Последние

      Сегодня мы вернулись домой.       Сегодня мне приснился брат.       Полуголый, в крови и синяках, он лежал, свернувшись, в каком-то углу. Шаринган бесстрастно оценил картину: побои, поверхностные резаные раны, изнасилование… ого! Неужто сбылось посланное в сердцах проклятие?       Тощее тело содрогнулось в надрывном кашле, по щеке поползла кровь. Сломаны ребра?       Биджу! Ему же сейчас и пятнадцати нет!       — Саске…       Я скорее угадала, чем услышала беззвучный шепот.       — Саске…       Больно.       Да, он идиот. Но он мой брат. Мне… больно его таким видеть…       — Итачи!       Он вскинулся и упал — подломились руки. Я опустилась рядом, взяла за плечи, приподнимая.       — Не… не трогай, — заикаясь, пробормотал он. — Я грязный… не пачкайся…       — Итачи…       И это — мой нии-сан, блистательный гений клана? На эту полудохлую тряпку повесили кучу смертей?       Я не умею лечить. Поэтому просто сидела рядом, обнимая его. Жуткое и жалкое видение…       Проснулась я с чудовищной усталостью. С трудом выползла из постели. Напуганный Синдзи помчался к соседям, прибежала Ханако, та самая изуродованная куноичи, диагностировала чакроистощение. Откуда? Пришлось врать про клановые ментальные практики. Меня отчитали, напоили подогретым вином: «надежное средство, не то, что эти таблетки!», притащили гору всяких вкусностей…       А еще я, кажется, поняла, на кого похож мой друг.       Когда выяснилось, что со мной ничего серьезного не случилось, он облегченно выдохнул и тут же принялся выговаривать мне за неосторожность. Я посмотрела на бледную физиономию, преисполненную возмущения и уверенности в своей правоте, на прищуренные янтарные глаза. Мысленно добавила лет двадцать, нарисовала шлем и полоски на подбородке и щеках, и охренела. Сместила зрение, чтобы взглянуть на чакру, охренела еще раз.       Когда-то давно, еще при Втором, бесклановых и безродных с самого поступления проверяли почти на все. На родство с известными кланами, на совместимость… Сенджу, как и Узумаки, совместимые почти со всеми, тогда добавили себе около двух сотен перспективных детей. Правда, это им не помогло.       Сейчас таких, как Синдзи, бесфамильных сирот, проверяют только насчет серьезных болячек, и наверное, к счастью. Что-то мне подсказывало: если б старые упыри знали о возможном потомке своего учителя, его жизнь не стоила бы и фальшивой монеты.       А у меня возник повод задуматься: что же потянуло меня к нему? Странная мгновенная симпатия, быстрое привыкание, сон в обнимку. То самое мистическое притяжение Учих и Сенджу?       Сколько вообще правды во всей этой истории? Гениальный старший брат, бездарный младший брат, их великий отец…       Захмелев от вина и суеты, я уснула.       Со дня своего открытия я стала больше замечать. Раньше я воспринимала друга, как цельный бесконечно милый образ, вроде пушистого котенка, который иногда так забавно топорщится и шипит. Теперь наступил какой-то период ясности, проступили отдельные черты, на которые я раньше не обращала внимания. Привычка складывать руки и задирать подбородок, фыркать и щурить глаза, занудство, любовь к порядку.       Синдзи нравилась любая вода, и его очень огорчало слабое здоровье, не позволявшее бегать под дождем. Он любил каллиграфию, начинал изучать фуиндзюцу и мечтал превзойти меня в скорости. Еще ему нравились рыба и дорогая привозная сладость — шоколад.       В видении шарингана он был еще красивее. Острые инеисто сверкающие иглы выступали наружу, готовые отражать нападение; когда я прикасалась к ним, они делались пушистыми и мягкими. Следом шли небесно-синее сияние разума и ярко-желтый, похожий на одуванчик, клубок тела, скрывавшие нежную, розовую, как лепесток шиповника, сердцевину духа.       Он обижался, что я всегда встаю раньше, и радовался, что я кладу на край постели маленькие шоколадные конфеты, и смущался таким подаркам. Любил узнавать новое, перелопатил всю библиотеку академии и половину клановой, всю свою комнату завалил свитками с какими-то записями и расчетами.       Рядом с ним я становилась спокойнее. Кипящий котел энергии утихал, вместо жгучего огня давая приятное тепло.       А еще он был наблюдательным.       — Ты пришел в себя, — сказал однажды. Каникулы подходили к концу, мы ходили по оружейным лавкам, рассматривая сюрикены, и искали компромисс между ценой и качеством.       — В смысле?       — Смотришь… яснее, что ли. Раньше, когда ты глядел на меня, у тебя глаза были… как у девчонок при виде тебя. А теперь прояснились…       — Это психологическое, — после недолгого молчания объяснила я. — После той истории… Я искал, за кого мне уцепиться в этом мире.       — И нашел меня?       — Ну не Узумаки же.       — Я все равно стану хокаге! — как по заказу раздался вопль из-за угла.       — Идиот…       — А мне его жалко. Ни ума, ни денег…       — Не тебя он в приюте терроризировал.       — Да брось. Ты сейчас вас сравни. У тебя есть я, у него никого.       — Не был бы он идиотом, тоже бы кого-нибудь нашел…       На этом мы разговор свернули.       Итачи продолжал мне сниться.       Кажется, он подхватил какую-то болячку, или не до конца выздоровел после той ночи. Меня, похоже, считал сном. Оправдывался, просил прощения. Говорил, что сам не понимает, как так вышло, что хотел защитить меня и деревню. Я могла только обнимать его и поддерживать чакрой. Такие упражнения хорошо сказывались на источнике — он начинал работать быстрее и мощнее.       Я кое-что поняла из малосвязных откровений брата. Некоторые события не сходились. Похоже, он находился под гендзюцу. И возможно, гендзюцу было наложено с помощью украденного глаза Шисуи.       Пакостность этого приема именно с помощью шарингана была невероятной. Гендзюцу, это, проще говоря, прокол иголкой чужого разума. А шаринган превращает иголку в рыболовный крючок. Чтобы его вытащить, не искалечив брата окончательно, мне нужно стать мастером, на это уйдет не меньше пяти лет, а за это время проклятая техника окончательно врастет в разум и без серьезных повреждений ее будет не извлечь. Замкнутый круг…       Иногда мне снились родители. Хвалили, просили не бросать брата, говорили, что во всем поддержат меня. Это были смутные, тяжелые сны.       А вообще, одному было тяжело. Очень хотелось порой поиграть, побездельничать, но надо было: тренироваться, проверять отчеты, хоть раз в неделю прибирать в доме, следить, все ли в порядке у жильцов, следить, все ли в порядке у Синдзи, который хоть и умный, но все же ребенок. Саске было проще — он отвечал только за себя. А я повесила себе на шею кучу народу и думала: выдержу ли?       Кстати — я узнала, как моются шиноби. Можно было как бы «отряхнуться» чакрой. Тело становилось чистым, как до скрипа отмытая чашка, но отросшие до лопаток волосы после такого вставали дыбом. Чтобы хоть как-то с ними справляться, я мазала их разнообразными маслами и бальзамами, и пахло от меня, как от косметической лавки. Для шиноби не хорошо, но я и не шиноби пока.       Начался новый учебный год.       В квартале появились дети. Ханако, всем на диво, родила двух девочек. Причем — сама, даже не показываясь в больнице. Рюта привел хмурого пацана, сказал — племянник.       Я здорово вырос. И приучился говорить о себе в мужском роде.       Мне уже было под силу повторить трюки Итачи.       Шрамы на руке окончательно пропали.       Мне по-прежнему снятся странные сны, и Синдзи не мерещилось чужое присутствие. Иногда, особенно ночами в полнолуние, я могу разглядеть силуэты мертвых родичей. Только пообщаться пока не выходит — я плохо их вижу и почти не слышу. Но, кажется, они одобряют мои поступки.       Об Итачи я узнавал только во сне. Он вступил в Акацуки, подрался с Орочимару, сменил напарника, и с этим ему здорово повезло. Новый напарник, Кисаме Хошигаки, похоже, решил позаботиться о братике. «Итачи-сан, поешьте, Итачи-сан, возьмите плащ, Итачи-сан, примите лекарства, Итачи-сан, ложитесь спать…» если б не это, да не подпитка от меня, радетель за благо деревни, уже бы издох на радость старичью.       Кто его оприходовал, узнать не получалось. Вероятно, Тоби.       Узумаки обрел идею стать хокаге.       Квартал, который уже не вылизывали до блеска, потихоньку становился похож на деревенскую улочку. Жильцы разбивали огороды, заводили животных, открыли несколько мастерских. Дорожки к полигонам зарастали травой, у озер селились змеи, в пустующих домах гнездились совы. По утрам меня будило бодрое кукареканье соседского петуха. Петух был здоровенным, черным и невероятно драчливым — для прикола я назвал вредную птицу Мадарой.       Три томоэ — это круто, хоть и неудобно ходить со скрывающей иллюзией на глазах. Потренироваться всерьез могу, разве что, с собственным клоном. Удобно стало оценивать одноклассников, особенно девчонок — с целью поиска жены. И тут меня поджидал пиздец.       Сакура. Сакура, блеать. Розовая дурочка подходила лучше всех. Чакры мало, но это возрастное, а уж выносливость!       Хотя, чему удивляться, одного потомка Сенджу я уже нашел…       Синдзи, по моему настоянию, нацепил печать-пиявку, высасывающую чакру. Если о ней не знать, создастся эффект постепенно угасающего источника. Такое встречается, хоть и редко, и обычно с таким диагнозом из академии уходят. Тренироваться он сможет и дома, зато начальство не будет иметь права послать его на миссию, вернуться с которой можно только волей богов.       Не передать словами, чего мне стоило его убедить! В попытках подобрать верные слова я вскипятил себе мозги и нервы, но у меня получилось.       Да, еще — я принял его в клан. Младшим братом. И теперь малолетняя копия Тобирамы Сенджу гордо разгуливает по деревне в нашей клановой рубахе. Это так забавно…