***
Я, прислонившись к двери, выдохнула: в груди моей поселился безграничного рода страх, переплетавшийся с паникой и безысходностью. Я с окаменевшим сердцем старалась кое-как умиротворить себя, заверить в том, что все еще наладится, и я больше не посмею прийтись кому-либо помехой. Мне чудилось, будто я зря влезла в этот омут, полный чертей-искусителей, полный проблем и забот, что были чужды обыкновенной учительнице по музыке… Хотя, я прекрасно осознавала суть того, что некогда пережитое мною стало возвращаться в жизнь еще более критичной историей: внезапная встреча с кумиром посреди пиротехнических огней и глянцевых светов… В его лице я видела свое спасение, а его неожиданное предложение стало смыслом всего моего существования. Чтобы я, просто девушка по имени Стефани, присоединилась к ним на время их пребывания в Германии... Немыслимо! Зато таковое произошло и стало причиной для… — Казалось, я уже на дне, — процитировала я, заламывая суставы пальцев, — но вдруг снизу постуча... И внезапно раздался протяжный удар в дверь, отчего я отскочила в сторону, испуганно вытаращившись на нее: колочение повторялось все с большей и большей частотой, силой и настойчивостью — голос сообщил сквозь: — Стефани, впусти меня! Я, приблизившись к двери, нерешительно воззрилась на рукоять, не горя при этом особым желанием сворачивать ее и впускать непрошеного гостя: — Нет! — в ответ крикнула я, развернувшись и вжавшись спиной в дверь. — Зачем?! Зачем тебе сейчас это нужно?! — Мне надо серьезно поговорить с тобой! — рявкнул он, однако его глас мгновенно сменился томной мольбой. — Газенклевер, прошу… Я знала: идея неудачная, и шансов на положительный исход практически не подозревалось — сердце вновь готово было сыграть по правилам, рассчитывавшихся лишь на глупые поступки, что, короче говоря, было осуществлено с помощью моего существа. Не выдержав, я отворила дверь наотмашь, отчего Линдеманн, вздрогнувший в неожиданности, поспешно замер в немом шоке: я, поджав губы, поддалась вперед, и затем, хватая его за руку, потянула внутрь. Дверь с грохотом затворилась. — Что… — вымолвил мужчина, трепеща от непредвиденного поведения с моей стороны. В номере было достаточно мрачно, и лишь свет от ажурного светильника дарил помещению слабое розово-золотистое освещение: шторы были слегка приоткрыты, отражение лунного света проливалось сквозь прозрачные оконные стекла и усыпало своей грустью алый ковер. Я, оттянув приподнявшийся подол платья, кашлянула: внезапно гулкое дыхание Тилля ударило мне в щеки, и, подняв взгляд, я с трудом разглядела его силуэт сквозь темноту. Хоть новые очки и были куплены, я все равно не решила воспользоваться ими в тот вечер: видимо, слабое зрение могло спасти меня от еще большего смущения. И как бы ни старалась — оценить, насколько четкими и превосходными были черты его благодарного лица… Я не сумела. — Что ты хотел мне сказать?… — оборвав молчание, выпалила я. — Сначала я разрешу высказаться тебе, — мягко отозвался музыкант, и я ощутила, как его теплые пальцы скользнули по моим предплечьям: я поддалась, тем самым вплотную приблизившись к музыканту и, буквально, растворившись в его объятиях. Он слегка склонил голову в тот момент, когда я попыталась взглянуть на него снизу вверх, и наши взоры столкнулись — душа раскололась под влиянием испуга, и, неожиданно для себя, я… — Уже много лет… Столь длительный период, который казался мне вечностью! Все это время я… — мои пальцы на автомате стиснули ворот на костюме вокалиста, и он, не сопротивляясь, усмехнулся. Я не знала, как правильнее выразить свои мысли, я не знала, чему способствует это признание, и сможет ли оно не разорвать ту самую тоненькую красную нить, возникшую между нами за некоторые дни… Я не знала! — Ну? — вопросил Тилль, и его рука бережно легла мне на талию: я нервно сглотнула, отводя взгляд в сторону и тихо высказывая..: — Я тебя... — сердцебиение ударило кровью в центральную фазу мозга. — Люблю... — наконец слетело с моих уст, и только я хотела вырваться из оков мужчины, как он стремительно притянул меня к себе: не успев разобраться в происходившем, я оказалась вжата в стену, а привкус шампанского с оттенком сигары обволок мое сознание без всяческих предупреждений. — Л-лин... — выдохнула я, наделяя певца взаимностью и крепко целуя его губы: мое сердце гибло от любви, переполнявшей сосуд, что гонял кровь по организму. — Тише, моя девочка, тише… — успокаивающе сказал он, порой разрывая поцелуй, чтобы мы оба могли отдышаться и наполнить воздухом трещавшие по швам легкие. Однако, в какой-то момент мне стало дурно от собственных же действий, и желание сбежать от искусителя стало разъедать меня, точно серная кислота: я хотела плакать навзрыд, кричать, насколько же меня распирало, отнекиваться от правдивого желания овладеть этим человеком — на самом деле… А на самом деле я продолжала безмолвно сплетать наши помыслы. Возможность держать их под контролем таяла, словно последний снег при могуществе весеннего солнца. — Мы перебарщиваем… — осознала я: властная ладонь уже поглаживала мои оголенные плечи, молнии на платье — разомкнуты, пиджак Тилля — вышвырнут на пол, пуговицы рубашки — расстегнуты, и… Хватит! — Ты о чем?… — недоуменно выдал мужчина, чуть отдалившись и завидев ледяной ужас в моих глазах. — Мы... Нет… — пробормотала я. — Не надо… И спустя мгновение он понял, что я пыталась до него донести: будто ошпаренный, Тилль отпрянул от меня и заслонил лицо ладонями. Свинцовое безмолвие тучей осело в номере, я сползла по стене, грузно приземляясь на лакированные доски и утыкая голову в подогнутые колени. Миллион раздумий набросилось на меня, словно стая голодных псов: с одной стороны меня тревожил и...Рихард? Да… Рихард Цвен Круспе, лицезря которого, я понимала: кое-что убивает и его самого.
— Пиздец… — раздраженно прошипел вокалист. — Я ведь не… Не предусматривал такого... — Все хорошо, — отрезала я, и слабая улыбка растянула мои губы. Приподняв голову, я стала наблюдать за Линдеманном, восседавшим напротив. — Я даже… Благодарна… — Да что ты, — он обернулся к настенным часам: время, словно мчавшийся в степи зверь, оставляло за собой лишь следы, продолжая гнаться вдаль с невозможной скоростью. — Правда, — пошатнувшись, я поднялась на ноги и столбом возвысилась над обреченно вздыхавшим немцем: он фыркнул. — Вставай. — убедительно попросила я. — Нам надо вернуться в зал… Тот помолчал, как-то мечтательно касаясь пальцами своих тонких губ и беспрерывно обдумывая нечто: я растерялась, почувствовав, как взор Лина в упор устремился на меня. — Ладно, ладно, — отозвался-таки рокер и тяжело встал с мягкого настила. — Празднование еще не окончено! Он, заодно прихватив пиджак, принялся вдевать пуговицы в петельки рубашки и основательно восстанавливать дыхание: получив разрешение, я поспешила в ванную комнату, чтобы освежить и себя, свои мысли. Каждый занялся своим делом, параллельно размышляя: а что же делать дальше? Считать ли это простой ошибкой, совершенной на эмоциях, или более серьезным шагом двух близких по духу людей? Хотя, вырисовывался очередной вопрос: насколько же? Чем мы близки друг другу? Каждое недоговоренное слово, скрытые думы и нежелание быть честными до самого конца — все это порождало явление, названное в народе страхом. Хотя, быть может, для Тилля я являлась такой же, как и все остальные помешанные леди — о чем судить, когда все размыто? Где устанавливать увесистый мрамор, когда могильная почва сыра?...«Неважно, как долго вы знакомы…» — мелькнуло светом в моем сознании. — «Важно, кем вы стали друг для друга!» «Неважно, какой у тебя статус в обществе…» — призадумался Тилль, отряхивая рукава костюма. — «Важно, что ты, в первую очередь, человек, способный испытывать самые настоящие чувства!»
— Ты тоже хотел поговорить о чем-то? — нежданно крикнула я из уборной: голубоглазый, поначалу не удостоивший меня объяснениями, выразился немного погодя: — Мы уже поговорили, — в его голосе я заслышала некую удовлетворенность, и, будучи заинтересованной в этом, поторопилась покинуть пределы ванной. — В смысле? — пулей вылетев чрез порог, я замерла: Тилль Линдеманн, ожидавший меня поблизости, щелкнул пальцами. — Ее язык твердил о желании, — пропел он. Постыдный румянец воспламенился на моих скулах. — Знаешь ведь эту песню? Фрагмент с выступления на арене Kindl Wuhlheide пронесся в моей памяти подобно старой кинопленке: эти аплодисменты, эта музыка, взрывы и фейерверки, этот момент, где наши с ним губы сомкнулись, и это предупреждение, прозвучавшее именно, как… — Frühling in Paris… — сладостно потянула я. А затем меня осенило. Смысл… В чем же был смысл песни? — Идем, — тепло заулыбался вокалист, протянув мне руку: неужто пазл…Воссоединялся?