Последние

      Местная кухня — это искусство.       Все эти данго, суши, такояки, сукияки и прочее тому подобное… нет, кое-чему я научился, и получается неплохо, но по сравнению с некоторыми местными мастерами… «Учиха-сан, не надо портить продукты!»       Например, знаменитый Ичираку-рамен. Это целая сеть и большая семья, работают они во многих городах вплоть до столицы и держат не только дешевые лапшевни. Называется Ичираку-суши, готовят там поистине божественно, но и цены дикие. Конкретно я, наследник большого состояния, могу себе позволить пару раз в месяц вместе с другом туда сходить, но обычный чунин… разве, что раз в жизни. А рамен… ну да, вкусно и стоит сущие копейки. И конкретно из-за рамена там еще никто не отравился. Мы иногда обедали там после академии.       А теперь Синдзи захотел научиться готовить и подступил к этому делу основательно. Завел огромный свиток, бегает с ним по соседям и собирает рецепты.       Выяснилась еще одна подробность о цветке из леса Смерти. Оказалось, что он очень редкий, очень капризный и очень полезный. Знакомый аптекарь, которому я показала прижившуюся лиану, восхищался и сыпал названиями веществ около часа. Цветам у меня понравилось, они цвели и размножались вовсю.       За мной начали следить.       Да так напоказ: я иду, а за мной шагах в тридцати фигура в маске. «Нервы мотают», — определила я и решила не обращать внимания.       Пару раз ко мне подходил хокаге и втирал нечто смутное. Слова сливались в неясный гул, а я старалась удержать в желудке его содержимое — падалью несло невыносимо. Может, он помер давно и в упыря превратился? Жалко, тут осины не растут…       А еще я видела Данзо.       Странное впечатление.       Падалью от него не пахло совершенно. Кровью да, явный соленый запах. Чем-то горьким, лекарствами и, почему-то, снегом.       Прошел, оценивающе покосившись на меня одним глазом. Я сделала бессмысленное лицо.       Бедняга Узумаки. На прошлой неделе его здорово отколошматили какие-то пьяницы, а он, пару дней полежав в больнице, снова орет, что станет Хокаге, и тогда все его признают.       Вот не могу понять: Минато взрослый человек, шиноби и правитель — на что он рассчитывал? Неужели на людское благородство?       Интересно было бы исследовать разум джинчурики: в то, что он от природы такой идиотик, мне совершенно не верится. Хотя, на детях гениев… встречались мне и более выраженные формы идиотизма, бывшие совершенно естественными.       И все же, что мне с ним делать? Мы все еще имеем шанс попасть в одну команду, и он вполне может ко мне привязаться. Узумаки — это тот еще рояль в кустах, его наследственность перешибает даже его глупость, плюс чакра биджу, плюс нереальная удачливость. Такого лучше иметь союзником.       Из клановых архивов я узнал о технике «первый взгляд». Как известно, некоторые звереныши считают своей мамой первый попавший в поле зрения объект, и одному моему родичу удалось создать нечто похожее. Активированная в стрессовой ситуации техника создает схожий эффект: для попавшего под нее применивший становится главным приоритетом в жизни. И, самое важное, она совершенно не снимаема и не обнаружима, она просто становится частью личности…       Вряд ли это повредит Узумаки сильнее, чем все, что с ним уже проделали.       Я сижу за партой и слушаю болтовню устроившейся рядом Сакуры. Это уже не раздражает — дело привычки и внутреннего контроля. Узумаки, надувшись, сверлит меня взглядом.       Сегодня у нас урок каллиграфии.       Мне этого не надо: каллиграфии меня учили в клане с помощью гендзюцу. Хоть после этого и болит голова, зато экономится куча времени. У нас в клане вообще многое загружали напрямую в мозги, а по мере надобности оно раскрывалось. Жаль, нельзя провернуть этот фокус с Синдзи, он был бы рад. Но пока я не уверен в своем мастерстве, на том, кого люблю, экспериментировать не буду.       Кстати… есть же удобный объект. Достаточно живучий и с пустой головой…       После занятий я привычно ускользнул от девчонок и окликнул:       — Эй, Узумаки!       Эксперимент увенчался успехом, хоть у джинчурики и пошла из носа кровь от повышения давления. На следующий день он исписал академический забор неприличными выражениями, но не сделал ни одной ошибки.       Иногда мне хочется остановить время.       Мы с Синдзи сидим на крыше, поедая его очередной кулинарный эксперимент. День был жарким, но уже веет ночной прохладой, и заходящее солнце заливает Коноху золотом и огнем. Темные лики хокаге кажутся жуткими чудовищами.       Коноха… место, где я родился и вырос, где я нашел Синдзи. Подлая, грязная, кровавая, гнилая, но все равно родная…       Синдзи зевает, прислонившись к моему плечу. От него пахнет молоком и целебным кремом, на щеке красное пятно, ожог от солнца. В школе ему сказали, что с возрастом тело приспособится, и чакра все поправит, но до возраста нам еще пару лет ждать.       Синдзи… Учиха Синдзи. По-моему, звучит куда лучше, чем Сенджу Синдзи.       Внезапно мне хочется посмотреть, на него шаринганом, и я активирую глаза, привычно накрывая их иллюзией.       Ох…       Что это за…       Мир двоится, троится, дробится сотнями осколков. Вот мой друг рядом со мной…, а вот он в своей квартире, которую давно занимает какой-то другой сирота… вот он улыбается сэнсэю из своей медицинской школы, а вот кидает сюрикены на площадке академии. Вот он гуляет со мной, а вот одиноко сидит над свитками в библиотеке и совсем не хочет возвращаться в пустую квартиру.       Он уже старше и хвалится мне успехами в медицине. И, опустив голову, стоит перед каким-то чунином, отчитывающим его за проваленную миссию.       Он рассказывает мне о замечательной девушке, и напивается в своей квартире.       Он надевает нарядное кимоно со знаком Веера, и горько смеется, сравнивая свое отражение в зеркале с портретом Второго хокаге.       Он известный медик, у него много клиентов, большие деньги и скоро родится сын… говорят, в искусстве ирьенина он скоро сравнится с Цунаде…       Он чунин, и это его потолок. Для кого стараться? Ни друзей, ни родичей…, а деревне наплевать на одного шиноби.       Он сидит за столом со мной, держа на руках сына, и снова пьет, уже не в квартире, а в борделе. Визгливый смех, тяжелый запах… правая сторона лица изуродована катоном.       Он стоит на залитой солнцем поляне, и учит наших детей бросать сюрикены. Он снова пьяный, на столе перед ним бумага из госпиталя: «к работе шиноби не годен».       Двадцать лет…       Ветеранский квартал. Дрянное сакэ. Яд.       Огонь облизывает изуродованное шрамами белое тело. Легкий пепел летит в траву. У Конохи большое кладбище и без нищего сироты…        — Саске! Что с тобой?       Лицо Синдзи расплывается, словно сквозь воду, окрашенную кровью.       Я удивленно провожу рукой по лицу — кровь?       — Ничего. Ничего, это бывает… перестарался. Не волнуйся, у меня на этот случай капли есть…       Успокоился…       — Саске, надо быть осторожнее…       — Конечно… извини…       Мир все еще рябит, но не разлетается на куски. Я осторожно протягиваю руку.       — Проводишь меня?       Кружится голова, и я в растерянности пытаюсь понять — что это было?