Я не настолько силён, чтобы не приближаться к тебе. Не могу убежать от тебя, Потому что просто прибегаю обратно. Как мотылёк я стремлюсь к твоему пламени. Произносишь моё имя, но это звучит иначе. Ты смотришь мне в глаза, и я лишаюсь гордости. Моя душа подчиняется, а моё сердце падает ниц перед тобой.
Пит открывает глаза и чувствует, как к нему прижимается спящая голая девушка. Взгляд сам опускается вниз, а руки начинают шарить по кровати в поисках одеяла. Нужно укрыть её и уйти. Китнисс постанывает во сне и опускает свою ладонь на его щёку. Удивительно меткое попадание во сне. Она просовывает свою ногу между его ног, и сонный Пит охает, когда ощущает её мягкое бедро через ткань пижамных брюк. Чёрт. Пит осторожно убирает её руку, откатывается от неё и садится на постель. Если это шутка, то она точно не удалась. Мужчина поднимается на ноги и находит одеяло на полу. Встряхивает его и укрывает спящую девушку. Удивительно, как хорошо он помнит её тело. Ещё удивительнее то, что он может воспроизвести в своей памяти то, как брал её. Дважды. Как прикасался к ней бесконечное число раз. В памяти нет ни одной женщины, с которой он переспал, но есть она. Ладони сжимаются в кулаки, и он стоит напротив кровати, как вкопанный. Взял бы, конечно, её прямо сейчас. Да ну нахрен. Ещё скажет, что изнасиловал. А она скажет, Пит уверен. Да и он не животное, может себя контролировать. Может же? Отворачивается от неё и уходит в ванную. Перед глазами мокрое, облепленное одеждой тело. И эти глаза, в которых светятся слёзы. И этот взгляд, такой, блядь, что аж невозможно дышать несколько секунд. И её крик, и это… имя. Его имя. О, воспоминания. Ещё одна пытка. Да сколько ещё ему это терпеть?! Он раздевается, бросая пижаму в корзину с грязным женским бельём, и заходит в душевую кабину. Повернул вентили так, чтобы горячая вода била прямо в лицо и от неё шёл пар. Почти кипяток. Почти ожог. Почти боль. И это «почти» сидело в его подкорке. Она будет его «почти» женой. Жизнь Пита состоит из этих ебанных «почти»: он «почти» ничего не помнил, «почти» трахал её, «почти» любил, «почти» ненавидел, «почти» умер, «почти» воскрес, жил «почти» в своём доме, занимался «почти» своим любимым делом, существовал «почти» сейчас. И это «недо-». Недомуж, недосвадьба, недораскаяние, недочувства. Недопоцелуи. И всё «недо-» и «почти». Она преследует его, по-другому он объяснить не может. — Я убью тебя, — произносит он почти нежно, не понимая смысл сказанного. Пит, кажется, отключается от смысла признания, его возбуждает то, что он видит. И это тянущее чувство под ложечкой не проходит, только усиливается с каждой новой сотней капель горячей воды, ударившей о его грудь и лицо. И это «я убью тебя» звучит почти как «я люблю тебя». Как глубоко можно копнуть, стоя в душе и отключая разум и тормоза. Она перед его глазами, в настолько живом воображении, что он точно может почувствовать её прикосновения к себе. Иллюзорно, но так возбуждающе-правдиво. Так, что аж в горле дерёт, и он чувствует стальной привкус на языке от её имени. Тихом «Кит-» с придыханием на конце и нежным, но пугающим, как шипение змеи, «-нисс». И если остановить он себя не в силах, то пусть это произойдёт так. Пусть она станет перед ним на колени, прикоснётся рукой к его члену, осторожно, пугаясь, смущаясь, опуская взгляд в пол, боясь встретиться с ним глазами. Пусть её щёки зальёт румянец, а ладони будут дрожать, но он будет настойчив: одной рукой приподнимет её подбородок, а второй накроет её ладонь своею и сожмёт. И будет смотреть в эти бездонные серые глаза, в которых блестят слёзы. Такие невинные и чистые слёзы. Сожаления? Грусти? Боли? Отчаянья? Нет, не то, не то. Любви, что ли? Слишком сильно. Нежности? Слабо, но что-то между. Что-то, что было прошлой ночью. Она так — Пит уверен — на него никогда не смотрела раньше. Он не видел. По телу проходит волна дрожи и стыда, накрывающего его, бьющего, будто обухом по затылку. И это прошибающее осознание — он был первым. Судорожно дышит, опираясь одной рукой о кафель, другой ускоряясь, почти задыхаясь, почти умирая в этой душевой, почти заполняя себя паром до краёв и, переполненный, изливаясь на белый фарфор, ощущая остатки спермы на пальцах. Он чуть ли не падает от пронзившего его чувства и застывает на месте, ощущая себя полностью опустошённым.***
Она проснулась и поняла, что находится не в своей постели, а в комнате Пита. Совершенно нагая. На полу валяется сырое полотенце, а перед шкафом стоит Мелларк и достаёт свою одежду. Педантично развешенные по цветам рубашки, сорочки, майки, футболки, пиджаки, куртки; аккуратно сложенные свитера, пуловеры, галстуки, бельё. На его поясе было повязано одно белое полотенце и всё. Раскрасневшаяся кожа, падающие с волос капельки воды, стекающие по спине, между лопаток. Китнисс смотрела на него с интересом, а не с прежним испугом. На спине были многочисленные шрамы, от которых кожа на её руках покрывалась мурашками. Что довелось испытать ему? Он, не поворачиваясь к ней лицом, снимает полотенце и одевается. Неторопливо, будто бы у него всё утро впереди для этого. Девушка краснеет, понимая, что поздно оповещать его о том, что она проснулась. Легче притвориться спящей, чтобы избежать неловкости. Скорее всего, у них ничего не было, и он не видел её голой. Ушёл сразу, как только она заснула. Конечно, сразу. Больно сдалась она ему, чтобы он оставался с ней до утра. Нынешний Пит, конечно, та ещё сволочь, мог и воспользоваться её беззащитностью, но ей казалось, что он бы так не поступил этой ночью. В конце концов, она же не бесчувственная кукла. За что её наказывать? И щёки ещё сильнее запылали, когда она вспомнила, как он её брал в машине. Он же наказывал её, по-другому она объяснить это, ну, никак не могла. Пит тогда как будто озверел. И Китнисс рада, что рубцы прошли. Она, конечно, не могла расценивать это как изнасилование, но то, что он бил её тогда, точно не добавляло приятных ощущений, даже, наоборот, ей казалось, что от боли она вообще ничего не почувствовала. А почувствовала? Она не знает. Кажется, оргазм вещь непонятная. В первый раз было больно и пекло между ног. Она еле вытерпела. Во-второй раз всё произошло в машине. И чёрт бы с ней, да вот ей всё больше казалось, что ничего приятного в занятии сексом нет. В том-то и дело, что когда она одна и представляет себе что-то, всё лучше. Намного лучше. Она уверена в этом. А это… это… испытывать боль каждый раз, оказываясь под ним, Китнисс не хотела. Её удивляли эти мысли. Если он ею воспользовался, значит, ей должно быть больно, но боли, кроме как в горле и шее, она не испытывала, а значит, что ничего не было. — И долго ты будешь притворяться спящей? — вопрос Пит задал прямо ей в ухо, от чего её щёки ещё больше заалели, а руки подтянули одеяло до самого подбородка, чтобы он даже ключицу её увидеть не смог. — Пока ты не выйдешь из комнаты, — прохрипела она, всё ещё не открывая глаза. Он с силой рванул на себя одеяло и бросил его на пол. — Скажи, чего я не видел? Развернулся и ушёл. Глупая. Безмозглая. Дура. На что ты рассчитывала? Он навсегда изменился. И причиняя боль тебе, он получает наслаждение. Но ты ведь заслужила. Заслужила это всё сполна.***
Он тяжело дышал, завязывая на узел фартук. Готовил на автомате. Резал овощи с таким усердием, какого никогда не испытывал. Вот чего она на него пялится? Прямо в спину. Снова сверлит его взглядом. Такое чувство, что ему кто-то дал подзатыльник. Она молча раскрывает ставни, впуская свет и свежий воздух внутрь, и снова смотрит на него, словно даёт пощёчину. Не следит, не подглядывает за ней, а чувствует каждый взгляд. Такое противное ощущение, что хочется опустить голову под ледяную воду и выпустить весь воздух из лёгких. — Проблемы? — спрашивает его осипшим голосом, облокачиваясь об столешницу. Ещё какие. — В порядке. Лжёт, в который раз ей лжёт и даже смеётся. — А я нет. Зачем ты это делаешь? — Делаю что? — Унижаешь меня. Вот тебе раз. Унижает её. Когда? И в мыслях не было. Наказывает, быть может. Издевается совсем немного. И то, скорее, над собой. — Напомни мне, когда это было? — Да хоть сегодня утром. — Ты про что? Да, он не понимает. Ей кровь в голову ударила? Взбеленилась-то чего? — Зачем стянул с меня одеяло? — А-а-а… Усмехнулся, потом улыбнулся шире, почти оскалился и рассмеялся, сначала тихо, потом громче, и ещё громче. Искренне. Так искренне, что аж самому тошно стало. Смешно, блин. Ну, правда, честное слово, смешно. — Из-за этого ты меня взглядом прожигаешь всё время? Понятно. — Что с тобой стряслось? — вырывается из неё. Если бы не сорванный голос, она, Пит знает, точно бы заорала на него. Как всегда, впрочем. — Почему ты то добрый, то злой, то нежный, то грубый? Почему ты злишься на меня? Я виновата? Ну разве что в его утреннем стояке. Хотя ей об этом знать необязательно. — Не понимаю, к чему ты клонишь. Взял зелень, промыл её, встряхнул и положил на деревянную доску. — Если мы будем мужем и женой, то я хочу, чтобы впредь такого не повторялось. — Тогда я желаю, чтобы ты за мной не подглядывала! Китнисс фыркнула: — Больно надо. — Вот и отлично, — он спокойно улыбнулся и принялся мелко рубить зелень. — А ещё я хочу, чтобы ты прекратил водить своих шлюх в наш дом! Он замер и медленно перевёл взгляд с горки укропа на ожесточённое лицо «невесты». — Ещё чего. Мой дом: хочу — вожу, хочу — не вожу. — Наш дом, поэтому водить ты никого не будешь! — Ты сейчас договоришься. Хоть знаешь, что будет, если меня застукают с какой-нибудь девушкой? — Уж, поверь мне, догадываюсь. Из-за этого, а ещё из-за того, что наш дом не бордель. Он положил нож на стол и начал угрожающе медленно надвигаться на неё. — То есть? Просто скажи, что ревнуешь. — Тебя? — она засмеялась. — Нет. — Это тело. Думаешь, я не знаю, что ты любишь это тело? Что ты смотришь на меня, а видишь его? Китнисс отступила на несколько шагов и упёрлась в шкаф. — Меня это приводит в ярость. Я тебе не бездушная кукла, — они стоят почти вплотную друг другу, а Пит шипит ей на ухо: — Буду делать то, что пожелаю. Захочу — возьму тебя, захочу — шлюху. Мне плевать. — Пит, мне… — Что? — он выдохнул ей в ухо. — Жаль? Да она лучше сдохнет, чем признается. Пит почти прикасается к синякам на её шее губами, почти целует и, явно, не хочет выпускать. — Почему тебе жаль? — он понимает, что Китнисс не ответит. Она трусиха, Пит знает. И это бьёт его похлеще всех её слов. Не может сказать правду. Боится. После всего, что произошло с ними, она, жалкая трусиха, боится признаться, глядя прямо ему в лицо. Она думает, что он убьёт её, что ли? Или считает, что он не достоин слышать ничего? В чём дело? Почему? Почему ей так сложно признаться? — Говори! — срывается, прижимая её своим телом к шкафу. — Говори! Давай же! Бьёт кулаком возле её головы. С силой. Бьёт ещё и ещё. Срываясь на дереве. — Я… — Ты?.. Он щурится и дёргает её за волосы. — Скажи. Прошу тебя. Нет. Приказываю. — Всё, что произошло с тобой, из-за меня! Я виновата в этом. А ещё в том, что твою семью убили. Всех. Они сгорели в дистрикте. А ещё я отказалась от тебя. Дважды. Слышишь? Я предала тебя два раза. И я эгоистка. Я всё делаю ради себя. И с тобой я ради себя. Я не смогла того, кто любил меня, отпустить и забыть, но перестала бороться, когда поняла, что это слишком тяжкое испытание, что ты этого не хочешь, что я тебе противна. Да я и себе противна. Я не смогла исполнить последнюю волю. Его последнюю волю. Я отступила. Мне легче жить в привычном для себя мире, в коконе из кошмаров, чем в настоящем, где я не ориентируюсь. Мне легче, поверь. И да, я люблю его. Я поздно это поняла, лишь потеряв. Ты не знаешь этого. Ты не поймёшь, через что мы оба прошли. Она замолкает, а он слышит, как сильно бьётся её сердце, как судорожно она втягивает в себя воздух. — Ты не имеешь право так поступать с ним. Он бы… Нет, не так. Ты бы прежний этого не захотел, — Китнисс упирается в его плечи и пытается оттолкнуть. — Отпусти меня. Пит прикасается к её губам большим пальцем, а Китнисс вздрагивает. — Пожалуйста, не надо. — Фактически ты ему не изменяешь, — тихо произносит он, обхватывая её лицо ладонями. — Ведь я — это он. Поэтому… Пит не знает из-за чего, но ему хочется поцеловать её. Нет, не просто поцеловать, как он делал до этого, а по-другому. Совершенно по-другому. Легко прикасаясь к ней, будто играя, впивается в её губы. Ему не хватало этого. Точно, именно этого. Слегка, невинно. Вот так, что аж по спине мурашки. Какого чёрта? Он же не юнец. Но они бегут, он чувствует, как его охватывает трепет. Как тесно, как жарко. Ему не хватает этого. Он углубляет поцелуй, прикасаясь ладонью к её затылку. Кусает губы, проводит языком от одного уголка до другого. И чувствует, как глухо в его груди захлёбывается сердце в очередном кульбите. Это слишком. Он знает. Отстраняется, прерывая поцелуй, и смотрит в её распахнутые глаза. Она сейчас заревёт. Пит видит, как слёзы бегут по её щекам, как она хватает ртом воздух, как сжимается, скукоживается под его взглядом. Трусиха. Почему не признает, что влюбилась в него? В него настоящего? — Уходи, — шепчет Пит, указывая пальцем на дверь. — Уходи, — повторяет ещё настойчивее, немного повышая голос. Китнисс моргает, потом опускает взгляд и оставляет его одного посреди кухни. Он подносит руку ко рту, проводя по нему пальцами. Он поцеловал её. — Блядь, — хрипит и бьёт кулаком о шкаф. Зря он ввязывается в это. Зря вообще прикасается к ней. Он бы уехал отсюда, да некуда. Это поганое чувство, скручивающее его изнутри. Что это? Напряжённый член натягивает брюки так, что он чувствует боль. У него стоит от этого. От её испуганных глаз. От дрожащего, хриплого, сорванного голоса. Бесит. — Сука… — Пит хватает бумажную салфетку со стола и стирает со своих губ невидимые следы от поцелуя. Его пронзает ненависть к самому себе. Нельзя. Так больше нельзя. Это не просто поцелуй. Нет, это нечто другое. И от этого ему страшно и мерзко.