Последние

      В Коноху пришла весна.       Все цвело и пахло, солнце утюжило землю, свежая зелень одела улицы в праздничные наряды.       Принесенные из леса цветы пришлось убрать в дальний конец сада — они выделяли наркотик, вызывающий легкую эйфорию, а дури мне и так хватало.       Я находился в состоянии бесконечного восторга.       Я наконец-то нормально поговорил с родителями!       Это случилось в первую ясную ночь весны.       Днем неожиданно посветлело. За эту зиму я так привык к низко висящему серому покрывалу туч, что даже удивился — откуда свет? А надо сказать, что тогда мы сидели при светильниках.       Потушив лампы, мы вышли на улицу. Облака редели, солнечные лучи пятнами падали на город. Водяная пленка сверкала, как стекло, и двор, превратившийся в огромную лужу, шел золотой рябью.       — Солнце! Мама, солнце! — вопил детский голос.       На соседнем дворе хрипло заорал петух, и, вторя ему, в кустах шиповника защебетали синицы.       Ночью встала луна, огромная и белая. Двор из золотого стал серебряным, и, выйдя из дому, я отчетливо разглядела две знакомых фигуры.       Мужчина и женщина. Фугаку и Микото. Мои родители.       — Саске…       — Мама… папа…       Прикосновения призрачных рук были словно прохладный ветер. Сердце сдавило болью — тяжело было видеть провалы пустых глазниц.       — Скажите… как вы… вот так?       — Все хорошо, малыш… с нами все хорошо. Слушай, — заговорил отец. — Ты видишь, кем мы стали. Хоть я и рад, что могу наблюдать за тобой, но наши тела не были похоронены, а наши глаза достались врагам. Мы застряли между двух миров, рискуя превратиться в безумных злобных духов, и боюсь, что теперь даже погребальный обряд по всем правилам нам не поможет.       — Что же мне делать?       — Ты уже сделал все, что мог. Ты принял правильное решение позвать сюда людей — живое тепло помогает… не забывать. Живи, тренируйся, но прошу — будь осторожен! Ты в безопасности, пока тебя не принимают в расчет. Старая мартышка считает, что с нами покончено? Так будь уверен, мы еще найдем, чем его удивить! Насмерть.       — Как мне помочь вам?       — Ты уже помогаешь. Ты держишь всех нас, не давая утратить себя. Я не ошибся с именами для вас… Когда-то я положился на своего старшего сына…, но если б я знал, к чему это приведет! Ты только милостью богов не стал калекой. И, клянусь памятью предков, ты сильнейший Учиха на моей памяти!       — Почему? Ведь тренировки в академии — это смешно…       — Ты не знаешь, но шаринган можно подстегнуть с помощью гендзюцу и вливаний чакры, а ты смог сам, без чужой помощи, развить глаза до трех томоэ. В прежние времена это считалось признаком зрелого разума, и ты мог бы претендовать на место в совете клана.       — Вот как… папа, я хотел спросить… Синдзи. Как вы… относитесь?       — Синдзи? — отец усмехнулся. — Это самая лучшая твоя идея. Потомок того, кто хотел нас уничтожить, почитает тебя, как старшего брата. Я понимаю, о чем ты хотел спросить, и говорю тебе — в то, что вражда между нашими кланами закончена, мог верить только мой бедный друг Минато… такая память не ржавеет. Не верь болтовне, выставлявшей нас демонами рядом со святыми Сенджу. Они были ничем не лучше, а в лицемерии далеко переплюнули Сарутоби. Потому и ненавидели нас — мы были для них, словно зеркало, отражающее волдырь на носу. Подозреваю, что Второму казалось, если разбить зеркало, то и волдырь пропадет.       — Но Синдзи об этом не знает.       — Верно. Ты учи его — пусть он тебя полюбит. И, может быть, тебе удастся…       — Что?       — Это дело будущего, сын. У нас еще много ночей впереди, успеем поговорить. А теперь иди в дом, твой друг проснулся и хочет тебя искать. Кстати… твой Огненный шар был прекрасен.       — Спасибо… я люблю вас!       Силуэты призраков смешались с лунным сиянием. Но мама еще успела меня поцеловать.       Я был счастлив.       Я стал отчетливей видеть духов — трое-четверо мертвых родичей постоянно сопровождали меня за пределами квартала. Они не могли говорить, черты лиц были размыты, но я ощущал желание быть рядом и защищать. Они не могли долго находиться за пределами квартала и менялись каждые пару часов.       И еще я стал видеть связи между собой и людьми. Связи с духами были похожи на полупрозрачные паутины, они плотно оплели квартал и, кажется, несли еще какую-то функцию помимо угадывания эмоций мертвых. Связи с живыми были похожи на прочные шелковые нити, их было много — жильцы, управляющие…       И еще две — уже не нити, а цепи. Сверкающая, золотая — к Синдзи. И черная, словно закопченная, кровоточащая — к Итачи.       Узумаки изменился.       Из него начисто пропала прежняя бешеная злоба. Раньше он, даже при полном отсутствии умения, был опасен именно за счет своей ярости — остановить его могла, разве что, потеря сознания. А теперь он мог только вопить, беспорядочно размахивая кулаками. И начал цепляться к Сакуре, которая не упускала случая его поколотить. Идеальная пара, по-моему — садист и мазохист.       Ну уж нет, придурок белобрысый. Такая корова нужна самому.       Синдзи ушел из академии и поступил в медицинскую школу. Да, есть тут такая, туда идут, в основном, те, кто понимает, что в рядах боевиков станет обузой. Миссии у них исключительно медицинской направленности — от лечения самых ужасных ран, до сведения чирьев с задниц вельмож. Таких «дипломированных медиков» довольно мало, и две трети всегда при дворе — каждая шишка хочет личного врача. Чакры много не надо, но нужен почти идеальный контроль. С контролем у друга все было в порядке, и я вздохнула с облегчением.       Исао-сан выгодно сбыл с рук одно убыточное предприятие, и мы устроили небольшой праздник по этому поводу.       Девочки Ханако, залезшие к нам во двор, были подозрительно черноглазы. У меня возникло дикое предположение: возможно ли, чтоб души когда-то убитых детей возродились в новых телах?       А еще меня тревожил Итачи.       Он явно сходил с ума.       Я видела его сны — счастливые и радужные. Брат обрел ту самую маньячную уверенность, которая позволяет сворачивать горы, творить, что угодно, на пути к цели. У него был план — и он методично пытался загнать реальность в рамки своих представлений о ней. Я должен был его ненавидеть, я должен был его убить, а потом с чистой совестью идти служить Конохе.       Было ли это влияние гендзюцу?       Брата надо спасать, но как? Он не послушает моих слов — он старший, гениальный, и лучше знает…, а силой с ним справиться надо еще суметь.       На почве этих размышлений мне неожиданно вспомнился канон. И сила сыновей Рикудо, якобы, воплощенная в наших с Узумаки телах. В конце он многого достиг, но как человек, мне совершенно не нравился. Дурацкий идеализм и желание навязать его всем окружающим для кого-то могут быть привлекательны на страницах книги, но когда такой идеалист, навязчивый, как бродячий проповедник, начнет задалбывать конкретно вас, вы его, скорее всего, пошлете.