Осколки памяти.

- Почему ты со мной спишь? Лежащий рядом с Двалином худой, жилистый, невысокий парень смешно дергает лопатками, так, словно его тело состоит из отдельных независимых и потому очень подвижных фрагментов. - Ну, как минимум, потому, что ты у меня живешь, а у меня только одна нормального размера кровать, на которой ты помещаешься. - Я не о том, - мужчина слегка морщится и осторожно проводит широкой татуированной ладонью по гладкой коже. - Ответь, Уве... Черноволосый парень переворачивается на бок и становится заметно, что он не так юн, как могло показаться со спины. - А если серьезно, Двал, ты - самый постоянный из моих разовых партнеров. Наверное, если бы я не знал тебя как облупленного, я бы предложил тебе себя и всё, что ко мне прилагается, в вечное пользование. Но ты - это ты, а я - это я. И поэтому я с тобой сплю, ну, по крайней мере, до тех пор, пока ты ебёшь меня так, как ебёшь, и не слишком часто называешь в процессе "его" именем. - А я часто называю? Уве ухмыляется, но темные глаза остаются спокойными: - Нет, в процессе - ни разу. Ладно, давай вставать, а то надо еще на службу заехать, а потом можно и в Мемориал. Двалин смотрит на Уве: на друга, любовника, бывшего сослуживца, - который сейчас медленно движется по комнате, собирая разбросанные вещи. Думает: а может послать все к черту и попробовать, ну вот хотя бы с ним, ведь они на самом деле знают друг друга, как никто другой. Просто попытаться, а вдруг получится? Комната, в которой они находятся, да и вся квартира, похожа на смесь спорт-зала и жилища пожилой дамы времен этак королевы Виктории. Здесь вполне благополучно соседствуют беговой тренажер и штанга - и какие-то странные пуфики, обтянутые голубенькой материей в веселенький цветочек, мощный компьютер - и обои с загадочными райскими птицами, прячущимися в пышных цветах. Дом Уве. Того самого Уве, с которым так приятно "усидеть" в пятницу одну-другую пару пива, с которым можно очень славно перепихнуться и с которым можно поговорить о том, о чем не поговоришь больше ни с кем. С которым можно практически все, вот только жить с ним нельзя. Точнее, можно жить в этом его доме, но не с ним. Как раз потому, что они оба слишком хорошо знают друг друга. *** Темнеет рано. Холодный ноябрьский ветер холодит бритую голову, на нагрудном кармане куртки - маленький красный мак из жестких лоскутков ткани. Черная середина, как зрачок. Наверное, у Скорби и Памяти, которые в этот день выходят на улицы города и которым посвящены эти маленькие цветы, как раз вот такие налитые кровью глаза с узким злым черным зрачком. День памяти погибших в войнах... Почему-то в этот день не хочется надевать форму и те, кто может, стараются именно на этот день взять выходной, а лучше - ещё и на следующий, потому что то, как на утро будет болеть голова, будет вспоминаться весь следующий год. До следующего такого дня, когда каждому будет отчаянно хотеться почувствовать себя живым - за себя и за тех, для кого этот день. *** Уве сидит на невысоком каменном парапете и наблюдает за другом, который на той стороне улицы ждет сигнала светофора, бережно прижимая к груди большой коричневый бумажный пакет. В паб было решено не идти, потому что оба хорошо знают, что ни к чему хорошему это не приведет, да и всегда найдется какой-нибудь "пацифист", который решит "зацепить" словечком. Чуть в стороне двое молодых парней о чем-то разговаривают на слегка повышенных тонах и судя про тому, как машет руками черноволосый кудрявый крепыш, дело добром не кончится. Двалин ставит пакет рядом и косится в ту же сторону, сначала без особого интереса, а потом напряженно и внимательно. - Кажется, сейчас кого-то будут бить. Уве лениво сползает с парапета. И как раз в этот момент черноволосый вдруг бьет невысокого худого собеседника открытой ладонью по лицу. Плюха выходит знатная, парень больше от неожиданности, чем от сильного удара, подается назад, спотыкается и, нелепо взмахнув руками, заваливается на сырой газон поздней осени, где больше грязи, чем травы. Двалин дергается было в его сторону, но Уве успевает раньше, так что кудрявый только собирается добавить упавшему еще и с ноги, но не судьба. Когда бьют в нос снизу вверх - не кулаком, а раскрытой ладонью - это очень больно. И очень кроваво. А еще это очень громко, потому что крепыш визжит, как недорезанная свинья, прижимая ладони к лицу. А Уве рывком поднимает с газона растрепанного русоволосого парнишку и тянет его за собой, бегом, прочь в переулок: - Двал, бутылки не забудь! Ночевать в полиции не хочет никто. За спиной слышен тяжелый топот ног Двалина, звяканье стекла в пакете и затихающий вдали визг зачинщика драки. *** - Ну что, парень, жив? Темные глаза смотрят внимательно, голос звучит почти ласково. Но парень смотрит куда-то за спину Уве, смотрит так, словно увидел там что-то, чего бы еще сто лет не видел и жил счастливо, а вот увидел и... - Вы?!