Fruehling in Paris.

      Примерно к девяти часам вечера я успела освоиться в ближайших областях гостевой постройки, и, расхаживая по длинным коридорам, с интересом рассматривала красовавшиеся на стенах картины: где-то были изображены исторические отрывки, где-то — портреты важных личностей, а еще дальше — творения современного искусства. Сам отель привлекал своими сочетаниями величия, роскоши и уюта — чем-то таким, чего обычными словами я передать не могла.       При свете люстр, чьи кристаллики объединялись золотистыми звеньями, я периодически поглядывала на часы: около 22:15, в честь удачного выступления, «Rammstein» планировали грандиозный ужин в стиле излюбленной немецкой кухни: несмотря на всяческие отговорки с моей стороны, ребята настаивали на своем — главным заводилой оказался Оливер, который, поглаживая свою бородку, философски размышлял об успехе, которое им подарит сотрудничество со мной. Я лишь пожала плечами ему в ответ, стараясь привыкнуть ко всем комплиментам — может быть, я действительно была их достойна? Может, это лишь предательство со стороны поклонников начало вызывать у меня печальные недуги?       И вдруг я замерла, уложив ладонь на шершавую поверхность стены: мысли о том, как унизительно звучали те оскорбления, в принципе, незнакомых людей, но… Но называвших себя теми, кто никогда от меня не отвернется… Они… — Все нормально? — резко всплывший предо мной образ Шнайдера разрушил злополучные картинки, выстроившиеся в голове. Я неосознанно кивнула. — М-м, да… — Тилль сказал, что, — продолжил парень, — если тебе нездоровится, можешь остаться у себя. Ему показалось, ты крайне бледна. — Правда? — с некой благодарностью во взоре поинтересовалась я. — Пожалуй… Да, пожалуй. Надеюсь, никто особо не расстроится. — Только лишь Ридель, — усмехнулся Кристоф, вразвалку направившись дальше. — Остальные слишком вовлечены в процесс «церемонии». — Оу, здорово, — странно, но улыбка, как бы я ни старалась натянуть ее на губы, обращалась опущенными уголками рта. Неужели меня задело то, что не Тиллю могло бы стать грустнее всех по поводу моего отсутствия? Ох, ну и бред! «Слишком много о себе возомнила!» — кашлянув, я поспешила к себе в номер, внезапно ощутив некие холод с прострацией, охватившие меня: — «Не зазнавайся, Стеф. Не зазнавайся!»       Свои апартаменты я отыскала с небольшими проблемами: точнее, они выглядели как Тилль, как Линдеманн, и как Тилль Линдеманн. Иначе говоря, сведения о том, что застолья он ожидал не в номере, а в любой точке отеля Hilton Berlin, заставали меня врасплох: кровь приливала к скулам, сердцебиение отдавалось в висках. Поэтому, всего, чего я желала в тот момент — вернуться обратно. Домой. Туда, где меня никто никогда ни за что не осуждал; побег от самого себя, конечно же, удел слабого и трусливого человека, но я не… Нет. «Я девушка, не способная вернуться к прежнему образу жизни, страшась снова быть опозоренной перед всеми…» — щелкнув дверной рукояткой, я аккуратно приоткрыла дверь: совесть пожирала меня, как тысяча червей — стремительно, болезненно, нежеланно. Однако, дверь неожиданно рвануло изнутри, из-за чего я утеряла, как ход гнетущих меня раздумий, так и само равновесие. — Тебе не кажется, что сегодня ты довольно часто спотыкаешься? — гулкий бас воспламенил мое сознание: я, опомнившись, попыталась предотвратить падение, но крепкие руки уже подхватили меня, не предоставив возможности упасть. Я испуганно вздернула головой, устремив взор в глаза… Глаза. Глаза, принадлежавшие исключительно… — За первый день у меня сложилось о тебе чересчур ожидаемое впечатление.       Я непонимающе моргнула. — Ты слишком неуклюжа. Еще с давних времен, — пояснил немец, ногой захлопнув лакированную древесную дверь. — Фрау, обладающая неуместным волнением, когда сама является такой же знаменитостью, как и мы! А главное… — Я далеко не такая, как…! — попытка возразить осталась оборванной суровым взором Тилля. — Ты такой же человек. Как и я, и Пауль, и Крис, и Шнай, и… Понимаешь? Я поджала губы, стыдливо пряча лицо за челкой: вообще-то, его слова звучали убедительно. И даже… Крайне убедительно для того, чтобы поверить в это! Черт! — Ага, — я попыталась отделаться, уперевшись ладонями о грудь мужчины и легонько оттолкнув его. — Я и сама могу. Отпускай. — Хм, — хватка ослабла, а через секунду подошва моей обуви коснулась бархатистого ковра. Солист учтиво улыбнулся мне, после перекрестив руки на груди. — Не стану насильно вселять в тебя желание смотаться в пространство четырех стен. Твои решения — всегда твои, несмотря на все возражения от лиц иных людей. — Я не собираюсь оставаться здесь, и тебе это известно, — честно призналась я, ссутулив плечи от ощутившейся усталости. — Это будет лишним для всех. Да и мы совсем друг друга не зна… — Мы виделись, — оборвал меня голубоглазый, как-то косо шагнув в боковую сторону комнаты, ближе к камину, в котором гурьбой тлели огоньки. — И я… Я тебя запомнил.       Широко распахнув глаза, я уставилась в окно, располагавшееся в стене напротив, и, до боли закусив губу, крепко сомкнула веки: — Вспомни. Шесть лет назад. Ведь так? — пробубнил Тилль, обернувшись и шагнув ко мне. Его обеспокоенное дыхание хлестнуло мне в затылок. — Стефани…       Зимой, в тот же самый декабрьский день, который являлся днем моего появления на свет, я испытывала кое-что подавляющее: неведомо для меня, двадцатый год жестко ударил со спины кулаком. Мы тогда расстались с Густавом, да и я должна была сдавать бесчисленное количество экзаменов по всевозможным музыкальным направлениям. Но Квастхофф в последнее время был угрюм настолько, что даже отменял занятия. Правда, редко. И надежда на то, что этот период обретет скорейший конец, естественно, существовала — размыто. И ближе к полудню…       Ближе к полудню того дня, когда я усердно занималась в зале, оттачивая пассажи с самых различных нотных вершин до их конечных точек, что-то скрипнуло неподалеку: десятью минутами раннее мне слышались нездоровые вопли счастья и рев моторов, наверняка, крупных авто. Игра моя так и прекратилась, пальцы сползли с клавиш, ладони опустились на колени, заодно оттянув смявшуюся студенческую юбку. — Это университет Эйслера, так? — в зал вошел мужчина в пальто, затем прислонившись к дверному косяку. Его грудь так заметно вздымалась, что сложилось впечатление, будто он мчался от погони. — Да, — холодно ответила я, снова обратившись к инструменту. Тот отдышался, с ухмылкой продолжив: — Значит, тебе известно, где может быть директор? Я неприязненно искривила рот. — Вы ничего не узнаете, пока не представитесь, — после, уловив тот факт, что в воздухе повисла неловкая тишина, я нахмурилась. Незнакомец издал смешок, словно его застали врасплох. — Мне придется сохранить это в тайне, — мужчина, как бы, пожал плечами. — Да мне и дела особого нет, — я погрузила пальцы в клавиши, вновь принявшись тихо наигрывать отдельные фрагменты Бетховена. Безмолвие снова воцарилось в холле: я напряглась, осознав, что в мою игру пристально начали вслушиваться и оценивать ее без слов — слухом. — Вы музыкант? — спросила я в унисон с элегантной минорной трелью. — Забавно, — оценил слушатель. — У вас, пианистов, особая способность видеть, кто есть человек? — Вы не открывали мне своего лица, — напомнила я. — А я и не про лицо говорю, — оборвал меня он. — Я о душе. И, после недолгого зрительного контакта, я затаила дыхание: он, слегка опустив затемненные очки с переносицы, отворил мне вид на… Морское блаженство. На небесное воображение. На… Свои очи. — Вы… — мелкая дрожь пробежалась по моему телу. — Кажется, я знаю, кто… — Увы, мне стоит откланяться, — и вот, голубоглазый незнакомец, действительно опечаленно качнув головой, сцепил пальцами рукоять двери. Я вскочила из-за инструмента, забывая про имевшиеся подле стены крутые лесенки, и, не глядя под ноги, чуть было не… «О Господи…» — мелькнуло в голове за пару чертовых мгновений до падения — только вот… — Держись! — я, зажмурившись, нежданно рухнула в раскрытые объятия, даже успев расслышать: в глубине чьей-то груди равномерным ритмов отбивалось мощное, сильное сердце. Я ахнула, поднимая взор. — И неужели все музыканты такие… Невнимательные? Я съежилась в комочек, понимая, насколько глупо повела себя, позволив какому-то чужаку так беспрепятственно коснуться меня хоть пальцем: но, с другой точки зрения, он спас меня от обещанной ситуацией травмы. И… В тот момент душевный покой покинул мое тело, мое сознание — меня. — Не з-знаю… — заикнулась я: трепет моего тела мог явиться ощутимым даже через зимние одежды. — Кстати… Д-директор на втором этаже. Кабинет с-сороковой… В ответ я получила приподнятый уголок рта, выражавший нечто, походившее на благодарность. И это было безумно стыдно: смирять внезапно начавшийся, с катушек съехавший, пульс. — Еще увидимся, — мужчина опустил меня, и ботинки мои столкнулись с мраморными ступеньками: почти, как… Как… — Я к директору.       Воспоминания сцепились кольцом вокруг моей шеи, пресекая дыхание и вызывая жгущие конвульсии: Линдеманн догадливо взглянул на меня, опустил ладонь мне на плечо и аккуратно потряс — я, не выдавая себя, лишь одарила его равнодушным взором. — Мы приезжали отпрашивать участников для молодежного фестиваля, — объяснился немец. — И… Я тогда впервые оказался в высшей школе Х. Эйслера, зная исключительно месторасположение концертно-репетиционного зала, где… — Где… Что именно? — стараясь не оттаивать, бросила я. — Ты… Там была ты, — ладонь мужчины по-прежнему лежала у меня на плече, то слегка поглаживая его, то просто без всяких движений каменея на нем. — И, сказать честно, вовсе не изменилась…       Я потупила взгляд в пол, словно, желая прирасти подошвами обуви к нему — и все: продолжать оставаться такой же неподвижной, ощущая, как тяжелая и мощная рука постепенно становилась самой обычной — самой заботливой, мягкой и старавшейся не нанести вреда. — Зато ты постарел, — наконец-то буркнула я, слегка краснея и выдавая жалкое подобие улыбки. — И представляешь… Тот день я помню отчетливее вчерашнего…       Итог был таков: тем вечером Тилль отказался от пребывания за столом, и, вызвав тем самым волну негодования у всех ребят, открыто засмеялся им в лица: Олив и Кристоф, мгновенно преобразив разнообразные догадки в более изощренные образы, с излишним ехидством отослали товарища заниматься своими делами. Ровно в полночь мы договорились с ним вторично встретиться в моем номере, на что музыкант ответил превеликим согласием. — У нее завтра день рождения? — поинтересовался напоследок Круспе, переглянувшись с Лоренцом, и хмыкнул. — Так точно, — отозвался темноволосый вокалист, многозначительно поправив галстук. — Уже все предусмотрено.

«Остается лишь дождаться исполнения заказов…» — сам себе сказал Тилль Линдеманн.