Последние

      Орочимару…       Судя по тому, что я о нем слышал, он мог оказаться как классическим безумным ученым, так и классическим козлом отпущения. Гений? Возможно. Но, несомненно — умный человек.       Может ли быть такое, что змеиный саннин лишь изображал врага, на деле оставаясь верным слугой того же Данзо? Может, но мне это казалось маловероятным, а предчувствие настойчиво советовало встретиться и поговорить.       Поздним вечером, дождавшись, пока заснет Синдзи, я выскользнул из дома и отправился на окраину квартала, на старые полигоны, уже зарастающие кустарниками и молодым лесом. Здесь было влажно, а по берегам маленьких озер в изобилии водились змеи.       Небо на западе еще светилось темным золотом, но с востока уже вставала луна. Я шел по едва намеченной тропинке — кроме меня здесь ходил разве, что племянник слепого Рюты, взявший на себя обязанности сторожа и лесника.       В голове было легко и пусто. Я впитывал в себя сладкие запахи лета, тепло остывающей земли и прохладу близких водоемов, пытаясь уловить диссонанс, который неизбежно создает вокруг себя сильный шиноби. И не находил.       Скажу честно, если б не шаринган, я бы его не заметил, хотя Змей и не думал прятаться — стоял спокойно в светлом кимоно, прислонившись к большому дереву. Но при этом настолько сливался с миром, что воспринимался не более, чем деревом или камнем, но уж никак не разумным и очень опасным существом.       Я подумал и расслабился, убирая из сознания остатки волнения и любопытства. Медитация «открытой руки», использующаяся для восстановления после миссий, требующих большого нервного и умственного напряжения.       Теперь и я уподобился шороху вереска и лунному свету, делающему нукенина похожим на ками озер.       — Отлично, Саске-кун. Немного неуклюже, но для первого раза просто отлично. — Орочимару шелестяще рассмеялся, и мы двинулись навстречу друг другу через поляну.       — Орочимару-сан. Рад, что вы все же пришли.       — После такого интересного письма… не прийти было бы просто невежливо…       Он протянул мне узкую белую руку, оттененную светло-сиреневым шелком рукава. Я помедлил на миг, и коснулся прохладных пальцев. Странное чувство охватило меня.       Я был… отделен. Я по-прежнему отчетливо видел и ощущал все окружающее, но в то же время мне казалось, что вокруг встали несокрушимые стены. Этими стенами был человек, стоящий передо мной… а человек ли?       Лунный свет текучим серебром обливал чешую дракона. Громадные кольца свивались вокруг меня, искрились когти, рога и гребень, а глаза цвета зеленого янтаря с доброжелательным интересом смотрели на восхищенного ребенка.       — Саске?       Я моргнул, вырываясь из видения. Орочимару, склонившись, рассматривал мои глаза.       — Удивительно… — пробормотал он. — Великая сила — подарок богов…       — Подарки богов часто оборачиваются проклятиями, — ответил я, прикрывая веки; саннин скользил по моему лицу кончиками пальцев.       — Поразительно… — шептал он. — Великая сила… в такой прекрасной оправе… длинные волосы… не боишься, что враг схватит? А, вижу, вижу, схватит и останется без пальцев, редкий прием, отличный контроль…       К пальцам присоединился язык, оставляющий ощущение того, что меня обнюхивают.       — Я осмотрю тебя, не возражаешь?       Руки Орочимару щекочуще прошлись по груди, по бокам. Это было… приятно… и завораживающе — видеть перед собой человека и в то же время — сказочное существо.       А он продолжал шептать:       — Отличная физическая форма… иммунитет ко множеству ядов… повышенная регенерация… отличная адаптивность… видно, что ты занимался собой.       — Разве это не делают все клановые дети?       — Ты удивишься… — он снова засмеялся. — Даже твой брат поддался печальной уверенности, что с обретением высшей формы шарингана сделался непобедим. — Орочимару пристально всмотрелся в мое лицо, ища на нем — ненависть? Гнев? Я ощутил только сожаление.       — Прошлое мимолетно, словно гонимый ветром осенний лист. Мгновенье полета — и он ложится на землю, где умирает. А старое дерево, что породило его, дожидается новой весны…       — Прекрасные слова, Саске-кун. Вот только что делать дереву, если придет лесоруб?       — Возможно, на этом дереве живет злобный тэнгу, — я улыбнулся.       — А вдруг у лесоруба есть секретное оружие, которое он получил от великого воина, победившего многих тэнгу?       — От оружия в руках лесоруба проку меньше, чем от топора. И еще, он должен знать, что на дереве тэнгу, а не ворона…       — Ты не похож на своего брата, — задумчиво произнес Орочимару. — Совсем не похож…       — Вас это удивляет?       — Радует. Итачи… я помню, как он пришел к нам. Маленький испуганный зверек, распушающий хвост, чтобы казаться больше и страшнее… маленький испуганный ребенок, старательно пытавшийся казаться взрослым, опытным и равнодушным… только такие попытки смотрятся откровенно жалко всегда. Ты другой… я смотрю на тебя, и мне кажется, что ты взрослый, получивший возможность побыть ребенком, наслаждающийся детством…       — Может и так…       Я вывернулся из рук Змея, и он потянулся за мной, как кобра за дудочкой заклинателя.       — Мне его жаль. Говорили, он сошел с ума…       — Он не был похож на безумца.       — Ну, он очень старался.       Мы шли по зарастающему полигону, в свете встающей луны. На небе мелькали тени летучих мышей, слышался их тихий посвист, на водоемах рокотали лягушки, потихоньку защелкали соловьи. Дракон в обличии человека скользил над травой, как поток ночной реки, текучий, блистающе-черный. Знает ли он о своей сути? И суть ли это, или мои глаза просто облекли чужую огромную силу в сказочную оболочку? Мне это было неважно… достаточно и того, что я видел перед собой это чудесное существо.       Все сомнения в возможной игре Змея на две стороны отпали. Его суть проявлялась в защите, а не в обмане.       — Ты будешь мстить ему? — спросил Орочимару.       — У моих новых соседей есть петух, — начал я. — И дети иногда бросаются в него всяким мелким мусором, тряпками, соломой. Петух тут же набрасывается и растерзывает этот мусор на клочки.       — И что это значит?       — Не хочу уподобляться.       — Конохе пора копать могилу? — подначил Змей.       — Зачем? Это всего лишь место, где живут люди. С тем же успехом можно мстить скале уродов.       — Ничего себе, как ты достояние деревни приложил.       — Но ведь уродство же. И потом, на них птицы срут, и всякий болван разрисовать может.       — И тебе нравится здесь жить? — саннин повернулся ко мне лицом и пошел спиной вперед.       — Я здесь вырос. Зовете в нукенины?       — А ты пойдешь?       — А что мне за это будет? Ну, кроме награды за голову.       — Возможность отомстить тем, кто виновен в смерти твоих родных?       — Держи друзей близко, а врагов еще ближе.       — Отличные слова. Ты мудр не по годам, если сам до этого додумался. И как же ты собираешься действовать? Не зная точно, кто виноват, умея только то, что тебе позволят изучить…       — Не думаете ли вы, что я собрался взять пример с Мадары и пафосно вызвать на поединок?       Долгое молчание. Не знаю, о чем думал Змей, а я думал о том, что, похоже, нашел не только союзника, но и учителя.       — Видите ли, Орочимару-сан, я довольно ленивый человек. И прежде, чем приниматься за такую тяжелую работу, как месть, я подумал, нет ли кого-нибудь, кто сможет выполнить ее за меня. Вот, скажем, Итачи. Я могу посвятить свою молодость беготне за ним с катаной наперевес. Я изведусь, потрачу кучу времени. А ведь, если разобраться, ему прекрасно отомстит жизнь. Не спрашивайте, откуда я это знаю, но на предательство семьи его толкнули, используя любовь к деревне и страх перед войной. И он старательно убеждает себя в своей правоте. Он одинок, не имеет ни мига покоя, его гложет вина, он мечтает умереть от моей руки. Так зачем мне доставлять ему такое удовольствие и портить карму убийством брата? Он делал выбор сам, пусть сам и ответит.       — Знаешь, Саске, я еще не встречал более жестокого человека, чем ты.       Я промолчал. Не дождавшись реакции, нукенин заговорил снова.       — Так значит, ты решил оставить месть на волю судьбы…       — Орочимару-сан, давайте не будем ходить вокруг колодца. Я знаю, что в случившемся с моей семьей виноват не только Итачи. Я слаб и не могу отомстить сейчас — и до часа, когда смогу, еще несколько лет, самое меньшее. Моя месть потерпит. Поэтому я хочу спросить, что собираетесь делать вы? И нужен ли вам я?       — Нужен… еще как нужен. Но не для опытов, и не для киндзюцу. Ты вряд ли меня поймешь, — Змей резко повернулся, и длинные волосы взлетели, как плащ. — Вы прекрасны, вы оба. Твой брат, как стеклянный цветок, ты — как цветок из огня и стали. И мне нестерпимо думать, что эта красота покинет мир. Я хочу сохранить хотя бы тебя, если Итачи уже не спасти. Я хочу, чтобы ты стал настолько сильным, насколько это возможно. Чтобы ты не превратился в игрушку в чужих руках. И увидеть твоих детей, которые сохранят твои гены, вот чего я хочу.       — Думаю, я могу вас понять. Жизнь… она такая хрупкая…       Мы еще долго бродили по залитым лунным светом холмам. Орочимару расспрашивал меня о тренировках, дал несколько толковых советов. Он нравился мне все больше и больше. В первую очередь тем, что не считал себя самым умным. Не говорил со мной тоном мудрого старца, поучающего неразумных детей. И не изображал из себя «хокаге на празднике в первом классе академии».       Главная беда многих талантливых шиноби в том, что они начинают считать себя гениями, а прочих… пусть не идиотами, но не такими умными, как они сами. Если при этом они еще везучи и живучи, эффект усиливается. Тот же Итачи… да, талантливый, сильный, умный… но когда ребенка с малых лет зовут гением, это ему на пользу не идет. Итог — самоуверенность, и хорошо, если жизнь обламывает таких без трагических последствий. Лучшее лекарство от «гениальности» — смех. Когда люди тычут пальцем и говорят: «гы-ы, ну дебил».       Ткнуть пальцем в Итачи было некому. А между тем, все его гениальные планы наполовину стояли на удаче, а наполовину — на чужой доброй воле. Пешка, сильная и умная, но пешка. Идеальное орудие, уверенное в том, что действует только по своей воле.       Все это я и рассказывал сейчас Орочимару.       — Не хочу его видеть. Знаю, что придется, что мне от него не отделаться, пока он жив, но так не хочу… противно. Пусть бы жил спокойно где-нибудь от меня подальше, но ведь он снова явится и попытается сделать из меня свою фантазию.       — Ты хочешь избежать встречи?       — Надеюсь, я сумею остаться от него на расстоянии. Не время еще для драки.       — Ты любишь его, — медленно произнес Змей. — Все еще любишь… у тебя поразительное сердце. Другой бы возненавидел…       — Ненавидеть надо врага, а не меч в его руках. Да и враг не всегда стоит нашей ненависти. Иногда — жалости, когда врагом его сделала судьба. Иногда — презрения, когда врагом его сделала страсть или глупость. А иногда — равнодушного уничтожения, когда врагом его сделало желание подчинить нас, обворовать или уничтожить. А ненависть… это та же любовь. Ты горишь и не спишь ночами, у тебя пропадает всякая радость в жизни, ты следишь и вызнаешь любую мелочь о том, кого ненавидишь, ища случай для того, чтобы выплеснуть страсть в неотразимом ударе. Сомкнуть пальцы на горле, ощутить, как бьется тело под тобой, чужой пульс прорастает в твои пальцы. Вскрыть грудь, напиться горячей крови, добраться до сердца и почувствовать, как оно бьется и затихает в твоей руке. А потом ты понимаешь, что твое сердце остановилось вместе с сердцем врага. И лежишь рядом, обнимая остывающее тело, и, как во сне, целуешь лицо, которое ненавидел…       Вот, что такое ненависть Учиха. Ненависть, чья суть — любовь.       Орочимару долго молчал.       — Ты не боишься рассказывать мне такое… я благодарен тебе за доверие.       — Вы его достойны. Орочимару-сама… будете ли вы моим учителем?       — И чему ты хочешь научиться у меня?       — Всему, чему смогу научиться.       — Ты понимаешь, что как учитель, я буду иметь право на очень многие вещи?       — Если вы не станете причинять вред моим близким и разумно пользоваться этим правом в отношении меня — я принимаю.       — Что значит — разумно?       — Я могу вытерпеть многое. Унижение, боль… но я требую от вас честности. Если боль — то зачем, если унижение — с какой целью. Не «ради моего блага», а что конкретно мне это даст. Жизненный опыт, силу… я все приму и слова не скажу. Ну, может быть, скажу, но исключительно в порядке эмоции.       Но если вы попытаетесь вертеть мной вслепую, я это пойму и убью вас.       Он долго смотрел мне в глаза, а потом улыбнулся. Почти неуловимо, одними глазами и уголками губ, но откуда-то очень знакомо.       — Ты истинный Учиха.