Последние

      Саске       Я напился. По-настоящему. Зашел в бар под хенге и попросил бутылочку «черной воды». Это не сакэ и не вино, а настойка на спирту темного цвета с травами и фруктами — почти единственное, что быстро и качественно пробирает шиноби. Ее авторство приписывают Орочимару. На вкус приятная — спирт почти не чувствуется, горечь трав и сладость фруктов, легкая смолистость, будто разжевал сосновую хвоинку.       Первая чашка меня согрела, вторая создала звон в голове. Я пил в своем саду, пока пространство не раздвоилось, засияв какими-то нечеловеческими красками. А потом я встал и пошел.       Отец только вздохнул, поглядев на меня. Я виновато развел руками.       Меня обступали призраки. Говорили что-то утешающее, смеялись. Я видел духов — одни проскакивали мимо по своим делам, другие были сонны и неподвижны, иные — злы, но больше — дружелюбны.       Они были повсюду. Добрые духи, хранители дома, духи в траве и в деревьях в саду, и в камнях на дороге, на которую я вышел.       Когда я был младше, один старик рассказал мне легенду о живом мире. Она пришла из очень далеких времен, когда люди еще не знали об искусстве чакры. О том, что все вокруг нас живое, и даже холодные камни имеют душу. Тогда многие верили в это, пока не пришел Рикудо…, а добрый бог, победивший чудище, выглядел для людей убедительнее рассказов священников о тех, кого при жизни не увидеть.       Теперь я увидел эту легенду.       Духи… они были забавными и странными, похожи на сгустки эмоций. Беспечная молодая трава, старое, ворчливое крыльцо. И дом… точно, как папа. На вид суровый, но вечно беспокоящийся за своих обитателей. И слива у стены — словно мать, красивая, добрая женщина.       Я сел у ворот, глядя на этот странный мир, проступающий из-под обычного, как улица из густого тумана. Мои родители были рядом, мои родичи стояли в отдалении. И я тихо засмеялся, вспоминая свою несбывшуюся судьбу.       Стал бы я таким, какой был в той истории, если б не увидел своих мертвых — но все же живых — родителей? Этого прекрасного сияния жизни в каждой травинке и камне? Если б не встретил Синдзи?       Такое было возможно, лишь может быть, чуть иначе. Слишком равнодушной и циничной я была прежде. Дочка богатых родителей, превыше всего ставящая собственный комфорт, и не стала бы поступать иначе, чем прежний Саске — разнились бы лишь цели. Она бы стремилась к силе — чтоб никто ей был не указ. Она бы ушла из деревни — из любопытства, и чтоб насолить старейшинам. Она бы могла убить брата, ибо тот в своем желании защищать Коноху угрожал ее свободе.       Да, она бы смогла неплохо устроиться в одиночку. Я даже увидел на миг этот мир своей возможной судьбы. Зеленая долина и озеро среди гор под снежными шапками, бегущий по уступам ручей. Десяток красивых юношей и девушек играет в мяч среди цветущих персиковых деревьев. И я сам, лет двадцати на вид, сижу на веранде дома с двумя маленькими детьми. Там, за горами, бушует очередная война взамен той, которую мне удалось предотвратить — но в этой войне сражаются всего лишь люди, а не древние чудовища и поднятые мертвецы. Она не угрожает существованию мира.       Сражаться за мир во всем мире? Пф… нашли идиота. У меня тут гарем, дети и персики.       Я уже изменился. Синдзи, мой милый котенок. Несчастный искалеченный брат. Жильцы-инвалиды — и ведь сначала я просто подыскивал смотрителей для квартала, чтоб не ветшали добрые дома.       Дивно, как люди меняются. Что дальше — Узумаки поумнеет? Хотя, он и так не дурак — в последнее время это мне стало заметно. Соображает быстро, но учить и запоминать совершенно не способен. Правда, это не помешало ему сражаться с сущими монстрами и побеждать.       Небо светлело — начинался рассвет.       Я подозревал, что после бутылочки весьма крепкой настойки, влитой в детское тело, мне будет плохо. Я ошибался.       Не хуже, чем после серьезной тренировки и ночи без сна. То есть — усталость и звон в голове, но никакой тошноты и прочих признаков отравления.       И духи привиделись мне не спьяну.       Поэтому я валялся на ветке и наблюдал, как тренируется Синдзи. Кунай вертелся в его руках, все движения были на месте, но чего-то ему не хватало. Возможно, опыта.       Даже не знаю, хорошо это, или плохо. С одной стороны целители из его школы — именно гражданские целители, а не ниндзя-медики, их в бой не посылают. У них своя каста. С другой стороны, в ближайшее время в мире будут твориться такие дела, что гражданский статус никак не поможет.       В будущем надо будет обязательно раздобыть ему хирайшин.       Настойка все же помогла. Наглядевшись на чудеса, я стал спокойнее. Ну, вижу будущее иногда. Главное, чтоб в людном месте не торкнуло.       И надо было что-то решать с застрявшими в квартале духами. Они этого не показывали, конечно, но им было тяжело. Тела исчезли в лабораториях Корня — не похоронишь.       А еще они были очень злы на предавшую их Коноху. Второй хокаге своим решением сделать из Учих полицию здорово нам поднасрал. Полиция — это аппарат принуждения, покажите мне, где его любят. Когда ее нет — тут-то и оказывается, что хулиганы фонари побили, и ночью из дому не выйдешь. А когда есть — так только ленивый или шибко законопослушный не выскажется.       Мне внезапно пришла в голову мысль, что пожелай я отомстить — и это будет просто. Достаточно сжечь ворота квартала, которые, я это увидел ночью, сдерживали злую силу. И деревня наполнится тремя сотнями желающих мести духов. Даже если они и не будут делать подножки и ронять на голову кирпичи, одно только присутствие сведет с ума и отравит людей.       Синдзи       Чего-то не хватало.       Кунай покачивался, подцепленный за кольцо. Он бродил по поляне кругами, раздумывая: что не так? Вроде бы, все правильно, вот только кунай…       А может, попробовать позаниматься с мечом?       Он видел, что вытворяет с коротким мечом Саске. Так у него не получится — разное сложение, и шарингана нет. Ему нужно другое…, но с мечом обязательно надо попробовать. И не таким, как у Саске — побольше, потяжелее…       — Синдзи!       Как всегда умудрился подкрасться незаметно. И ведь остальных он мог почувствовать за сотню шагов!       — Ты завтра свободен?       — Да…       — Пойдем со мной в храм?       Сердце радостно дрогнуло в груди.       Саске и в прошлые годы приходил в клановый храм в этот день. День, когда потерял семью. Синдзи знал — в храме он зажигает свечи, становится на колени перед алтарем и называет имена мертвых. Еще они, уже вместе, навещали храм по праздникам, но этот день… был слишком личным.       Значит, он стал не просто приемышем, а по-настоящему родным…       — Да… да, я пойду… — сдавленно ответил он.       — Эй, братец. — Саске ткнул его кулаком в плечо. — Если хочешь пореветь, моя рубашка к твоим услугам.       — С-спасибо, ани-чан…       Синдзи долго сидел, уткнувшись в плечо Саске и всхлипывая, пока не заболела от слез голова.       Принцесса       Цунаде Сенджу играла в карты.       Нет, не так. Она не играла в карты. Она зарабатывала деньги.       Глупо предполагать, что шиноби в ее возрасте не знает, как работает вся эта кухня. И никто ведь не задумывается, почему она, при ее репутации неудачницы, живет в хороших гостиницах, а не на помойке. Не так уж часто она работает по своей специальности медика. А это просто.       Потихоньку, под хенге, с помощью нескольких клонов. Не так уж и сложно. Несколько крупных проигрышей и демонстративных побегов от кредиторов — и готова репутация.       То же самое с пьянством. Какой алкоголь может повредить ирьенину ее уровня? Да ее разве что настойки Орочимару пронять могли, и то не сейчас, а в далекой молодости.       Новенькие банкноты приятно похрустывали в руках и отправлялись в запечатывающий свиток. Спасибо бабуле Мито — фуиндзюцу, это крайне полезная вещь.       «Извините, родные мои, — привычно обратилась она к мертвым родственникам. — Мне очень стыдно и все такое…»       Теперь создать клона, который будет изображать ее мертвецки пьяной, и отправить к Шизуне. Бедная наивная девочка так и не поняла, что ее дурят…, а самой отправиться в какой-нибудь клуб, потанцевать, подцепить симпатичного парнишку…       В конце концов, имеет же она право пожить для себя?       Быть химе великого клана — это так уныло.       Никакой свободы. Этого нельзя, того не положено, да веди себя достойно, да будь со всеми милой и вежливой… но, блин! Она куноичи или гейша?       С самого детства ей полировали мозги величием и долгом клана Сенджу. Послушать родню — так Страна Огня только их усилиями стоит, и рис растет личным благословением дедули Хаши. Будто Сенджу — вершина мира, воплощение благих ками, а остальные так, массовка для восхищения.       Маленькая Цунаде была не прочь послушать о прошлом, о великих деяниях предков, о древних битвах…, но не настолько же часто! Когда это прошлое величие и древность чуть ли не из сортирной дырки лезут, хочется их туда же и затолкать.       Когда лет в пятнадцать с ней заговорили о браке «очень приличный юноша, воспитанный, с хорошей родословной», она обозлилась окончательно. Унылая немочь, которую ей сватали, и в подметки не годилась ни веселому остолопу Джирайе, ни хитрому змеище Орочи. Она уже хотела устроить скандал с побегом, но тут началась война.       Это было ужасно. Грязь, суета, постоянный недосып, горы потраченных нервов. И снова соклановцы, твердящие о служении и долге Основателя, будто Коноха — это младенец, которому надо ежечасно подтирать задницу.       Она не сильно горевала тогда. Честно сказать — после очередного известия о смерти очередного родственника она испытывала какое-то гаденькое удовлетворение. Так долго толковали о почетности и величайшем счастье умереть во имя деревни — вот и пожалуйста вам… Часы, отстоянные на погребальных церемониях — как она их ненавидела! Помер — оставь живых в покое! Но из-за искренне ревущего Джирайи и очень трепетно относящегося к смерти Орочи пришлось натянуть маску вселенского горя.       Ее учитель, Сарутоби Хирузен, не сильно лез с утешениями. Может, понимал, что ни к чему, а может, сам подсуетился, хитрая старая обезьяна.       Она осталась одна. Погиб Наваки, которому пророчили силу Хаширамы, и донельзя странно погиб… потом Като Дан, самый верный ее поклонник, о нем она жалела больше, чем о всей своей родне, вместе взятой.       Она осталась одна — несколько стариков и инвалидов не в счет. Ей достались пустой квартал, доходы и заботы. После некоторого медицинского вмешательства исчез риск быть сосватанной ради будущих детей. Она отстранилась от политики, отдав свой голос Хирузену.       А предки… что предки? Мертвые, они не грызут ей мозги на тему неподобающего поведения. Мертвым все равно. А до остальных ей какое дело? У нее есть друзья, которые иногда заглядывают, выпить и поделиться новостями — Джирайя, и новыми идеями — Орочи. Вот о них она и будет думать, а не о чужих людях, которых не знает, и которые не знают ее.       Благо деревни? Пф… не смешите. Это старики, поколение ее дедушек, воспитанных на древней чести, да безмозглые генины о нем всерьез говорят. Благо деревни — это благо конкретных людей в этой деревне. Клана Сарутоби, например. И пусть у нее грудь отсохнет, если она сунется во все это дерьмо!       Она и без того довольна жизнью и счастлива.       Быть свободной.       Не живые и не мертвые       Вода этой реки темна и неподвижна — течение можно увидеть лишь по плывущей желтой и алой листве. На другом берегу — весенняя зелень, искры солнца, чьи-то голоса и смех, а здесь вечные сумерки и туман плывет над тяжелой, поникшей от влаги, высокой травой. Здесь легко заблудиться и позабыть себя в мягкой молочной дымке, стать еще одним клочком тумана, осенним цветком или маленькой серой птицей, печальным голосом окликающей проходящих мимо…       Но есть огонь.       В вытоптанном круге у небольшого костра странным образом хватает места всем, а дрова почему-то не прогорают. Призрачные пальцы касаются золотых языков и тихим шепотом дождя и ветра звучат имена…       — Казуки… Исами… Фуджита… Бьенджиро… Текка… Инаби…       От костра пахнет ладаном, яблоками и чайной розой. Где-то там, за границей темной воды на маленьком алтаре горит огонь и ребенок с глазами цвета ночного неба называет их по именам.       — Теяки… Горо… Акио… Айко… Хару… Изуми… Осаму… Сора…       Сегодня — хоть в этом странном месте границы времени размыты — огонь вспыхивает ярче. Костер делается больше…       Сегодня к первому ребенку присоединился второй.       У него белые, словно иней, волосы, и глаза цвета темного янтаря. Он чужой, и от этого костер начинает пахнуть грозой, весенними почками и лекарственными травами. Его долго рассматривают, сомневаясь — в нем что-то странное и раздражающее, но черноглазый берет его за руку, и они улыбаются, принимая чужое решение.       — Акира… Кейтаро… Норико… Рен… Шина… Тора… Томео…       Шепчет огонь. Где-то звонит колокол. Лает собака. Бранятся торговки на рынке. «Купите данго, самые лучшие, самые сладкие, вместе с палочкой проглотите…» «Какие же они свежие, когда они гнилые!» «Почтеннейший, где ваша совесть?» «Помилосердствуйте! Десять детей, жена слепая, теща немая, собака хромая…» «Держи вора-а-а!»       Солнечные лучи. Тяжесть оружия. Жар огня. Бессильная ярость проигравших.       Это память.       Они улыбаются. За спиной у беловолосого — лес. И оттуда выходит множество призрачных силуэтов, тянут руки, пытаются коснуться, дозваться… он замирает, прислушиваясь, но черноглазый касается его руки: не спи, брат! — и беловолосый, встряхнув головой, вновь начинает произносить чужие имена.       Лес тает, тени уходят, но последняя — красивый мужчина, смуглый и длинноволосый — все еще пытается дотянуться. Но на его голос и прикосновения ребенок обращает не больше внимания, чем на легкий сквозняк.       — Уручи… Каэдэ… Кента… Масао… Шисуи… Микото… Фугаку…       Они улыбаются. Сегодня они победили.       Горит огонь памяти…