Animals

Здравствуй, Алиса. В твоих стеклянных глазах Притаился сказочный сон. О чём шепчет он? Куда манит он? Утонув в слезах, Умолкнет сердце моё. Шрамы зарастут: В этих ранах О боли память живёт, Ей удобно тут.

      Все твои потери лишь от твоей слабости.       Сколько бы ты не думал, что жизнь несправедлива, ничего не изменится. Только став сильнее, ты сможешь сохранить тех, кем дорожишь. Это всегда будет так, и никакие доказательства для подтверждения тебе не нужны.       Он открывает глаза.       Ночь. Пахнет лекарствами. Небольшой светильник светит в углу. Пит лежит на кровати, укрытый лёгким одеялом и рядом на стуле спит девушка.       Парень моргает, немного качает головой, стряхивая оставшийся от сильных лекарств сон.       Это, правда, она.       «Я всегда хотел бы смотреть на тебя», — думает он.       Всегда.       Пит обдумает, почему его вдруг укололо после этого слова. Всегда. Что-то очень знакомое. Он смотрит на неё. Неужели?.. Всегда.       Нет, какой-то бред.       Закрывает глаза.       Слышит её вскрик и видит себя, встающего с кровати и выходящего из своего купе. Он открывает дверь, всё ещё слыша её испуганный голос.       — Китнисс, проснись, это всего лишь сон.       Она открывает глаза, растеряно оглядывается по сторонам, тяжело дыша, и фокусируется прямо на нём. Пит чувствует свой трепет от этого взгляда.       — Да, да, это… так. Прости.       Облегчение и сожаление.       — Ничего, мне тоже снятся.       Собирается уходить, но она останавливает, глядя на него с мольбой:       — Ты останешься со мной?       Замирает, улыбается, проходит вперёд, к ней, и садится рядом. Она прикасается к его груди головой. Он гладит её по волосам. Засыпает.       — Всегда.       Пит просыпается и чувствует сильную жажду.       Он вспомнил. Кажется.       — Эй.       Пит открывает глаза и оглядывает палату. Тот же запах лекарств, тот же цвет и всё также темно. Ничего не изменилось, но парень растягивает пересохшие губы в улыбке.       Болван.       — Постой, — голос Китнисс, она близко. Нужно только приподняться, чтобы увидеть её. — Принеси мне, пожалуйста, кофе.       Почему-то он знает, что она его терпеть не может.       — Хорошо, — какой-то мальчишеский голос, совсем подростковый. — С сахаром и сливками, как обычно?       — Да.       — Вы бы поспали. Устали же.       Она замолкает, и ему кажется, что качает головой.       — Нет, всё хорошо. Беги быстрее.       Он устал. Так, скорее всего, и должно быть. Пит слышит её шаги, как она опускается в скрипучее кресло и тяжело вздыхает: «Почему именно ты?». Он бы хотел ей что-нибудь сказать, но не может. Даже пошевелиться не может, и открыть глаза становится всё невозможнее и невозможнее.       Интересно, сколько он уже здесь и как сюда попал?       Он помнит драку и слова. Помнит, что кто-то очень сильно хотел им всем отомстить. Но дальше одна пустота. Первое его воспоминание — он открыл глаза и она спала на кресле подле его кровати.       Тяжелее. Труднее. Дышать.       Он вновь проваливается куда-то.       — Слышь, парень, мы тебя здесь не очень-то и ждём.       Мужчина лет сорока пяти. Чем-то сильно похожий на него.       — А вы вообще кто? — вопрос очевидный. Пит не знает, не помнит.       — Отца забыл?       Всё встаёт на свои места. В этом простом мужественном лице столько всего, что Пит чувствует острую необходимость спрятаться за углом, как маленький ребёнок, который давно не видел родителей. Ему не по себе и в глазах светится стылый страх перед ним.       Он так похож.       — Да.       Некогда золотистые волосы потускнели и превратились в цвет спелой пшеницы, кое-где посеребрённой. Большие мозолистые руки и пальцы совсем как у него, только немного крупнее. Даже овал ногтей. И глаза… голубые, нет, лазурные. Такие светлые, добрые. Тёплые.       Он давится этим словом, в котором столько отчаянья, боли и потери:       — Папа?..       — Смешной, кто ж ещё? — он улыбается открыто, по-доброму: — А вот Гейб и Тео — твои братья. Тоже забыл?       Они смеются. Пит улыбается в ответ уголками губ.       — А Несси там, — отец качает головой, — мать твоя. Только не говори ей, что не помнишь её, ладно? Расстроится, а нам потом расхлёбывай всё за тобой, как всегда. И обними, ладно?       Он подходит к нему и сильнее толкает его в плечо.       — Не стой как истукан. Ты, конечно, скала*, но не до такой же степени.       Все снова смеются, но Пит становится мрачнее. Ему тяжелее всего даются эти десять шагов, пройдя которые он даже вздохнуть не может.       — Мама?       Она собирает цветы на лугу. Трава касается её щиколоток и платье, кажется, совсем новым, таким чистым и нежным. И руки у неё тонкие, хрупкие, настолько не похожие на отцовы.       — Милый?       Она пугается.       — Не подходи.       Встаёт на ноги.       — Пит, пожалуйста…       Делает поспешные шаги назад, но он идёт за ней следом.       — Мама!       Она помнит его. Он вспомнил её. Вспомнил это лицо. Такое родное… Она укачивала его на руках и всегда защищала. Она тыл. Она теплота, опора, защита. Пит так замёрз. Так одинок.       — Мамочка!       — Нет, Пит, пожалуйста… возвращайся и не трогай меня. Не время. Нет, уходи. Уходи!       Ему так больно. Дотронуться бы, дотянуться бы. До. Её. Руки. Спрятаться бы, как в детстве, за её спиной, прижаться к её груди и заснуть под колыбельную, что тихо пела она.       Вспомнить бы. Вспомнить.       — Мама, пожалуйста, не отказывайся от меня.       — Я не хочу тебя видеть. Не хочу.       Он почти догнал её и она остановилась, повернулась к нему лицом и ударила. Наотмашь, со всей силы, что была в ней:       — Не смей!       И он снова стал отроком, которого она била в пекарне: «Что будет, если твоё имя вытянут на Жатве?», «Слабак, за себя постоять не можешь?», «А ну-ка стой, Пит! Я с тобой разговариваю! Не позволю, чтобы твои братья погибли из-за тебя, понял?», «Рассчитывай на себя. Только на себя».       Поэтому он ходил на те бои. Точно.       — Уходи.       И сталь в её глазах, о которую легко можно порезаться. Эта сила, заключённая в ней. Он чувствует, как её слова разливаются по его телу.       И его кто-то вытаскивает обратно.       Или же это он? Сам?       — Если вы не впустите меня… — крики, приглушённые, но такие отчётливые, прямо за стеной. — Я сейчас же позвоню президенту. Да мне плевать! Вы слышите? Плевать! Я разнесу к чертям весь госпиталь! Не доверяю ни одному человеку в белом халате и никогда не оставлю его одного.       — Кит…       Почти. Нужно постараться, хотя, навряд ли, они услышат его.       — Кит… — ещё чуть-чуть. Воздуха не хватает.       — Успокойтесь, пожалуйста. Вы не имеете право здесь находиться. Вы только причините вред.       — Мне-то не знать о большем вреде, принесённом вами ему? Вы меня за идиотку держите?       — Мы вызываем охрану и вас отсюда выведут силой, если вы не хотите по-хорошему.       — И через час вас же отсюда всех уволят.       — Китнисс! — получилось, хотя он выкрикнул это и боль прожгла его лёгкие насквозь.       — Пит?..       — Он пришёл в себя. Выйдите в коридор, мисс Эвердин. Пожалуйста, ему нельзя волноваться. Да не стойте же вы так… Сядьте.       — Мистер Мелларк, вы слышите меня? — мужской голос слышится откуда-то сверху. — Моргните, если слышите. Хорошо. Вы чувствуете боль?..