Держи меня за руку В густом тумане вьюжном. Кажется, что больше Ничего не нужно: Держать тебя за руку, Кружить — не замедляясь, Дышать — не задыхаясь, Любить — не сомневаясь.
Она просыпается. Свет бьёт ей в глаза, и девушка жмурится. Китнисс спала слишком долго. Ей так кажется. Осторожно садится на кровати и свешивает ноги. Поворачивается к нему лицом, ожидая увидеть его спящим, но Пит смотрит прямо на неё. — Почему ты проснулась? — Больше не хочу. Он улыбается ей в ответ. — Тогда, — Пит прищуривается, раздумывая над чем-то, — расскажи всё, что знаешь обо мне. Китнисс не сопротивляется. — Хорошо. Ты на месяц старше меня… Она рассказывает о его прошлом. О его доме, родителях, школе. О том, как он встретил её в первый раз. Всё, что Пит забыл, и всё, о чём она знала. Говорила Китнисс медленно, последовательно, иногда останавливаясь, чтобы ответить на его небольшие вопросы. Рассказ об их первых Играх был слишком мрачным, и ей было тяжело, как и потом. Чем больше Китнисс говорила, тем больше понимала, почему полюбила его и, самое главное, когда. Пит слушал её не улыбаясь, не плача, ни как не реагируя, со всей серьёзностью и непроницаемостью. Их разговоры прерывались только на приём пищи, процедуры и сон. Китнисс казалось, что она стала слишком болтлива, а Пит, наоборот, чересчур молчалив. Она понимала, что время пришло и об этом больше нельзя молчать, а ему стало невозможно сбегать от собственного прошлого. Подошло время рассказать о Тринадцатом, но дело в том, что Китнисс не могла точно рассказать о пытках, которые были в Капитолии, и пропустила этот момент, как и не сообщила о том, что было после того, как она оказалась спасённой с Арены Квартальной Бойни. Китнисс понимала, что его знакомство с тем Питом-переродком ни чем хорошим закончиться не может, но парень настаивал, а Китнисс не могла ему сопротивляться. В тот день лечащий врач разрешил им прогуляться в парке госпиталя, хоть и с использованием инвалидного кресла, но Китнисс была счастлива, а Пит… всё также оставался ледяным. Весеннее солнце было уже почти летним. Листва на деревьях давно распустилась, цвела сирень и бутоны набирала гортензия. Оба молчали. Пит с самого утра был чем-то раздражён, хоть и скрывал это от окружающих. Китнисс боялась начинать разговор, не понимая с чего же ей начать и как об этом говорить. — Ты очень хорошо рисуешь, — Китнисс попыталась немного отойти от того, что должна говорить. — Скорее всего, именно поэтому ты сейчас стал архитектором. У тебя большой талант. А я рассказывала тебе о том, как ты замаскировал свои руки под кору дерева в тренировочном центре? — Да. — Я тогда очень удивилась, а ты сказал, что с детства украшал торты… — она хотела сбежать. Снова. — Я помню, что ты мне рассказывала. — Хорошая погода, правда? Так тепло. Ты видел такие красивые цветы когда-нибудь? Я удивлялась, почему тебе понравилось копаться в саду, высаживать кустарники и деревья, делать клумбы и стричь газон. Правда, меня это очень удивило. Это так необычно для тебя, будто ты другой человек, совершенно мне не знакомый. Пит вздохнул и поднял взгляд наверх, чтобы посмотреть на её лицо: она, действительно, настолько увлечена этим разговором? — Меня это успокаивает. Они снова молчат. Китнисс не знает, что сказать. Его успокаивает. Надо же. А она думала, что Пит ищет себя. — Ты не хочешь рассказывать мне то, что было потом? — Просто… — Китнисс никогда не умела выкручиваться и оглядела окружающее их пространство в поисках источника для помощи и «вдохновения». — Сегодня такая хорошая погода и, если честно, дальше всё будет куда более мрачным. Не хотелось портить этот день. — Ничего, можешь не продолжать, я всё понял. Иногда ей с ним было трудно. Очень. Казалось, что мыслями, душой он вернулся туда, откуда Китнисс не могла его вытащить, спасти.***
За окном дул шквалистый ветер. В третий раз за эту неделю погода сильно менялась, оставаясь очень непостоянной. Китнисс сидела в холле и смотрела на улицу. Окна здесь выходили на север, где текла большая река, берега которой были скованны гранитом. По набережным с зонтами ходили люди. Было утро, все спешили на работу или учёбу. Улицы были заполнены прохожими, машинами и общественным транспортом. Шум не проникал через толстые стёкла госпиталя, но Китнисс, казалось, слышала его и пропускала через себя. Она отчаянно не хотела, чтобы к Питу приходили посетители. Особенно сейчас. Тем более, следователи, адвокаты, люди из правительства, даже… Хеймитч. Китнисс не хотела никого видеть. Она чувствовала, что все те разговоры, которые они вели за закрытыми дверями, не впуская её, только ухудшают всё, что Китнисс так терпеливо создавала. «Эти люди, — думала она, — не имеют никакого права вмешиваться сейчас, когда Пит начинает всё с самого начала». Она не вытерпела. Встала со своего места, прошла по коридору, зайдя в отделение, где была их с Питом палата, и сжала ручку двери, намереваясь открыть её. — Извините, но Питу пора на процедуры, — взгляд её давал понять всем, кто находился в комнате, что, если они не уберутся восвояси, девушка сама их взашей выгонит и, как хорошая сторожевая собака, больше никогда не подпустит и близко к Мелларку. — Мы уже уходим. Спасибо Вам за помощь, мистер Мелларк, — седовласый мужчина в форме поднялся на ноги и посмотрел на Китнисс: — Хорошего Вам дня, мисс Эвердин. Мой номер у вас есть. Если что… — …мы вам позвоним, — раздражённо добавила Китнисс и кивнула. Она встретилась взглядом со стоящим в стороне Хеймитчем. Он до сих пор молчал, и девушка ожидала, что он точно так же покинет палату, как и следователь. — Что-то случилось? — Как давно ты превратилась в наседку? — Эбернети усмехнулся, но положил на её плечо свою ладонь, сжав его. — Пока, Пит, — и повернувшись к Китнисс, добавил: — Берегите себя. Китнисс закрыла за ними дверь, а за окном вспыхнула молния, потом послышался гром. — Ты всё так же будешь продолжать молчать? — спросила Китнисс, раскладывая коляску. Но Пит её проигнорировал, просто закрыв глаза и осторожно повернувшись спиной на кровати. В Китнисс закипал справедливый, как ей казалось, гнев. Она шумно вздохнула и села на кресло, скрестив руки на груди. — Ты не разговариваешь со мной со вчерашней прогулки. Могу я узнать причину? Дождь усилился. Он бил в окна, стекая ручейками по стёклам. В палате стало серо, холодно и совсем неуютно. Китнисс сняла обувь и подмяла ноги под себя. Она ждала, а он ничего не говорил. Её терпение уже трещало по швам, когда он тихо произнёс: — Уходи. Ту-дух. — Теперь ты меня прогоняешь? — она задохнулась от этих слов. Чёрт бы их всех побрал! Сволочи, что же вы с ним умудрились сделать за два дня? — Хорошо, я схожу в столовую и… — Ты меня не поняла. — …возьму ланч, а ты… побудешь один, подумаешь. — Китнисс… — Я всё прекрасно понимаю, — она обувалась и почти бегом подошла к двери. — Правда! Она выскочила в коридор и побежала к лестнице. Там, сев на ступеньки в самом уголке, она прислонилась головой к стене и заплакала.***
Шаги. Пит уже сталкивался с этим однажды. Это не так легко, как может показаться на первый взгляд. Особенно взрослому. Идти… — да что там! — сделать шаг и устоять — трудно. Пит смотрел прямо перед собой. В потолок. Мир поделен вертикально и горизонтально. Мир превратился в сетку, в лестницу, в решётку, в паутину. По ней трудно карабкаться, из неё невозможно выбраться, её страшно порвать. Жизнь, она… Пит давно хотел дать определение жизни, да всё как-то трудно оно давалось, а тогда, на прогулке, Китнисс улыбалась и он вдруг понял, что это такое. Жизнь — это радость. Прошлая, настоящая или будущая — не важно. Своя или чужая, близкая или далёкая. Жизнь — это радость в её глазах. Это то, как она обнимает сестру. Это глоток воды в жаркой пустыни. Это жизнь, да. Жизнь не в борьбе. Она намного ближе и для этого не нужно, как он когда-то думал, почувствовать боль, чтобы осознать её. Трудно дышать. В последнее время это даже приносит боль. И сны ему снятся всё причудливее и причудливее. То он попадает в пещеру и на него обрушиваются камни, сжимая в тисках, то лавина накрывает его с головой, то Пит тонет. Дышать трудно, Пит толкнулся с этим впервые, а чувствовать боль привычно, даже страшно становится от этого контраста. Улыбаться невозможно. Пит это понял, когда улыбалась она. Китнисс это от чего-то умела искренне, совсем не как он. Китнисс умела жить, в отличии от него. Питу бы научиться всему с самого начала. А Китнисс он такой будет лишь помехой, не так ли? Пит слушает, как раздираются небеса. Они отражение его сущности. Молния вспыхивает, разделяя небо, а во рту Пита появляется отчетливый привкус горечи. Если всему учиться с самого начала, если делать первые нерешительные шаги и бояться падения, то никогда не сможешь встать на ноги, не будешь сам дышать, не улыбнёшься искренне, не начнёшь жить. Если выбирать трусость и бег, ты ничего не сможешь. А ему ещё надо её защитить. От призраков прошлого, которого он не помнит. От себя самого. И дышать. Дышать!.. Дышать! Судьба его исполосована на квадраты, клочки, отрезки.***
Земля трепещет от гнева небес. Китнисс несёт баночку яблочного пюре, сжимая её в руках. Она смотрит под ноги, на носки туфель, находясь в собственных мыслях. Ветви деревьев бьются об стекло. Она прикасается плечом к стене, останавливаясь возле палаты. Почему только всё так получилось? За дверью слышится шум, и Китнисс выдыхает, предчувствуя очередную «гневную выходку» Пита. От беспомощности. Мелларк к ней не привык, поэтому отыгрывается на вещах и, Китнисс сглатывает ком, её чувствах. Её характер к такому испытанию не был готов. Она устала и, кажется, ей хочется просто сбежать, но она вспоминает свои ошибки в прошлом и то, как потом она не могла разгрести содеянное. Поэтому собирается, глубоко вдыхает и открывает дверь. И видит, Пит пытается подняться с пола. Баночка с пюре выпадает из её рук, и она опускается на колени перед ним. — Что случилось? Тебе снова плохо? — она говорит громко, очень обеспокоенно, обхватывая руками его лицо и заглядывая в глаза. — Всё нормально. Я пытался… встать. — Зачем? — Успокойся. — Зачем? — Китнисс схватила его за плечи и встряхнула. — У тебя же есть я! — Но ты же не будешь со мною всегда, Китнисс. — Буду, — она замотала головой. — Я буду! Обязательно буду. Не смей себя убивать. Тебе не разрешали вставать. Тебе нельзя! У тебя раны. Ты не можешь, понимаешь? Ты пока не можешь и не должен. Не спеши, пожалуйста. Я больше не смогу. Я не выдержу, слышишь? Если ещё раз, я просто… просто… Он прижал её к себе, даже чувствуя боль в лёгких и рёбрах. Пит сжал её руками, со всей силы, что у него осталась. Он, наконец-то, понял, что такое жизнь. — …умру.