Знаете, просыпаться на следующее утро после большой гулянки — одна из самых ужасных вещей. В особенности, когда твой будильник трещит, заведенный на шесть утра, а ты на сто процентов уверен, что проспал ровно пять минут, потому что и голова и само тело болит нещадно, как и когда ты ложился в кровать. А самое худшее в том, что ты обычно не помнишь ни одной детали вечера, а наоборот —
помнишь каждую чертову мелочь. Твоя голова начинает просто взрываться от потока этих мыслей, а единственное, что ты хочешь — немедленно покончить со своей ущербной жизнью. Или история о том, как я еле встал на следующее утро.
Хоть вставать мне вовсе не хотелось, но мне срочно нужно было бежать на поезд до Донкастера. И остатки прошлой ночи подогревали мое нетерпение уехать к своей семье.
Если коротко описать то, что произошло после того, как мы со Стайлсом закрыли ту злосчастную дверку кабинки, то можно просто сказать: «Ебанный в рот». Причем эта фраза бы отражала абсолютно всю ситуацию, произошедшую между нами. Я не могу вспоминать это без боли в голове, но и забыть такую ночь трудно.
— Блять, — я провожу пальцами по своей шее, помеченной яркой отметиной, смотря в зеркало. Я даже не обращаю внимание на мой подкошенный вид, потому что такое лицо уже было, так сказать, обыденным, а вот засосы на шее приводили меня в полнейший ужас. Если бы эти следы можно было смыть, то я бы несомненно избавился и от них, и еще от воспоминаний прошлой ночи. Я просто рушу все стены, а затем выстраиваю их вновь, чтобы снова разрушить. Это как какое-то проклятье: ты борешься с ним, но своими силами ты ничего не улучшаешь, а делаешь только в три раза хуже.
Я долго не слышу телефонного звонка, пока этот звук не становится просто невыносимым и не отдается в моей голове гулом. Не долго думая, я подхожу, сморщившись, к телефону и стою еще некоторое время, смотря на имя моего лучшего друга, светящееся на экране. Мы с ним не разговаривали с того момента, как я орал в университете, так что, если я возьму трубку, то Малик разорвет меня на части. Да, вылезет. Как в ужастиках: из трубки, и начнет меня разрывать на кусочки. Но, честно, разводить это дерьмо еще больше я не хотел, поэтому лучше пусть меня разорвет Зейн, чем головная боль от мыслей, что он, наверное, беспокоится.
— Ебанный пидорас, я убью тебя, как только найду, и, блять, даже не надо говорить мне свои жалкие оправдания, потому что я прикончу тебя быстрее, чем ты скажешь хоть слово, — Малик орет так, что моя трубка не выдерживает такого крика и доносит отдельные предложения, поэтому я не слышу ровным счетом ничего, кроме громкого гомона и отрывков мата.
— Зейн, прошу, заткнись, — я кладу руку на лоб, ибо Малик уже больше минуты орет беспрерывно и громко, да так, что мой головной мозг начинает просто пульсировать. Зейн так и не перестает орать на меня, захлебываясь в собственных словах, пока у него не заканчивается дыхание, и он не начинает просто дышать в трубку, редко повторяя одно: «блятьблятьблять».
— Мне не нужны сейчас истерики, Зейн! — я выдыхаю и смотрю мельком на время, которое уже подходило к времени выезда моего поезда. Не знаю, сколько займет этот разговор времени, но сейчас у меня его катастрофически мало.
— Ты, блять, просто свалил, Луи, понимаешь? Взял и свалил, наорал и свалил. Потом не отвечал чертову кучу времени. Я ходил к тебе, обзвонил морги, больницы, даже в полицию звонил, а еще в псих-больницу. Искал тебя по городу, пока мне не сказали, что тебя видели с кудрявым в клубе. Клянусь, Луи, я мог пойти туда и открутить твою голову, да еще и голову кудрявого заодно. Тебе нужно просто нереальное оправдание для этого, — Малик все еще еле говорит, задыхаясь от недавнего крика. Его голос был взволнованным и сонным, хотя учитывая то, что он орет, уже означает, что тот безумно волновался. Просто Малик тихий парень, редко повышающий голос. Мне не по себе и от его крика и от мысли, что заставляю его волноваться. Я мудак, раз заставил того волноваться из-за какой-то своей запутанности. Но я не уверен, где бы я был, если бы не Стайлс. Может быть, в той самой псих-больнице из-за срыва нервов.
— Я не хочу говорить об этом сейчас, Зейн! — я хнычу, давая понять, что я действительно не настроен на такие разговоры, да еще времени у меня не оставалось вовсе, а я хожу до сих пор в одних боксерах по дому и огромном свитере, который хоть как-то прикрывал засосы.
— Блять, Луи, я волнуюсь за тебя, а ты хуй на меня ложил, так? — Зейн расстроен. Черт. Что я могу сделать? Сказать, что я дерьмовая истеричка, испугавшаяся своих чувств, которая еще и сбегает к Стайлсу, чтобы поплакаться в жилетку, а потом и вовсе все порчущая до такой степени, что в итоге Стайлс стоит перед тобой на коленях в клубе, чтобы отсосать тебе. Блять. Конечно, Зейн, я все расскажу, когда хоть сам более менее разберусь во всем дерьме.
— Зейн, нет, — я устало тяну, протирая кончиками пальцев переносицу. Ну, не мог я ничего рассказать. Не мог. Да, он мой друг, но сейчас, с похмелья, с головной болью и свежими воспоминаниями, от которых меня буквально трясло, я бы ничего не смог рассказать. Вероятно, потом я расскажу ему, сильно приукрашено и с огромной долей неправды, но я расскажу. Наверное. — Зейн, у меня сейчас поезд, поговорим, как я приеду из Донкастера?
Зейн недовольно сопит, бормочет согласие, а затем сбрасывает вызов. Я даже облегченно выдыхаю, когда понимаю, что сейчас смог избежать разговора. Но что я должен сказать, когда наступит нужный момент? Ладно, сейчас я не должен думать обо всем этом. Я уезжаю для того, чтобы хоть на немного побыть в стороне от взрослой жизни, побыть ребенком и, ладно, я до сих пор стою в боксерах посреди кухни, а мой поезд отъезжает уже через десять минут.
Конечно же, я прибежал почти в последнюю минуту, из-за чего машинист отругивал меня мощным матом с неповторимым ирландским акцентом. Я усмехнулся и убежал быстрее в свое купе, где был пожилой мужчина, опрокидывающий стопки со спиртным. Да и пахло здесь алкоголем, словно этот мужчина жил здесь уже давно и все, от потолка, до пола, законно пропахло спиртным. Я слегка поморщился лишь от мысли об алкоголе, ну, просто у меня уже, наверное, действительно отвращение к любому виду выпивки, поэтому я любезно отказался от его предложения выпить с ним.
Дорога не была долгой, но и короткой тоже не была, ехать нужно было около пяти часов, так что уже к обеду я мог оказаться дома. Мне не терпелось увидеться с сестрами, братом и матерью и, возможно, с Робином, но я не уверен. Но, как бы я не старался думать о своей семье, о веселом времени, которое я проводил с ними, я постоянно возвращался к тому, что было вчера. Я абсолютно никак не мог избавиться от этой картинки, впавшей в мою голову.
Гарри без предупреждения садится на колени передо мной, смотря на меня снизу вверх помутневшим и совершенно невинным взглядом, до определенного момента, пока на его лице не поползла широкая хитрая улыбка, от которой мои внутренности, кажется, перевернулись несколько раз, совершая чертовы кульбиты.
— Гарри, что ты…
Договорить я не успел, потому что Стайлс рывком стянул с меня джинсы и боксеры, оставляя полностью открытым перед ним. Мои щеки приняли оттенок спелого помидора, хотя я не был уверен, против ли был его действий или за. Он выглядел великолепно со своими распущенными кудрями, доходящими ему до плеч, с его стеклянными, но по-прежнему завораживающими глазами, в которых играло желание, вперемешку с чем-то еще. И, о боже, я не мог отвести взгляда от его губ, что были прямо напротив меня: они были пухлыми и чуть более красными после наших затяжных поцелуев.
— Я хочу помочь тебе, как твой хороший друг, с одной проблемой, которой ты тычешь мне прямо в лицо, — я пьяно засмеялся, покачиваясь и действительно задевая своим членом его лицо. Боже, я действительно был пьян в говно и не мыслил ни о чем. Мне нравилось предложение Стайлса, даже очень, потому что, наверняка, я создавал некоторое трение, соприкасаясь членом с его лицом, покрытым капельками пота. Поэтому я кивнул и положил руки на его крепкие плечи.
— Я вижу, друг, ты совсем не против, — Гарри плывет в кривоватой ухмылке, чуть покачиваясь на коленях. Я даже не знаю в какой момент мы стали настолько пьяными: или алкоголь активировался именно сейчас, или мы полностью опьянели от поцелуев, ибо мы просто не могли ровно устоять и не качаться. Это точно выглядело до безумия смешно, но мы оба были не против этого. Гарри в одно мгновение впивается своими длинными пальцами в мои бедра, сжимая их безумно сильно, скорее потому, что его качало из стороны в сторону, и он норовил уткнуться прямо носом в мой пах.
Когда его губы коснулись моей головки, я дернулся вперед, впиваясь пальцами в его кудри. И, наверное, ему довольно больно, потому что он закатывает глаза и морщится, но затем сразу сокращает расстояние с моим членом и берет его в рот, вбирая почти на половину. Он работал уверенно, но совершенно безопытно, хотя в тот момент я бы кончил даже от обыкновенного трения, как когда мне было лет пятнадцать и когда я пробовал что-то подобное со своей рукой. Тем не менее, Гарри продолжал свое занятие двигаясь быстрее и смотря прямо мне в глаза, когда я бесстыдно стонал в полный голос, откидываясь назад. И, нет, меня не заботило, что кто-то заходил внутрь и тут же выбегал, едва слышал мои стоны. Я сам был немного в шоке, потому что мой голос не был похож на мой обычный: он был куда выше, и я мог поспорить, что меня приняли за девушку, которую втрахивают в стенку кабинки. Хотя это не то, о чем я думал, когда мой член обхватывали темно-малиновые губы, а в глаза уставлена пара стеклянных и мутных глаз. Я буквально сходил с ума, потому что его язык делал это еще более грязно, чем предполагалось, и казалось мне, что из-за того, что Гарри совсем не понимал, что вытворял. Он выглядел развязно, как никогда, хотя я и не видел его развязным, кроме того раза, когда тот танцевал гребанный стриптиз. Только в этот раз куда хуже. Его щеки втягивались с каждым разом глубже, когда он пытался взять больше. Его язык проводил линии вдоль всего ствола, а иногда он отстранялся и между его ртом и моим изливающимся естественной смазкой членом тянулись его слюни. Может быть, я был слишком пьян, но я готов был кричать от этого вида Гарри, а тот лишь ухмылялся и продолжал вновь, хватаясь руками за мой зад и касаясь лбом нижней части моего живота. Иногда он заходил далеко (или это был я, когда вталкивался в его рот, не уверен) и, когда мой член упирался прямо в стенки его горла, он начинал кашлять, но даже так его ничего не останавливало.
Когда я, наконец, громко вскрикнув, кончил в его рот и тот проглотил все, вытирая тыльной стороной ладони свой рот, я понял, что только, что произошло. Будто бы вместе со спермой у меня вышел весь алкоголь. Мне хотелось кричать уже от некого ужаса. Может потому, что все, что произошло сейчас было куда лучше, чем например, когда это делала Элеанор. Или может, потому что мне было чертовски мало, как и Гарри, который, встав и качнувшись на меня с усмешкой на лице, затянул меня в долгий поцелуй, после которого мои чувства вновь затуманились.
Я резко распахиваю глаза, лежа спиной к мужчине, который уже храпел. Я не понимаю изначально, какого хрена вообще в моих штанах настолько узко, а потом до меня, словно выстрелом, доходит. Я дожил до того, что мне снится Гарри, да еще и не впервые. А еще все, что приснилось мне сейчас — гребанная правда, от которой я хочу взвыть и ударить себя в челюсть. Как только я вернусь в Лондон, я найду себе девушку. Я не могу так жить. У меня не было чертового секса какое-то время, и мне тяжело сдерживаться. Я просто буду думать, что Стайлс сам изъявил желание сделать мне немного приятно — ведь так и есть — чтобы не сойти с ума. Тем более он сказал мне, когда втащил меня в дом, что в этом нет ничего такого. Я буду ему верить. Просто идите к черту, я пытаюсь приободрить себя.
Первые крыши домов Донкастера уже показывались за окном купе, мой сосед до сих пор спал, а я больше не мог уснуть. Смотрел около двух часов в окно, пытаясь думать о чем-нибудь гадком и противном, потому что после сна у меня, черт бы его побрал, был стояк, а картинки сна не прекращали появляться передо моим лицом. Вот Гарри на коленях, откидывает свою длинную челку одним взмахом кисти, вот его малиновые губы обхватывают мой член, а его взгляд поразительно развратный и пьянящий. Вот… вот. Черт. Вот целующиеся Найл и Зейн. Найл и Зейн. Зейн мягко целует Найла, пропуская сквозь пальцы его крашенные волосы, он оттягивает его губу и…
— Блять, — я прикрываю рот рукой, восстанавливая сбившееся дыхание. Окей. Я только что чуть не застонал от картинки целующихся Найла и Зейна. Окей. В моих штанах чертовски узко, а глаза уже практически слезятся из-за этого. Окей. Мне понравилось то, что я представил. Не совсем окей.
— Что-то гадкое, гадкое, Томлинсон, представь уже, — я шепчу сам себе, сильно жмуря глаза. Мое сердце гулко ударяется о грудную клетку, потому что этих картинок становится куда больше. Кусаю губу и беру свою волю в кулак, представляя самый худший вариант. Мисс Эдамс голая. Мисс Эдамс сидит передо мной на коленях. Мисс…
Так, перебор.
Меня воротит от представленной картинки, могу поклясться, что после всего этого у меня появится отвращение не только к алкоголю, но и сексу. Господи.
Выхожу я на станцию без должного неудобства в своих штанах. Да, уж, эта картинка мне, кажется, в каждую клеточку мозга въелась. Мисс Эдамс вообще мне в обычном виде не нравилась, а в этом особенно.
На улице уже заметно похолодало, а ночью, похоже, шел снег. Декабрь совсем не за горами, а значит и мой день рождения. Как бы то ни было странно, но свой день рождения я не любил. Я вообще не хочу взрослеть, потому что у меня с каждым годом все больше проблем, которые трудно решать. А еще это навязанное: хорошо выучиться, найти достойную работу и любящую жену — всегда меня выносит. Я не хочу быть взрослым, ни капли. Я бы лучше вновь играл в свои старые машинки, вместо того, чтобы задумываться над тем, почему у меня был гребанный стояк от представления целующихся Зейна и Найла, а мою тайную поклонницу невозможно отыскать. Жизнь такая сложная штука: каждый из нас проходит невообразимое количество испытаний и остаются лишь сильнейшие. Я не хотел бы проиграть собственной жизни, не хотел бы утонуть в собственных чувствах.
Скоро я буду сам спасать обиженных жизнью, главное, не оступиться самому.
Я благоговейно вздыхаю, смотря на свой дом, полностью ухоженный и цветущий даже в такой период времени, когда кругом веет холодом. Я провожу рукой по мокрым качелям, улыбаясь своим мыслям. Я давно не был дома, поэтому возвращаться сюда мне всегда приятно и радостно. Наверняка потому, что здесь всегда веет детством.
Поправляю лямки своего рюкзака и иду к двери, слыша с порога голоса своих сестер. Нажимаю на звонок, глубоко вздыхая прежде, чем на меня не обрушивается огромная груда обнимашек.
— Хей, хей, хей, осторожно, — я смеюсь, пытаясь обнять всех подряд, но у меня не получается и меня валят прямо на крыльце.
— Господи, Боже, малыши, вы тоже здесь? — я наконец оказываюсь в безопасности, поэтому оглядываю всех тех, кто на меня налетел. Дорис и Эрни счастливо прыгали на месте, выкрикивая еле разборчивые фразы, Фиби и Дейзи валялись рядом со мной, так как напрыгнули самыми первыми, а Физзи уже, кажется, делала фотографию. Я даже ухмыляюсь, когда вижу Лотти, застывшую в проходе и сложившую руки на груди. Она никогда не любила проявлять чувства, в отличие от других. Мать появляется через пару минут, когда я уже разувался и рассказывал какой-то бред своим сестрам и брату, расположившимся на полу в прихожей.
— А, ну, быстро, все на кухню, хватит задницы морозить, — все нехотя поднялись, бубня что-то себе под нос и оставляя меня наедине с матерью.
— Привет, мам, — я развожу руки в сторону, чтобы впустить мать в объятья, но та явно не торопится, медленно подходя ко мне. Ее волосы были собраны в высокий хвост, на плече лежало полотенце, а от нее и, в принципе, как и во всем доме, пахло сладким пирогом и ванилью. Ее глаза сузились, когда она подошла еще чуть ближе, так, что я опустил руки по бокам и заволновался. Этот взгляд не предвещал ничего хорошего. Мама глубоко вздыхает, наклонившись ко мне, а затем отстраняется, оставляя меня в полном беспонятии, что происходит. Она осторожно вытирает руки о свой фартук, продолжая смотреть на меня, будто подозревает во всех смертных грехах.
— Мам? — я вопросительно выгибаю бровь, чувствуя, как сжимаюсь под ее взглядом. Пахнет нехорошим.
— Иди мой руки и побрейся, а потом, Уильям, после обеда, мы серьезно поговорим, — я морщусь, слыша свое второе имя, мама уходит, даже не обняв меня, а я все так же немного в непонятии поднимаюсь наверх в свою старую комнату. Мама сердится, значит все плохо. Ну, что я наделал? Не побрился? Ладно, не буду думать об этом. Просто не буду думать ни о чем. К черту.
Я вышел из ванной, вытирая лицо полотенцем с изображением желтых уточек. В моей комнате были существенные изменения, но все-таки сразу было видно, что это моя комната. Плакаты с любимыми группами; весь исписанный письменный стол, потому что я любил сочинять стихи, а бумаги постоянно не было под рукой, зато был стол; моя кровать и несколько коробок под ней, в которых лежат старые комиксы; шкаф, где висела моя школьная форма и самая ужасная, оставшаяся одежда; кресло-мешок, в котором я постоянно засыпал с невыученными уроками; тумбочка, украшенная героями комиксов; старый телевизор, который, наверняка, уже не работает. Здесь было слишком прибрано, что означало, что меня давно уже не было в просторах этой комнаты.
Я присаживаюсь на кровать, аккуратно заправленную темным покрывалом с Бэтменом. Кругом все напоминало о детстве, о беззаботном времени, когда я был или испорченным подростком, или маленьким мальчиком, который был слишком чувствительным и его обзывали плаксой. Даже так, то время было куда лучше этого. Здорово на пару дней просто окунуться в атмосферу своего детства. Мне действительно нужен был отдых.
Я хочу уже покинуть комнату, как на меня в дверях налетает Лотти, крепко сжимая в объятьях. Чувства она, конечно, стесняется показать, но брата своего грех не любить.
— Эй, Лоттс? — я отстраняю ее и осматриваю девочку, так как знал, что она любила что-то менять в себе. Например сейчас, ее волосы были яркого персикового оттенка, дополняя ее румянец на пухлых щеках. Она выглядела совершенно по-другому, учитывая то, что в прошлый раз у нее был образ панка, она хотела приколоть нос, но мама запретила.
— Ты другая, Ло, — я треплю ее за щеку, и она смущенно улыбается. Она уже совсем большая, заканчивает школу, и, наверняка, тоже переедет в Лондон, так как она хотела учиться на стилиста.
— Ты обещал мне, что привезешь подарок, — Лотти надувает нижнюю губу, а я смеюсь и иду обратно к рюкзаку за подарком, который Лотти просила у меня уже около двух лет. Это была странная подвеска с символикой ее любимой группы, а еще футболка. Я купил это довольно давно, но отдать сестре не мог.
— Луи, я тебя люблю, ура! — Лотти кричит очень громко, поэтому я морщусь, а затем та обнимает меня со всей силы. Я смеюсь и хлопаю ее по спине.
— Тихо, тихо.
— Ты потрясающий, мишка Бу!
***
Я люблю своих сестер, но иногда они полные засранки, которые любят шутить надо мной. Здесь сразу заметна кровь Томлинсонов.
— Эй, кто перевязал мои шнурки? — я вовремя смотрю под стол, где шнурки моих ботинок были перевязаны в один узел. Мы уже почти закончили обедать, и я, естественно, хотел уже встать. Близняшки Фиби и Дейзи тут же взрываются от смеха, а я качаю головой и развязываю узел. Все в меня.
После обеда я с куском пирога сидел в гостиной и смотрел какие-то совершенно несмешные мультфильмы, которые с интересом смотрели младшие близнецы, громко смеясь. Мама приземлилась рядом со мной на диван, при этом полностью меня игнорируя. Что с ней происходит? Что я наделал?
— Луи, — мать смотрит прямо в телевизор и говорит строго, выделяя слоги. Я поворачиваюсь к ней, запихивая в рот кусок пирога и вытирая руки о свои джинсы.
— Иди в свою комнату, я сейчас приду, — я смотрю непонятливо на мать, но не решаюсь ей противиться, поэтому поднимаюсь и, смеряя мать хмурым взглядом, иду к себе, гадая, за что меня будет ругать мать сейчас. Она в детстве так часто делала, отводила меня в мою комнату и, чтобы не слышали маленькие сестры, начинала отчитывать меня по полной программе. Ага, снова возвращаюсь в свое прекрасное, беззаботное детство.
Падаю на кровать, распластав в стороны руки и ноги. Эта кровать такая маленькая, не то, что у меня в квартире в Лондоне. Но зато кровать куда удобней, просто потому, что кровать в Лондоне большая и мне немного одиноко в ней. Или мне просто нужен повод, чтобы объяснить то, что я начал спать чуть хуже, из-за того, что мне не с кем в ней спать. Элеанор часто ночевала у меня, и я вроде как привык к ней, но я бы не хотел, чтобы рядом со мной вновь была она. Кто-то другой мог бы заменить ее. Она до сих пор меня раздражает, хотя бы тем, что все так быстро разрушилось, а она даже не хотела бороться за наши отношения.
— Луи, что у тебя происходит? — мать заходит в комнату, произнося слова то ли с обеспокоенной интонацией, то ли со строгой, а возможно, и с обеими сразу. Я вздыхаю и накрываю лицо ладонями, прерывая разглядывание своего белого потолка. Или мать действительно замечает, что у меня все не совсем хорошо, или я сделал что-то не так. И знаете? Я впервые хочу, чтобы это был второй вариант, потому что разговаривать с мамой о парне, который отсасывал мне в кабинке в клубе, ну, как-то вообще не хотелось.
— Все хорошо, мам, — я убираю ладони с лица и сажусь на кровати, наблюдая за выражением лица матери. Хмурая и настороженная — значит, меня ждет серьезный разговор.
— Луи, ты приехал без Элеанор. Она звонила и сказала, что ты порвал ваши отношения. Почему, Луи? — я даже закатываю глаза. А чего я собственно ожидал? Элеанор любила жаловаться на меня матери, а ведь в большинстве случаев наших ссор была виновата она, но всю вину она благополучно сваливала на меня. Я снова осознаю, что она была такой гадкой и низкой.
Помню, я хотел провести рождество с семьей, так Эль хотела провести его в Лондоне. В итоге, она позвонила моей матери, сказала, что я оставляю ее одну в этот праздник, в результате чего, я и Эль остались в Лондоне. Я редко ездил домой из-за нее. Она не любила сестер, а они не любили ее. Все взаимно. Только я был глупым идиотом, почему-то не осознавая этого. Не осознавал даже того, что и не любил ее никогда. Мне навязывали эту любовь. Какая же к черту любовь, если я не мог спокойно съездить домой без нее, потому что она к «кому-то» меня ревновала, сама при этом изменяя мне направо и налево. Такая гадкая.
— Мама, она пропустила нашу годовщину, гуляя со своими подругами и еще неизвестно с кем! — я выплевываю слова, не желая говорить об этой девушке ни минуты.
— Луи, почему ты не простил ее? Девочка же мучается, она любит тебя, а ты! — мама махает рукой на меня, выставляя меня виноватым в этой ситуации. Замечательно. Я потратил почти всю свою зарплату на кольцо Элеанор. Пытался и почти съедобно приготовил ужин, распинаясь перед плитой весь день. Напялил гребанные штаны, в которых моя задница необъятнее Тихого океана. И, естественно, виноват я!
— Если бы мучилась, то добивалась бы, а не жаловалась тебе.
— Но она девушка!
— Это ничего не меняет, она изменяет мне, а этого прощать я не собираюсь, — я встаю с кровати, сжимая свои кулаки. Медленно хожу туда сюда, пытаясь успокоить свои нервы. Меня раздражала вся эта ситуация в целом.
— Луи, она сказала, что это ты ей изменяешь, — мама говорит чуть тише, наверное, боясь того, что я начну орать. Хотя это итак необратимо, так что…
— Что?! Она издевается? Интересно, с кем это я ей изменяю, очень хочется послушать! — я всплескиваю руками, издавая истеричный смешок. Мамино лицо бледнеет, и мне самому становится не по себе. Обстановка детства и детских лет испарилась и осталась моя жестокая реальность, в которой я так не хотел бы жить.
— Луи, милый, ты-ты только не зли…
— Ну, давай, мам, я слушаю, — сажусь на стул и смотрю с нескрываемым интересом на мать, ожидая чего угодно, но не того, что я слышу в последствии.
— Она сказала, что у тебя… ну, у тебя появился…
Мама теребит полы своего цветастого платья и смотрит в пол, видимо она сама не уверена в своих словах.
— Что? — я говорю на одном дыхании предчувствуя, что сейчас я взорвусь.
— Ну, вообщем, что у тебя появился парень.
Парень.
Па- парень?
Блять.
— Ч-что?
Кажется, даже мой глаз начал дергаться. Я делаю глубокие вздохи, чтобы успокоить рвущийся наружу крик. И я, серьезно, мог бы закричать, потому что какого хрена несет Элеанор? Какого хрена она смеет нести эту чу…
Блять.
Она видела меня и Стайлса.
Блять.
— С-с чего она взяла?! — я прикрываю глаза, мысленно расчленяя Эль самыми ужасным способами.
— Луи, успокойся, хорошо? — мама стоит рядом со мной, приободряюще поглаживает по руке, которой я вцепился в свое колено. Она, черт возьми, не смела ничего говорить матери. Она, блять, не смела.
— Она сказала, что ты и какой-то парень весело проводили время в клубе, — я буквально задыхаюсь от злости. И что это означает, что я ей изменяю?! Да, блять, я не могу ей изменять хотя бы потому, что я расстался с ней. И почему она думает, что между нами обязательно что-то большее, чем просто друж…
— Постой, а когда она тебе звонила? — я вскакиваю и смотрю в глаза матери слишком, наверное, испугано, потому что она крепко прижимает меня к себе, поглаживая по спине.
— Луи, у тебя же нервы плохие, не волнуйся, хорошо? — я пытаюсь отстранится, но мама только крепче сжимает меня.
— Сегодня утром, Луи, она позвонила и сказала, что вы очень сильно напились с каким-то парнем. Луи, я понимаю, вы просто веселитесь, вы молодые, не принимай близко к сердцу, девочка просто ревнует, — я резко отстраняю мать от себя, смотря на нее взбешенным взглядом.
— Прости за выражение, но она не ревнует, а она просто охренела, — я зарываюсь пальцами в свои волосы, гадая, что же она видела там. Блять, что если уже половина университета знает,
как я провожу время с Гарри? Блять. Мне нужно выбить из этой девчонки дурь. Блять. Я попал по полной программе.
— Луи, помирись ты с ней, жалко девчонку, вы такая красивая пара, — я с рыком выдыхаю. Какая пара, черт?! Она изменяла мне. Она выбешивает меня. А еще та ела мои сэндвичи и вытаскивала мои деньги.
— Нет, мама, никогда. Извини, мне нужно сейчас побыть одному и, возможно, позвонить одной особе.
Мама, ничего не говоря, кивает и, кидая на меня предостережительные взгляды, уходит из комнаты расстроенная и хмурая.
Ладно. Отлично.
— Элеанор, Элеанор, — я листаю контакты, находя злополучный номер и нажимая на вызов. Мои нервы с детства были ни к черту, так что теперь каждый раз, когда сильно я зол, я срываюсь. Ага, например, разбиваю вазы бедрами, ломаю столы мизинцами. Хотя, если серьезно, то бывает куда хуже.
— Элеанор! — я вскрикиваю, и мой голос подлетает на несколько октав. Мое дыхание никак не может выравниться, а кулаки даже чешутся от желания надрать кое-кому зад.
— Милый, давно не звонил, — ее приторный голос не вызывает у меня ничего кроме тошнотворного позыва.
— Объясни какого хуя ты моей матери звонишь. Это, блять, моя жизнь и не суй в нее свой длинный нос, — я игнорирую ее слова, раздраженно выделяя каждое слово.
— О, мой дорогой Луи, еще одно слово, и я солью в сеть видео, где ты своей огромной задницей трешься о кудрявого, ты ведь не хочешь этого, дорогой?
Мои глаза округливаются, и я даже в мыслях не могу подобрать, каким словом ее назвать. Она может блефовать, но рисковать я не могу. Если узнает весь университет, мне грозит репутация Найла, распечатки из видео на моем шкафчике, и, меня выгонят из футбольной команды. В последнем я не уверен, но все парни в команде не терпят в своих рядах… г- ге-
— Так вот, Лу, ты возвращаешься ко мне, сообщая всем, что мы были в небольшой ссоре и никто не узнает о видео. А если не согласишься, то я, поверь, устрою, чтобы весь университет знал о твоих похождениях милый.
Ебанный в рот.
— Ты гадкая сука, — я сбрасываю и откидываю телефон в сторону, не волнуясь о том, что тот мог разбиться. Жизнь идет под откос, даже здесь, в месте, где я всегда был счастлив, а проблемы взрослой жизни обходили меня стороной. Все идет под гребанный откос.
***
— Алло, Зейн? — голос блондина дрожит, поэтому брюнет неосознанно сжимает свободную руку в кулак.
— Найл, что случилось? — Зейн обеспокоенно смотрит на время, отмечая, что уже достаточно поздно.
— Ты мне срочно нужен, Зейн, я у Гарри и он вскрыл вены. Зейн, прошу быстрее, ты мне очень нужен!
— Черт, что? Я еду.
Я не хотел, чтобы кровь вновь струилась по моим запястьям, но мне требовалось это, чтобы отогнать его образ. Он снова начал появляться. Я боюсь, а тебя не было рядом. Я так чертовски слаб, Луи.
— Г.
