И поверь, милая, Если твои кошмары близко, И ты утопаешь в слезах, Тогда я построю тебе лодку, Чтобы удержать тебя на плаву. Я построю тебе лодку, любимая.
Китнисс давно не была здесь. Её дом покрыт пылью и паутиной, от засохших цветов в вазах остались лишь стебли, а все лепестки и листья превратились в труху. В доме было холодно, даже не смотря на лето и жару. А ещё здесь пахло сыростью. Дом, будто человек, умирает в одиночестве. Обувь оставляет тёмные следы на покрытом пылью полу. Паркетная доска была винного цвета, Китнисс помнит это очень отчётливо. Они молчат, стоя в холле. Китнисс не даёт покоя ощущение, что за ними следят. Это острое и неприятное чувство, как будто они вернулись на несколько лет назад. Девушка шумно вздыхает и протягивает руку к плечу Пита, неосознанно ища опоры. Это тяжелее, чем казалось ей вначале. — Нужно открыть окна, — Пит заговаривает первым, — и впустить свежий воздух. Китнисс подчиняется его голосу и подходит к окну. Её руки с силой открывают шторы, с которых тут же слетает пыль и падает вниз, переливаясь на заходящих лучах солнца. Со скрипом, девушка распахивает окна и замечает небольшое движение в кустах. Дикое животное? Должно быть. Пит относит вещи наверх, половицы под его ногами скрипят. Входит на кухню и открывает кран. Сначала слышится хрип, потом падает несколько капель воды, снова хрип, коричневая с запахом железа вода начинает течь струёй прямо из раковины. Кажется, водопровод всё ещё работает. Китнисс подходит к выключателю и нажимает на него. Загорается свет. Если здесь всё убрать, то можно прожить несколько недель. Правда, у них не будет хлеба и молока, но можно ходить на охоту. Китнисс всё ещё помнит, где спрятаны луки в лесу, лишь бы они сохранились. Китнисс понимает, что это глупо. Они приехали на день, может, два, но не на неделю или месяц. Им никто не позволит столько находится здесь. За ними следя и охраняют, они в невидимой клетке, пленники собственной жизни. Лишь бы Питу стало лучше и он всё вспомнил.***
Они заснули поздно, почти весь вечер провели, занимаясь уборкой дома. Пит чувствовал, как воспоминания начинают приобретать материальную форму, то смешиваясь, то вновь разъединяясь и вставая в верном порядке. Это было хоть и пугающее чувство, но приятное, будто пустота в его душе и жизни заполняется чем-то существенным. — Ты помнишь, — Пит касается пальцами волос Китнисс, заплетённых в тугую косу, — как я провожал тебя из школы до дома? Ты должна была меня заметить, потому что я был далеко не так искусен в слежке, как Гейл. — Я замечала, но, не обижайся, мне тогда было легче не замечать тебя. — Понимаю. Сердце глухо стучало. Он вспоминал Арены, и первую, и вторую. Тур. И эти взгляды, и Жатвы, и когда они ехали три раза в том поезде, и слова Хеймитча, что этот поезд их жизнь. Это было больно и горько, и что-то было неправильное в словах, глазах, чувствах. Слова врали. Её слова, его слова, их слова. И в нём всё переворачивалось, внутри что-то горело. Пит понимал, что этой ночью ему не заснуть. Здесь ему не заснуть. Китнисс дрожала то ли от холода, то ли от страха. Пит начинал понимать её лучше, видеть то, что раньше не замечал. Будто с его глаз стянули повязку, и сожаление о причинённых ей страданиях вдруг вырвалось наружу. Она спала, он прижимал её к себе со всей силы. По её щекам бежали слёзы и стекали вниз, на его руку. Сны никогда не были избавлением. Сны — это наказание. Он целовал её в висок, гладил руки своими пальцами, согревал своим теплом и дарил утешение в объятиях, но не мог избавить от прошлого. Ни от своего собственного, стоящего тенью за спиной, ни от её, пылающего внутри её сердца. Ночная рубашка была влажной, тело содрогалось от его прикосновений. Она бессознательно в полудрёме тянулась к нему, пересекая грань и падая вмести с ним в пропасть. Было так легко совершать этот поступок, будто дышать. Совершенно естественно. Она зарывалась пальцами в копну его волос и сжимала их в кулаках, когда Пит медленно целовал губы, теряясь в её тихих стонах и отчаянных мольбах, отказать которым тот не смел. Лицом к лицу. Он нежно целовал её волосы, сомкнутые веки, виски, щёки, шею, пробуждая в ней новые, странные, необъяснимые ощущения одновременных трепета и жажды. Пока они сливались духовно, не физически, расстояние между их телами таяло с каждым мгновением. Жар тел обжигал их снаружи, сильные чувства не давали покоя внутри. По её щекам всё ещё текли солёные струйки, которые ловили его пересохшие губы. Её голос был наполнен отчаянием, его — решимостью и силой власти. Она молила его о прекращении, он не внимал её лжи. Пит продолжал, Китнисс отступала и отдавалась. Преграды между ними трещали и расходились по швам. Пит разорвал сорочку, Китнисс стянула белоснежную рубашку, слыша звук упавших на пол пуговиц. Они ничего не боялись, ничего не слышали, кроме оглушительного грохота сердец и собственных стонов. Тьма поглощала его душу, окуная в нечто неизведанное. Он не мог сопротивляться. Пит поддавался желанию. Самому сильному, которое он когда-либо испытывал. Её ладони упирались в его плечи, Китнисс пыталась поймать его взгляд в полумраке, но Пит не позволял ей этого сделать, лишь сжимал кисти рук и заводил за голову, вжимая в кровать. Нежные ласки так контрастировали с нажимом его рук. Мысли сонной грядой вливались в её сознание. За что он её любит? Ведь она такая жестокая и эгоистичная. Почему Пит к ней так прикасается после всего, что она с ним сделала? В чём причина его нежности и желания? Китнисс было стыдно. Её тело покрыто шрамами, ноги сжаты со всей силы. Она до сих пор его боится, даже не смотря на ту ночь в Четвёртом, на те прикосновения, которых не достойна. Её щёки алеют, горят. Она не знает, что с этим делать. — Перестань, — голос его твёрдый и требовательный, поэтому в её голове закрадывается мысль — самая абсурдная за всю жизнь — Пит читает её мысли. Захотелось рассмеяться, но его горячие губы накрывают её, полностью отнимая возможность хотя бы пискнуть. Он стягивает её бельё, потом своё. Китнисс закрывает глаза. Почему ей до сих пор страшно неловко смотреть туда, вниз, на него? Китнисс подаётся вперёд и вжимается лицом в его грудную клетку, закрывая глаза и затаивая дыхание, она обнимает его руками со всей силы. Их тела дрожат, она хочет того же, что и он, наверное. Но ей мешает страх? Неуверенность? Воспоминания? Всё вместе. Она чувствует, как его член прикасается к её бёдрам. Насколько он упругий и горячий и как что-то влажное пачкает её ноги совсем немного, прямо там, где он заканчивается. — Китнисс… — Пит шепчет её имя куда-то в волосы. Она понимает, но… не может сейчас. Прямо сейчас. Будто что-то держит её такой. — Не шевелись, и я… смогу остановиться. Просто не ёрзай подо мной. Всё слишком далеко зашло. Он знает. Питу кажется, что это просто издевательство, которое он заказал для себя. И ещё её тихие стоны и дыхание, губы прижатые к его ключице обжигали. Он уверен, когда посмотрит на себя в зеркало, там будет алая отметина, как от ожога. Неужели всё слишком быстро? Почему всё так пошло? Её тело начало сильно дрожать. Он чувствует, как она то разжимает мышцы бёдер, то сжимает их обратно. Её набухшие от желания — зачем он только чувствует всё это? — соски прикасаются к его торсу. Его мысли, установки, голоса… всё просто улетучивается, а от самообладания ни остаётся даже грамма. — Я же просил, — он отстраняется от неё и с силой разжимает бёдра, — не провоцировать меня. Да, он сам виноват, но сейчас легче спихнуть эту вину на неопытную девчонку и взять её. Просто… провести головкой по её половым губам. Горячей и влажной коже и с нажимом войти, услышав подавленный всхлип. Остановиться и замереть, тяжело дыша, и увидеть, как по её щекам начинают бежать слёзы. — Это не больно, — уверенно произносит Пит. — Это не первый раз. Тебе не должно быть больно. А в груди что-то щемит, скребёт и переворачивается. Она качает головой из стороны в сторону. Тебе же не больно, правда? Я не хочу тебе причинить боль. И потом медленно, прикасаясь губами к уже солёной от пота коже, двигаться, держась на руках, чтобы не давить на неё. — Обхвати меня ногами за пояс, — почему-то это звучит требовательно, а не как просьба, и она подчиняется с силой сжимая его. Нет, боли Китнисс не чувствовала. Наоборот, это было приятно, хоть и непривычно. Это напоминало ей, как он брал её в машине. Пустота внутри, о которой она почти ничего не знала, заполнялась им. И в то же время чувства, переполняющие их обоих, становились самыми крепкими путами, удерживающими её рядом с ним. Движения ускорялись, он входил в неё глубже, когда Китнисс начинало трясти, Пит останавливался и смотрел в её глаза, не отрывая взгляда, а девушка почти плакала под ним. Не от боли, а от… необъяснимой жажды незнакомого конца. Окружающий мир пропал совсем, будто бы его никогда не было. До их сознания не добирались ни отчётливые скрипы половиц, не холодное дыхание ночного ветра, ни касание чужих и диких взглядов. Когда Пит излился в неё, Китнисс уже не могла дышать, будто из неё вытащили всю жизненную силу. Её тело обмякло, а он так и остался нависать над ней сверху и борясь со своими раздвоенными чувствами. Ему хотелось прижаться к ней и в то же время сжать руками её хрупкую шею. Страх проникал в него всё глубже, а руки сами потянулись к её шее. Пальцы схватили её и начали медленно сжимать. Он был будто в полусне, от которого не мог избавиться. — Пит! И кряхтение. Её ладони на его кистях, сильно сжимающие и пытающиеся оттянуть руки мужа. Нужно остановиться. Нужно, нужно, обязательно нужно остановиться и прекратить это. Прекратить. Пожалуйста, хотя бы на мгновение, чтобы оттянуть руки от её шеи. Почему они не слушаются? Почему он может только наблюдать? Что с ним происходит? Что, чёрт возьми, с ним происходит? Его что-то оглушает сзади, и Пит падает на Китнисс, накрывая собой её тело. — Не хотелось бы, чтобы ты пропустила всё веселье, Огненная девушка, — незнакомый, но пугающий голос доносится сверху и мужские руки оттягивают бесчувственного Пита от неё. — Вы… кто? Вас послали за нами? Его фигура отдалённо знакомая, будто бы она его несколько раз где-то встречала и видела этот режущий взгляд. Ещё двое мужчин, одетых в тёмную форму, застёгивали наручники на руках Пита и заворачивали его в простыню. — Сама оденешься или предпочитаешь голышом? — он игнорирует её вопросы. Этот мужчина бросает её ночную сорочку Китнисс в лицо и ухмыляется. — От тебя несёт спермой. — Что вы делаете? Я буду… — и вдруг в её голове складываются все ответы. — Ты писал те записки? Тот, кто избил Пита. Тот человек, что стоял возле ограды. Тот… — Что тебе нужно? Чего ты добиваешься? — он в ответ лишь ухмылялся, и по её спине бежали мурашки. — Одевайся, в шахтах холодно, помрёшь ещё раньше не от моих рук. Здесь все хотят с тобой поквитаться, но ты моя добыча, Эвердин. Она, конечно, не подчинилась. Руки, что давно не держали в руках оружие, всё равно помнили все движения. Она ударила его в живот ногой со всей силы, что была в ней, и незнакомец упал на пол. Но и опомниться она не успела, как он направил на неё автомат. — Одевайся, сука, или я застрелю тебя здесь, а твоего дружка сведу с ума, разрезая твой труп на части.***
Тиберий ходил по тёмной и длинной комнате из стороны в сторону. И никого не принимал. Карта дистрикта, висящая на стене, была поделена на зоны и раскрашена в разные цвета. На столе был макет будущего мемориального кладбища, которое стало бы братской могилой для всех, кто приедет на его открытие. Двенадцатый дистрикт подходящее для этого место во всех отношениях. Если бы не эти идиоты, что приехали сюда. Надо было убить их, когда была возможность. По-тихому, подставив кого-нибудь. Но эта ненависть не давала ему даже свободно дышать, не то что здраво мыслить. Ему хотелось… в его голове одна картина с пытками теснила другую. Он сошёл с ума. Кто их хватится? Разве что весь Панем. За ними следили? Их искали? Что делать? Тупая дура Эвердин. Какого чёрта ты попёрлась сюда? Любой исход с их смертью или спасением — это конец для их плана. Конец для грядущей мести. Тиберий услышал, как дверь, ведущая в его кабинет, заскрипела и к нему вошла Элоя. Молодая женщина, которая была врачом в госпитале до революции. Она была их соседкой. Её мужа разорвало на куски бомбой, сброшенной планолётом повстанцев. Элоя была красивой женщиной, но её губ, после смерти мужа, никогда не касалась улыбка. — Пленники были спущены в северную шахту, как вы и приказали. Она стала его правой рукой и любовницей, когда становилось совсем тяжко. Элоя никогда не сопротивлялась. Ей тоже хотелось мести. — Что вы будете делать с ними? В его глазах горела синим пламенем одержимость, неконтролируемая, сжигающая его изнутри. Наконец-то они в его руках, и он сможет им отплатить за всё. Но они оказались с ним слишком рано, если бы осенью, когда их план был бы готов. — Логично предположить, что нам нужно повторить трюк с охмором, Элоя. Свести Мелларка с ума и натравить его на жену, а потом отвезти Пита вместе с трупом в Одиннадцатый. Его там найдут, если он не успеет повеситься, а рассказать о случившимся здесь Мелларк не сможет. Но сначала… я хотел бы сам увидеть, как он будет страдать. — Хорошо, я всё подготовлю. — У тебя не будет возражений? — Тиберий посмотрел на неё в упор, Элоя лишь покачала головой. — И прикажи парням ускориться. Чтобы к следующей инспекции ни одна собака ничего не унюхала.***
Они проходили это ещё в школе. Тогда Китнисс толком не задумывалась о будущем, всё равно ей казалось оно определённым — всё та же рутина и борьба за выживание близких, что была до её рождения и будет после. Безвыходность. Тогда ей казалось смешным думать о шахтах, добыче угля и правилах безопасности, потому что были дела важнее — пойти вместе с Гейлом в лес на охоту, накопать кореньев, расставить силки и порыбачить в озере. Ей было просто не до учёбы. Если бы она только знала, что всё обернётся таким образом. Что они попадут в руки сумасшедшего, который хочет, чтобы Китнисс с Питом заплатили за что-то. Конечно, месть. Они отобрали у многих их привычную жизнь, большинство из тех, кто были против нового правительства, были осуждены по политическим статьям. Они потеряли слишком много и, возможно, Китнисс сама отняла это у них. Но… если бы всё было по-другому, разве… они стояли бы на этой земле? Разве было бы лучше? Всем. Сейчас, получив свободу, о которой она когда-то мечтать не могла, Китнисс понимала, что нет. Только попав в клетку из шахт по добычи угля, она поняла, насколько её идея была неразумным и опасным начинанием, чем она пожертвовала ради мнимой надежды. Это стало большим ударом, чем руки того мужчины, Джонсу — так к нему обращались, ударившие Пита и схватившие её. Если бы за ними и впрямь следил кто-то вроде Хеймитча и людей из его команды, им бы чертовски повезло. Они бы увидели, что их уводят куда-то, что Пит без сознания, что у этих людей огнестрельное оружие. Они бы нашли их. Но что ей оставалось, кроме как держать голову находящегося без сознания Пита у себя на коленях и проматывать у себя в голове то, что произошло за последнее время снова и снова, бесконечное множество раз, всю ночь напролёт. В шахте, которая не была задета бомбёжкой дистрикта, было холодно и темно. Им оставили один фонарь, а с рук сняли наручники. Парень, что спускался с ними, сказал: «Вы отсюда не выберетесь, если попытаетесь сбежать — взлетите на воздух». А потом добавил с усмешкой: «„Бум!“ и вас нет». Холодная порода и туннель, который шёл вниз и в стороны, образуя перекрёстки. Китнисс чувствовала, как что-то бежало по стене и у их ног, шуршание и скрипы, а ещё неразборчивые разговоры охраны, находящейся наверху. Они подняли старый металлический лифт, поэтому даже ночного неба не было отсюда видно, только ощущался холодный сквозняк, прикасающийся к её ногам. Пит дышал, но долгое время не приходил в себя. Китнисс это пугало ещё больше. Каким он проснётся? Будет ли помнить её? Будет ли отдавать себе отчёт и держать себя в руках? Но главный вопрос не давал ей покоя — как им отсюда выбраться?***
Ему снится пустая комната с ободранными стенами и старым потёртым полом, который скрипит от каждого его шага. Дверь открывается и в неё входит он. Светлые волосы, голубые глаза, широкие плечи, сильные руки и крепкие ноги. В нём чувствуется сила, и Пит подсознательно делает шаг назад. — Здравствуй. Голос — знакомый и пугающий — пробирает его похуже шквального ветра. Промелькает мысль: почему у Чудовища его лицо? — Давно не виделись. Ты изменился. Голос его, точь-в-точь его. «Как же это возможно? — думает Пит, поднимая руку, будто проверяя не отражение ли? — Такого же быть не может». У Пит дрожат пальцы, предательски неровное дыхание и такое… сумасшедшее сердцебиение. — Почему ты молчишь? — его копия шагает навстречу, почти вплотную, и смотрит прямо, требовательно. — Тебе разве нечего мне сказать? И, правда, есть. Много чего. Хочется ударить его, сжать его руками и разорвать, ведь этот человек, этот двойник — не настоящий, а искусственно созданный. Он испортил всё, отнял. Он… это Чудовище, Переродок, во всём виноват именно он. Именно эта сволочь! Как же он его ненавидит! Как же!.. Сильно… Ненавидит. — Раз ты молчишь, — пальцы Пита скользят по воздуху произвольно, руки рассекают расстояние между ним и двойником, они опускаются на его плечи мёртвым грузом, — тогда начну я. Отрицая свою половину, ты ничего не добьёшься. И хорошо, что ты вспомнил обо мне. Потому что мне надоело таится в глубине тебя и ждать, когда же придёт моя очередь. Я так больше не хочу. Я совсем не чудовище и не зло. Я человек, живой. Я ошибался, как и ты, бесконечное множество раз. Я… а, в прочем, ты и без меня знаешь. Но я хочу, чтобы ты понял: мой образ создан тобой. В сущности, я совокупность всех твоих плохих качеств и ошибок, которые ты совершал. Ты слаб и безнадёжен, потому что не можешь примириться с самим собой, создаёшь проблемы себе и другим, прячешься за чужими спинами и перекладываешь всю вину на других. Для тебя нет ничего важнее, чем ты. И не говори, что это не так. Просто признайся и станет легче. Внутри всё трепетало, по спине бежали волны мурашек, на лбу выступила испарина. Он прав во всём. Слишком слаб, эгоистичен, замкнут, неблагодарен, озлоблен. Он прав во всём, так чудовищно прав, совсем несправедливо. Принять себя — такая глупость. Неужели это кому-нибудь удалось? Бороться с собой сложнее, это как тонуть, махать руками со всей силы, но всё равно не плыть. Это бесполезно. Это обрекает на погибель. Неужели кто-то смог перебороть себя? Может, это всё выдумки. Быть может, всё совершенно не так. Нас водят за нос, не показывая правду. А существует ли правда, если «у каждого она своя»? Пит ни в чём не уверен, и земля рушится под ногами, исчезая навсегда. Без опоры трудно существовать. Враг протягивает руку помощи, не смешно ли? Горько. Ему хочется сжать с силой руки, что лежат на плечах двойника, и оттолкнуть его от себя, с силой ударить его, выместить на нём всю свою злобу и ненависть. — Почему ты молчишь? — Чудовище требовательно спрашивает. — Что, я даже твоих слов недостоин? Он бы сейчас закричал, Пит бы… потерялся где-нибудь. А как же Китнисс? Им ещё возвращаться домой. Разве можно позволить ему выбраться наружу. Принять?.. Нет, только бороться. Пит не может себе доверять. — Уходи. Тихо, совсем тихо. Отталкивая от себя, сжимая пальцами виски. — Исчезни! Пусть ты и прав, но исчезни.***
Он открывает глаза. Холодно. Сильно болит голова. Темно. Сыро. В горле совсем пересохло. Твёрдая поверхность, на которой он лежит. А голова на тёплых ногах. Её руки у него на груди. Совсем ничего не видно. Тело затекло. Что случилось? Они занимались сексом. Он брал её, а потом… Пит почему-то захотел придушить её. Его руки сжимали её шею совсем недолго, потому что его кто-то оглушил, ударив по голове. А потом пропасть. Он не помнил ровным счётом ничего. — Китнисс? — Как хорошо, что ты проснулся. Её голос дрожал. Сильно. — Где мы? — В шахтах Двенадцатого. Нас… спустили сюда с помощью лифта. Нам отсюда не выбраться. Выход охраняют, а лифт наверху. Дальше пути нет. Я не знаю, какая именно это шахта, и даже если бы знала, нам это ничего не даст. Есть ещё один запасной выход, но, уверена, его тоже охраняют, а если мы пойдём вглубь, то… мы заблудимся. У нас есть фонарь, и я… воспользовалась им. Здесь слишком много динамита. Не знаю, чего они добиваются и хотят, но… эти люди нас ненавидят. Пит приподнимается на локтях и чувствует, как его начинает тошнить, в затылок отдаёт тупая боль. — Почему ты так думаешь? — Потому что там был он. Тот, кто тебя избил до полусмерти. Потому что эти люди лишились всего из-за нас. Они желают нам отомстить. У них такие же озлобленные взгляды, как и у меня когда-то. Им нечего терять. Совсем. Да, Пит помнит. Хеймитч говорил, когда он находился в больнице. Тогда Пит пообещал, что станет приманкой. Они не первые. Не только им хотели отомстить, а всем, кто оказался у власти. Не только они пропали, но и другие люди, на многих нападали, часто это были мэры дистриктов и главы департаментов. Последнее время группа следователей занималась их поиском, даже один из них приходил к нему. Китнисс права, они слишком легко попали в Двенадцатый, их отпустили из столицы, даже не приставив охрану или не останавливая при въезде в города. Это казалось чем-то запланированным. Всё было слишком просто. И даже если в Капитолии знают, где они, вряд ли успеют. Может быть, их хотят завлечь в ловушку. Они будут приманкой. Или же… снова пешками в новой игре. Как же он устал от этого. Как он мог согласится? Они воспользовались его потерей памяти, чтобы Пит согласился. И так с несчастными влюблёнными будет продолжаться всегда. Новая власть не будет держаться долго и иметь полное согласие народа. Их нужно чем-то держать вместе. И вот первые несогласные. Террористические группы. Как же он мог так подставить Китнисс? В Двенадцатом планировали создать мемориальное кладбище, парк памяти, братскую могилу. Здесь должны были быть захоронены все погибшие победители, военные, герои. Здесь должна была быть дорога памяти крупный комплекс, где находилась бы хроника. Он знает об этом, потому что сам создал несколько чертежей зданий. Если здесь взрывчатка. Если она заложена в строящихся зданиях, в шахтах, под землёй. Если всё взорвут во время открытия, то… Панем потеряет несколько десятков тысяч жизней, добрую половину правительства и президента. Оставшихся в живых победителей, военных, мирных граждан. Они будут погребены под землёй. Если это правда, если это действительно так, то нужно выбраться отсюда немедленно, если не самому, то хотя бы ей.Но как?