Некогда прекрасный, изумительный Тедас рвался лоскутами, походил пока что невидимыми трещинами и грозил взорваться, устав терпеть все распри и войны. Яркий и красочный мир, полный магии, выцветал серой обыденностью, теряя самого себя. Причин было много, таких значимых, что узнай о них люди, они непременно бы забеспокоились. Однако люд не знал и жил под низким тяжелым небом, увлеченный обычными житейскими хлопотами. Чего стоит людская жизнь? Смертная, низкая, проведенная в грядках и хлевах с тупым скотом? Чего стоят такие «бесценные моменты счастья»? Наверное, ничего особенного. Наверное, жизни всех смертных были чем-то обычным, разменной монеткой из не самого лучшего куска обычного железа. Наверное… Короли не ценят подданных, полководцы считают мясом юных вояк, Боги не обращают внимания на верных им, со смешком пиная их безжалостно. Такие люди недостойны своих постов. Такие люди просто люди, которые решили, что в праве двигать чужие жизни, как резные шахматные фигурки. Когда живешь вечность — учишься понимать истинную суть многих вещей, осознаешь свои поступки и их результаты. И даже мелкая раздавленная букашка решает, кому родиться через несколько веков, а кому не стать живым. Цепочка событий, цепочка жизни, вечная и прочная, которую не порвать никогда и никому. Вокруг — мрачный потертый гранит, уходящий вверх в вечную тьму; вокруг — стальные путы, сжимающие тело в прочных тисках. Вокруг — густой воздух, прочнейшая завеса и терпкая горечь бессмертного проклятого создания. Мир дышит смертью, вдыхает аромат гнили и ждет жертв, желая очиститься. В глубинах мира живут темные твари, послушные его воле, неизвестно кем и когда плененные. И Мор… лишь очистка, которую ведут они. Безжалостная игра Древних Богов, для которых пешки даже они сами.
Скатра глухо вскрикнула и рванулась вверх, вцепившись лапами в сухую землю. Хвост нервно извивался, глаза горели свойственным драконам пламенем страха и ненависти, в щелях на шее плясали горячие искры. — Ты чего? — Инквизитор легко подхватывает напряженное тело верного зверя и закидывает на плечо, оглаживая крепкую маленькую шею и задумчиво щурясь. Дракон изгибается на ее плече, устремляя взгляд на алый лириум рядом, поющий мерзкую песню, и раздраженно ворчит. Дракону снятся плохие сны с густой тьмой и желанием уничтожать, и все это будит инстинкты зверя. Дракон не в силах оправиться вторую неделю после поездки в Редклиф. Скатра сама себя убивает, запираясь в чертогах драконьего разума так, что ее не слышит даже Коул. В Редклифе… в чертовом будущем творились ужасные вещи.***
Их вышвырнуло на оскверненную черную землю, пропахшую кровью и гнилью, страхом и смертью. Грубо кинуло под громыхающее зеленое небо, среди кристаллов алого лириума и парящих стен некогда прекрасного Скайхолда. И в небе парили драконы. Скатра сжалась, подобравшись поближе к Инквизитору, стремясь спрятаться в руках у косситки и исчезнуть. Ей тогда владели только инстинкты юного создания, желающего выжить. Обычной трусливой девчонки. — Мы в полной заднице, — мрачно констатировала факт Акита, поднимаясь на ноги и цепляя тушку верного зверя рукой. Закинув привычным жестом Монетку на плечо, Инквизитор направилась в сторону накрененной разбитой лестницы, поросшей алыми острыми шипами оскверненного лириума. — Страшно. Больно. Лириум жжет кровь, отравляет сознание. Правда убивает, предательство гнетет, а ветер стал слишком острым, — не отрывая взгляда от темных крылатых фигур в небе, тихо проговорил Коул. И от его слов, от его тона в жилах стыла кровь. Скатра дернула хвостом и прикрыла глаза, чувствуя себя беспомощной и жалкой, пташкой в маленькой клетке, лишенной перьев. Кто она, чтобы состязаться с таким страшным будущим? Они выходят в двор Скайхолда, откуда просматривается поломанный балкон с вырванными дверями, молча смотрят по сторонам и кривят губы в гримасах отчаяния и омерзения. Коул тихо шепчет о боли и голосах, ибо духу страшно и гнетуще даже находиться тут. — С возвращением в родной замок, Инквизитор, — насмешливо отзывается кто-то со стороны. Монетка изгибает шею, желая посмотреть на обладателя металлического хриплого голоса, и видит Самсона. Храмовник врос в стену, храмовник искорежен, но остер на язык и глаз; он смотрит насмешливо и с превосходством, словно не он вот-вот погибнет в страшной агонии от яда в каждой клеточке тела. Кровь Гигантов становится инфекцией, одуряющее страшной и опасной для всего, что может быть живым. Акита хмыкает и кривит губы, равнодушно проходя мимо, наверх, в зал Скайхолда, покореженного и разбитого оплота эльфов. Солас смотрит с горечью на свой бывший дом, но молчит, как и все остальные, словно в память тех, кто пал тут. — Смотри на свою силу, Инквизитор, — громыхает голос Корифея, и кажется, что идет он отовсюду. Словно сами стены и воздух говорят. — Мне удалось подчинить себе Богов. Голос его сочится самодовольством, как сочится соком переспелый сладкий плод. Голос этот вызывает нервную дрожь и оскал у каждого члена команды. А потом мир резко взрывается над самой головой Инквизитора — Акита только и успевает накрыть всех щитом и чуть отойти, чтобы на нее не упала огромная каменная глыба. Крыши у замка больше нет, очень хорошо видно воронку — Брешь, что охватила все небо и грубо порвала Завесу. Сверху пышет пламенем, пол уходит из-под ног, и с негромким вскриком Солас и Акита уходят под землю, цепляясь пальцами за падающие камни. Подвал. Сырой, светлый от растущего отовсюду лириума, и почему-то очень теплый, кажущийся живым. Потом приходят звуки — легкий перезвон и тяжелое, хриплое дыхание, словно рядом сопят несколько великанов или кто-то похуже. Скатра жмется к источнику тепла, к боку Ужасного Волка, чувствует его пальцы на своих порванных крыльях и чуть успокаивается, приоткрывая глаза. Голову дракона пронзает резкая боль — наверняка сказывается падение. — Что это… — Адаар поднимает руку, касаясь переломанного лириума, явно проросшего совсем недавно. Он находится посреди комнаты и выглядит огромной глыбой. Он пугает и зовет. А потом резко хрустит, ломаясь от чьего-то тяжелого и медленного движения. Над Акитой и Соласом нависает огромная золотисто-рубиновая рогатая голова дракона, его алые глаза горят ненавистью и болью. Его крылья впечатаны в пол, перепонки отсутствуют, а на свободе лишь кончик хвоста и передняя одна лапа, да шея. И то, уже видно алые «капельки», заменившие кое-где чешую на морде. Ужасающее открытие бьет по коленям и заставляет Адаар осесть на пол, Соласа дернуться, а Скатру замереть памятником. Поросла алым лириумом она сама. — Ах, из прошлого, верно? — голос у будущей Монетки надломленный и слишком тихий. Дракон роняет голову на пол и открывает пасть, глотая воздух с огромными усилиями. Это все кажется кошмаром. — Акита, маленькая я, и… Солас. Алые глаза смотря равнодушно поначалу, но потом вспыхивают ненавистью. Лириум ломается с хрустом, свободная лапа приземляется рядом с напуганным эльфом, а изуродованное драконье тело изгибается до того, что кожа лопается, орошая осколки инфекции густым багрянцем. Даже кровь уже ненормальная… — Это то, чего ты добиваешься, Солас. Это — мир без Завесы, — глухо говорит Скатра, обессилено ложась на место. Она несколько секунд молчит, даже не дыша, сверля взглядом равнодушные серо-красные стены, а потом со свистом выдыхает. — Как давно я не видела неба. Наверное, и хорошо. Взгляд дракона обращается к маленькому золотому комочку под боком у эльфа, глаза наполняются странной теплотой к еще неопытному глупому существу. — Размер не имеет значения, когда хочешь что-то сделать. Помнишь же ту историю? Про хоббита… маленького-маленького хоббита…* — слова становятся все тише, комната наполняется почти осязаемым отчаянием, исходящим от всех членов. Где-то сзади мнутся подоспевшие Варрик и Коул. Тишина наступает слишком внезапно, слишком резко, словно наступая всем на горло металлическим жестким сапогом. Остекленевшие глаза зверя смотрят в только ему видную даль — в светлые горы, чистое голубое небо и полное свободы счастье. Скатра подрагивает сначала, а потом ее начинает бить дикая дрожь, заставляющая острые зубы звучно стукаться друг о друга. В драконе не остается трезвого разума, лишь отчаяние и дикий страх. — Она была рада нас видеть, — Коул опускает ладонь на рог крылатого огромного зверя, чуть гладит жесткую чешую и вздыхает. — Нам пора уходить. — Да, пора, — ошарашено кивает Акита, косясь на Монетку. — Знать бы еще, как. Солас грустно улыбается, прижимая к себе напуганного дракона и отворачивая ее от покореженного собственного тела. Он очень многое почувствовал во взрослой Скатре и обязательно потом изучит все это… как сможет вернуть их всех в их мир и успокоить ящерку у себя на руках.***
Дальнейшее мне казалось сном. Мимо пронеслись алые стены Скайхолда, зеленая вспышка и громкий злой смех Корифея, что-то говорящего о Древних Богах. Демонстрация. Это была обычная демонстрация неправильного, пугающего будущего. Редклиф был слишком ярким, шумным и живым, и дышать тут было так легко, что я задыхалась, распахивая пасть и ловя воздух. Дрикк, подскочивший к нам вместе с галлами, клацнул зубами перед носом мага и забрал меня, обратно донеся в зубах. И я была благодарна ему за это мысленное молчание. Или я просто игнорировала все его слова, погруженная в себя, но суть оставалось той же. Скайхолд меня напугал до дрожи в лапах, хотелось сбежать как можно дальше, зарыться в снег за горами и замерзнуть насмерть. Лишь бы не прорастить в себе этот чертов алый лириум, лишь бы не стать такой, как в том страшном будущем. В панике я вцепилась когтями в жесткую прочную чешую Дрикка и начала подвывать на одной ноте, жмурясь и нервно дергаясь в зубах друга, который на это лишь недовольно щурился и обеспокоенно задавал вопросы, что со мной не так. Вопросы, на которые я не отвечала. — Ей плохо. Она понимает явно куда больше, чем кажется, — Варрик тянет руку в кожаной перчатке ко мне, стоя рядом с драколиском, и аккуратно забирает мое сжавшееся тельце. Коул что-то бормочет и отправляется в сторону таверны, но мне просто уже нет дела до перемещения членов команды. Теплый Варрик, ласково гладящий меня по спине и прижимающий к себе, становится утешением и связующей с разумом ниточкой — инстинкты начинают брать верх, и это пугает не меньше того, что я видела.***
Мимо пролетали дни, складывающиеся в недели. Я совсем замкнулась в себе и редко выходила в свет, предпочитая дремать на крыше под ярким солнцем или лежать на балках в главном зале, когда наступала ночь. О нет, в темное время суток проход в Тень был мне закрыт — страшные кошмары окружали меня, чей-то голос шептал такие знакомые, но непонятные слова, звал и манил. Впрочем, днем было не лучше, и легкая дрема перестала спасать воспаленный мой разум. Если бы такое было в моем мире, то мне бы сходу заявили, что я двинулась, и направили бы по врачам. Впрочем, крыша у меня действительно поехала — в сумраке в тенях я видела оскаленные драконьи морды, алый цвет пугал до отказа крыльев, стены на глазах покрывались камнями лириума, а каждый соратник стал для меня едва ли не врагом, в том числе и Адаар, занимавшаяся делами Инквизиции. Я нашла в замке несколько потайных комнат, куда едва пролезла, и нередко теперь рыскала там — разбирала весьма интересный «мусор», находя потемневшие от времени украшения, осколки старого оружия и обрывки листков. Несколько раз наткнулась на старые книги с эльфийскими письменами и достаточно долго вглядывалась в непонятные строчки в надежде угадать хоть что-то, а потом со вздохом откидывала их в сторону. Один раз я случайно уснула на кипе старых бумаг, аккуратно стащенных мной в одно место, и это вышло мне боком.Они были опьянены своей силой, они были опьянены ветром и шепотом далеких звезд, дикие и страшные в своем незнании каких-то простых истин. Им следовало попытаться узнать, прежде чем действовать, но они сочли себя великими и всесильными. Они считали свои крылья способными прорвать Завесу и покорить пространство Тени, они считали себя верхом красоты и опасности, они были уверены в своих подданных. И ошиблись в одном моменте — в исторической истине далеких веков Арлатана, когда один эльф изменил несколько миров сразу. Древние Боги. Самодовольные драконы, олицетворяющие все пороки человечества, получившие силу куда большую, чем у великих магистров Тевинтера. Откуда они пришли? Где были эти драконы до создания Завесы? Откуда взялись люди? Вопросы, на которые сложно найти однозначные ответы. Вопросы, которые занимали. Из темноты на меня смотрели два горящих ярко-желтых глаза, щурящихся насмешливо. Смотрели свысока, как на букашку, с презрением и ненавистью. Сжимаясь под этим взглядом, я с каждой секундой все четче видела морду огромного — куда больше обычных высших — дракона, искореженную, испещренную шрамами и… алым лириумом. — Ну здравствуй, — ехидно пропел зверь, оскалив блеснувшие в темноте острые клыки. Лапы сами дернулись, а шею пронзила боль.
Резкий подскок и удар шеей и лопатками о какой-то старый подсвечник привели меня в чувства. Тяжело дыша и пытаясь справиться с ужасом, что комком стоял в горле, я дыхнула в сторону пламенем, отгоняя густую и вязкую тьму от себя. Верно, пусто. Я в этой комнатушке одна. Слава Создателю. Облегченно выдохнув, я по памяти поползла в сторону лаза наверх, щупая лапами пол. По пути прихватила несколько эльфийских листков с путанными изображениями, напоминающими валласлин, бережно держа их свернутыми в трубочку в одной лапе. Ползти так по узким проходам было неудобно, но нужно — покажу эти странички Соласу, думаю, Ужасному Волку понравится. Как только свет сотен свечей ударил по глазам, я расслабилась и развалилась на узкой потолочной балке, к которой и вел маленький потайной ход в скрытые комнаты. Здесь не было места теням и ужасам прошлого — только людским порокам, только речам и лжи, но никак не тому, что уже давно мучило меня. — Монетка, а я тебя искал, — Варрик дружелюбно вскинул руку, отвлекаясь от своей новой книги, и поманил меня к себе. У этого гнома была особенность — он всегда легко замечал меня, если я появлялась даже кончиком хвоста в поле его зрения. А балка была как раз сбоку над ним, так что, если знать, куда смотреть, увидеть меня можно сразу. Перекинув бумагу в пасть и бережно сжав ветхие страницы клыками, я зацепилась коготками за камни стены и, распластавшись, перекинула задние лапы вниз. И так несколько раз по диагонали, пока хвост не коснулся пола. Отцепившись и спрыгнув на ковер, я засеменила к носителю арбалета, огибая пышные юбки гостей и ноги служанок. Орлесианцы еще, едва завидя меня, испуганно шарахались, а вот слуги относились ко мне хорошо — вечно урывали кусочек с кухни, любезно подсовывая что-то вкусное мне под нос. Эта эльфиечка, лишенная письма на крови, явно городская, украдкой уронила на пол дольку свежего хлеба с отрубями. Увидевший это Тетрас засмеялся, отщипывая сочный зеленый виноград из огромной грозди, что стояла перед ним, и продолжил наблюдать за цирком под названием «дракон, который думает, что важнее — пожрать или принести артефакт». Это был неравный бой, но вкусный хлеб победил. Выпустив свитки и схватив в пасть мягкий кусочек лакомства, я легко взлетела на стол к гному и, взяв дольку в лапу, принялась с довольным видом жевать ее. Гном, продолжая хохотать, поднял свитки и положил рядом со мной. — Будешь моим вдохновением, ласточка, — улыбнулся будущий наместник Киркволла, вновь кидая в рот несколько виноградин и делая какие-то заметки в исписанной тетради. Я кивнула, не выпуская из пасти сладкий и теплый еще хлеб, и удобно села, опираясь на собственный хвост. Спустя несколько минут Тетрас перевернул страничку, а я проглотила последний кусочек лакомства, после чего глянула на развернутый чистый лист и задумалась, как же мне вдохновлять Варрика. Решение пришло само собой со следующей фразой гнома: — Я описываю битву с драконом, — испытующе щуря светлые глаза, улыбнулся гном, пребывающий в хорошем расположении духа. Поняв, что от меня требуется, я отошла на несколько сантиметров и поднялась на задние лапы, распахнув крылья. Зарычав как можно проникновеннее и злее, я легко сделала взмах и перенеслась на несколько сантиметров в сторону, как это делали высшие самки в боях в игре, «танцуя» на всем поле битвы. И эти грациозные, плавные движения давались мне так легко, что я уже перестала понимать, где начинаюсь я и где заканчивается живущий инстинктами дракон, сейчас слившийся воедино с разумом. Орлесианцы смотрели во все глаза на эту пляску, и я догадывалась, что красивого они углядели в этой сцене. На дорогом столе из белого мрамора, в лучах яркого каминного огня, двигаясь настолько легко и грациозно, что все кошки казались увальнями, плясал словно отлитый из золота дракон с изумительным рубиновым хребтом. Вот тонкой змеей изгибается хвост, золото плавится в оранжевых лучах. Золото гибкое и легкое, не кажется тяжелым и неподъемным украшением. Рубины сверкают куда ярче обычного, рубины живут пламенем и свободой, а между ними тонкими прожилками искрится то же золото, горячее, манящее и страшное. Сапфиры глаз сияют, выдавая опьянение вниманием и мнимой битвой, зрачки сужаются короткими импульсами, поглощая свет бездонной темнотой драконьей души. Лапы и крылья налились невиданной раннее силой, и кажется, что сейчас мне подвластно все — от полетов к шепчущим звездам до страшных битв с сильными мира сего.Пьянит бой, кровь металлом остается на узком языке, и этот вкус впечатывается в сознание навсегда. Дракон живет битвой и свободой, дракон живет смертями… дракон может жить верностью, если есть, кому верить. Не клонить рогатой мощной головы, желая подчиняться, а быть другом и союзником, позволяя вместе с собой покорять небо.
Я судорожно выдохнула, чувствуя, как пасть обожгло приятным теплом, а в щелях на горле заплясали не искры, а клубящееся пламя, подсвечивая золотые чешуйки изнутри, и плавно опустилась на все четыре лапы. Варрик быстро записывал увиденную перед собой картину, а гости — и даже стоящие в стороне Советники — не отрывали от меня глаз. Смущенная таким вниманием, я схватила в пасть эльфийские свитки и, слетев на пол, шмыгнула в щель двери, направляясь в знакомую круглую комнату с изумительными фресками на стенах. Взгляд наткнулся на стену со следами, оформленную сейчас красиво — каждый отпечаток был обведен тонкой линией другого цвета, выделяющего его ярко и выгодно. И тонкая золотая «рамочка» около моей алой лапки. Задумчиво оглядев радующую глаз стену, я легкой и уже грациозной походкой — с каждым днем беганья по замку мои шаги становились увереннее и красивее — направилась к столу. Солас обнаружился на строительных лесах у противоположной стены. Эванурис водил толстой кистью внутри аккуратно нарисованного контура, закрашивая какую-то фигуру, пока что еще непонятную. Несколько коротких взмахов крыльями позволили мне зацепиться когтями за верхние ступеньки лестницы и сесть рядом с эльфом. Что рисуешь? Поинтересовалась я, пытаясь разглядеть в непонятном контуре хоть что-то знакомое. Увы, не получалось, я упорно не видела ничего в спутанных разноцветных линиях. Солас загадочно улыбнулся и убрал кисточку, глянув на меня. — Что это? — его пальцы коснулись пергамента, который я охотно отпустила. Отступник развернул бумаги и пробежался глазами по строчкам, сделав задумчивую и серьезную мину. Я терпеливо ждала, водя хвостом по дереву, весьма грубо обработанному. Была бы человеком — точно бы занозы загнала, но чешуя даже не царапалась от острых щепок. Будто я знаю. Может, ты прояснишь. Пожала плечами я, зашуршав крыльями. Ах да, к слову, во время падения в том будущем я действительно порвала себе перепонку левого крыла, которую потом очень аккуратно мне зашил местный медик. Шов еще был, нитки прочно стягивали кожу, так что летать было больно и я старалась поменьше пользоваться крыльями. — Обычные рецепты утерянных зелий. Где ты это нашла? — Фен’Харел поднял на меня голубые глаза, сощурился и, сложив листики маленькими квадратами, спрятал их куда-то под тунику. Задумчиво щелкнув зубами и поняв, что наверняка где-то чертов маг приврал, я отвернулась и прыгнула вниз. Крылья распахнула у самого пола, мягко опустилась на холодные камни и направилась к теплому и мягкому креслу. Когти чуть поцарапали алую обивку предмета мебели, однако у меня было четкое намерение подождать здесь Соласа и выбить из него объяснения. А потом я уснула. И впервые за последние дни мне не снились кошмары. Мне снилось черное небо с мириадами искорок-звезд, тонкий серп луны и залитая тускло-серебристым холодным светом поляна между горными хребтами.