Fruehling in Paris.

      На улицах величественного Берлина заметно стемнело: зима в этом году была теплее, нежели в 2008-ом, и лишь снег периодически напоминал о том, что столь ледяное время года действительно царило вокруг.       Покинув фургон рок-группы, я оглянулась: Лоренц, вынув из нагрудного кармашка ключи, запер дверцу и бережно похлопал по ней ладонью. — Хороша, чертовка! — рассеянно хохотнул мужчина, разглядывая авто со всех сторон. — Сколько же мы все пережили вместе… А ты всего лишь раза два отправлялась на глобальную починку!       Я не смогла сдержать улыбки, и, прикрыв губы ладонью, отвернулась: впереди горделиво шагал Рихард, и, моментами подтрунивая над Паулем, тыкал ему в лицо средним пальцем. — Выкуси, дерьма кусок! — вдруг начал ликовать Круспе, победоносно вздернув головой. — Сегодня будешь ночевать в женской бане! — Это не угроза!! — раздалось ответное восклицание.       Я с интересом разглядывала все более новые и новые картины, представившие передо мной: и вот, стоило нам приблизиться к отелю, три пары здоровенных секьюрити поприветствовали весь состав группы. Оливер и Тилль, шедшие по обе стороны от меня, обменялись с охраной сдержанными приветствиями. — Хм… — солист группы, кинув взор в сторону, завидел очередную толпу наблюдавших за ними фанатов: однако, никто не решался в наглую полезть за автографами и совместными снимками при виде пугавших охранников. — Вот и славно. — Она с вами? — поинтересовался один из наемных телохранителей, оценив меня с ног до головы. — Здравствуйте, — отозвалась я. — Ее зовут Стефани Вольф-Газенклевер, — Тилль, упрекнув мужчину в строгом костюме и затемненных очках, раздраженно выдохнул. — Будьте уважительнее.       Я, замявшись, молчаливо продолжила путь — вскоре обратила внимание на зов, раздавшийся позади: — Ребята! — Кристиан махнул нам ладонью. — Я припаркую малышку в отельном гараже, позже присоединюсь! — Договорились!       Охранники неожиданно засуетились, и один из них, принявшись судорожно набирать какой-то номер, через пару секунд гаркнул в трубку: — Где эти идиоты, черт бы их драл?! — Уже на месте, господин! — зазвучало на линии: следом из широко распахнутых врат роскошного отеля пулей вылетела команда носильщиков, вырисовавших улыбки на лицах музыкантов. — Окажите помощь Лоренцу, — самодовольным тоном приказал Рихард. — Есть! — Это все, господа? — уважительно поинтересовались помощники, указывая на чемоданы и обращаясь к «Rammstein». Все кивнули.       Я миловидно приулыбнулась носильщику, который, восторженно распахнув рот, неуверенно похлопал ресницами: — А Вы не Стефани Вольф-Газенклевер? — Да, — учтиво подтвердила я, уловив на себе взгляд Линдеманна: развернув голову в его сторону, я вгляделась в морщинки, собравшиеся в уголках его бирюзовых очей. Он, будто, ухмылялся этими самыми глазами, чей цвет обесценивал все иное, сосредотачивая на себе всю вселенную. По-крайней мере, мою вселенную. — И… — В 2006-ом я был у вас на концерте! — словно ребенок, парень, лет двадцать семи, принялся ликовать. Это вызвало на душе радость, и, кажется, не только у меня: на лицах у музыкантов вырисовались мягкие усмешки. — Неужели Вы настолько забросили свою деятельность, что целой Германии приходится разыскивать в Вашем усталом взоре некогда известную артистку?       Это была суровая правда: в последнее время мне никак не удавалось пуститься в свободное плавание по волнам отдыха и самоуспокоения — вечные занятия с учениками, расплата с многочисленными долгами, в которых я погрязла хуже, чем возможно погрязнуть в болотной тине. Все это началось еще с момента, как я отказалась выступать на большой сцене по причинам здоровья: естественно, желтая пресса разнесла немыслимые слухи, из-за чего пришлось терпеть скандальные сплетни — но. Но. Но! — Обещаешь, что никогда не оставишь меня? — спросила я когда-то Шварца, заглянувшего ко мне на кофе и вновь отпустившего бакенбарды. — Мы с пятнадцати лет вместе, — он отделался огорченным смешком, присаживаясь за дубовый стол круглой формы. — И я понимаю, насколько плачевно твое состояние. — Сказал мне популярный певец Австрии, которого винят в том, что он переспал с кем только было возможно, — подковыривая того, я щелкнула кнопкой на чайнике. — Ты ведь знаешь, что это не так! — фыркнул Густав. — И неужели эта ложь лишает тебя уверенности в моем отношении к тебе?! — Ни в коем случае, — вздохнула я. — Я в тебе всегда уверена, Гус. Впрочем, через полгода года обстановка наконец-то нормализовалась: я устроилась преподавательницей в университете Эйслера, у меня появились ученики, добросовестно подходившие к занятиям и полностью поддерживавшие меня — их ответственность облегчала множество задач при обучении, и я, мало-помалу, начала забывать о неприязненных событиях. А еще, несмотря на достаточно зрелый возраст, я… «Этот мир еще увидит меня с Тиллем!» — твердила я сама себе.       Если говорить простыми словами, то дальше обыкновенных отношений с тем же самым Шварцом, где присутствовали смех, объятия и легкие поцелуи, не заходило — меня просто не располагало к чему-то более… Серьезному. Совсем. Да и было нам двоим тогда лишь по девятнадцать. — Дабы вернуть Германии ее утерянное сокровище, мы здесь. Все вместе, — внезапно выдал Олив, победоносно сжав пальцы в кулак и обнажив оскал зубов. — Верно, Тилль, Пауль? — Я тоже здесь, сучка! — размашисто залепив бас-гитаристу подзатыльник, рявкнул Круспе. — Однако, да, верно. — Тварь, больно! — Тогда примите нашу честь, — прикрыв веки, сообщил носильщик, и он, в сопровождении со своими коллегами, поклонились нам, приложив к сердцам ладони. — И… Добро пожаловать в Hilton Hotel Berlin!       Мы переглянулись — рокеры в унисон подмигнули друг другу, и, молниеносно приблизившись ко мне, схватили за руки, после чего потянули за собой: — Вперед и с песней, юная Стеффи!       Я в растерянности последовала за этой безбашенной бандой, однако, попытавшись притормозить, кинула короткий взор через плечо: он остался позади, с видом, а-ля, добился своей цели. — Не бойся, — потом Линдеманн, вынув из кожаного кармана куртки пачку сигарет, приподнял краешек губ: медленно переступая с ноги на ногу, мужчина направился вслед за нами. — Просто доверься. — Ага… — шепнула я: мотнув головой и заметив, как ночные небеса сменились изящными потолками с своеобразными отделками, сердце заколотилось. На мгновение в мыслях пронеслись определенные кадры прошлого: Берлинский оперный театр, любимые зрители, слава и мирная жизнь… Повсюду так и горели хрустальные фонари. — Ух ты…! — На эту болтовню с комитетом отельного любопытства и недоверия мы потратили времени больше, чем на дорогу! — возмутился Шнайдер, однако сразу же облегченно вздохнул. — Я вымотался, чуваки… — Не ты один, — подметил Лоренц, внезапно появившись из ниоткуда, отчего другой непристойно выругался. — Я на лифте приехал, ничего сверхъестественного. — Кретин!       Хихикнув, я огляделась вокруг себя: великолепие настолько зашкаливало, что меня слепило в какой-то степени. Или это было из-за громадной люстры посередине потолка? Хотя, разницы особой нет.       Странность заключалась лишь в одном: Тилль, находясь где-то в сторонке, безмолвно наблюдал за нами — его вовсе не смущали просьбы портье прекратить курение в фойе. Он лишь отмахивался незначительными «да-да, конечно», и продолжал выдыхать дымчатые кольца, пытаясь затронуть ими сигнализационные системы, располагавшиеся в перекрестках между стенами. — У нас имеются отдельные холлы, где Вам будет дозволено кури… — Да понял я, уймись, малыш.       Я рассмеялась, даже не обратив внимания на то, как вымотанные музыканты принялись кучкой плестись за метрдотелем, ведшему их к номерам — ключи он пообещал презентовать прямо на месте сбора всех лиц «Rammstein».       Хотела, было, я, поспешить за ними, но внезапно меня что-то остановило. Точнее, кто-то: — Тебе кажется все это таким наигранным и обманчивым, правда? — сквозь дым догоравшей сигары буркнул Тилль, а затем, потушив окурок, прицелился в близ располагавшуюся урну. — Немного, — в щеки мои предательски ударила кровь.       Он задумчиво помолчал, издалека косясь на меня: далее, сунув в карманы куртки ладони, солист неторопливо направился ко мне, принявшись напевать до замирания дыхания знакомую мелодию. — Что? Слышала эту песню? — загордился певец. — Обижаешь! — театрально нахмурившись, подхватила я. — Ohne dich kann ich nicht sein… — он сцепил пальцы в круг, словно в руках его оказался воображаемый микрофон, и побудил меня к похожему действию. — Auf den Ästen in den Gräben, Ist es nun still und ohne Leben… — решительно пропела я. — Und das Atmen fällt mir ach so schwer… Weh mir, oh weh! Und die Vögel singen nicht mehr…       В приемном зале растворились отголоски нашего совместного пения, вследствие чего я смущенно прятала глаза за редкой челкой, а голос Тилля начинал набирать силу своего звучания: все посетители, иностранцы, гости, работники отеля — все до единого, окоченев в образах статуй, обратились к нашему дуэту.       Голубоглазый Линдеманн ходил по-кругу, что, собственно говоря, делала и я: таким образом, вырисовывая на метлахе Инь-Янь, мы не отрывались друг от друга, созерцая каждое движение наших губ, улавливая каждый тембр и каждую дрожь в наших голосах — дрожь от желания спеть безупречно. Спеть вдвоем. — Ohne dich kann ich nicht sein… Ohne dich… Mit dir bin ich auch allein, Ohne dich… — завершили мы, приостановившись и вздохнув: с различных уголков холла послышались яркие аплодисменты и свистки, в том числе и от ребят. Это было крайне неожиданно, так как я посчитала их всех давно ушедшими в номера: — Усталость сняло по-волшебному, — послышался комментарий Рихарда, который, пребывая под впечатлением, облокотился о дверцу лифта. — Если она распахнется, и ты рухнешь затылком на бюст рандомной итальянки, я тебе завистливо вмажу, — с актерской болью признался Шнайдер, складывая руки и на груди и ухмыляясь. — А вы двое здорово смотритесь.       Меня пробрал стыд, но Тилль, только и залившись смехом, легонько похлопал меня по плечу. — Ты нравишься всем, — чуть наклонившись, хрипло шепнул он мне на ухо. — Так что, пошли.

«Всем?» — я задалась вопросом, который мучал меня, наверное, бесконечное число дней. Или дальше дольше, чем просто «бесконечное». А значит, всем — это… Как же? — «А тебе я… Нравлюсь?…»