столом. Поднимались кубки за новобрачных. Поедались блюда. Рассказывались скабрезные истории.        — Скука, — выдохнула Макария с омерзением. — Вот если бы мне дали проявить немного фантазии…        Артемида и задерганный Гермес дружно облились вином при виде предвкушения на лице новобрачной.        — И вообще, — негодующе прошептала Макария. — Я же и без того была образцовой невестой. Скажи?        Танат поколебался между ложью и возможностью обидеть молодую жену и изрек задумчиво:        — Ну, можно сказать, что ты просто создала новый образец…        Макария в ответ на это фыркнула. С её точки зрения — основная часть церемонии прошла как-то уж слишком по маслу.        Новобрачные вошли в зал для совершения обряда в своих лучших одеждах. Танат был в чёрном и на крыльях. Макария была в доспехах и на Цербере. Последний в зал ступил задом наперед, истерично раскачивая драконом и празднично воя.        — Я не нашла свадебную колесницу! — проорала Макария радостно. — И шлем папы тоже не нашла!        Аид, заблаговременно припрятавший хтоний, скроил удивленное лицо. Лавагет таки мог представлять себе степени дочернего свадебного планирования.        Произнесение обетов слегка скомкалось из-за того, что Танат вместо обетов окинул свою вот-вот уже жену пристальным взглядом, после чего лаконично произнёс: «Угу». Аид потер бороду и пробормотал, что Убийца вот прям красноречиво задвинул. Макария, читающая по глазам, расплылась в умилённой улыбке.        Проводящий обряд брачевания Зевс смутно понадеялся на «угу» от Макарии.        — А можно мне свои обеты прямо зачитать? — ласково спросила невеста и потащила из воздуха свиток, с виду по размеру превосходящий свиток Мойр. — Ну, я хочу, чтобы в моем браке не было недоговоренностей!        Эллада временно получила новый мем — «Зевс, скрывающий боль».        Длинный список чудовищ, с которыми Макария готова сразиться во имя спокойствия мужа, все кое-как переварили. Истовое «Клянусь не изменять тебе с Аресом, и с Аполлоном, и с дедушкой Зевсом, и с Гефестом, и с Посейдоном, ну и Дионис, кажись, сам такого не хочет, а Гермес уже занят, у него дети и Геката» вызвало сдержанное хихиканье. Всех, кроме Гермеса, который пытался в углу играть роль многодетного папы. После «клянусь петь тебе колыбельные каждый раз, когда тебе этого захочется» все поняли, что дочь Аида готовилась к семейной жизни основательно. Моменты типа «клянусь не прятать от тебя медовые лепешки, даже если ты потолстеешь» и «клянусь не красть твой меч, ну-у-у-у, если только будет крайняя надобность» были встречены уже как должное.         — О, ещё! — подняла палец Макария минут через сорок. Глубоко вдохнула и произнесла: — Вот прямо клянусь тебя любить, пока смерть не разлучит нас!        Две смерти посмотрели друг на друга и сдержанно поржали глазами.        Вкушение подземного символа брака — граната — получилось вполне в традициях жениха и невесты. Подброшенный мощной рукой Таната гранат оказался разрубленным на две идеальные половины мечом Макарии.        — И как это я не додумался, — пробормотал Аид, глядя как Макария торжественно сгрызает алые зёрна, выплевывая попутно шелуху. У блаженной смерти явно не было намерения по полгода проводить на поверхности.        Церемония же зажжения очага оказалась довольно предсказуемой: «Раз, два, три, очажок, гори, ух ты, бааааахнуло-то как!!!»        — Торопилась, — горько сказала Макария, глядя на всё еще слегка подкопченную Геру. Та уверяла, что вот в таком очаге точно тепло поселится надолго… — Я тут, понимаешь ли… торопилась. Думала, что будет весело.        Музыканты вдоль стен наигрывали весёлое и до отвращения свадебное. Сладкоголосый аэд разливался о мужественности невесты и красоте жениха. Аэда явно перемкнуло от лиц олимпийцев, но это Макарию не радовало.        Потому что на лицах богов олимпийских она читала постыдное желание сотворить идеальную свадьбу.        Отчаянные взгляды туда, где сидела Деметра, показывали, что бабушка к этому всему как-то причастна.        — И ведь не боятся же меня, — выдохнула Макария почти благоговейно.        — Ну, она-то с ними на Олимпе круглый год, — под нос себе заметил новоиспеченный муж.         — Ну, — с долей оптимизма ответила вторая половина Таната. — Значит, мне ещё есть куда расти.        Олимпийцы чутко схватили мстительное выражение на лице Макарии. Гефест, крякнув, начал чертить на скатерти план новых укреплений.        — Вот хороший же был окоп, — ностальгирующе выдохнул Арес.        — Следующий роем на двоих, — мудро предложила Афина.        Олимпийцы таки недооценивали подземных, хорошо знакомых с нравом дочери Аида. Подземные не дрожали. Они продолжали лопать сырое мясо с перцем и ухмыляться.        Подземные четко знали: у Владыки есть план, чтобы их защитить.        — Первая фаза, — шепотом выдал Аид, поглядев на лицо дочери. Персефона сурово кивнула и подытожила:        — Пора скорбеть.        — Ого, — сказала Макария, когда Персефона внезапно поднялась с места.        — Ух ты ж, — выдохнула Гера, когда царица подземная начала заливаться пронзительным плачем и ломать себе руки.        — Вся в меня, — со сдержанной гордостью прошептала Деметра, вытирая уголок глаза рукавом.        — Ну, и вот, у кого стоило поучиться, — меланхолически сказал Пан, осознав свою полную ничтожность.        К пронзительному плачу с ломаниями рук добавлялись причитания. Причитала Персефона от широкой души, поминая, что вот, была у нее доченька, милая, самая распрекрасная, кроткодушная, послушная, смирная нравом и добрая сердцем…        — Ух ты, — сказала Макария, хищно поигрывая кинжалом, — у меня, кажется, есть сестра, и она таки полная дура.        А-а-а-а-а, голосила Персефона, — моя бедная доченька, пламенноволосая и обсидианоглазая, честная и ласковая…         — А м-м-можно предложить другие эпитеты? — робко заикнулся Аполлон, который малость обалдел от этого насилья над искусством художественного слова.         — У неё же правда рыжие волосы и чёрные глаза, — прошептала Артемида, наклоняясь к брату. Феб поглядел печально.        — Другие эпитеты, кроме «честная и ласковая»!        — В печеньпыряющая, больношпыняющая, — обрел вкус к творчеству сидевший неподалеку Арес.        — Копьеметающая, всехраздражающая, — сравняла счет Афина.         — На-раз-протрезвляющая, запопукусающая… — последний эпитет Дионис задушил могучим глотком вина и показал, что нет, не было ничего, ничего не было, он нем, как камень Сизифа.        — Нимфопугающая, оружиетаскающая, — не осталась в стороне Артемида.       По глазам Зевса видно было, что он рад бы сказануть что-нибудь вроде «Всёопускающая», но Громовержец сидит в зоне поражения двух опасных элементов: своего брата и своей жены.        — О, как прекрасна была моя дочь, безмятежно резвящаяся в цветах на душистых лужайках, — тут голос царицы подземной набрал оборотов и чистоты звука. Задумавшийся Гефест тут же намалевал на скатерти проект циркулярной пилы.        Персефона в несколько эффектных риторических мазков расправилась с описанием безмятежных дней матери и дочки — само собою, наполненных невинными песнями, чесанием волос и собиранием цветочков… Чувствительная Амфитрита не удержалась и прослезилась, повторяя: «Ах, вот если бы у неё и прааааавда была такая дочь!»        Дальше в причитания царицы вкрался темный образ кое-кого с крыльями.        — О, ты, мрачный бог подземного мира! — Танат слегка двинул бровью, как бы говоря: а я-то шо?         — Как смел ты забрать у меня моё сердце? — Жестокосердный второй бровью показал, что лишних органов царицы ему не надобно.         — О, безжалостный исторгатель теней, чернокрылый жнец прядей, — стенала Персефона, обливаясь правдоподобными слезами, — о ты, растлитель невинных…        — Танат! Ты растлевал невинных? А меня не позвал?! — в этот момент вклинился в материнские причитания возмущенный голос Макарии.        Судя по его лицу, Танат задумался о том, не стоит ли сунуть голову под крыло.       Персефона, прижимая руки к сердцу, исторгла из груди последние трели — о том, как у неё похитили её милое, невинное дитя, и о том, как это переполняет её печалью и раздирает грудь болью, и вообще доставляет всяческий дискомфорт.        — И она пыталась вовлечь в это меня, — с болью сказала Нюкта возлежащей рядом Стикс. Титанида вскинула брови и осведомилась — а что не так-то.         — В конце концов, если посмотреть на Таната и Макарию… ты просто могла бы проплакать тот же текст.        Богиня ночи сдвинула брови и не ответила. Её участие в прощальном плаче сокрушительно провалилось на моменте репетиций. Нюкта принципиально начинала голошение с «Ах, зачем ты на свет появился, нафига ж я тебя родила?!», а заканчивала развесистым: «Туда тебе и дорога» или даже «Подобное к подобному». Пока что лучший вариант поздравлений образцовой матери сводился к: «Я думала, что хуже быть не может, но ты таки смог меня удивить, горжусь!»        Персефона тем временем широким жестом смахнула со щек слезы, подплыла к своему трону и преспокойно на него уселась. Выбрала пару зернышек граната и кивнула мужу — мол, ну всё, теперь ты, раз уж Нюкты нет.        Владыка подземного мира в пораженной и мертвой тишине поднялся со своего места. Опираясь на двузубец, прошествовал к месту, на котором стояла жена. Остановился, поворачиваясь к новобрачным. Внушительно откашлялся и выдал в сторону Таната.         — В общем, я, вроде как расстроен, — после чего вернулся на место под ту же пораженную тишину и шепот Макарии, что «Ухх, скорбь-то какая о друге, прям за душу взяло».        Танат каменел на своём месте подозрительно. Острый взгляд бога смерти выцеливал главное: шныряющие повсюду виночерпии, изображающие внимание и ожидание олимпийцы, а главное — готовность на лице Зевса. Инстинкт воина говорил, что близится катастрофа.        — Поздравления и тосты, — озвучила роковое Макария.        В красивые словеса по поводу праздников на Олимпе умели от души. Судя по лицам присутствующих — готовились основательно и запаслись риторикой в изобилии. Подземных ждало не меньше двух часов отборных пафосных мучений под россыпи метафор.        — Не выход, — ответил Танат на взгляд жены.        — Не догнали бы, — сердито ответила царевна, которая уже вознамерилась было скользнуть под стол. — И вообще, сам тогда предлагай.       Танат покосился на поднимающегося Зевса, и Макария тут же понуро заключила:        — Не-а, сжечь дворец уже не успеем.        Громовержец поднялся, торжественный и величественный. Огладил бороду и вознёс кубок. Одарил сияющей улыбкой внучкоплемянницу. Вторая, менее сияющая улыбка, вдребезги разбилась о мрачную мину жениха.       Потом Зевс глубоко вздохнул, набираясь вдохновения и ощущая ответственность момента. Помедлил и торжественно изрёк:       — Оливка полюбила крокодила! Пырнём ромашку сообща заточкой! Золотисто пяткой в варенье!        Народ безмолвствовал, хором тыря сцену у неродившегося русского поэта. Из угла доносилось деловитое: «Баю-баю, да спите уже, ё-ё-ё-ё-ё» Гермеса.        Зевс подозрительно покосился на кубок и попробовал ещё раз.         — Лукошком мышек в морду запеканке! Кусни жука в окошке мухоморов! Язви собаку гордым коромыслом!        В воздухе подозрительно запахло наступающим Серебряным веком. «Странно, — подумал Аполлон, рассеянно проводя пальцами по струнам кифары. — Вроде как, что-то такое у смертных уже было, но прошло».        Однако, папу надо было выручать, потому Мусагет покрепче стиснул кифару, глубоко вздохнул и завёл:

Стукнем малиною в репу, полезет из норочки лошадь! Я обниму мухомор, водопад барсуком отзовётся! Как глубока оленина в закатной лопате… Дружно чеснок осуши, и себя ощутишь с волосами!

      Муза эпической поэзии Каллиопа выдала лаконично: «Вот это эпос!»        — Вот это мухоморы, — не согласилась вполголоса довольная Геката и тут же сделала вид, что не-а, ничего она не говорила, и вообще, она занята материнством. Ну, тем, плоды которого в углу укачивает страдающий Гермес.        — Сиреневое в ухо погруженье! — лирически обрисовала Артемида всю экспрессию момента.        — Кедровым огородником в сандаль! — не согласился Арес, разводя руками.        — Свиньёю пуп надоблачный взвихряя, — резюмировала Афина.         — Помедленнее! — послышался нервный голос Мнемозины из угла. — Я тут записываю!        Аэдам предстояло сильно удивиться, сочиняя песни о свадьбе двух смертей.