Я сожалею, что не была одной из тех, с кем он спал в обнимку и пил рассвет. Стефания Данилова
Сурин неожиданно дёрнулась и попыталась вырвать письмо из пальцев Чанёля, но мужчина молниеносно увернулся — скорее на автомате, чем осознанно. — Отдай мне его! — прошипела девушка, сцепив зубы. — Что? Зачем? — всё ещё вглядываясь в строки, словно норовящие его обмануть, спросил Пак. — Дай! — взвизгнув, Сурин всё же отобрала измятый лист и принялась ожесточённо разрывать его на мелкие кусочки. — Не верю! Не верю! И ты не верь! — Су, успокойся, — попытался вразумить её мужчина, зажмурившись, когда мелкие обрывки прилетели ему в лицо. — Я спокойна! И я не верю этому бреду! Ты мне не отец. Моего папу зовут Чжесок! — упрямо повторяла Ли, выкручивая себе пальцы. — Малыш, давай вернёмся домой и там всё обсудим. — Да как ты не понимаешь? — резко сбросив с плеча тяжёлую руку, возмутилась Сурин. — Это всё ложь! Это просто невозможно! — Давай сделаем анализ ДНК и… — Отвали! Едва не оторвав ручку, девушка выкатилась из салона и растерянно замерла, прикрывая ресницы от летящего в лицо колючего снега. Она прекрасно слышала, как хлопнула соседняя дверца, и скривила губы в совершенно безумной ухмылке. — Оставь меня в покое! — не оборачиваясь, потребовала Сурин. — Сядь в машину. Мы возвращаемся домой. — А у меня больше нет дома! И возвращаться мне некуда! Вся семейка только и делала, что обманывала меня всю жизнь! Психанув и проигнорировав изумлённые взгляды врачей, обернувшихся на шум, Сурин бросилась подальше от больницы — прямо по заметённой тропке. Она не знала, куда та вела — всего лишь хотела убраться подальше от проклятого места, чтобы перевести дух и переосмыслить ужасающую новость. К счастью, Чанёль не бросился следом. Он долго стоял, глядя вслед убегающей девчонке, а после сплюнул себе под ноги и уехал. Сурин наблюдала за ним из-за дерева и не спешила покидать своё укрытие. Ли знобило, будто она подхватила опасную лихорадку. Одна лишь мысль, что всё, написанное в письме, правда, доставляла такую невыносимую боль, что хотелось упасть ничком в сугроб и кричать, разрывая лёгкие от напряжения. Нет, этого просто не могло быть! Весь мир Сурин, всё её чётко выстроенное будущее резко пошатнулось, покрылось уродливыми трещинами и закачалось, грозясь обвалиться в любое мгновение. Мир девушки не мог существовать без Чанёля, без его любви и присутствия. Ли просто не мыслила, что с ней станет, лишись она однажды надежды на счастливые отношения с мужчиной. — Это всё подстроили специально, чтобы нас разлучить! — идя по заснеженной улице, упрямо бормотала Сурин себе под нос. — Они все хотят забрать у меня Чанёля, а я его не отдам! Никому и никогда! Размазывая слёзы по щекам и чувствуя себя бесконечно одинокой в этом огромном мире, Ли шаталась по городку до позднего вечера. Но сколько бы она ни убеждала себя в обратном, очевидным становилось совсем другое — они с Чанёлем похожи как две капли воды. И если раньше Сурин не придавала этому значения, то теперь их схожие черты лица и поведение бросались в глаза. Такие же большеглазые и упрямые. Неужели и правда отец и дочь? Окончательно отчаявшись, Сурин вернулась домой и долго мёрзла на крыльце, не решаясь переступить порог. Чанёль не выходил её встречать, а лай Рамона был слышен даже через толстую дверь. Было интересно, как Пак сейчас себя поведёт? Попытается поговорить или начнёт сторониться? А быть может сделает вид, что никакого письма не было, и всё останется как прежде? Было интересно, безусловно. Но ещё сильнее Сурин овладевал страх. Услышав скрип двери, девушка резко обернулась и остановила взгляд на бледном мужчине, сжавшем до треска мобильный в ладони. — Что? — выдохнула она, заранее предчувствуя беду. — Бабушки не стало, — притянув к себе обмякшую Сурин, прошептал Чанёль.***
Похороны проходили тихо и незаметно. Кроме Чанёля, Сурин и приехавшего из столицы Ифаня, пришли разве что соседи да пара подруг усопшей. После окончания обряда они разбрелись, мечтая поскорее оказаться подальше от мрачного места, в то время как Сурин продолжала стоять напротив трёх могил, выстроенных в ряд, и в тысячный раз читать имена, выбитые на серых тусклых камнях. Шёл снег. Он падал густыми охапками на волосы и плечи, заметал маленькое деревенское кладбище, а у девушки не хватало сил даже на то, чтобы сдвинуть с места замёрзшие ноги и отправиться следом за удаляющейся толпой. Родители, бабушка — все близкие люди остались здесь. Все, кроме того, кто сейчас торопливо шёл по направлению к ней, даже не додумавшись застегнуть распахнутое пальто. — Милая, идём, — выдохнул Чанёль, неловко приобняв Сурин за плечи и потянув в направлении дороги. Сжавшись в его руках, Ли кивнула и послушно стиснула протянутую ладонь, позволяя вести себя по запутанному лабиринту из могил. Оказавшись дома, девочка сразу заперлась в своей комнате, а усталые мужчины расположились на кухне. Подложив в миску исхудавшего Рамона немного корма, Чанёль выставил на стол пару бутылок и тарелки с закуской. Выпив по одной, друзья молча закурили и долго смотрели в окно, весь мир за которым окрасился в белый. Ифань первым не выдержал натянутой тишины и, вдавив окурок в дно переполненной пепельницы, поднял глаза на друга. — Что будешь теперь делать? — Не знаю. Выставлю дом на продажу, Рамона заберём с собой, — пожал плечами Чанёль. — Я не об этом. Пак прекрасно знал, о чём говорил Ву, и ни капли не жалел, что рассказал ему о злосчастном письме. Чанёлю было важно разделить с кем-то свои боль и отчаяние, а Ифань был для этого лучшим кандидатом. И он не ошибся — друг не осуждал его, не пытался учить жизни, ограничившись крепкими объятиями и обещанием, что всегда готов помочь. А большего Чанёлю и не требовалось. — Я не знаю, правда, — повторил Пак. — Мы больше не говорили с Сурин на эту тему. Она вообще со мной не разговаривает с того дня. И я боюсь, как бы она чего не натворила. — Малышка просто хочет побыть одна, — подливая в рюмку друга алкоголь, заключил Ву. — Лучше скажи, ты чувствуешь себя её отцом? — Нет, — опрокинув в себя соджу, скривился Чанёль. — И боюсь, что она этого тоже не чувствует. Да, возможно я и помог в её зачатии, но воспитывал её мой брат! Он сделал для неё куда больше, чем я. А я едва не натворил глупостей, когда домогался её и… — Тихо! — шикнул Ифань, боясь, что Сурин их услышит. — Ничего же непоправимого не случилось, ведь так? Значит, всё ещё можно исправить. — Знал бы я только, как это сделать. Рамон доверчиво ткнулся сухим носом в ладонь нового хозяина и жалобно заскулил. Чанёль потрепал его по лохматой макушке и вновь потянулся к сигаретам, чтобы хоть немного расслабить натянутые до предела нервы. — ДНК будешь делать? — неожиданно спросил Ву. Пак посмотрел на него, как на идиота, и скривил губы. Он не сомневался в Еын, совершенно точно не подпускавшей к себе до свадьбы Чжесока либо кого-то другого, как и не находил причин не верить скончавшейся старушке, раскрывшей свою самую страшную тайну в последние минуты жизни. Чанёль даже не поленился и высчитал месяцы беременности, придя к выводу, что по всем срокам именно он был отец Сурин, а не кто-то другой. Она действительно была его дочерью. Об этом кричало сердце. Это доказывали глаза, отмечая их невероятное сходство. Чанёль будто неожиданно прозрел. И это открытие заставляло его задыхаться от ужаса. — Иди, поговори с ней, — выпуская дым в потолок, посоветовал Ву. — Обсудите всё. — Не думаю, что сейчас для этого подходящее время… — А для вас оно никогда не будет подходящим. Дружище, хватит искать отговорки. Просто поговори с ней, и тебе самому станет легче. Для того, чтобы решиться на сложный разговор, у Чанёля ушло полночи. Ифань давно спал в гостиной, закутавшись пледом и не обращая внимания на неспокойно скулящего Рамона. Чанёль же наворачивал круги по тёмной комнатке, то и дело курил в форточку, пил и совершенно не пьянел, хотя и добивался совсем обратного. В дверь Сурин он постучал в третьем часу ночи, искренне надеясь, что малышка спала. Вот только звёзды были совсем не на его стороне. — Проходи, — тихо выдохнула Ли, и Паку не хватило совести притвориться глухим. Осторожно заглянув в комнату, он увидел огромный ком из подушек, одеяла и торчащей из-под него пятки. Сурин зашевелилась, пряча ногу в тёплое укрытие, а Чанёль в очередной раз попытался понять, как ещё пару недель назад едва не поддался на неловкие соблазнения невинной девчонки. — Чего хотел? — шмыгнула носом Ли, сразу же сдавая себя с потрохами. Плакала. Из-за бабушки, из-за Чанёля. Из-за неожиданной ужасной новости, казавшейся предательством со стороны самых близких людей. Мужчина сел на краю кровати, и та протяжно заскрипела под весом его тела. Сурин же высунула лицо из-под одеяла и посмотрела на Пака покрасневшими глазами. — Дай руку, — попросила она, тут же прижав к груди чужую горячую ладонь, грея об неё свои ледяные пальцы. — Ты в порядке? — мужчина честно не знал, какие фразы нужно говорить в данной ситуации, поэтому не удивился, когда не дождался ответа на свою неловкую попытку завести разговор. — Я понимаю, это сложно принять, но мы должны смириться… — Я ничего никому не должна, — сверкнула глазами Сурин, не отпуская руки Чанёля. — Не было никакого письма. Тебе всё приснилось. — Послушай… — Это ты послушай! Я не верю ни одному слову из этого письма. — Тогда мы сделаем тест ДНК и всё проясним. — Я не буду ничего делать! Ли нервно села и выпустила ладонь Чанёля. Она старалась смотреть на мужчину прямо и решительно, но нижняя губа предательски тряслась, выдавая её настоящие эмоции — те, которые уже несколько дней сводили с ума, трепля сердце словно свора голодных диких собак. — Чанёль, пожалуйста, сделай вид, что никакого письма не было. Мы должны быть с тобой вместе. Мы не можем расстаться из-за такой ерунды. — Да что с тобой? — Пак тряхнул головой, явно не понимая смысла услышанного. — Что значит расстаться? — Наши отношения… — Да какие отношения, твою мать? — не выдержав, заорал он, вынуждая Сурин втянуть голову в плечи. — Для того, чтобы расставаться, нужно встречаться, а мы с тобой парой никогда не были! Ты — моя племянница или дочь, разницы никакой. Но ты никогда не станешь мне женой, любовницей, или что ты там себе придумала. Да, я виноват, что давал тебе нелепую надежду, потакал твоим капризам и вёлся на дешёвые фокусы из женских журналов. Но теперь всё, между нами черта, и я никогда в жизни её не переступлю. — Это из-за письма? — Да при чём здесь оно?! — Чанёль вскочил и сжал гудящую голову руками. — Услышь меня, родная! Мы с тобой никогда не будем влюблённой парой! Очнись! — Да почему?! — Из глаз брызнули слёзы, но Ли не спешила отворачивать искривлённое в истерике лицо. — Думаешь, что я хуже мамы? Что я не смогу сделать тебя счастливым? Я красивее её, я умнеё её. Я живая, в конце концов! Лёгкая, но обидная пощёчина, заставила Сурин схватить губами воздух и резко замолчать. Она смотрела на хмурого Чанёля исподлобья, продолжая сидеть на коленях посреди развороченной постели. — Я не позволю тебе впредь оскорблять Еын. Она твоя мать. Она давно умерла и совершенно не виновата в том дерьме, которое между нами случилось. Будь добра, веди себя по отношению к матери уважительно. — Значит так? — Не начинай. Я пришёл к тебе поговорить, как со взрослым человеком. Я хотел всё обсудить и решить, как нам дальше жить. А ты продолжаешь вести себя, как глупый подросток, и ещё больше портишь то, что ещё можно спасти! Ты слышишь о чём я тебе говорю? Нам нужно остановиться. Мы должны всё это прекратить, как собирались не раз! У этих отношений нет выхода. Есть только тупик. — Чего ты боишься? — развела руками Сурин. — Я ничего не боюсь. Даже если ты мой отец, я готова стать твоей женщиной. — А я не готов, — замотал головой Чанёль, отпрянув от невозмутимой девушки. — И меня пугает не только твоя твердолобость, сколько собственная беспомощность. Я люблю тебя, действительно люблю, но как ребёнка. Как свою кровинку. Но когда в моей голове что-то перемыкает, когда ты разжигаешь во мне огонь, я начинаю видеть в тебе образ Еын. Совсем неуловимый и смазанный, но мне начинает казаться, что она — это ты. Но ведь это не так. И я не имею права видеть в тебе женщину. Я даже думать об этом не должен, не то что представлять! — Но… — Скажи, чего ты хочешь? Я еле держусь из последних сил, чтобы не пустить себе пулю в лоб! Я устал, Сурин! Устал бороться со своими демонами, устал терпеть тебя. Устал бояться. Пойми, если я когда-нибудь прикоснусь к тебе ещё хоть раз, я просто убью себя. Я не шучу. Сейчас я совершенно серьёзен. С меня довольно! — Чанёль, я люблю тебя. Что ты такое говоришь? — Ли нервно пробежалась глазами по комнате, не в силах зацепиться ни за один предмет. — Ты же знаешь, что я сама умру, если с тобой что-то случится… — Тогда оставь меня в покое. Стань умной девушкой, достойной дочерью своих родителей. Чтобы и они, и бабушка, и я могли тобой гордиться. Не ломай себе жизнь, пожалуйста. Мы просто должны это перетерпеть и пережить, а дальше будет легче. И однажды, когда ты станешь совсем взрослой и у тебя появятся муж и дети, мы наконец сможем взглянуть друг другу в глаза и не испытывать стыда за содеянное. Я очень хочу, чтобы всё было именно так. Я желаю тебе самого лучшего. И я сам хочу познать вкус счастья, но я никогда не найду его рядом с тобой. Сурин невесело ухмыльнулась, облизывая искусанные в кровь губы. — А ты знаешь, я бы очень хотела поменяться телами с мамой. Оказаться на её месте! Быть с тобой, дышать тобой, срастись душой и телом! — И умереть молодой? — бесцветным голосом поинтересовался Чанёль. — Зато ты бы любил меня до самой смерти! — Глупая, я и так тебя люблю. Сурин молчала, глотая слёзы и глядя в одну точку. Чанёль казался размытым пятном, едва колышущимся где-то на заднем фоне. Поэтому девочка пропустила момент, когда он приблизился и, осторожно погладив её по затылку, целомудренно поцеловал в лоб, желая спокойной ночи. И стоило за ним захлопнуться двери, как Ли рухнула на подушку, словно подкошенная, содрогаясь в совершенно безумных, выворачивающих наружу рыданиях.***
Сурин видела в окно, как Чанёль рано утром сел в автомобиль и уехал. Рамон ещё долго стоял у ворот и оглушительно лаял, пока Ифань не схватил его за ошейник и не отвёл в дом. Интересно, он спал этой ночью или так же, как Ли, не сомкнул глаз? Будет ли он достаточно внимательным по дороге? Позвонит ли по приезду домой? Или напишет хотя бы короткое сообщение? Ведь должен понимать, что как бы Сурин не храбрилась и не избегала его, её сердце всегда будет болеть за мужчину? Сурин ужасно боялась потерять Чанёля, и так едва держащегося на ногах из-за свалившихся на него проблем. После ночного разговора она заново осмыслила их отношения, начиная понимать, что Пак не шутил — он действительно был на пределе. Девочка хотела бы с радостью наплевать на этот досадный факт и продолжить добиваться его любой ценой. И она бы закрыла глаза на любую степень родства, на кривые взгляды и пересуды за спиной. Но она просто не могла допустить мысли, что Чанёлю рядом с ней будет плохо. Как бы то ни было, какой бы эгоистичной он её ни считал, Сурин не могла поступиться счастьем своего самого дорогого человека в угоду собственных интересов. Поэтому и пыталась найти наиболее безболезненный для них двоих выход. Искала, но пока безуспешно. Поправив на плечах старую растянутую кофту, девочка спустилась вниз и зашла на кухню, где Ву уже сервировал стол, не забывая следить за шипящим на плите омлетом. — Привет, — улыбнулся он Сурин. — Доброе утро, — тихо ответила Ли. Сейчас она понимала, что не зря отказалась возвращаться в Сеул. Попросила дать ей время, оставить в покое на пару дней. Чанёль пошёл навстречу, предложив оставить вместо себя Ифаня — мол, на работе появились неотложные дела. Но Сурин была уверена, что ему тоже было нужно побыть наедине с собой. — Будешь завтракать? — Да. — Девушка села за стол, расправив цветастую линялую скатерть. Мысль, что бабушки больше не было, что последняя ниточка, соединяющая Сурин с этим местом оборвалась, причиняла ни с чем не сравнимую боль. Совсем скоро дом выставят на продажу. Старую мебель выкинут на помойку, отдерут со стен выцветшие обои, сменят прогнившие полы и перестелют дырявую крышу. По родным с детства комнатам будут ходить незнакомые люди. Дом наполнится чужими запахами и звуками. И от воспоминаний, согревающих теплом, ничего не останется. — Спасибо, что не оставил меня, — гоняя по тарелке кусочек омлета, искренне поблагодарила Сурин. — Ну что ты! Я всегда готов тебе помочь, — подмигнул Ифань, параллельно копаясь в телефоне. — Если ты хочешь поговорить, то… — Нет, спасибо! Допив чай, девушка выбралась из-за стола и направилась в комнату бабушки. Стараясь не смотреть по сторонам и не причинять себе лишний раз боль, Сурин распахнула дверцы древнего лакированного шкафа и села на корточки, аккуратно вытаскивая из-под завалов пропахшей нафталином одежды большую голубую коробку. Последний раз девочка заглядывала в неё лет пять назад — там хранились вещи её мамы, после смерти отца, перекочевавшие в дом бабушки. Раньше ей совсем не хотелось их пересматривать, а сегодня желание стало непреодолимым. С трудом подняв тяжёлую коробку, Сурин перетащила её в свою комнату и поставила на стол, предварительно сдвинув с него всё лишнее. Было волнительно заглядывать внутрь, будто там, под крышкой, не любимые вещи покойной мамы, а клубок змей. И как-то стирался из памяти тот факт, что ранее девочка заглядывала в эту коробку уже не единожды и наизусть помнила, что лежало внутри. Простояв так несколько минут, Ли наконец перевела дух и аккуратно сняла крышку, чувствуя необъяснимый трепет и тоску, сдавливающую горло. Вытерев непрошенные слёзы, Сурин начала аккуратно вытаскивать любимую одежду мамы — цветастый сарафан на тонких лямочках, красный свитер, проеденный молью на груди, и даже коричневую сумочку, купленную незадолго до смерти. В углу коробки притулился плюшевый медведь с оторванным ухом. Пара старых помад, выдохшиеся духи. Любимые книги, заботливо перевязанные бечёвкой. Сурин растёрла бегущие непрерывным потоком слёзы и с опаской щёлкнула замком на сумке. Она знала, что лежало внутри — стопка фотографий из детства мамы. Начиная теми, когда она была сморщенным младенцем, завёрнутым в пелёнку, и заканчивая выпускными фотографиями, где она нарядилась в красивое платье и уложила длинные волосы. Так странно — никогда не знавшая своей мамы, Сурин всегда яростно защищала её от малейших нападок. Лелеяла в душе родной образ, стремилась быть на неё похожей. Знала наизусть все истории из жизни мамы, рассказанные отцом и бабушкой. Гордилась тем, какая она была умница и красавица. И даже рисовала её портреты — неумело, криво, но от души. Так что же поменялось сейчас? Почему в один момент любимая мама, казавшаяся ангелом, присматривающим за ней с небес, стала самым ненавистным врагом, оскорбить которого было раз плюнуть? Ещё бы — она ведь умерла и не могла ответить, нахмурить неодобрительно брови, отвесить подзатыльник или любя пожурить. Мама — самый святой человек в жизни любого человека, стала ненавистной из-за любви к Чанёлю. Но ведь это она дала жизнь Сурин. Это её она носила под сердцем долгие девять месяцев. Ради неё вышла замуж за нелюбимого человека, спасая от позора. И будь она живой, то непременно приложила бы все усилия, чтобы воспитать из крохотной малышки достойного человека, не понаслышке знающего, что такое мораль и настоящая преданность. Было стыдно и больно от самой себя. От всех грубых слов, сказанных когда-то в адрес мамы. Как оказалось, оскорбить легко, а просить прощение не у кого. Она ведь не услышит и не успокоит, не скажет, что всё в порядке и что она совсем не злится. Мама… Сейчас, глядя на эту безусловно красивую и яркую девушку, навсегда застывшую на выцветших снимках из прошлого, Сурин понимала, что Чанёль не мог устоять. Её мама была волшебной феей, заточённой посреди лесов и чудом вырвавшейся в большой город. Немудрено, что двое братьев потеряли голову почти сразу. Влюбились в прекрасную Еын раз и навсегда. У Сурин не было против неё шансов. И не только потому, что её мать оказалась куда мудрее, добрее и красивее. Дело в том, что Еын могла стать для Чанёля кем угодно, у Сурин же отныне была только одна роль — его дочери. Закрыв лицо руками, девочка разрыдалась с новой силой, не в состоянии примириться с мыслью, что мужчина, заставивший потерять голову и без памяти влюбиться, был её родным отцом. В них текла одна кровь. Они были ближе, чем это возможно. Чертовски похожие внешне и по характеру. И по умолчанию любили друг друга, как должны любить отец и дочь. Жаль, что в их случае чувства вышли из-под контроля, пошатнув здравый смысл. Теперь Сурин была уверена, что всё написанное в письме — правда. Всю прошлую ночь она сидела над семейным альбомом и выискивала малейшие сходства с отцом. Искала и не находила. Её внешность — тонкая смесь изящных черт матери и грубых линий Чанёля. И характер почти его полная копия — такой же упрямый и твердолобый в достижении своих целей. А самая главная причина заключалась даже не в этом. Если бы Сурин действительно была дочерью Чжесока, то стала бы Еын отодвигаться от него на снимках и держаться столь отстранённо? Если даже перед камерой она отдалялась, то как могла искренне любить в реальной жизни? Они были друзьями, близкими людьми, но никогда не являлись влюблёнными. И тот ребёнок, которого Еын носила под сердцем, был от Чанёля. И Сурин не нужно было идти в клинику и сдавать анализы, чтобы знать правду. Решение навестить родных пришло спонтанно — Ли совершенно неожиданно ощутила эту тягу и не могла ей противиться. Убедившись, что Ифань разговаривал с кем-то по телефону на кухне, девочка торопливо оделась и выбежала на улицу. Прихватив с собой обрадовавшегося Рамона, она поспешно зашагала в сторону кладбища, то и дело оглядываясь и опасаясь погони. Там как всегда было тихо и пустынно. Метель не утихала, поэтому Сурин потратила несколько минут, прежде чем отыскала нужные могилы. Заботливо счистив варежкой снег с камней, она села прямо на землю и поправила сползшую на глаза шапку. Долго молчала, облизывая губы, подбирая слова и сдерживаясь из последних сил, чтобы в очередной раз не расплакаться. Ей казалось, что перед ней не безликие плиты, а живые люди, смотрящие совсем не осуждающе, а тепло, от чего становилось ещё больнее. — Почему вы обманывали нас столько времени? — наконец выдохнула она, опустив голову. — Почему не рассказали правду раньше? Как мы должны теперь с ней жить? Всё зашло слишком далеко. Услышав в ответ тишину, Сурин понятливо кивнула и шмыгнула носом. — Я понимаю тебя, мам — в Чанёля трудно не влюбиться. И ты всегда любила только его, даже когда он уехал в Лондон, а ты поняла, что беременна. Ты несла ответственность в одиночку, не тревожила его, самостоятельно исправляя ошибки… И ты, пап, ты навсегда останешься моим папой, правда! Спасибо, что заботился обо мне, даже зная, что я тебе неродная. Спасибо, что дал мне самое лучшее, что верил в меня и любил. Извини, что я стала такой эгоистичной и что вела себя глупо и мерзко. Ты не учил меня этому, я сама такой стала. Эта любовь… она убивает меня и сводит с ума. Я думала, что чувства должны делать человека лучше, но в случае со мной всё наоборот. Я просто подумала… Мам, ты ведь любила Чанёля, поэтому и отпустила его, так? Ты ведь могла связаться с ним и рассказать всю правду. Могла настоять, чтобы он вернулся и женился на тебе. Ты могла, но не сделала этого. Почему? Неужели так сильно любила, что смогла отпустить? И тебе совсем не было страшно и больно? Сурин не слышала голосов, не получала ответы на волнующие её вопросы, но с каждой проведённой здесь минутой, чувствовала себя спокойнее. Мысли, казавшиеся раньше бесформенным ворохом листьев, стали неожиданно раскладываться по местам, отделяя чёрное от белого. Тяжёлый груз на сердце понемногу таял, облегчая страдания. И тихий шёпот, доносящийся чёрт знает откуда, убеждал — что именно так будет правильно. Только так и никак иначе. Хочешь быть счастливой? А за счастье нужно платить. Цена высокая, но оно того стоит. Всё отболит, всё пройдёт, всё стерпится. Пока живой, исправляй ошибки. Пока есть шанс изменить всё к лучшему, не сиди сложа руки. Будь сильным ради любимых. Будь честным перед самим собой. Умей слышать, умей видеть, умей уходить. Сурин вернулась домой спустя пару часов — замёрзшая, зарёванная, но решительная. Всклокоченный Ифань выбежал на крыльцо, встречая её и сердито хмуря брови, а Ли вцепилась в его свитер и преданно заглянула в глаза. — Скажи, если любишь, то должен отпустить? — Что? — растерялся мужчина. — Ну… не знаю. Да, наверное! — Тогда давай вернёмся в Сеул. Я решила сделать кое-что важное.***
Едва вернувшись в Сеул, Чанёль торопливо отключил телефон и даже не подумал выходить на работу. Не было у него никаких важных дел, кроме одного единственного — примириться с мыслью, что он, чёрт возьми, отец Сурин. Стоило закрыть глаза, как в мыслях вновь пробегали строки из злосчастного письма. Почему-то в голове они проигрывались голосом Еын, полным укора и страдания. Словно бы она укоряла Чанёля в недогадливости. Мол, как ты мог подумать, что я была беременна от твоего брата? Я любила только тебя. Я жила ради тебя. Мне больше никто не был нужен. Пак знал это, но на протяжении почти двух десятков лет продолжал упрямо закрывать глаза. Так было проще — убедить себя, что Еын изменила ему с Чжесоком и не дождалась из вынужденной ссылки. Вместе с верой в этот досадливый факт таяла необходимость нести ответственность, хранить верность, оставаться преданным. Будучи слишком молодым и горячим, Пак был готов наплевать на любовь ради призрачной свободы. Тем более, что эта любовь оказалась не такой уж и крепкой. Лишь сейчас, став взрослым, пройдя через многие испытания и не раз узнав, каким горьким бывает на вкус предательство, Чанёль мог разложить случившееся по полочкам. Не было сомнений, что именно его мать приложила руку к женитьбе Чжесока и Еын. Ещё бы, она так ловко всё провернула — избавилась от пасынка, обменяв его любовь к деревенской девице на имущество. Оградила любимого сына от нежелательной невестки и ненужного ребёнка, отправив вначале в Лондон, а затем наврав с три короба про изменницу Еын, не дождавшуюся его и выскочившую замуж. Чёрт возьми, его мать знала обо всём с самого начала! Провернула гениальную аферу, а он как полный дурак повёлся. И даже не удосужился позвонить брату или любимой девушке, чтобы узнать о произошедшем непосредственно от них. Вместо этого Чанёлю нравилось прятать голову в песок, наплевав на родных людей и сосредоточившись на собственных амбициях. Не будь он столь безрассудным в молодости, попал бы в столь безвыходную ситуацию сейчас? Подумать только — Пак едва не переспал с родной дочерью. Да это даже вообразить сложно — у него, оказывается, есть взрослая дочь. И он, вместо того, чтобы воспитывать Сурин и окружать заботой, грязно домогался её и сотню раз дрочил, рисуя в мыслях волнующий образ. Да какой же он после этого отец?! Его Еын, слабая хрупкая девушка, держала в тайне факт своей беременности, не пыталась связаться с Чанёлем и рассказать ему правду. То ли виной были слова и действия матери Пака, то ли Еын сама поняла, что он не был готов бросить всё и стать молодым мужем и отцом, но она ни разу не побеспокоила его и ни о чём не попросила. Чжесок, любимый брат, молча воспитывал его ребёнка — без упрёков, обвинений и желания свалить обязанности на плечи законного отца. Они оба были прекрасными родителями, в отличие от Чанёля. Они не побоялись ответственности, не бросили крохотную малютку на произвол судьбы, отдавали ей последние силы, пока Чанёль прожигал свою жизнь в кабаках, упрямо убегая от серьёзных отношений и малейших обязательств. А теперь правда свалилась на него и Пак не представлял, что с ней делать. Поэтому и пил, не просыхая. Опрокидывал в себя рюмку за рюмкой, выстраивая пустые бутылки под кухонным столом. Взволнованная Цзыань, вначале пытающаяся повлиять на хозяина, вскоре оставила бесцельные попытки и уехала домой, а мужчина продолжал рассматривать фотографию Сурин и отмечать удивительные сходства, которые раньше казались незаметными. Например, нос — абсолютно такой же, как у Пака. И глаза большие, чуточку навыкате. А вот губы мамины, Чанёль точно знал. Может потому и зависал на них столь отчаянно, мечтая попробовать на вкус, потому что они напоминали ему о Еын? Господи, да как такое возможно — едва не обесчестить свою родную дочь! Пусть даже он не воспитывал её, не держал на руках совсем крошечной, не его она назвала впервые «папой», не рядом с ним научилась говорить и читать по слогам. Это не он провожал её в младшую школу, не он залечивал её разбитые коленки и не успокаивал после ссоры с друзьями. Не ему она рассказывала о своих мечтах и просила совета. Пока Чанёль устраивал собственную жизнь, трахался с шлюхами и зависал в кабаках, Чжесок воспитывал его родную дочь и ни разу не упрекнул за это. А он, как последняя скотина, даже не навестил брата, когда тот тяжело болел, доживая последние дни в больнице. Прикрывался глупой детской обидой, всё ещё не понимая, какой бы камень упал с души, если бы он увидел Чжесока и крепко пожал его руку. Сейчас бы Чанёль очень хотел это сделать — встать перед братом на колени, извиниться и поблагодарить за всё. Вот только человека уже нет. И просить прощение не перед кем. Оно уже просто никому не нужно. Мужчина так и уснул за столом в обнимку с бутылкой, не в силах доковылять до кровати. И проснулся спустя пару часов не то от лая, не то от тёплых рук, осторожно касающихся его лба. С трудом разлепив ресницы и увидев обеспокоенную Сурин, склонившуюся над ним, Чанёль схватил её за ладонь и ласково поцеловал дрожащие пальцы. — Прости меня, дочка! — повторял он словно в бреду, считая происходящее продолжением больного сна. — Пожалуйста, Сурин, назови меня папой. Меня ещё никто так не называл…***
Проснувшись, Чанёль долго не открывал глаза — голова гудела, а раздражающие щелчки словно били крохотными молоточками по закипающим мозгам. Впрочем, выяснить источник звука было необходимо, и Пак открыл глаза, тут же недоумённо их округлив. На краю его кровати, положив на колени ноутбук и что-то печатая, сидела Сурин. Девочка сосредоточенно смотрела на экран, одетая, что не могло не радовать. К счастью, Чанёль так же был полностью одет. От сердца заметно отлегло, и мужчина зашевелился, привлекая внимание девушки. — Доброе утро, — кивнула она. — Как самочувствие? — Ты давно приехала? — схватившись за предусмотрительно поставленную на тумбочку бутылку минералки, отозвался Пак. — Вчера. Хорошо, что Ифань был со мной и мы вместе затащили тебя в спальню. — Стыд какой… — Да ладно, повод был, я понимаю, — устало кивнула Сурин. — Лучше посмотри сюда. Как тебе? Чанёль недоумённо взглянул на экран ноутбука, где было изображено красивое старинное здание. — Это колледж в Лондоне. Символично, не так ли? — усмехнулась девочка, вновь застучав по клавишам. — Ты говорил, что у тебя есть связи. Поможешь мне туда поступить? — Когда? — В ближайшем будущем. На этой неделе, ну или на следующей… — Ты с ума сошла? — нервно вскочил Чанёль, отбросив в сторону одеяло. — Какой Лондон? Какой колледж?! Ты останешься здесь и с понедельника пойдёшь в свою школу! — Нет! Как ты не понимаешь? — всплеснула руками Сурин. — Мне нужно уехать! Нужно для нас обоих. Нам сейчас одинаково сложно. И это влечение — оно не исчезнет просто так. Ты будешь ругать себя, пить, страдать. А я буду продолжать сохнуть по тебе и мечтать, как о мужчине. Мне надо было уехать ещё давно, тогда бы мы избежали всего этого. Пойми же, я не хочу смотреть, как ты страдаешь и ругаешь себя! Я хочу, чтобы ты… Нет, чтобы мы оба были счастливы! — В любом случае, милая, это не выход. И я против! — Но почему? Я же уеду не навсегда! Год, максимум два. А потом вернусь. Ты ведь обещал меня взять на работу в журнал, помнишь? Мы начнём работать в одной редакции, будешь ругать меня на планёрках, а вечерами помогать со статьями, доводя их до идеала. И мы будем вместе жить, ужинать, завтракать, гулять, смотреть фильмы… И однажды я назову тебя папой, не кривя душой. Я думаю, это неплохо, если у меня будет два отца. — Сурин порывисто подошла к Чанёлю и ткнулась лбом в тяжело вздымающуюся грудь. — Пожалуйста, не останавливай меня, не позволяй мне передумать. Это наш единственный шанс на нормальную жизнь. — Сурин, давай не будем принимать скоропалительных решений. Мы оба сейчас взвинчены и нам нужно время, чтобы остыть и всё обдумать… — Да услышь же ты меня! — Девушка ударила мужчину кулаками и порывисто тряхнула головой. — То, что я твоя дочь, меняет совершенно всё. И как бы я не хотела это признавать, но я понимаю, что ты никогда не будешь со мной встречаться. Да, это дико и неправильно, но я готова была бы закрыть на это глаза. Вот только я не переживу, если с тобой что-то случится. Вчера, когда я увидела тебя таким беспомощным, пьяным, в слезах, я окончательно поняла, что приняла верное решение. Мне нужно уехать. Нужно для нас двоих, потому что находясь рядом, мы просто погубим друг друга. Ну же, Чанёль, мы столько раз хотели с этим покончить, так не останавливай меня сейчас. Поддержи, направь, успокой. Мне восемнадцать лет, я никогда ещё не любила и не знаю жизни. И я даже не уверена, что именно это и есть правильный выход. Но оставлять всё так, как есть, тоже неверно. Так давай попробуем вместе убить эту болезненную привязанность. Позволь мне отпустить тебя, не удерживай. Если я передумаю и останусь, то всё будет кончено, а я боюсь потерять тебя навсегда. Пак долго стоял неподвижно, глядя на дрожащего подростка, отчаянно жмущегося к нему в поисках тепла, и не выдержав, притянул её к себе, крепко обнимая и целуя в лысый затылок. — Мы справимся, малышка. Всё будет хорошо, обещаю!***
Следующую пару недель Чанёль чувствовал себя натянутой струной, которая вот-вот лопнет от перенапряжения. Проблемы на работе и трудности дома не давали ему выдохнуть и привести мысли в порядок. Обстоятельства давили, Сурин истерила, умоляя её отпустить, и что самое главное, даже Ифань поддержал глупый подростковый порыв, взявшись договариваться со старыми знакомыми из Лондона. — Нельзя потакать подростковым капризам! — твердил Чанёль, в очередной раз хватаясь за бутылку. — Не поверишь, но это первый раз, когда я готов во всём согласиться с Сурин! — возражал Ву, решительно отбирая выпивку у друга. Возвращаться вечерами домой было страшно. Теперь, когда Чанёль знал, что Су его дочь, он ещё сильнее боялся вновь ощутить постыдное влечение. К счастью, пока он не испытывал ничего, даже отцовской любви. Вместо этого мужчина ежедневно предпринимал попытки отговорить девушку от поездки. Вначале он предлагал оставить всё, как есть. Затем настаивал на переводе в один из корейских пансионатов. Чуть позже уже был готов на Китай или любую другую азиатскую страну, но Сурин оставалась непреклонной. Бледная, исхудавшая, но решительная, она стойко выдерживала уговоры Чанёля, убеждая и его самого, и себя заодно, что Лондон — это отличное место. Спокойное, далёкое и по-своему родное. — Ты всегда сможешь меня навестить. И я тоже буду приезжать, — задумчиво говорила Ли, пока Рамон, чуявший скорую разлуку, не отходил от хозяйки ни на шаг. — Ты же знаешь, я ненормальная, и если останусь здесь, то окончательно съеду с катушек от своей любви. Ты ведь не хочешь, чтобы я попала в психушку? Чанёль не хотел, поэтому смирился и даже принялся помогать Ифаню с оформлением документов на переезд. И хотя при мысли, что он вынужден отправить малышку в одиночестве в чужую страну, начинало щемить сердце, где-то в глубине души Пак понимал, что так действительно будет лучше для них обоих. В вопросах любви разлука, зачастую, лучшее средство. По итогам разыгравшейся кутерьмы девочку записали на полугодичные курсы английского, которые по истечении срока можно было либо продлить, либо вернуться обратно в Сеул. Там же она должна была доучиваться, чтобы получить аттестат. Знакомые Ифаня готовы были приютить Сурин, но девочка настояла, что будет жить в общежитии при колледже, чтобы не доставлять никому неудобств. — Всё будет хорошо, — убеждала она то ли Чанёля, то ли саму себя, когда аккуратно укладывала вещи в чемодан и растерянно чесала едва заметный ёжик волос на голове. — Подумай ещё раз, — умолял Пак. — Ты ещё совсем юная, а это новая страна, незнакомые люди. Что, если тебя обидят? — Должна же я однажды повзрослеть, — улыбнулась мужчине Сурин. — Тем более, что Лондон — это и твой город тоже. Там всё пропитано тобой. Даже там мы мысленно будем вместе. — Ты вернёшься? — Чанёль схватил девочку за плечи и испытующе заглянул в бледное лицо. Он догадывался, что Сурин боролась с соблазном — податься вперёд, прикоснуться к чужим губам, в последний раз ощутив их вкус. Догадывался, потому что и сам испытывал нечто похожее. Картинка перед глазами привычно смазывалась, соединяя в одного человека и Еын, и Сурин, и это пугало как никогда. — Когда это пройдёт — непременно! — пообещала Ли, доверчиво повиснув на шее мужчины. Чанёль хотел отчаянно крикнуть: «А это точно когда-нибудь пройдёт?!» — но так и не решился, потому что узнать ответ на этот вопрос было слишком страшно.***
День отъезда наступил внезапно. Сурин не зачёркивала дни в календаре, не гнала вперёд время. Просто проснувшись однажды утром поняла, что всё — завтра они с Чанёлем расстанутся и неизвестно когда увидятся в следующий раз. Тоска, до этого лишь терпеливо выглядывающая из-за угла, подобралась невыносимо близко, обжигая своим холодом. Всё валилось из рук, сердце билось как сумасшедшее. Подумать только — она расстанется с Чанёлем. С человеком, на котором держится весь её мир. Сурин не столь пугала поездка в далёкую страну или возможность повзрослеть в одночасье. Её страшила одна лишь мысль, что она не увидит Чанёля во время завтрака, не позвонит ему в обед и не поболтает за ужином. Не услышит его голоса и бархатного смеха, не коснётся тёплой руки. Не разложит заботливо утреннюю газету на кухонном столе, не спрячет свёрток с булочками на дне рабочего портфеля. Не поцелует перед уходом в щёку, не вдохнёт его запаха… Так может не стоило никуда уезжать? Ещё не поздно порвать билет и забыть о сказанном. Остаться рядом, по-прежнему доверчиво заглядывая в глаза и крепко удерживая родную ладонь. Чанёль не будет против — Сурин была в этом уверена. А вот чего хотела она сама? За те несколько дней, что прошли с момента открытия ужасающей тайны, мужчина заметно осунулся и словно бы постарел. Он сторонился Ли, будто бы не знал, как теперь должен себя вести и что говорить. Сурин чувствовала, что Чанёль запутался. Он уже не был просто дядей. Вместо этого ассоциировал себя с отцом, но не знал, как должен это показать своей… дочери. Вот только девочка тоже не знала, что нужно делать. И из-за всех этих заморочек они совершенно перестали общаться и всё чаще ощущали рядом друг с другом дискомфорт. Желание касаться Чанёля, целовать его, льнуть к рукам не исчезло, но стало казаться слишком извращённым и пошлым. Если раньше подобные фантазии доставляли радость и незнакомое чувство сладости, то теперь Сурин чувствовала себя будто вываленной в грязи от одной лишь мысли, что её биологический отец может поцеловать её в губы и ласкать языком. Сердце любило — всё так же жадно и горячо. Вот только разум воевал с ним не на жизнь, а на смерть, всячески отторгая неправильную любовь, вбивая её обратно в глотку Сурин и вынуждая захлёбываться собственными чувствами. Всё враз обесценилось, потускнело и обратилось в пыль. Больше не к чему было стремиться, нечего было ждать. И оставлять всё, как есть, было по меньшей мере глупо и безрассудно. Если Чанёль и Сурин продолжат и дальше вариться в этой каше, то их конец будет предрешён. Незавидный жалкий финал — Пак сопьётся или покончит с собой, а Сурин окончательно тронется умом в попытке завоевать его любовь. А быть может, всё правильно? Вдруг они оба ещё смогут быть счастливы? Не вместе, так по отдельности. Ведь не зря люди говорят, что всё проходит, и душевная боль имеет свойство утихать? Днём, когда приходил Ифань, чтобы попрощаться и передать документы, Ли долго сидела с ним в гостиной и упрямо молчала, не находя нужных слов. Впрочем, мужчина понял всё сам. Приобняв девочку дружески за плечи, он легко улыбнулся и предложил послушать историю из своей жизни. — Когда я был примерно одного возраста с тобой, то без ума влюбился в одну девушку, — начал свой рассказ Ифань. — Она казалась мне самой лучшей во всём мире, но у неё были два больших минуса — муж и ребёнок. — Она была старше тебя? — хмыкнула Сурин. — Именно, да ещё и с семьёй в придачу. Вот только это меня не останавливало. Я продолжил ухаживать за ней, надоедать звонками и «случайными» встречами. Я хотел добиться её любой ценой, игнорируя советы друзей одуматься и оставить её наконец в покое. — И чем всё закончилось? — Ты знаешь какое лекарство лучше всего излечивает любовь? Правильно, расстояние. Я уехал учиться в другой город, и когда мы встретились с этой девушкой спустя несколько лет, я ничего не почувствовал! Моё сердце уже не билось сильнее, за спиной не распускались крылья. Мне не хотелось быть её другом или лелеять до конца жизни воспоминания об ушедшей любви… Единственное, что я тогда испытал — это всепоглощающий стыд. Не перед ней, а перед самим собой за совершённые и никому не нужные безумства. — Ифань легко встряхнул задумавшуюся Сурин и уверенно ей подмигнул. — Поверь, что тот, кого ты считаешь самым дорогим тебе человеком, спустя дни и километры перестанет таковым быть. Сейчас ты думаешь, что тебе больше никто не нужен, а через несколько лет будешь вспоминать об этом с улыбкой и горящим от смущения лицом. Всё проходит — и любовь, и ненависть. И твоя боль пройдёт. И Сурин очень хотела ему верить в тот миг. Накануне ночью никто не смог сомкнуть глаз — Чанёль курил на балконе, а Сурин бесцельно наворачивала круги по комнате, ощущая накатывающую волнами панику. А затем они ненароком встретились на кухне и сели за стол, чтобы выпить ароматного чая и заодно покормить заметно отъевшегося Рамона. В доме стояла пугающая тишина, за окнами шумел разыгравшийся ветер. Был разгар зимы, канун праздничных дней, которые принято проводить в кругу семьи. Жаль, что они не могли считаться нормальной семьёй. Поэтому и не ставили ёлку, не покупали подарки и не заворачивали их в шуршащую яркую фольгу. Не придумывали меню рождественского ужина, не закупали фейерверки, не украшали крышу дома яркими гирляндами. Они совершали ещё тысячу важных «не», казавшихся им невозможными в силу произошедших событий. Нельзя накрыть праздничный стол в голом поле. Нужно сначала построить дом, а они пока даже фундамент закладывали криво. — Ты точно не останешься на Рождество? — держа в руках кружку с остывшим чаем, спросил Чанёль. — Нет, но приеду на следующее, — пообещала Сурин, скармливая с ладони печенье Рамону. — Мне немного страшно, но это нормально. Правда? Пак кивнул, внимательно взглянув на девушку. Смешно. Он ждал, что малышка однажды назовёт его отцом, но сам, разве что в пьяном бреду, не осмеливался назвать её дочерью. Между ними словно бы возвышалась огромная каменная стена, мешающая раскрыть объятия и признаться в искренней родственной любви. Вместо этого их объединяла грязь и пошлость, постыдные низменные эмоции, убить которые можно было разве расстоянием и разлукой. Теперь Чанёль это понимал и не пытался остановить Сурин. Он догадывался, что девочка была на пределе. Протяни Чанёль руку, попроси остаться, и она бы выдохнула облегчённо, рухнув в его объятия. Но это была взаимная игра. Сурин делала вид, что не боится уезжать, а Пак усиленно изображал, что ему всё равно. Оба знали, что так будет лучше, и сдерживали маски из последних сил. — Ты будешь мне звонить? — Конечно. И ты мне тоже. Неловко улыбнувшись друг другу, они одновременно встали, сгрузили в раковину грязные кружки и вернулись наверх. Пожелав спокойной ночи, разошлись каждый по своим комнатам, пряча потаённые страхи и печали за толстыми деревянными стенами. И пока Чанёль продолжал садить лёгкие, выкуривая одну за другой, Сурин безутешно рыдала в тишине своей комнаты, пытаясь убедить себя, что однажды непременно вернётся сюда — взрослой и совсем не влюблённой.