Последние

      Учиха Рен сидел на крыше борделя и думал. Бордель был нелегальным и мало того — там занимались такими делами, которые в приличных домах развлечений были не приняты. Только сегодня отсюда вынесли три мертвых тела, причем одно явно не взрослому принадлежало.       Если бы кто-то из редких прохожих мог видеть в густой темноте летней ночи, он бы заметил, как крупный ворон на краю крыши, балансируя на одной лапе, чешет голову другой. Когда он в прошлой жизни служил в полиции, он доложил бы начальнику патруля, начальник доложил бы на своем собрании, и они бы разгромили бардак, а его хозяевам поджарили пятки.       Бордели Рен ненавидел, даже легальные и приличные — еще генином ему пришлось провести там три недели, карауля клиента. Молодому демону очень хотелось поступить так же, как и тогда, когда он заметал следы убийства — поджечь поганый дом от крыши до подвала, тем более, здесь не только трахались и убивали, но и распространяли наркотики. К тому же, бордель через вторые руки принадлежал семейству Сарутоби. Но несколько обстоятельств удерживали его от немедленной расправы.       Во-первых, он как бы уже не на службе. И полностью разделяет мнение начальника, который, превратившись, шумно возрадовался, что теперь ему нет необходимости стеречь покой неблагодарных сволочей. Рен по причине своей крайней молодости и невеликих способностей предпочитал помалкивать, но иногда ему очень хотелось высказаться — за дурацкие слухи, за обвиняющие взгляды, за шепотки в спину. Учиха! Даже бывшие сокомандники и приятели по академии поглядывали с эдакой настороженной опаской, как на незнакомого психа.       Во-вторых, кроме клиентов были еще и работники. И возможно, кому-то кроме как здесь больше работать негде — Рен понимал, что такое нужда и необходимость помогать семье. Не ему судить, что лучше, подставлять кому-то задницу, или просить милостыню, или загибаться в поле от зари до зари. И еще, может быть, кто-нибудь, так же, как он когда-то, ждет здесь свой «заказ».       В-третьих — что скажет Глава? Фугаку-сама высказался однозначно — в жизнь Конохи не вмешиваться, а Саске-сама подтвердил его слова. Рен даже поежился, вспомнив, в какое чудовище превратился милый и добрый ребенок. Его чакра, прежде теплая, искристая и светлая, как огонек свечи, стала похожа на раскаленное солнце пустыни. Перечить такому, даже если ему всего двенадцать лет, решительно не хотелось.       — Рен!       Хлопнули крылья и рядом опустилась Нори.       — Прикинь, мы нашли Шисуи.       — А это кто? — за давностью лет он уже немного позабыл тех, кто не торчал перед глазами в границах квартала.       — Ну, того родственника Фугаку-сама, приятеля Итачи. Он служил в Анбу, а потом пропал, и все решили, что Итачи его шлепнул. Только не могли решить, за что — или он клан предал, или деревню…       — А… точно. Постой, у него же был мангеке шаринган.       — В нем-то все и дело! Его способность — накладывать неснимаемые гендзюцу, полностью менять человека! Короче, Шисуи в анбу голову задурили, и он решил наложить гендзюцу на Фугаку-сама, чтоб Глава начал поддерживать хокаге.       — Вот же …!       — Да, иначе не скажешь. А Шимура Данзо — ты еще не забыл, кто это такой? — взял и забрал у него один глаз. Хотел и второй, но Шисуи удрал. А потом отдал второй глаз Итачи и утопился в реке. Итачи от этого пробудил мангеке…       — Так, постой… утопился?       — Утопился. Так там и торчит, под обрывом. Сорано его только случайно заметила, она исследует всякие удобные места для тайников…       — Утопился. Вместо того, чтоб пойти к Главе, или хотя бы к Совету Кланов…       — А самое интересное, знаешь, что? Оказывается, мы готовили восстание, чтоб захватить власть, убить хокаге, сжечь полдеревни, убить всех бесклановых, и вообще всех, кто нами не восхищается…       — Чшего?       Ворон зашипел почти по-змеиному.       — Эту старую плесень давно пора было сжечь! Вместе со всей семейкой! Чтоб духу не осталось! — Рен долбанул клювом по крыше, отколов от старой черепицы здоровенный кусок. — Почему, ну почему Глава запретил их трогать!       — Не нашего ума дело, — Нори философски развела крыльями. — Старейшины толковали про карму и судьбу, но, по-моему, им просто не хочется заново в это ввязываться. Ну что, полетим домой, или заглянем в мясную лавку?       — Подожди. Мы ведь, как взрослые, можем обратиться к главе с вопросом.       — А он скажет, чтоб мы пошли и занялись чем-нибудь полезным.       — А мы не одни придем. Мои друзья, они тоже знать хотят. Ладно, старую мартышку не трогать, была охота мараться. Ладно, в Конохе беспорядка не учинять. Но у него же по всей стране такие… заведения понатыканы! Сжечь их к демонам, торгашу убытки хуже смерти.       — Ох… ладно. Только вот что, давай спросим не Фугаку-сама, а Саске-сама. Не смотри, что он ребенок, мне упорно кажется, что он знает гораздо больше, чем показывает. Чакра у него страшная, да, но сам он на редкость спокойный и рассудительный. Надо только выбрать время, когда он свободен и его белобрысый приятель рядом не торчит…

***

      Луна светила в окно, так ярко, что не надо было даже включать ночник. Уже давно пора спать, но Сакура не могла оторваться от найденной в библиотеке книги старых легенд. Пускай они были похожи на страшные сказки, но все равно…       «…И тогда погиб Масао-Соловьиная Флейта и родился Масао-Слепой Убийца…»       Страшно.       Больно.       Она сжала кулачки, тихо всхлипнула, подышала, успокаиваясь. Легенда — но написана так, что кажется, видишь все это. И глумливые усмешки врагов, и сломанную флейту, и убитых детей. Кажется — это тебе ломают пальцы и вырывают глаза, это ты, искалеченный, просишь брата о смерти и плачешь в его руках, и погружаешься в кровавое безумие мести, теряя чувства, память и самого себя.       Интересно, знает ли об этом Саске? Наверняка знает, это же про Учих… про его семью. Подумать только, какая она… древняя. Гораздо старше Конохи.       Интересно, каково это — иметь такую семью? Когда много-много поколений предков, и все такие сильные, и надо стараться быть не хуже… наверное, очень тяжело…       А ведь Саске один, вспомнилось внезапно. Нет никого по фамилии Учиха, хотя говорили, что раньше была полиция Конохи, состоящая целиком из Учих. А потом случилось что-то… и Саске долго болел.       Страшно. Вспомнила — в больнице говорили, что у Саске был старший брат. Он сошел с ума и всех убил.       Ужасно. Теперь понятно, что он имел в виду, когда говорил, что его цель кого-то убить. Ему надо отомстить за семью. Так же, как и Масао из легенды.       А она еще цеплялась к нему со всякой ерундой вроде свиданий… наверное, Саске ее просто дурочкой считает.       Девочка закрыла книгу и тихо подошла к окну. Надо было спать, но заснуть она не могла — снова будет завтра на миссии зевать…       …А еще Саске очень много занимается. Он редко приходил в академию, но всегда показывал превосходные результаты, и Сакура помнила его слова, когда Узумаки однажды прицепился к нему.       «Если хочешь быть мне равным, тебе надо тренироваться от рассвета до заката, а не пару часов в академии. Так же, как тренируюсь я».       Может, в этом и есть секрет его гениальности? Его и многих ровесников из кланов? Когда она сама гуляла или читала книжки, они тренировались. Когда дети из простых семей играли и развлекались, клановые тренировались.       Просто удар, повторенный десять тысяч раз…       И тогда совершенно не важными становятся слова: «он же гений». Неважными и даже оскорбительными. Словно оправдание для лентяев и принижение труда «гения». Да, Саске очень сильный… но если не заниматься, толку с этой силы не будет.       Подумав, Сакура призналась себе: такой же сильной, как Саске, ей не стать. Но очевидно, что если она будет только плестись в хвосте, восхищенно вздыхая, то ее мечта так мечтой и останется. А Саске найдет себе другую, более сильную, достойную и его, и многих поколений его очень сильных предков.       Ту же Ино.       Яманака-химе, когда-то давно забавы ради игравшую с бесклановой девчонкой.       А ей останется только вздыхать и смотреть издалека.       Ей не стать такой же сильной, как наследник клана Учиха… но можно стать сильной по-своему. Найти свой путь.       Научиться лечить, например. Это и Какаши-сенсей говорил…       А Саске зовет его «Какаши-тайчо». И наверное правильно — все равно джонин их ничему не учит. Только водит на миссии. Правда, Сакура так его звать не решится, но завтра она спросит у Саске, где обучают ирьенинов. Он же, кажется, ходит на курсы врачей, вот она и напросится с ним.       Заодно сумеет больше о нем узнать.       И обязательно, обязательно станет достойной!       В высоте прошумели крылья, раздалось приглушенное карканье. Девочка недоуменно посмотрела на небо — яркий диск луны на миг перечеркнул силуэт птицы. Ворона ночью? Странно…       «Может, это знак? Масао в легенде помогали два ворона, и он мог видеть их глазами… может, духи предков Саске поддерживают мое решение?»       Девочка зевнула и прикрыла окно. Все-таки надо поспать…

***

      Я обещал не лгать.       Никогда не лгать своему брату.       Не быть таким, как Итачи.       Синдзи спал, уткнувшись мне в плечо, а я смотрел в ночную темноту сквозь клубящиеся тени памяти.       Солгать… ради того, чтоб спасти…       То, что произошло, напугало меня сильнее, чем, что бы то ни было.       То, что произошло…       Когда я пытался наложить гендзюцу на того, кем стал мой брат, я казался себе тонкой масляной пленкой на поверхности бушующего океана. И вдруг что-то случилось — словно дверь внутри меня распахнулась, и оттуда ударил ослепительный свет. Он что-то изменил во мне, и в нем, и в мире… и океан снова стал небольшим озером, в котором воды — ребенку по шею.       Я помнил, как скакал по поляне с ловкостью, порождаемой тысячами боев, помнил, как с легкостью творил дзюцу, которые едва начинал изучать, и которых не знал вовсе. То же гендзюцу, изменившее память Синдзи, превратившее океан в озеро.       Дверь… внутри меня.       Я закрыл глаза, чувствуя, что это уже не дверь. Скорее легкая шторка, колеблемая ветром.       В странном полусне передо мной предстал солнечный лес. Мягкий ковер из мха и трав, цветы и бабочки, мелкая незаметная жизнь, изумрудный полумрак под густыми высокими кронами. Я прошел вперед, и выйдя на поляну, увидел тории, с нижней перекладины которых свисала ткань белого шелка. Вот, что казалось мне странным — свет шел не с неба, а из-за арки. Интересно, если я загляну за занавесь, то увижу Аматерасу?       Нет… не Аматерасу.       Приблизившись, я дотронулся до белого шелка, и ощутил ответное прикосновение через ткань. Там кто-то был, смутно выделяясь на фоне света. Он не нес угрозы — в нем было лишь спокойное ожидание.       Кто ты?       Ты…       Кто ты?       Посмотри в зеркало…       Улыбка.       Ты опасен?       Тебе? Нет…       А Синдзи?       Никогда.       Ты заставил его забыть.       Потому, что этого хотел ты. Ты ведь понял… иначе он не был бы собой. Не был бы тем, кого ты любишь.       Кто ты, назови себя, — настойчиво прошу я.       Не время, — отвечает тот, и ко мне приходит образ реки, которая где-то далеко за горизонтом когда-нибудь сольется с другой рекой. — Пока — смотри.       Прямо сквозь занавесь ко мне протягивается рука — рука взрослого, следы на запястье, словно содрал кожу, выворачиваясь из веревок, внутренняя сторона ладони — броня из мозолей, и в противоположность этому — гладкие ухоженные ногти.       В руке чашка, в чашке сакэ, на поверхности золотистой жидкости мелькают картинки. Я узнаю себя, узнаю приемы кендзюцу и дзюцу, которые применял. «Развернутый свиток», «Переписанный свиток», «Бегущие огни», «Нити паутины», «Третий хвост лисицы», проще говоря, иллюзия на местности.       Я знаю эти приемы. Теперь они мои, изученные, переработанные, освоенные.       Спасибо.       Арка тории тает, и я снова в темноте спальни, и мой брат обнимает меня во сне. Немного больно — ноет прикрытая хенге рана на груди. Вот и первый шрам, полученный в настоящем бою…       Первый в этой жизни.