Хроники Аврората

Меня зовут Гермиона Джин Грейнджер. Я часть Золотого трио. Я участник войны против Волан-де-Морта и Пожирателей смерти. Маглорожденная. Беллатриса Лестрейнж пытала меня, оставив мне шрам как напоминание о том, что я ребенок маглов. Я выжила. Мы победили. Война закончена. Хогвартс встретил свою героиню радушно. Учителя — благосклонно, дети — восторженно. Поначалу было невозможно находиться в том месте, где каждая стена, каждый поворот и лестница носили в себе отпечаток прошлой боли, где так много смертей было увидено в недалекой юности. Трапезничать в Большом зале и вспоминать, что там, между опрокинутыми столами Слизерина и Гриффиндора лежали тела моих друзей и знакомых. Смотреть на семикурсников и осознавать, что многие твои друзья погибли именно в этом возрасте. Что они могли бы быть живы, если бы не эта война. А самое главное — осознавать, что ты уже никогда не вернешься в тот возраст, не доучишься на седьмом курсе в Хогвартсе. Что кто-то занял когда-то оставленное тобой место. Самое тяжелое — это осознавать, что твое время давно ушло. Каждое утро из окна собственной спальни я видела постамент Героям войны. Я вернулась в самый центр своей боли. Вернулась и приняла ее. Смирилась. Казалось, что это прошло сквозь меня, и теперь я могла дышать спокойно. Когда умер Сириус, мы все сочувствовали Гарри, но именно после войны поняли, каково это потерять близкого человека. Теперь, разделив с ним скорбь, мы стали еще ближе друг к другу. И, по крайней мере, спустя несколько лет, мы смогли спокойно поговорить обо всех наших проблемах. Я, Гарри и Рон. Как в старые времена. Мы сидели на лавочке, возле постамента, и разговаривали обо всем на свете: о детях, о школе, о первой любви и о том, о чем никогда не говорили до этого — о Волан-де-Морте и родителях Гарри, о Северусе и Дамблдоре, о крестражах и Дарах смерти. О планах на будущее. Прошло несколько месяцев с момента моего первого появления в Хогвартсе после дела Паркинсон. Я смирилась с каждой стеной в школе, с постаментом, с постоянным вниманием к своей персоне, к шуму и крикам в коридорах. К тому, что на уроках детей больше заботила моя персона, чем мой предмет. К тому, что трапезы проходили там, где когда-то умирали люди. Думать о том, что на этом столе лежало чье-то разлагающееся тело… Неудивительно, что в большинстве случаев, я оставалась голодной. Я долго не могла осознать, что я снова дома. Снова в Хогвартсе. В его могучих стенах, которые способны защитить от любого зла. С его тайнами и историями, разговаривающими портретами и призраками. С Тайной комнатой под замком. С потайными ходами и секретными комнатами в самых необычных местах. В Хогвартсе за каждой картиной мог быть вход куда угодно. Сколько всего хорошего случилось в замке. Следуя по школьным коридорам, невозможно было не вспомнить: как Рон и Лаванда начали встречаться, как Гарри попал на первом курсе в команду по квиддичу, как мы впервые одолели Волан-де-Морта, как искали Тайную комнату, сражались с задирами, прятались от Амбридж, учились заклинанию «Патронус». Невозможно было не вспомнить неловкого Невилла, странноватую на первый взгляд Полумну, близнецов Уизли и Дина Томаса, которые постоянно радовали Гриффиндор новыми проделками, Оливера Вуда, одержимого квиддичем, и Кэти Белл. И слизеринцев, как их можно забыть? Не забыть, как Драко Малфой впервые назвал меня грязнокровкой. Там, на стадионе. В толпе команд по квиддичу Гриффиндора и Слизерина. А как его Грюм превратил в хорька? И потом эта кличка приклеилась к нему на многие годы. Рон и сейчас, будучи в скверном настроении, вспоминал эти сладкие моменты ушедшей вражды. Хотя, на самом деле, всячески старался поладить с ним. Но главное — это сами дети — они бегали по коридорам, целовались, подстраивали друг другу гадости, пускали журавликов летать по коридорам, слизеринцы противостояли гриффиндорцам, дети играли в квиддич, боролись за Кубок Хогвартса, получали баллы и болтали на уроках. Были такие же умницы и всезнайки, как и я когда-то. Были такие же ребята как Драко, Блейз, как Рон, Дин и Невилл. Как Лаванда и сестры Патил. Новых «Мальчиков-который-выжил» было особенно много. Таких, как Тедди Люпин. После сокрушительных жертв войны каждый второй был либо сиротой, либо потерял одного из родителей. И найти подход к ним было особенно не просто. Они были непростыми, замкнутыми. Всеми оставленные. Многие из них жили в непростых условиях. И Хогвартс старался изо всех сил стать для малышей убежищем, новым домом. Им было не просто противостоять миру, жестокости остальных детей. Я видела таких каждый день. Многие напоминали мне Гарри, а многие его — Тома Реддла. Жизнь продолжалась после войны. И каждый старался к этой жизни приспособиться. Время стирает боль утраты, и люди снова живут. Как Тедди после смерти родителей. Как Гарри после смерти Сириуса. Как Рон и Джордж после смерти Фреда. И Малфой после потери своих родных. Они их не забыли. Но они отпустили, решились жить дальше. Наполнили свою жизнь счастьем и гармонией. И сейчас, смотря на детей, сидящих в моем классе, я понимала, что пора все отпустить. Пора отпустить родителей. Я знаю, что они живы и счастливы. И я ни капли не жалела о том, что сделала. И пусть они никогда не вспомнят обо мне, не назовут своей дочерью, не встретят меня у порога нашего дома, я всегда буду помнить о том, что я их ребенок. Я буду знать, что родители любили меня. Они хотели бы, чтобы я себя простила. И этого вполне достаточно. *** Каждый день в Хогвартсе был одинаков: череда завтраков за преподавательским столом, шум учеников в Большом зале и коридорах, Древние руны, череда обедов и ужинов, вечера в библиотеке или беседы с талантливыми учениками об их индивидуальных работах. Но, тем не менее, в каждом дне была своя изюминка — выходки детей, сплетни, которые иногда долетали до преподавательского состава, соревнования, травмы. Каждый жил чем-то своим. В школе жизнь кипела не меньше, чем за ее пределами. У детей была самая насыщенная пора. Они общались, влюблялись, встречались, прогуливали уроки и хулиганили. Впервые я начала жалеть о том, что торчала целыми днями в библиотеке за книгами. Я пропускала столько всего интересного. Теперь мне оставалось быть лишь сторонним наблюдателем. Иногда хотелось просто взять маховик времени и перенестись на несколько лет назад. И просто прожить некоторые дни заново. В конце концов, я была подругой Гарри Поттера. Что-что, а приключений у нас было предостаточно. Ни один год не обходился без убийства. Иногда, смотря на девчонок, которые напоминали мне Джинни и Лаванду, я жалела, что так мало с ними общалась. В юности мне были совсем не интересны волшебные каталоги, салоны красоты, платья и сумочки, духи с легким оттенком амортенции и блестки. Да и сейчас не особо мне это импонировало. Но время, проведенное с подругами, всегда умиротворяло меня, делало совершенно другой Гермионой. Более женственной, легкой и свободной. И сейчас, проводя дни вдали от магического Лондона и друзей, я скучала. По Джинни и Лаванде, по Гарри и Рону. По Блейзу и Нотту. И по Малфою. Но, несмотря на скуку дней, сегодня было богато на события: один мальчик, Райан Кендролл, заколдовал себе собственные шнурки, произнеся непонятное заклинание вместо заклинания очищения. Пивз опять напакостил рядом с крылом старост. А на поле по квиддичу случилась очередная трагедия — слизеринский ловец получил травму запястья. К игре поправится, однако не одно девичье сердце сегодня не осталось равнодушным, и куча его поклонниц собралась у Больничного крыла, чтобы посочувствовать юноше. Но главным из событий было долгожданное письмо. Уже четыре месяца я переписывалась с профессором Эрвином Лайтвудом — он имел степень по Лингвистике и специализировался на Древних рунах. Мы познакомились с ним, когда я училась во Франции, и я довольно много узнала от него о консонантно-вокалическом письме. Доктор Лайтвуд пять месяцев назад приехал из Швеции, где участвовал в раскопках в провинции Даларна. Там он нашел множество интересных документов, которые и исследовал последние четыре месяца, изредка консультируясь со мной по особо сложным случаям. И не то, чтобы моя специализация была выше его, но англосаксонские руны были как раз моей темой исследований. Нет ничего лучше узкого специалиста для крупного открытия. И именно такое крупное открытие должно было скоро свершиться. Сегодня он рассказывал мне об уникальной скрижали IV–V века н.э. Скрижаль была написана как раз тем англосаксонским руническим алфавитом, который я изучала. Находка поразила всех. И доктор оказался самым настоящим везунчиком, потому что именно ему выпала честь первым исследовать такую ценность. Дешифрование шло у доктора довольно непросто, ведь руны были намного древнее известного многим ученым алфавита. Названия старых рун были сильно изменены, точнее, переведены на англосаксонский язык, и, поэтому потеряли свой истинный вид. Перевести столь древнейшую скрижаль в точности было титаническим трудом. Доктор писал, что не в состоянии проделать такую работу самостоятельно, поэтому и начал собирать экспертную группу. И на роль своего ассистента он выбрал меня. В своем письме он рассказывал мне о непростом выборе кандидатуры на эту роль. Он упоминал, что невероятно был бы признателен, если бы я смогла помочь ему в этом интересном и сложном деле, ведь я была «одной из самых одаренных студенток за все время его преподавания». Он предложил мне встретиться, чтобы я лично могла взглянуть на скрижаль. Нам предстояло перевести скрижаль сначала на англосаксонский, а потом и на современный английский язык. Пытаясь уговорить меня, доктор приложил к письму несколько собственных заметок, которые показались мне на редкость любопытными. Работа предстояла просто гигантская, но я питала слишком сильную страсть к Древним рунам, чтобы отказаться от такой возможности. Руны были тайной, неизмеримой загадкой, которую я всю жизнь пыталась разгадать. Нельзя описать как мне повезло, что профессор вспомнил обо мне и моем страстном увлечении англосаксонскими рунами. Я тут же отправила профессору сову с согласием на встречу. *** Дни тянулись так долго, будто часам доплачивали за каждую секунду моего ожидания. Каждый день я пролистывала письмо от доктора и читала его заметки. Что-то в записях казалось мне смутно знакомым, но в библиотеке Хогвартса я никак не могла найти нужный сборник, в котором была бы похожая руническая письменность. Загадка рун все больше подогревала мой интерес. Я засыпала и просыпалась с мыслью о том, что совсем скоро я смогу дотронуться до настоящей реликвии, открыть ее значение всему миру. Разговоры с учениками не до конца удовлетворяли мою потребность в общении. Именно поэтому я нашла в докторе Лайтвуде хорошего собеседника. Древние руны всегда захватывали меня практически так же, как и расследования преступлений. Но Аврорат закрыл для меня двери. И я, в самом деле, сошла бы с ума, если бы не смогла окунуться в педагогическую деятельность и в любимый со школы предмет. Руны открываются только тому, кто по-настоящему хочет познать их. Кому нужны эти знания, как вода всему живому на планете. Кто старается и умеет быть любопытным. Я была требовательна, но никогда не отказывала тем, у кого оставались вопросы после лекций. Я любила давать советы и рекомендации, проводила дополнительные уроки и частенько пренебрегала выверенным в Министерстве курсом в пользу собственных разработок. Мне хотелось заинтересовать в моем предмете каждого, кто начинал посещать его. Пробудить в ребенке искреннее любопытство, потребность в предмете — вот отрада для любого педагога. Видеть сверкающие глаза, горящие от жажды узнать что-то новое, чувствовать нетерпение, слышать наполненный интересом голос — вот моя ежедневная задача. Моя работа доставляла мне удовольствие. Не такое, как в Аврорате. Я ощущала себя нужной, ценной, единственной, на чьи уроки ученики спешат, потому что сами выбрали этот предмет и достаточно заинтересованы в нем, чтобы преодолевать все сложности на пути к знанию. Я чувствовала себя на своем месте. И все же, чего-то все равно не доставало в этой идеальной схеме. Но мне было безумно трудно нащупать эту недостающую деталь. В окружении учеников я чувствовала себя счастливой. Но как только за ними закрывалась дверь, удовлетворение исчезало, будто кто-то отрезал невидимые нити, ведущие меня к гармонии. И мне снова становилось холодно и одиноко. Наверное, именно это испытывают жертвы дементоров. Одиночество, холод и страх. Страх никогда больше не познать радости в сердце. Как бы то ни было, а загадочная скрижаль была тем самым глотком свежего воздуха, который был мне просто необходим в данный момент. *** В вечер, когда все это произошло, когда все снова закрутилось возле этой призрачной цели, которая возвращала меня на несколько месяцев назад, я чувствовала только одно — предвкушение. Смесь радости и страха, удивления, восхищения — предвкушение чего-то поистине великого и прекрасного. Думаю, такое чувство испытывают люди, которые держат в своих руках Мону Лизу, когда собираются повесить ее в очередном музее. Они боятся совершить ошибку, трепещут от той ответственности, которая пала на их плечи. И в то же время они до ужаса горды собой, что именно им досталась такая редкая возможность. Об этом они будут бесконечно рассказывать всем, кто будет готов выслушать их историю. И, быть может, именно эта история станет их визитной карточкой. Именно это я и испытывала, когда шла по дорожке, ведущей в дом профессора Лайтвуда. Небольшой домик с аккуратным газоном и несколькими маленькими клумбами у подъездной дорожки, елочками у окон и большой яблоней — все это обилие уюта произвело на меня впечатление. Одинокий старик нашел свою тихую гавань, а я до сих пор снимаю квартиру в неприметном районе. Хотя, будем честными, я живу в Хогвартсе и с начала учебного года ни разу не возвращалась в свой дом. Сейчас он ассоциировался с болезнью и одиночеством еще больше, чем когда-либо. В нем не было уюта и теплоты. И поэтому, смотря на этот чудесный деревянный дом в самой гуще елей и яблонь, я испытала настоящий прилив белой зависти. Я постучалась. Вечер уже вступил в свои права, поэтому небо постепенно затягивалась плотным слоем темноты. На многих улицах засветились первые фонари, и этот дом не стал исключением. У садового гнома загорелся небольшой фонарик, который исполнял чисто декоративную функцию, но тем не менее придавал немного уюта темному дворику. — Доктор Лайтвуд?! — я снова постучалась. Дом был тих. Окна были непроницаемо темны. И я подумала о том, что доктор, скорее всего, забыл о времени и засиделся у себя в институте. Но я продолжала вглядываться в зияющие темнотой оконные проемы, пытаясь разглядеть за ними намек на мужской силуэт. Еще несколько ударов кулака об дерево. Гулкий звук разносится по всему крыльцу, уходя в глубину дома. Все по-прежнему тихо. Дом безмолвен. Замер в ожидании чего-то. Мое предвкушение медленно сжирается беспокойством. Странная тень сомнения мелькает в голове. Профессор не из тех, кто забудет о такой важной встрече. Быть может, это я ошиблась? — Доктор Лайтвуд?! Я толкаю дверь, но на этот раз вместо гулкого стука она поддается вперед. Маленькая щель, но этого достаточно, чтобы понять — здесь не заперто. Но и не ждут гостей. Страх ядовитой змейкой проскальзывает по всему телу, оставляя мурашки и предвкушение опасности на языке. Палочка в мгновение ока оказывается в руке. Я знаю, как остановить врага. Я к этому готова. — Доктор Лайтвуд? — я еле слышно шепчу, хотя понимаю — в доме нет ни одной живой души. Если бы кто-то был, то уже давно ответил на мой призыв. «Только если кто-то специально позвал меня сюда». Осознание накрывает с головой. Я чувствую, как волны страха постепенно оттесняют воздух из легких, удобно утраиваясь там на постоянную основу. Одна часть меня собирается развернуться и выскочить за дверь, трансгрессировать в Хогвартс за полностью безопасные стены замка. Но другая часть меня, храбрая и бесстрашная, продолжает идти вглубь дома, с каждым шагом приближаясь к своей цели. Палочка в руке сжимается все крепче и крепче, кажется, стоит сжать ее еще чуть-чуть и раздастся треск дерева. — Эй, здесь есть кто-нибудь? Под ногой скрипит половица, и я вздрагиваю. Судорожно вглядываясь в окружающую меня темноту, я перебарываю желание наколдовать «Люмос». Двигаясь все дальше по коридорам, от комнаты к комнате, я все больше понимаю, что все повторяется вновь. Я вновь оказываюсь в той самой клетке, над которой нависает человек с палочкой. Какое заклинание он произнесет следующим? Убьет ли он меня или продолжит пытать? Как понять, ради чего продолжать борьбу? Ради кого ее продолжать? Очередная комната и темнота. Я буквально кожей ощущаю чужое присутствие. Луч фонаря разрезает комнату на две половинки. Запах тонкой струйкой проникает в мои легкие, заполняя их, оставляя на языке мерзкий привкус, который я буду чувствовать еще долгое время. Я зажимаю рот и нос. Меня тошнит, голова идет кругом. Я делаю шаг назад. Прочь. Прочь из этого места. Я делаю шаг назад. Сейчас! Я могу развернуться и побежать. Но я стою на месте, замерев, будто меня окатили бетоном и выставили на солнце. Он или нет? Теперь не узнать. В темноте виден лишь силуэт. Но я уже знаю, что передо мной больше не человек. Не личность. Пустые глазницы смотрят равнодушно. Мне не разобрать, вижу ли я это на самом деле, или мне просто чудится. Я бегу, спотыкаясь, к выходу. Мне кажется, будто меня преследуют, и я кричу в надежде, что меня услышат. Я знаю, что мой разум играет со мной в странные игры. И порой я обманываю сама себя, но вариантов было не так уж и много. Только что мертвые глазницы доктора Лайтвуда засвидетельствовали мой побег из его дома. «Экспекто Патронум!» Маленькая серебристая выдра устремилась искать помощь и поддержку в ярко зеленых глазах. *** Тело профессора исследовало несколько человек во главе с Ноттом. — Ты в порядке? — спросил Гарри, подойдя ко мне. — Вполне. Я оглядела комнату. Шикарный кабинет доктора был весь изрисован рунами. Они буквально покрывали каждый миллиметр комнаты. Большие и маленькие — было не понять, что они в себе таили. Полный хаос. Я подошла к ним поближе. — Это кровь? — Забини присел рядом со мной и поморщился, — Какой кошмар, почему просто нельзя произнести «Авада Кедавра»? Почему нужно сдирать с человека кожу, рисовать тайные символы на его костях, разбрызгивать его кровь по стенам? Зачем все так усложнять? Он вздохнул. Капли крови медленно стекали по стенам, сливаясь в ручейки и опадая на пол, образуя кривые, расплывчатые лужи. Множество одинаковых лужиц. Множество одинаковых символов. Моя голова была готова лопнуть от переизбытка ощущений. — О, Господи, — произнесла я. Мысль бешено мелькнула в моей голове, и мне с трудом удалось ухватить ее в силки. Невероятно. Все обернулись на меня. Малфой поднял одну бровь и придвинулся ближе. — Что? Что такое, Гермиона? — Забини схватил меня за плечо, пытаясь, по-видимому, хоть как-то приободрить. — В скандинавской мифологии руны открыл сам Один, когда он, пронзив свое тело копьем, был вынужден просидеть девять суток без еды и воды на Мировом древе. Когда он после этого утолил жажду, то он услышал в своей голове руны и начертал первые из них на древе Мирового дерева собственной кровью. Я обвела руками стены. — Собственной кровью! Это из мифологии! Так, — я внимательно оглядела стены, — использованы лишь последние три буквы футарка. — Фу… чего? — переспросил Гарри. Малфой закатил глаза. — Футарком условно называют рунический алфавит. По первым буквам, — пояснил он. — О, — Поттер кивнул головой и подошел ближе к стене, — интересные надписи. И что обозначают? — Руны пишутся слева направо, и каждая из них имеет свое обозначение. Три последние означают «Ansuz» — «Бог», «Raidu» — «Путь», Kauna — «Факел». — Почему они? — О, подождите-ка… Я подошла к другой стене и вытащила из сумки блокнот и ручку. — Вот эти другие. Это «Perþu» — «Кладезь памяти», — я быстро записала это на листок, — А вот эта «Oþila» — «наследие». — Бог, путь, факел, память, наследие… О чем все это нам говорит? — Бог — это Один, естественно. Один — начало всего живого на земле, даритель жизни, — Нотт подошел ближе ко мне. В школе он тоже изучал Древние руны. Приятно знать, что хоть какие-то основы уцелели в его памяти. — Да, скорее всего, ты прав. «Факел», «путь»… Я думаю, «Кладезь памяти» здесь может использоваться для обозначения скрижали. — Бог создал освещенный путь, обозначив его как наследие и рассказал о нем в скрижали? Так получается? — Поттер заглянул мне через плечо. Я захлопнула блокнот и перевела взгляд на него. — Ты можешь быть прав, да. Если читать символы, то выходит именно это значение. Но оно придумано убийцей. Это не трактовка самой скрижали. И не трактовка рун. Ни в коем случае, — я покачала головой. — Эта скрижаль… Она ценная? — О да, — я кивнула, — скрижаль очень древняя. Профессор присылал мне несколько копий с нее и с остальных находок. Такая письменность свойственна 4-5 векам до нашей эры. Быть может, скрижаль написана немного раньше. Кто знает? Самой скрижали я не видела. Я получила лишь записи самого профессора. Я подошла к телу и склонилась над останками. Запах разложения тут же ударил в нос, и мне пришлось закрыть его рукой, чтобы меня не стошнило прямо на покойника. — Эти руны мне совсем не знакомы. Они древнее… Я взглянула на Гарри. — Могу я получить их копии? — Нет. — Да. Поттер и Малфой переглянулись. Драко подошел к Гарри и начал активно с ним перешептываться. И тот и другой, возмущенно жестикулировали и сверкали глазами, пока, наконец, Поттер не обернулся ко мне и не сказал: — Да. Мы пришлем тебе копии. Как только поймешь их смысл, то тут же дай нам знать. Я улыбнулась ему. — Не думаю, что расшифрую их быстро. Однако в этом послании может скрываться ключ к личности убийцы. — Такой же ключ, как и на стенах? — Малфой повернулся к нам спиной и пошел вглубь дома. Я проводила его взглядом и обратилась к Гарри. — Надписи на стенах тоже ключ! Скрижали нет в доме, а профессор обещал показать мне ее сегодня за ужином. Убийца забрал ее с собой. Я уверена, что этот человек связан с работой Лайтвуда. Все это, — я обвела рукой стены, — имеет вес. — Конечно, имеет, — Забини хлопнул меня по плечу, — мы уверены, что ты точно сможешь раскрыть загадку рун. Тео и Гарри кивнули. Их уверенность чуть приободрила меня. Тем временем Забини и Нотт ушли опрашивать соседей, а Гарри без лишних обсуждений потянул меня в сторону выхода. Вместе мы вышли из дома и направились в сторону более оживленной магической части Лондона. — Гермиона. Мы обязательно разберемся с этим делом. Будь уверена! — он кивнул, зарываясь в аврорскую мантию. Ночь была морозная, но я не ощущала холода из-за бродивших по венам остаткам адреналина. — Но ведь я могу помочь, Гарри! — Конечно, можешь, — друг улыбнулся мне, — Но не думаю, что тебе стоит. У тебя ведь есть работа, ты не можешь ее бросить ради одного дела. Но поверь, — Гарри не дал мне возмутиться, — я обращусь к тебе за советом, как только он потребуется. Не переживай, раньше мы расследовали дела и без тебя. Конечно, ты умнее большинства из нас, но каждый должен заниматься своим делом. Учить — это твое. И я рад, что ты нашла в себе это призвание. — Ох, Гарри, — я обняла друга. — Гермиона, больше всего я хочу, чтобы ты и Джинни с малышом были в безопасности. Но ты в последнее время бьешь все рекорды, — он покачал головой, — Мы так волнуемся за тебя. — Я же не специально. — Конечно, нет, просто, согласись, это довольно странно. Мы оба погрузились в раздумья. С одной стороны, это прерогатива Гарри влипать в различные передряги. С другой, тут действительно что-то подозрительное. Почему доктора убили именно тогда, когда его должна была посетить я? — Гермиона? Поттер остановился возле перекрестка. Дальше наши пути расходились. Мне нужно было вернуться в школу, а он отправится в Аврорат — новое дело прибавило ему хлопот. — Да? — я обернулась. — Приходи завтра вечером к нам. Джеймс-Сириус хочет увидеть свою тетю-Гермиону. — Джеймс–Сириус? — с легкой усмешкой повторила я, — Необычно. — Ты же знаешь, — Гарри смущенно улыбнулся, — я просто не мог не оставить их след. — Это правильно. Они заслужили, чтобы о них помнили.