Никто

Infelicissimum genus infortunii est fuisse felicem - Боэций (480 — 524)

      Двое прекрасных юношей, почти близнецы: одни и те же мягкие черты лица, одна и та же нежная белая кожа без единого пятнышка. Только у одного локоны светлые, как рассветные лучи солнца, а у другого тёмные, как закатные. Гипнос и Танатос, имеющие власть над всем живым. Один яркий, как диск полной луны, другой тёмный, как полуденная тень. Они смотрят на мир, точно лики святых с позолоченных икон. Чувственные боги, принимающие своё родство с людьми.       Гипнос берёт своего брата за нежные тонкие руки, прося не отворачиваться и не прятать своих прекрасных глаз, сияющих двумя обсидианами в полутьме храма жизни. И Танатос ненасытно целует светлого родственника. Вечность и мимолётное мгновение сливаются в одно. Всё воедино — туманное зелье и кристальные слёзы — дурманя и опьяняя, хлеще первосортного опиума.       Смерть и сон смешиваются в приторную тёмную микстуру, а Мойры визжат в обычном человеческом ужасе, в кровоточащие полосы раздирая свои лица длинными чёрными ногтями и погружая всё сущее в первозданный хаос.

О Т К Р О Й Ж Е Г Л А З А О Т К Р О Й Г Л А З А О Т К Р О Й Г Л А З А О Т К Р О Й Г Л А З А

      И беспомощный человек, наполовину занесённый пылью и сухой еловой хвоей, подбирает непослушные руки и ноги и, точно слепой новорождённый котёнок, ползёт на этот призрачный зов. Вперёд и только вперёд. Во рту солёный привкус ржавой воды и будто крупные гранулы песка хрустят на расколотых больных зубах. Близорукие глаза не видят ни черта, превращая весь мир вокруг в вязкую мглу: пляшущие нечёткие силуэты и расплывчатые движения. Где-то неподалёку из кустов выпорхнула птица. А может быть и выбежал лесной зверь, кто знает: когда ты почти ослеп, становится как-то не до деталей. Но это не та ш т у к а, нет... Она не любит тихих появлений и возникает в полосках статики лишь на моментах боли и страха, пожирая их прожорливым червём, становясь сильнее. Она преследует тебя и ты — последний фронт борьбы с ней. Ты, и только ты в курсе, как совладать с этим проклятием. Ты лишаешь её пищи, заставляешь голодать. Ты открыл великую тайну её слабости.       Бешеных овец приказано пристреливать, а если таких овец целое стадо?

В С Е О Б Щ А Я Б О Й Н Я

      Впереди тебя проносятся ослепляющие блуждающие огни. Болото? Поле? Господи, да это же шоссе! Шоссе, а эти парные солнца — фары проезжающих машин. И ты тайно всем нутром жаждешь встречи хоть с каким-нибудь человеком. Ведь они помогут. Они поднимут тебя с земли, возьмут под мышки и отвезут в больницу, где пахнет чистотой и спокойствием, а там ещё люди, только в чистых белых халатах и робах. Тебя вылечат. Ты станешь нормальным. Станешь как прежде, разве не хочешь этого? Вспомни, как было хорошо, ну, до всего этого?

Т Ы С Т А Н Е Ш Ь Ч Е Л О В Е К О М

      Нет, ты точно знаешь, что уже нет. Твоё тело отравлено и едва держит душу в своих душных тисках из плоти и костей. Крэк, ЛСД, метамфетамин, марихуана, пары ацетона и клея: что можно достать, до чего можно дотянуться и от чего можно улететь. Кайф не для веселья — какое смешное слово, право дело — для того, чтобы исполнить своё предназначение, не встречая так часто высокого монстра. Ведь больной волей управлять сложнее, чем здоровой, понял ты, впервые вдохнув тяжёлый запах жжёных тряпок и волос от самокрутки и яростно втерев белый порошок в кровоточащие красные дёсны. И, по крайней мере, ты отыскал слабое место в броне противника. Один-ноль в твою пользу. Ты подсмотрел эту хитрость у второго твоего врага, лицо которого сокрыто нарочно.       Тело больше не является тем, чем оно было при рождении: оно теперь сосуд, внутри которого живёт едва тёплый джинн. Оно — расколотые доспехи великого крестоносца, смывающего всю грязь и болезнь с лица Земли. Один, во имя... впрочем, против него, против безликого вездесущего Dieu.       Сложим же руки на уровне сердца и споём все вместе гимн, ради спасения бессмертной души нашей! Pater noster, libera nos a malo! Ave Deus! Ave Maria! Ave Jesu! Ave, ave, ave...       Ты сжимаешь ладонями виски, в которых пульсирует нескончаемая боль. Твоё имя — Алекс Креили, и ты не находишь выхода из лабиринта собственных фобий и великих целей.       И Алекс с трудом встаёт на ноги, хватаясь за шершавые стволы деревьев, соскальзывая, пачкаясь в липкой янтарной смоле и размазывая её по полосатым рукавам. Колени словно переломаны — настолько слабы. Сколько он так пролежал в этом лесу? И никто не пришёл ему на помощь, никто. Все его так называемые «друзья» либо мертвы, либо предали его. Они — ужасные подлецы.

Л О Ж Ь П О Р О Ж Д А Е Т Л О Ж Ь А Е С Л И В О К Р У Г О Д Н А Л О Ж Ь

      Ну, приятель, ты же прекрасно понимаешь. Тебя хотят убить. Тот тип в бежевой толстовке уже однажды сомкнул на твоей шее холодные руки в чёрных кожаных перчатках, перекрывая доступ кислороду. Его тканевая маска на уровне глаз была вся мокрая и липла к лицу, делая незнакомые черты ещё чётче. В голове взрывались пузыри. Тело казалось таким тяжёлым и горячим. И, точно обезумевшее животное, ты метался из стороны в сторону, стараясь сбросить его с себя, пока не вспомнил про нож у себя в кармане. Когда твой разум уже стоял на линии перед обрывом вечной ночи. Да-а-а... Ты пырнул его так сильно, что он надрывно завизжал и отпрыгнул прочь, зажимая ранение. Вот тогда это случилось. Вдруг до тебя дошло, кто был перед тобой. Улыбка исказила налитые кровью губы. Сотрясаемый головокружением, ты встал. И пошёл к нему, стонущему, согнувшемуся.       Два-ноль в твою пользу. Ты знаешь врага в лицо. Хотя бы какую-то его часть.       Они все лгут. Джей, тот единственный, кому, казалось бы, ты мог доверять, сдружился c ублюдком, из-за которого всё началось. Его обманули, а он с радостью обманулся. И сам теперь дрянная овца... Меррик не заслуживает пощады и не достоин жить, разнося эту заразу по миру. Вот только попадись он тебе в ночи... Пистолет теперь никогда не покидает твоего кармана, всегда готов выстрелить, вечно в боевом положении, как и сам его хозяин.       А ты, Алекс, разве ты сам не предатель, разве ты имеешь право дышать воздухом и топтать землю? Ты знаешь ответ на этот вопрос. Ты прячешь в своём рюкзаке письмо для матери и отца с просьбой простить тебя, а ещё во внутреннем кармане лежит колба с крысиным ядом и абсолютно новый шприц в герметичной упаковке, который ты украл из офиса доктора. Ты знаешь свой секрет, оберегая его ото всех, чтобы они не догадались. Чтобы не пронюхали. Никто из них: ни тот, в чёрной маске, ни Джессика, ни Сэра, ни Джей, ни Тим, ни totheark. Убей, или же будь заслуженно убитым Amen.       Это твой секрет, да, только твой. Твоя нерушимая истина. Помни об этом.       Вой сирены проносится мимо, заставляя тебя отшатнуться обратно в темноту. Ещё слишком рано бросать своё великое дело. Новый миллениум скоро начнётся.       Миллениум без статики и головной боли. И всё благодаря тебе, великий Алекс Креили.       Тебе и только тебе. Человеку, без памяти полюбившему свою собственную ложь, смешавшему в кровавый раствор вечность и мгновение. Визги вокруг тебя кажутся реальными. Они таятся в каждом шорохе и гуле. Стволы деревьев покрываются изморозью. Влага обращается в лёд под твоими ногами.       Ты так долго думал, что всё произошедшее — твоя вина, висящая тяжким грузом. Ты случайно призвал безликого бога в этот мир, возродил его из праха и пыли былых времён, но всё это оказалось ложью. Ложь. Ложь. Ложь. Вся твоя жизнь одна лишь ложь. Ха-ха-ха. Но ты знаешь что исцелит. Поэтому...       В твоих руках сухо щёлкает предохранитель пистолета.       Сш-ш-ш-с-с! — растекается вокруг змеиное сипение, трепя чёрные от копоти лёгкие и выжимая из каждой проклятой болью альвеолы густую ядовитую кровь.       И вот ты на месте: Беннедикт Холл, раннее студёное утро.       Миллениум на походе, и ты истребишь скверну, как Бог истребил грешных жителей Содома и Гомморы — ведь твои помыслы чисты и светлы. Свет во тьме. Lux in tenebris, как говорили древние, ведь ты помнишь, да? Сожги дотла, утопи в стремительном течении горной реки.       Пристрели больных овец, Алекс, отыщи и пристрели этих мудаков. А то если не ты объявишь охоту на ведьм, то кто?!       Танатос заботливо укрывает тебя своими вороными крыльями, погружая в кладбищенскую тень, осыпает тёплым горьким пеплом...

И Т Ы З Н А Е Ш Ь О Б Э Т О М

***

      Люди скажут, что это всё не правильно. Может, расскажут о том, насколько это вредно. Они ведь лучше тебя знают, что нужно тебе. Печень, почки, мозг — всё страдает. Здоровый образ жизни и брокколи на завтрак. Вода вместо кофе и содовой. И живи сто лет без неприятностей. Только захочешь ли?       Время от времени приходит такая пора жизни, что уже ничего не может помочь: нервы натянуты получше струны на ноже для резки сыра, а напряжение, что копилось не один месяц, потихоньку начинает просачиваться наружу в виде скандалов и ругани на пустом месте, по всяким пустякам, будь то неубранная в шкаф куртка или слишком громкая работа телевизора. И мало что может помочь в такие дни, кроме, может быть, одного... «Надо забить на все то дерьмо и просто напиться. Господи грёбаный ты Иисусе!»       Джей сидел за столиком бара, что находился неподалеку от того мотеля, где они с Тимом остановились на ночь, и с тоской смотрел в окно, на чёрное небо с низкими облаками. В его голове уже поселилось ощущение пустоты и необычайной лёгкости из-за выпитого спиртного. Как всё же забавно получается, не правда ли? Последний раз он чувствовал подобное на вонючей вечеринке в колледже, залив в себя невероятое количество дешёвого пива. Перспектива больной головы и рвоты завтра утром маячила перед ним, но он старался об этом лишний раз не думать.       Он тайком подлил алкоголь в стакан, пристально смотря на болтающих официанток. Залпом выпил, крепко зажмурившись.       Просто забыться, пускай и не на долго, но выпасть из этой чёртовой жизни, которая с каждым днём становится стремительней и невыносимей. Переизбыток чувств и эмоций, лиц и мест. И тяжёлый крест страха, давящий, холодный, того и гляди переломит ему хребет.       «...Встретиться бы с создателем всего сущего и не сущего и начистить бы ему рожу за столь неудачную работу», — с тоской закончил свою мысль Джей, вставая из-за стола. Бросив в пустой стакан смятую пятидолларовую купюру и захватив с соседнего стула куртку, он направился к выходу, не обращая никакого внимания на молодую официантку в белом фартуке с рюшами, отчаянно машущую ему на прощание рукой. Сейчас парню было совершенно плевать на то, что он кому бы то ни было понравился. «Да будь ты хоть самим Джорджем Бушем Старшим, я бы тебя послал в задницу, дура. Не хватало ещё одного персонажа в нашей „La Divina Commedia”. Какая у нас там часть? Первая? Ах, конечно! Седьмой круг Третий пояс?» — бросив беглый взгляд через окно на разочарованную девушку, подумалось ему. И он зашагал прочь в сторону их пристанища на сегодняшнюю ночь, засунув обветренные кисти рук в карманы. Мокрый асфальт парковки кривым чёрным зеркалом отражал фонари, растекающиеся лужами жёлтого света под ногами. Над головой в прорехи между тучами смотрела белая неоновая луна. Почти полная, отливающая холодным белым, она пристально следила за ним. И была бы прекрасной и романтичной музой, вдохновляла, кормила его творческий аппетит, если бы вокруг Меррика не происходило то, что происходит.       А происходила вокруг него полная неразбериха.       Комната была абсолютно пуста. Тем лучше: не надо будет выслушивать очередную лекцию про свое моральное разложение от этого психа. Конечно, ведь Тим такой весь из себя правильный и совершенно не может пить: ему просто противопоказано, а то те таблетки, что он в последнее время жрёт целыми горстями, в смеси со спиртным успокоят его навсегда. В голове Джея всплыла старая карикатура из медицинского журнала на тему самого эффективного лекарства от простуды: розовоносый мужичонка заглядывает к доктору в кабинет. «Хей-хей, док, а где тут на эвтаназию записывают?!» — кривым жирным шрифтом комик-санс в облачке над его головой плавают слова. Парень усмехнулся.       На улице тем временем проехал автомобиль, осветив пошленький полупустой интерьер номера: ничего лишнего. Ничего необходимого. «Пришёл, увидел, и свалил прочь». Хотите почувствовать себя уютно, почти как дома? Ну уж точно не тут. У нас для вас из удобств запах пыли, жёсткие шершавые простыни в пятнах сами-придумайте-чего и шумные соседи. Может, ещё та самая мерзкая занавеска в душе. Ну, которая липнет к телу, как паутина, когда включаешь горячую воду. Про чёрную плесень в швах плитки уже говорили?       «Бип-бип, мальчики и девочки! Вот так вот сойки и становятся кукушками! Кук-ку-у-у!» — Джей вновь уставился на распахнутые шторы, на это самое чёртово окно. Эй, а как давно его это перестало волновать? Ну, то есть, тот факт, что весь номер теперь как на ладони? А ведь этот... или вообще эти, как их там... такое тупое имя, если честно... Totheark вроде бы? Да, точно... Они ведь, этот Totheark, не перестают за ним следить и снимать его. Ага, по строгому графику «двадцать четыре на семь». Он громко икнул. Хм, а ведь до него только что дошло. Это же совершенно пустое дело: записывать каждое своё действие на камеру. Нет, конечно, никогда не бывает таких ситуаций типа: «А куда, чёрт возьми, я подевал эти злогребучие ключи?!»       Наверное, это и есть тот самый единственный плюс: ничего не потеряешь! А куда, чёрт возьми, я тогда подевал эти злогребучие семь месяцев своей жизни? А рассудок? Где мой рассудок, подонки?       Экспрессионизм на видео в чистом виде. Неподдельные эмоции, большей частью негативные, и машинный холод подсказок...       Настоящий артхаус.       ToTheArk. Звучит как название синагоги или храма. Ах, если бы так: его суть была бы тогда ясна хоть на четверть. Но в какой-такой религии мира заведено носить не снимая маски и мучить своих бывших друзей и знакомых? Как это почти во всех?       ...чёрно-белые послания. Бело-чёрные строки загадок и кодов.... Монохром. И, среди этого стилизованного взрыва, белая маска, чёрные провалы глазниц... Так страшно, но уже не очень. Уже такая родная картина. И где он сейчас ошивается, этот идиот?       В памяти, точно короткие высококачественные видео, в это же мгновение возникли образы: Тим закуривает, отвернувшись от ветра и прикрыв едва заметное пламя зажигалки рукой. Тим, не запивая, глотает таблетки, борясь с сильным приступом астмы, задыхается. Тим, слегка покачиваясь в такт воя ветра за окном, выпрямившийся, стоит посреди ночи возле его кровати в тонкой полоске лунного света. Тим, в этой самой маске, сидит у изголовья, и между его лицом и лицом Джея жалкие дюймы. Тим, Тим, Тим...       Будь же ты проклят сто раз к ряду, никчёмный сомнамбула! Чтоб ты сгорел в аду...       Джей рухнул на кровать, подняв пыль в воздух. В носу неприятно защекотало. Итак, значит, Тим. Подумаем немного о нём. Супервизор провёл ладонью по лицу.       Что их вообще объединяет? Хах, например то, что они спят вместе. Ну, под одним одеялом, ага. Конечно, в номере две односпальные кровати, но ведь в одной намного теплее и безопасней. Почти как в детстве: «Мама! Папа! У меня в шкафу сидит страшный дядька, он пугает меня! Можно я посплю сегодня с вами?!» — и чадо, толкаясь и пинаясь, нагло лезет под одеяло и ложится между родителей. Только этот самый «страшный дядька» находится теперь вовсе не в кладовке, не в тенях от ветвистой вешалки в углу и даже не под кроватью, а в голове самого Тимоти, в его воспалённом разуме. Безмолвная его часть, осторожная и расчётливая, с каждым разом всё меньше и меньше отталкивала от себя Джея. Даже наоборот: эта слежка, бесконечные преследования, беготня и постоянный страх стали уже обычной каждодневной рутиной. Вот так: встать утром, сходить в туалет, почистить зубы, позавтракать, избежать смерти, пообедать, вновь чуть не отбросить коньки, о, ещё почту проверить, а то вдруг ответ из университета пришёл. И то затишье в последнюю неделю стало чем-то совсем непривычным и странным. Кто знает, может быть эти твари тоже празднуют Рождество? Конечно, полный бред, но ведь всё же какая-та мизерная часть их оставалось человеческой? Они, может, тоже любят подарки? Кто же их не любит...       Парень вдруг представил следующую картину: около наряженной всяким мусором с чердака ёлки сидят непонятные существа в масках и балахонах и обмениваются небольшими коробочками с криво наклеенными полиэтиленовыми бантиками. Как одна большая типичная американская семья из рекламы популярной безделушки. Вокруг этой вечеринки деловито расхаживает Алекс, подыскивая место поудобней. Цветные ленты из мусорных пакетов шуршат и скудно поблёскивают в полутьме, когда одна когтистая лапа передаёт свой презент своему сгорбленному соседу. А тот, в свою очередь, блаженно урчит, почти по-кошачьи, кивает в благодарность.       И в этих самых подарках, наверное, кассеты с записями, что же ещё. Дрожащая запись из-за угла: он, Джей Меррик, во всей красе во время душа. Или сна в автомобиле, скрючившись на заднем сиденье и завернувшись в крохотное флисовое одеяло. Или... В общем, додумай сам. Джей хохотнул. Это разве смешно? Ни разу. Очень-очень тупо.       — Впрочем, как и все твои шуточки, Джей Меррик. Точно так же, как и каждый день твоей никчемной жизни, понимаешь, ага? Веришь в эту брень-хрень, хах, мой мальчик? — пробурчал он голосом того-самого-крутого-парня-из-той-самой-гангстерской-истории, которую они как-то вечером смотрели по тому-самому федеральному каналу. Поднял вверх руку, изучая свои грязные обкусанные ногти.       Ах да, точно... И вновь возвращаясь к теме их отношений с Тимом. Нет... Неотношений       Вот, именно так, в одно слово без каких бы то ни было пробелов. Отношения, само по себе, нынче довольно страшное и глупое слово.       Нет-нет, он вовсе не влюблён. Хоть в этом он уверен на все сто процентов. Скорее, это нездоровая привязанность. Тоска по теплу и присутствию другого человека. Желание помочь хоть как-то одинокому потерянному человеку и получить помощь в ответ. Джей прекрасно видит, как себя чувствует Тим, оказавшись в этой ситуации, и ему не хочется стоять в стороне. Но да, он согласен с тем, что теперь у них есть маленький страшный секрет, о котором лучше молчать и не вспоминать лишний раз. Эй, привет, они в Алабаме, на юге. Тут лишь заикнёшься о чём-то подобном, и уже можешь собирать вещи и валить из города, не то поплатишься жизнью. Как-никак библейский пояс, чуть ли не его пряжка. Они никогда не заселяются в номер с двуспальной кроватью, хотя теперь часто спят вместе. Когда они выселяются, стараются держаться друг от друга подальше в коридорах и у стойки рецепции. Чтоб никто ненароком не заподозрил, чтобы не обвинил.

Милый дом, Алабама! Где небеса так голубы! И властители правы!

      Но всё это с одной стороны. А вот с другой... В такой ситуации, в которой они оказались, уже просто невозможно оставаться в одиночестве. И вот, Джей, признайся... ты в очередной раз ищешь себе оправдание. Христос, Иосиф и Мария-хитрюга (наверняка выразился бы тот самый весёлый Брайан Томас) как же он, супервизор Джей Меррик, низко пал за последние несколько лет... Вниз, вниз, но не в Гоблин-Таун, а по социальной и нравственной лестнице. Седьмой круг, третий пояс, спросите Минотавра       Джей бросил абсолютно пустой усталый взгляд на красную клетчатую рубашку, так небрежно брошенную на плоскую подушку. Эх, а ведь они так ни не пришили ту дрянную пуговице на воротнике!       Привстал, потянувшись за этим элементом одежды, точно видел его впервые в своей жизни.       И вновь опустился на скрипучий промятый матрац. Пропустил шуршащую тёплую ткань через пальцы, уткнулся в неё носом и глубоко вдохнул: пот.       Пыль.       Табачный дым.       Дешёвый порошок из прачечной самообслуживания.       Звучит как рекламный слоган нового продукта, который обычно намертво въедается в мозг и мешает заснуть по ночам. Вот только чего это за товар? Плохие воспоминания? Чья-то ложь: его или Тима?..       Прежние ошибки? Было бы до колик смешно...       «Клетчатая рубашка в ВоллМарте — десять долларов США по карте МастерКард. Кассета для видеокамеры — четыре доллара США по карте МастерКард. Энергетические батончики „Мистер Фит“ — пять долларов США за коробку по карте МастерКард. Столкнуться лицом к лицу с безликой фиговиной и постоянно мочиться в штаны от каждого шороха — бесценно. Просрать жизнь так важно, а для остального есть МастерКард»       Джей вдруг вспомнил их первый раз, и его нервно передёрнуло с головы до самых кончиков пальцев. Сейчас вся эта ситуация кажется такой мерзостью, если честно. Это было тогда, после записи #66, тем же вечером.       Страх, что-то отдалённо напоминающее замешательство и смущение... и вот они вместе падают на кровать. И он, именно он, тянет этого своего приятеля за ворот, потея и подрагивая, как течная сука, не ощущая и капли стыда. Вес Тима над ним, придавливает и вдавливает в пружины, тяжёлое дыхание их двоих, опасливые прикосновения друг к другу, обследуя, поглаживая. Меррик слишком устал от одиночества и напряжение скопилось в нём за все эти годы, и Райт понял это, прочитал по его глазам. Не говоря ни слова, они торопливо разделись. Но ничего серьёзного не произошло. Отсутствие какого-либо опыта в подобном вопросе как секс с человеком такого же пола делало весь процесс вдвойне неловким: опасение причинить боль не покидало мыслей ни на секунду и висело в воздухе тяжёлым свинцовым гулом. Они целовали друг друга, ласкали, но не более. Постоянно кто-то останавливался и спрашивал: «Всё хорошо? Не больно? Прости, я не хотел». Джей тогда вновь ощутил себя неловким пятнадцатилетним подростком, который просто пока не решается приступить к чему-то более серьёзному, чем обычный петтинг.       Те одинокие тревожные ночи, они постоянно давили его. Медленно ломали. И живой человек, волею судьбы посланный Джею — вот, тут, рядом, его руки держат его крепко и заботливо. И уже не так пугает грядущее. Он в безопасности. Тим дарил ему ощущение реальности жизни — это не кома, не сон, или какое там ещё голливудское клише. Меррик тут, в этом мире, среди живых. Они каждый день могут умереть, и во всём мире нет безопасного уголка для них, надёжного убежища. Но сейчас, в данный момент, не о чем волноваться. Всё хорошо.       Всевидящий объектив камеры на протяжении восьми минут смотрел на клоки пыли и мёртвого таракана под кроватью, а микрофон писал на кассету томные «охи» и «ахи», придавленные страхом быть услышанными через тонкие стены.       Они дрожали, думая каждый о своём. Джей о том, что пути назад уже нет. И как он будет после смотреть на себя в зеркало, кроме как с ядовитым презрением? Тима же, кажется, волновало только то, что они не задёрнули шторы. Что они слишком громко шепчутся. Что там, за стеной, их могут услышать. Что, если Алекс где-то рядом, стоит и смотрит? А фигура в капюшоне?.. Всё было так быстро, так смешно, так нелепо, так... Меррик до сих пор не смог подобрать слова.       Боже, всё даже закончилось так...       А после они просто лежали на жёсткой кровати среди сбитых простыней и одеял и смотрели на то, как медленно вращаются огромные лопасти вентилятора на потолке. В неком подобии транса, словно укурились травки. Пока Тим наконец не нарушил повисшую тишину громким вздохом.       — Что же мы натворили... — и в этих словах не было и капли вопроса. Лишь грубое утверждение. Сухая констатация факта: они ненароком сделали что-то, чего не поворотишь вспять, что-то, что должно принести свои эффекты. Но потом, не сейчас.       Ведь сейчас в голове царил полный вакуум: ни затянувшейся на месяцы депрессии, ни тревоги.       Абсолютно ни-че-го.

Тимоти, Тимоти. Боже, что же мы натворили?

      Только Джей устало посмотрел на того человека рядом с собой и ровно спросил, без капли ненависти, а наоборот, с некой заинтересованностью, как если бы спрашивал о том, ловил ли Тим хоть раз в жизни рыбу в Кахабе:       — Слушай, Тим, а у тебя было до этого... ну... с... эм, понимаешь. Может, в колледже экспериментировал?..       Райт отрицательно покачал головой, в очередной раз осмотрев собеседника. Точнее, ту его часть, которая не была прикрыта липкой простынёй.       — Знаешь, приятель, вот до такого мне доходить ещё не приходилось. Я забыл, — он перевернулся на бок и потянулся к прикроватной тумбочке за сигаретами, — ты куришь?       И Меррику смешно. Он трясёт головой и говорит, что раньше он о подобном подумать не мог. Это ведь верх безрассудства. Та ещё мерзость. Как так вообще можно. Надо быть совсем безмозглым, чтобы делать такое. Они и впрямь похожи на отвратительных подростков, не знающих границ.       А ещё он говорит, пристально смотря Тиму в глаза:       — Нет. Я не курю. «Годы потрачены. Ты так ничего и не сделал.

Так что пропало нечто большее, чем просто время»

      Джей скинул свои кроссовки и с ногами забрался на кровать, подтянув колени как можно ближе к животу и укрывшись всё той же рубашкой. Да, Тим не был великаном в росте, но он был куда шире своего друга в плечах, боках и бёдрах, так что его верхняя одежда могла укрыть съёжившегося парня с камерой почти полностью. Как тёплое детское одеяло: важна не прямая его функция, а чувства, которые оно вызывает, помогая успокоиться.       Немного сна, пускай и пьяного, ему сейчас не помешает.       И, точно реальные, вокруг возникли высокие стены с облупившейся краской и яркими граффити местных группировок подростков-недовандалов, пыльный пол с провалами и островками мха, а по воздуху поплыл свежий пряный запах еловой смолы и сырости. И смех, громкий маниакальный смех полетел по пустым коридорам и палатам, как только Джей из сна приложил к лицу холодный пластик чёрно-белой личины и с хрустом застегнул на затылке застёжку-липучку. Позади послышался треск кострища, звон металла о металл и раздался оглушительный выстрел. Ба-бах Ха-ха-ха-ха. Кук-ку?       Меррик распахнул глаза, выныривая из своего короткого видения в реальный мир. Он всё так же лежал на кровати поверх мерзенького стёганого покрывала, укрывшись красной фланелевой рубашкой. Голова гудела от зарождающейся в ней мигрени похмелья.       — Мы с тобой птички одного пёрышка, Тим, — сладко промурлыкал себе под нос супервизор и подавился смехом.       Белая маска. Чёрные глазницы. Но... вместо изящных дамских губ уродливая кровожадная ухмылка скелета. И что бы это значило?       «Это я. Но не я. Точь-в-точь я. Другой я. Alter ego?»       Или что ему вновь приснилось? Тогда, в таком непонятном случае, к чему вообще людям обычно снятся маски?       Как-то давно, когда он был подростком, ветхий бумажный сонник сообщал тому-самому-парню-с-камерой о значениях его сновидений почти каждое утро. Правда, Джей не очень-то и верил в предсказания, судьбу и прочую прочую астральную херню... По крайней мере не верил до две тысячи девятого года. «М», буква «м». Страница тридцать семь. «М»: • Мавзолей • Магнит • Магия • Маскарад • Маска ... ► Маска «Если во сне Ваше лицо прикрыто маской, значит Вам следует ожидать временных осложнений: Ваше отношение к дорогому для Вас человеку будет неверно истолковано им, а Ваша попытка помочь ему — неправильно им понята...»       Дверь распахнулась с сухим скрипом, точно заскрипела высокая красная ель, какие росли в самой глубине Россвуда. Свет мерцнул в слепой линзе выключенной камеры, стоящей на телевизоре. Меррик зажмурил глаза так плотно, как только позволяли ему веки. Перед взором поплыли разноцветные круги, точки, сетки и кривые линии. Кто бы там ни пришёл — ему всё равно. Плевать, плевать, плевать — вот его мантра на сегодняшний вечер. Будь это тот загадочный человек в выцветшем бежевом худи, или другой, чьи глаза светятся фосфором в темноте коротких посланий того самого totheark'а, или же сам «великий» Оператор на худой конец. Что он им всем скажет, как только откроет глаза, хм? П л е м в н а е т ь       — Чёрт, Джей! Какого хрена ты... Эй, почему ты спишь в кепке и на моей кровати?! Джей! — Тим, судя по звукам, бросил на пол пакет с покупками и яростно хлопнул дверью. — Если ты опять напился, то, клянусь богом, Джей, я тебя убью!       Человек, лежащий на кровати, сдерживая смех, перевернулся на другой бок. Громко выдохнул и притворился, что крепко спит.