И все эти пустые мечты об одинокой жизни, Стали похожи на птиц без песен…*
Сурин была почти счастлива — здесь и сейчас, в одном автомобиле с Чанёлем, полным пакетом вредной пищи из Макдональдса, шипучим лимонадом и ретро-хитами, звучащими по радио. Они дурачились, подпевали старинным песням, даже умудрялись танцевать в стиле диско. И это было так непохоже на поездку, случившуюся около месяца назад. Тогда на девочке не было лица, Чанёль откровенно грубил, доводя её до слёз, а в юном сердце было столько тоски, что даже дышать было больно. Почему сейчас всё иначе? То ли родственники привыкли друг к другу. То ли возвращаться домой всегда легче, чем уезжать. Когда гамбургеры были съедены, а бутылки с газировкой опустели, Сурин разлеглась поудобнее на мягком сиденье и закрыла глаза. Мужчина тут же убавил звук, чтобы радио не мешало племяннице, а она исподтишка, из-под неплотно прикрытых ресниц его разглядывала. Сегодня Чанёль казался гораздо моложе своих лет. Сменив дорогой костюм и начищенные до блеска ботинки на узкие джинсы, чёрную толстовку и стоптанные кеды, он разом сбросил лет десять. Ещё и неуложенная чёлка то и дело лезла в глаза, пока девочка не предложила шутливо воспользоваться своей заколкой. На удивление, Пак послушно заколол волосы и вздохнул с облегчением, стараясь не смотреть на собственное отражение. — Тебе идёт, — хихикала Сурин, глядя на розовое недоразумение в тёмных волосах дяди. — Не смейся! Чёлка лезет в глаза, это просто невозможно, — отмахнулся Пак, ловко обгоняя гружёный брёвнами грузовик. Так они и добрались до родного городка Сурин — то замолкая на несколько часов, то болтая и смеясь. Вот только когда за окном мелькнули знакомые с детства улицы, девочка напряглась, даже не обратив внимания на сдёрнувшего с волос заколку дядю. Он тоже выглядел напряжённым, с трудом объезжая лужи и стараясь притормаживать перед глубокими рытвинами, что испещряли раздолбанную дорогу. Вновь пошёл дождь, мерно стуча по крыше машины и заливая стёкла мутной водой. Застегнув куртку до горла и нервно спрятав руки в карманах, девочка упрямо смотрела на собственные колени, боясь поднять взгляд. Она возвращалась домой, но всё казалось чужим. Те же дома, те же улицы и люди. Вот только Сурин теперь другая. И хотя прошло совсем немного времени, этот мир успел её отвергнуть, выдавить из своей истории как ненужного персонажа. И Сурин сейчас чувствовала себя наблюдателем, но никак не участником событий. — Приехали, — притормозив перед бабушкиным домом, выдохнул Чанёль. — Так и будешь здесь сидеть? — Боюсь, — отрешённо заявила девочка. — Кого? Не удостоив дядю ответом, Сурин осторожно распахнула дверцу и ступила прямиком в грязь. Накинула на голову капюшон, засеменила к знакомой калитке, толкнула её и тут же повалилась на землю, позволив Рамону запрыгнуть себе на грудь и счастливо облизать щёки. — Фу, Рамон! — деланно недовольно взвизгнула она, чувствуя, как намокает от грязи куртка. Собака бы ещё долго лобызала хозяйку, но заметив вышедшего из салона Чанёля, тут же сердито зарычала, выставив на обозрение острые клыки. — А я уж хотел забрать этого монстра с собой, — мстительно пробормотал Пак, спокойно пройдя мимо собаки. Зарычав, Рамон бросился следом, норовя ухватить незваного гостя за штанину, но услышав сердитое шиканье Сурин, остановился и виновато повесил уши. — Я теперь вся грязная из-за тебя. Непослушная собака! — журила его Ли, любя почёсывая за ухом. — Присматриваешь за бабушкой? А ну, признавайся! Чанёль тем временем поднялся на крыльцо и крепко обнял вышедшую встретить гостей старушку. Она, кажется, стала ещё ниже и седее, чем Пак видел её в последний раз. Одиночество никого не делало счастливым и здоровым. И Чанёлю казалось, что старушка специально отдала ему Сурин, чтобы спасти от смертельной болезни, забрав противную хворь себе. И мужчина был за это благодарен — он впервые за много лет чувствовал себя живым.***
Бабушка постаралась на славу, приготовив целую гору вкусностей. Они ужинали на маленькой кухоньке, где Чанёль с трудом мог вытянуть свои длинные ноги, обсуждали всё на свете под мерный рокот дождя и шорохи хрустящего косточкой Рамона, которого сегодня впустили в дом и выделили место в прихожей на выцветшем коврике. Сурин помогла бабушке вымыть посуду и проводила до комнаты. Уложила, накрыла двумя тёплыми одеялами, чтобы старые косточки прогревались и не ныли столь сильно от разыгравшейся непогоды. И долго гладила морщинистую ладонь, пока старушка не уснула. Вернувшись в гостиную и никого там не обнаружив, Сурин взволнованно подошла к окну и отдёрнула занавеску — Чанёль курил на крыльце, зябко кутаясь в толстовку и задумчиво глядя себе под ноги. Налив две кружки чая и поставив их на столик в гостиной, девочка достала с книжной полки толстый фотоальбом и любовно стёрла с обложки слой пыли. Она давненько его не открывала. Последний раз, быть может, года три назад? Ещё до болезни отца. Просто листала, скользя равнодушным взглядом по незнакомым лицам — дедушки, мамы, дяди Чанёля, которых ей никогда не доводилось лично видеть. А сейчас хотелось посмотреть на старые снимки новым взглядом. Едва она раскрыла альбом, как хлопнула дверь и на пороге показался замёрзший Чанёль. Приметив чашку дымящегося чая, он улыбнулся и завалился на диван рядом с племянницей. Правда, увидев альбом на её коленях, заметно помрачнел. — Посмотрим вместе? — не надеясь на положительный ответ, предложила Ли. — Посмотрим, — после короткой паузы, сухо кивнул Пак. Поскольку альбом принадлежал маме Сурин, то вначале встречались фотографии молодой бабушки и её мужа, который умер задолго до рождения внучки, а затем снимки самой мамы — от едва новорожденной, завёрнутой в пелёнки, до школьной скамьи. Забыв про присутствие дяди, девочка разглядывала фотографии, всё больше приходя к мысли, что некоторые из её черт почти в совершенстве напоминают материнские. Для ребёнка, которого в детстве дразнили приёмышем, это открытие стало подобно чуду. — Почему тебя так называли? — удивился Чанёль, когда Сурин рассказала об этом вслух. — Потому что мою маму никто не знал, а на папу я была мало похожа. Вот и дразнились, мол, меня из приюта взяли. Но сейчас я вижу, что чем-то напоминаю маму. Правда? — Да, ты очень похожа на Еын, — глядя в полные надежды глаза племянницы, кивнул мужчина. — Спасибо, — выдохнула она, перевернув очередную страницу. Пожелтевшее фото, сделанное больше пятнадцати лет назад, было аккуратно вклеено в рамку и обведено ярко-красным маркером. В центре стояла совсем юная хрупкая Еын, а по обе руки от неё двое широкоплечих братьев — Чжесок и Чанёль. Все трое счастливо улыбались в камеру, а голова умиротворённой Еын лежала на плече Чанёля. И эта мелочь настолько обожгла Сурин, что она подняла на Пака недоумённый взгляд. Встретившись с остекленевшими глазами мужчины, она поджала губы и с трудом сглотнула ком в горле. Поднявшись, дядя молча забрал альбом, захлопнул его и вернул на полку. Отряхнув ладони от налипшей фантомной пыли, допил чай и поставил опустевшую кружку обратно на стол. И перед тем, как вновь скрыться на крыльце, обернулся к растерянной Сурин: — Никогда его больше не открывай. Договорились?***
— Баб, расскажи, что случилось между папой и Чанёлем? Почему они перестали общаться? — допекала старушку Сурин во время приготовления завтрака. — Не твоего ума дело! — ворчала бабуля, нервно переворачивая блины. — Я имею право знать! — Захочет — сам расскажет! А я соваться в это дело не буду, и так уже столько всего наворотила. — Чанёль любил мою маму, да? — Спроси у него сама, — устало вздохнула старушка, присев на скрипнувший табурет. Сурин не стала спрашивать. Молча прошла мимо спавшего на диване Чанёля, выбежала на крыльцо, потрепала по загривку довольного Рамона и вытащила из сарая велосипед. Дождь закончился и, хоть дорога не успела высохнуть, это не стало препятствием для девочки. Она уверенно ехала по знакомым с детства тропинкам, с улыбкой глядя на бегущего рядом Рамона, изредка отстающего, чтобы обнюхать какой-нибудь куст, но неизменно догоняющего хозяйку, когда та притормаживала, терпеливо его дожидаясь. На кладбище было грязно и сыро. Могильные камни намокли, потемнели и выбитые на них буквы казались совсем чёрными. Сурин не нужно было читать имена покоившихся, чтобы найти могилу отца. Она могла бы сделать это с закрытыми глазами, до того отчётливо помнила каждый поворот. Бросив велосипед у дороги, увязая в жидкой грязи, Ли дошла до последнего пристанища папы и устало опустилась на колени, чувствуя, как джинсовая ткань пропитывается влагой. — Здравствуй, папа! — прошептала она, боясь нарушить кладбищенскую благоговейную тишину, и коснулась ладонью холодного камня, словно здороваясь. Поднявшийся ветер остудил горящие щёки, высушил грозившие пролиться слёзы и растаял где-то вдали, за бесконечными рядами одинаковых плит. — Я соскучилась, папа… Сурин не могла сказать точно, сколько просидела у могилы. Она просто разговаривала с отцом, как с живым, делилась своими переживаниями и проблемами, рассказывала о новой школе, одноклассниках и учителях. Расписывала в красках, как они живут с дядей Чанёлем, какой у него дом и как она скучает по их собственному. Успев замёрзнуть, Сурин улыбнулась, когда серые облака разрезал луч яркого солнца и, быстро набирая скорость, прокатился по земле, словно оживляя прибитые непогодой мёртвые цветы и пелену лишённой летней сочности травы. Вытащив из нагрудного кармана чуть помятую фотографию, она разгладила пальцами загнувшиеся края и пробежалась задумчивым взглядом по лицам троих людей, изображённых на ней. Какую тайну они от неё скрывали? Попрощавшись с отцом, Сурин оседлала велосипед и, не найдя взглядом Рамона, помчалась по машинально выбранному маршруту, даже не задумываясь о том, куда именно едет. И лишь подъехав к воротам родного дома и натолкнувшись на абсолютно новый свежевыкрашенный забор, Ли поняла, какую ошибку совершила. Спрыгнув с велосипеда, она медленно подошла к ограде и встала на цыпочки, чтобы лучше видеть. Там, во дворе, всё поменялось — новые хозяева снесли будку Рамона, наставили там горы кирпичей и прочего строительного мусора. Судя по всему, дом подлежал значительной реставрации, но это не мешало двум мальчишкам лет десяти гонять по саду мяч. Когда на крыльцо вышла молодая женщина в цветастом переднике, Сурин испуганно села на корточки и затихла. Дождавшись, когда дети скроются в доме, схватила велосипед и умчалась подальше отсюда, только ветер за спиной свистел. Именно он и высушил солёные слёзы, не давая циклиться на воспоминаниях и эгоистичной мысли, что «это дом мой и он должен принадлежать только мне». Ли знала, что продажа фермы — единственный способ расплатиться с долгами. Но и знать, что в твоей комнате живёт кто-то другой, а на кухне хозяйничает посторонняя женщина, слишком больно. Это место принадлежало им с отцом. Но всё в прошлом. Только в мыслях они навечно останутся хозяевами дома. Достаточно ли этих крох, чтобы молчаливо довольствоваться и не ковыряться в плохо заживающих ранах? Ехать домой не хотелось, поэтому Сурин покатила к школе. От мысли, что можно пообщаться с одноклассниками, невольно потеплело на душе. В субботу им всегда ставили пару уроков и, судя по разношёрстной толпе, вываливающейся из ворот, Ли приехала как раз вовремя. Встав у забора и сжимая в руках ставший скользким руль, Сурин пыталась найти взглядом свой класс, когда ей на плечо легла тяжёлая рука. — Привет, городская! Взглянув на обладателя язвительного тона и узнав в нём задиру Ханбина из параллельного, девочка невольно поморщилась — вот уж кого ей хотелось увидеть меньше всего. — Как жизнь в Сеуле? Чо у нас забыла? — нагло щёлкая пузырями, чавкал жвачкой парень. — Хотела с друзьями встретиться, — честно призналась Ли. — Поэтому сюда припёрлась? Поморщившись, девочка отвернулась, но её вновь грубо развернули за плечо: — Ты, блять, не отворачивайся, когда я с тобой разговариваю! Или думаешь, что столичным всё можно? — Да ничего я не думаю! Отвали! Резко расхотелось с кем-то видеться, поэтому Сурин уже откатила от забора велосипед, как заметила застывшую неподалёку подругу — ту самую, с которой они сидели много лет за одной партой и прощались по скайпу из-за проклятой ветрянки. К слову, больше им не довелось общаться — то ли Аён сознательно не появлялась онлайн, то ли просто завела новый аккаунт, не оставив Сурин координаты. — Привет, — приблизившись к подруге, улыбнулась Ли. — Здравствуй, — спрятав руки в карманах форменного пиджака, кивнула Аён. — Как дела? — Помаленьку. Учусь вот. — Какие-то новости есть? — не зная, как завязать разговор, неуверенно поинтересовалась Сурин, совсем не так представляющая встречу старых друзей. — У нас не столица. Всё по-старому, — пожала плечами подруга. — И ты туда же? Что вы все меня этим попрекаете? — не выдержала девочка. — По-вашему, я виновата, что мой отец умер и переезд в Сеул оказался единственным возможным вариантом? — Вот и сиди в своём Сеуле, чего сюда приехала? — вновь нарисовался на горизонте Ханбин. — Он прав. Нечего тебе здесь делать, — неожиданно согласилась Аён. — Ну пока. Мне пора домой. Проводив девушку невидящим взглядом, Сурин села на велосипед и помчалась подальше от школы, ещё долго слыша издевательский смех Ханбина, летящий прямо в спину.***
Сурин долго сидела на крыльце, не чувствуя холода, слепо глядя в темноту и заново переживая события сегодняшнего дня. Не покидало чувство, словно из неё вытащили душу, поваляли в грязи, потоптались сверху, а потом вернули, брезгливо держа кончиками пальцев. Мол, сама думай, что теперь будешь с ней делать. И Ли не знала. Её сил хватало лишь на то, чтобы гладить погрустневшего Рамона и улыбаться кончиками губ, когда горячий шершавый язык преданно лизал ладонь, словно пытаясь забрать себе чужую печаль. Будто в умных глазах её слишком мало. Куда уж больше? Столько боли даже верное собачье сердце не выдержит. Сурин не услышала приближающихся шагов и испуганно подпрыгнула, когда на плечи опустился тёплый плед. Мужчина сел рядом, не обращая внимания на зарычавшего пса, и выбил из полупустой пачки новую сигарету. — Простудиться решила? — затянувшись, хрипло поинтересовался мужчина. — Просто думаю. — Всё не так, да? Ты думала, что всё по-старому, а жизнь ушла на новый виток без твоего согласия, — безошибочно догадался Пак, стряхивая пепел на мокрые доски. А девочка даже не заметила, что вновь начался дождь, настолько погрузившись в свои размышления. — Я думала, что здесь мой дом и что этого никто не отнимет. У меня же больше ничего нет, — всхлипнула Сурин, неловко коснувшись лбом горячего плеча мужчины. — Твой дом был здесь, когда ты тут жила. Сейчас здесь всё чужое. А когда умрёт бабушка, то можешь смело вычёркивать это место из своей памяти. Старушка — единственная нить, которая тебя связывает с этим городком. — И как мне тогда жить? У меня же больше никого нет, — не выдержав, всё же расплакалась Ли, вжимаясь лицом в шерстяной плед, лишь сильнее раздражающий щёки. — А как же Рамон? Ты глянь, какими тоскливыми глазами он на тебя смотрит. И… почему списываешь меня со счетов? Я, конечно, далеко не идеальный пример родственника, но всё же мы есть друг у друга. Разве нет? Подняв взгляд на судорожно сжимающего сигарету Чанёля, Сурин явственно поняла, что не одной ей плохо, что не только она одинока в этом грёбаном мире. И вроде у человека есть дом, работа, друзья и знакомые. А если задуматься, то он никому не нужен. И в материальных благах нет ни одной жалкой крохи тепла по сравнению с тем, что может дать живой человек. Поддавшись чувствам, Сурин обняла дядю за шею и уткнулась носом в покрытую колючей щетиной щёку. От мужчины пахло табаком и кофе, и этот запах за последние недели стал слишком близким и знакомым. Он даже вытеснил запах отца, который, как думала девочка, она будет помнить всегда. Отец исчезал из её памяти, его образ тускнел, отпускал, позволяя жить дальше. И это счастье, что они с Чанёлем оказались рядом. Смогли разогнать одиночество друг друга. Стали взаимным лекарством от смертельной болезни. И теперь им нельзя поодиночке. Никак нельзя. Рано утром они уехали. Попрощались с бабушкой и скулящим Рамоном, в собачьих глазах которого сверкали совсем человеческие слёзы, и сели в автомобиль. Не было ни радио, ни шипучей газировки. Даже дождя не было — только косматые свинцовые облака опускались всё ниже с каждым километром, словно норовили прижать букашку-автомобиль мохнатым пузом к земле. Чанёль молчал, глядя на ползущую неровной лентой дорогу. А Сурин неотрывно смотрела на него, крутя в голове слова бабушки, сказанные напоследок: «Теперь он твоя семья. Береги его!» ___________________________________ *Damien Rice — Colour Me In