The missing piece I yearn to find, So close, please clear the anguish from my mind, So close, but when the truth of you comes clear, So close, I wish my life I'd never come near... — Olafur Arnalds ft. Arnor Dan So close
Старуха одной рукой берёт гребень со стола, другой тянется за тонкими ножницами в кармане фартука с цыплятами. С головы до ног её обволакивает запах ягодного мыла и дешёвых приправ для супа. Она вся точно фея домашнего уюта, детское счастливое воспоминание о семейном тепле. — Я всегда мечтала о сыне, — медленно и умиротворённо говорит она, вычёсывая остатки листьев из мокрых волос сидящего перед ней человека. Выстригает колтуны. — Но собственных детей Господь мне не дал. Она делает пробор на виске и, поправляя толстые очки, внимательно всматривается: тёмные волосы у кожи сплошь облеплены белыми крупицами. Женщина горько и болезненно вздыхает. Печально говорит, отходя к столу и долго изучая прозрачные бутылки, стоящие там: — Мальчик мой... Жизнь несправедлива даже с младенцами. А у них совсем нет грехов. Тоби лишь морщится, елозя острыми ногтями по тощим бёдрам, чувствуя, как огнём горят на коже красные пятна. Противная сыпь, покрывающая его ноги и низ живота, чешется пуще прежнего после того, как он помылся. Его помыли, если говорить честно: окатили тёплой водой в душе, пока он стоял в кататонии, прислонив раскрытые ладони к холодному кафелю стены. Дрожал и смотрел в одну точку. Не стесняясь своей наготы и беспомощности: после того, как он дошёл до города, после всего того, что было с ним по пути, в его душе поселились нестерпимая усталость и смирение. Точно лично для него случился апокалипсис и всё сгорело, обратилось в прах. И больше некуда пойти, не у кого попросить помощи: он один, среди бесплодной пустыни, в кромешной темноте. Блохи и вши подняли бунт, из-за чего масса отросших волос на голове сейчас ходит ходуном, точно единая живая материя. Его руки разодраны и кровоточат, и он правда не имеет понятия, что ему с этим делать. Воспалённая ранка на запястье вздулась и обзавелась вишнёво-красным ободком. Будь он обычным, нормальным мальчиком, возможно, стонал или хныкал от боли. Но это никчёмное исхудавшее тело ничегошеньки не чувствует, кроме жара. Какова вероятность того, что он уже погиб и жарится в адском огне? Может, он не настоящий мальчик вовсе? Непослушный Пиноккио, у которого в один прекрасный день лопнули верёвочки и он ушёл прочь из дома. — Всё пройдёт, — Марта стоит у него за спиной, выливая липкую жидкость ему на волосы и втирая в кожу. Завязывает кухонным полотенцем. Туго перетягивает бельевой верёвкой; теперь у Тобиаса на голове возвышается уродливый вонючий тюрбан. Жжётся. Господи, как же жжётся и скверно пахнет... Его сейчас вырвет. — Чего ты с ним возишься? — девушка в длинной юбке, всё это время молча смотрящая в окно, резко развернулась и ткнула длинным бледным пальцем в парня. — Он проклятый! Сама разве не видишь? Пожилая женщина лишь недовольно покачала головой. — Аманда, мне не нужны твои советы. Они такие же люди, как я и ты. — Знаю я, какие они люди! — девушка в ярости сжала кулачки. Взмах серыми волосами, стянутыми в тонкую длинную косу, и она стоит возле Тоби, который сидит неподвижно, даже не смотрит на неё. У него, кажется, температура, начинается насморк. — Они не заслуживают никакого прощения. Дьявольские отродья! Аманда смотрела на Тоби сверху вниз, и в глазах её играло желчное презрение. Изящная ладонь поднимается наверх и резкой плетью обрушивается на его лицо. Роджерс издал едва слышный стон. Не больно, но как-то страшно и неприятно. — Аманда! — Марта с силой оттолкнула её от сидящего на стуле. — Я не позволю насилия в моём доме! Ни в коем случае, юная леди! Она повела её прочь к входной двери, больно держа за тонкое плечо. Громкие причитания и ругань доносились из-за угла, пока Тоби сидел, не меняя позы. Возил ногтями по животу туда-сюда, задумчиво грыз нижнюю губу. Ему не хотелось ничего: всё существо наполняло смирение и покорность перед грядущим и прошедшим. Толстая рыжая кошка с выгнутой кифозом спиной, громко мурлыкая, тёрлась о его подрагивающие от озноба ноги, но и на это Тобиас не обращал внимания. Животного будто не существовало в помине. Ему хотелось упасть на пол и заснуть. И спать сутки напролёт, не меняя позы. Пока не полегчает. Чтобы потом проснуться и всё было наконец хорошо. Он поднял глаза, принялся осматривать стены. Его взгляд привлекла чёрно-белая фотография, висящая над крохотной полочкой с завядшими цветами в горшке. На этой самой фотографии, по середине которой бежал подобно уродливой трещине шрам от сгиба, широкоплечий мужчина в докторском халате стоял посреди светлой операционной и улыбался. В его сильных руках, высоко поднятых над головой, отсвечивала стеклом длинная рамка. В ней, начиная с правого нижнего угла, прямо под бликом, рядами — от мала до велика — приколоты разнообразные бабочки. — Прости её. Она правда не хотела делать тебе больно, мальчик мой, — вернувшаяся Марта с сочувствием смотрела на парня. — Она хорошая, правда. Только немного запуталась. Тоби покачал головой в ответ. Кошка теперь сидела на его коленях и мыла длинный кривой хвост. — Ни-ни-ичег-г-го. Я зас-зас-заслуж-жил эт-это. Болезненно охнув, старая Марта прижала его голову к своей груди и горько заплакала.***
Тоби бежал по лестнице, перепрыгивая через сколотые бетонные ступени, по которым растекалась вода. Второй этаж... Чёрные от копоти стены мажут одежду, если их коснуться. Парень зашипел, выворачивая руку и смотря на серое пятно на плече. — Чт-чтоб тебя! Третий. Массивные железные двери с опалённой обивкой напротив друг друга перетянуты жёлтой полицейской лентой. Здесь ярко пахнет плесенью и ещё чем-то, что Роджерс вовсе не хочет ощущать. Мерзкие запахи пробивались даже через заложенный простудой нос. Почти четвёртый. Ещё одна ступень, и он будет на месте... — Вот дьявол! Молодой человек подскальзывается на замёрзшей луже и скатывается на брюхе вниз. Казалось, будто рёбрами он пересчитал каждую ступеньку. Кожа под курткой горит, сердце колотится пуще прежнего. Осталось совсем немного. Он поднимается, с отвращением отряхивает налипшую комьями чёрную грязь. Тщательно щупает сквозь одежду рёбра и локти. Колени и кости таза — всё, до чего может дотянуться. Облегчённо вздыхает: так хорошо, что ничего не повреждено. По крайней мере, ему так кажется: Тоби всё же не врач. Четвёртый этаж заставил его содрогнуться от нахлынувших воспоминаний, и Тобиас остановился на последней ступени. Сел, ощущая сквозь тонкие летние джинсы холод бетона. Вокруг царил полумрак, и лишь тонкая полоска серого зимнего дня падала из разбитого закопчённого окошка за спиной. Тоби обречённо уронил голову на руки и ещё долго сидел так, тихонько всхлипывая. Тоскливо. Очень тоскливо. Такое чувство, что его все покинули, и сделали это нарочно, предварительно сговорившись. Входная дверь приоткрыта и жёлтая лента висит на ней, точно растянутая хирургическая нить, соединявшая две части зияющей раны. Смотря внимательно себе под ноги, не теряя бдительности ни на секунду, Тоби зашёл внутрь. Облегчённо вздохнул, миновав тесную прихожую, которую преграждал огромный фанерный ящик. Огонь, бушевавший в здании, почти не тронул квартиру Марты. Лишь сырость легла на обои, отклеив их от стен под потолком и вздув пузырями пол. Парень достал из-за пазухи сложенный пластиковый пакет и направился в гостиную. Со стен на него неотрывно смотрели выгоревшие фотографии неизвестных ему людей. В комнате под грудой ненужного хлама, вывалившегося из покосившегося шкафа, лежала толстая книга в синей обложке. Парень почти вскрикнул от счастья, ведь он думал, что она не пережила пожара, что, возможно, первый же мародёр, чьи ноги ступили в квартиру раньше него, унёс её с собой в качестве трофея. Сев посреди тряпок по-турецки, Тоби принялся аккуратно перелистывать пожелтевшие по краям листы, с некой любовью всматривался в знакомые строчки, проговаривая их одними губами. Вдоволь налюбовавшись своей находкой, он сунул её себе под куртку, чувствуя животом холод плотной обложки. Принялся дальше копаться в ворохе одежды и тряпья. Брезгливо откладывал в сторону то, что покрылось грибком и дурно пахло; более-менее нормальные вещи засовывал в пакет. Тоби настолько увлёкся, что не сразу услышал приближающийся далёкий гул. Некто шёл в квартиру — легко, неслышно, точно кошка, — и негромко пел себе под нос. Роджерс, бросив своё занятие, метнулся в сторону шкафа и затаился в его темноте, зажав рот руками. На лестнице послышались шаги и возня. Кто-то, окружённый неприятным бумажным шуршанием, неторопливо поднимался наверх. Спустя некоторое время в дверном проёме появилась Аманда. Зябко кутаясь в свой потрёпанный шерстяной платок, она сделала круг по комнате и села на узкий подоконник, с тоской смотря куда-то в даль. Её пальцы беспорядочно перебирали ткань серой длинной юбки. Тонкие бледно-розовые губы были приоткрыты. Она негромко пела церковный гимн. Тусклая одежда на ней сливалась с окружающей серостью, делая тощую высокую фигуру похожей на мотылька: блёклой и туманной. — Тебе это больше не понадобится. И мне тоже. Аманда кинула взгляд, полный подозрения, на шкаф, пристально осмотрела ворох вещей, будто и впрямь заподозрила что-то, и была готова уже встать и подойти, но махнула рукой и вновь уставилась в окно. Достала из кармана юбки карты, стянутые тугой резинкой, положила их возле себя, и сидела так, не сводя с них глаз. А после этого прощания, сильнее завернувшись в колючий платок, встала и ушла прочь. Когда совсем стемнело, Тоби выбрался из своего убежища, схватил валявшийся в углу пакет и, крепко прижимая к себе книгу, побежал прочь. Сейчас ему никак нельзя было опаздывать. Он и так задержался. Дни стали заметно короче. Солнце, ленивое, как впавший в спячку сурок, едва поднималось над горизонтом, зарывалось в пухлые серые облака и дрыхло там до заката. Его тусклые лучи едва достигали земли, отчего тени были зыбкими и полупрозрачными. С утра не переставая шёл снег: крупные влажные хлопья падали вниз, налипали на лица, тонули в грязи под ногами, и уже к обеду его намело почти целый фут. Природа, застывшая в глубоком непробудном анабиозе, стонала северными ветрами и оплакивала, оплакивала тёплое бархатное лето, ушедшее от неё так рано. Мёртвые ветвистые пальцы деревьев тянулись вверх, беспомощно и жалостливо прося помощи у безответных небес. Райт был сам не свой. После того, как Брайана не стало, он несколько дней кряду сидел возле его тела, ожидая, что он вдруг воскреснет. Зашевелится, откроет глаза, заскребёт ногтями по ткани савана, просясь наружу. Не смыкая век всё ждал и ждал. Тоби возвращался с работы и заставал его в том же положении, в котором он сидел утром. Тим отказывался от еды, его голос был скрипучий от сухости в горле. Он клал руку на то место, где должен был быть лоб друга и тихо приговаривал, наклоняясь: «Давай же, покажи мне чудо. Ты это умеешь. Ты это уже делал». Брайан пропал на третий день, когда Тимоти свалился от изнеможения и усталости. Нечто — он был точно уверен, что это был именно Оператор — унесло его, не оставив и следа. А под утро пропал и Тим. Обнаружив это, Тобиас, не одевшись, в одной кофте, выбежал на улицу, и долго-долго бегал по улицам, ища Райта, пока окончательно не замёрз, пока не рассвело. Но мужчины нигде не было. И только поздно вечером, пьяный, шатающийся из стороны в сторону, он вернулся. Осмотрелся. На протяжении десяти минут пристально изучал взглядом Тоби, а потом свалился на свой спальный мешок, закрыв красные глаза рукой. Тим? Всё хорошо? Чем я могу тебе помочь? Тоби крутился вокруг него, и это раздражало. Мальчишка был ему противен до тошноты, как и любой встречный человек. Слишком громкий. Слишком глупый. Слишком... не такой. Выпитое лишь усиливало неприязнь, и повышенный градус наводил на больную мысль, что Тоби тоже виноват. Виноват хотя бы в том, что он дышит и живёт. Верно. Это из-за него они остались в этом проклятом городе, из-за этого мелкого придурка, который не может сказать и трёх слов, не запнувшись. И Тим кричал на него. Громко, обидно. Обвинял. Тупица. Он слишком мелкий и ни черта не смыслит в жизни. Ведь это для него, наверное, было так просто: сбежать из дома. Просто не проходить через ад, а смыться из него. Просто не чувствовать вины. Просто притворяться святым. Ты не мученик, парень. И перестань им казаться. Заткнись. Уйди. Чтоб я тебя больше никогда не видел. Это всё твоя вина, не моя, понимаешь? Ты нас тут оставил. Уйдиуйдиуйди Чтобы я тебя никогда больше не видел. Не смей приближаться ко мне. Проваливай ко всем чертям! А после Тим вырубился. Слёзы катились из его глаз, мочили заросшее лицо. Тоби, сглатывая всхлипы, заботливо укрыл его своим одеялом. Ему было обидно, но он не обижался на слова: боль утраты для него — не пустой звук. Он понимал, что чувствует человек рядом с ним. Когда ясное отдохнувшее сознание наконец вернулось к нему, был уже глубокий вечер. Райт с досадой отметил нарастающую боль, перекатывающуюся свинцовым шаром внутри черепа, стоило лишь дёрнуться. Хотелось пить. Неприятные покалывания льдинок онемелости терзали правую руку. Желая как можно скорее сбросить эти неприятные последствия долгого пьяного сна, Тим не нашёл ничего лучше, чем перевернуться на другой бок и потянуться, похрустывая суставами. Роджерс склонился над толстенной книгой, распахнутой посередине. И даже отсюда, почти с другого конца комнаты, были видны его сосредоточенное лицо, слегка подрагивающие приоткрытые губы и пульсирующая жилка на том оголённом участке шеи, не прикрытым толстым воротом вязаной кофты. Кажется, он проговаривал что-то серьёзное и важное, отчего выглядел точно безумный бродяга, которого можно увидеть в парке или ненароком встретить на автобусной остановке. Только слишком молодой для такого бродяги. Тим смотрел на это, ничего не понимая. Откуда он взял эту чёртову книгу? Почему на нём другая одежда? Сколько дней он проспал?.. Молодой человек, чувствуя на себе настойчивый взгляд, поднял глаза от пожелтевших страниц. Он мягко улыбнулся, как обычно улыбаются либо родным братьям, либо очень близким друзьям после долгой разлуки. — О, те-тебе уже лучше? Молодец, парень, хороший вопрос для того, чтобы завести диалог. Может ещё спросишь, как спалось? Не мешали ли москиты? Жучки не кусали? — А тебе какая разница? — ответ был холодный и колючий, прямо говорящий, что дальнейший разговор обречён на провал. — П-просто... Зн-знаеш-шь, хорошо, что х-хоть кто-то за теб-бя волну-уется, — парень шмыгнул носом и обиженно махнул рукой. — Да, ха, спасибо. Это мне помогло. И тут он захлопывает книгу. Встаёт. Этот самый Тобиас, на костлявой тощей заднице которого штаны висят пузырём, чьи руки почти до кончиков пальцев скрыты растянутыми чёрными рукавами кофты. Именно он, этот мерзкий мальчишка, встаёт со своего места. Плоско и прихрамывая ступает вперёд. У него под мышкой та самая книга, на запястье болтаются чётки, а в руке свеча. Он садится рядом с Тимом, у него в ногах, как послушная собачонка. И всё не перестаёт улыбаться. Райта от него тошнило, наверное, больше, чем от выпитого. И вот, теперь он сидел рядом, этот уставший по виду юнец, который всё-таки, чёрт возьми, не выглядел на свои девятнадцать лет, держа в тонких пальцах небольшие чётки-розарий. Он спокойно перебирал чёрные деревянные бусины, пытаясь сконцентрироваться как можно лучше, что-то тихонько бормоча себе под нос, точно старый священник, отпевающий умершего. Не того ли, вусмерть напившегося и сейчас страдающего от режущей и тянущей боли в голове? Парень отставил свечу в сторону. Тимоти несколько виновато опустил глаза, сам не зная из-за чего. На душе было тяжко, дурно. Можно было бы смело сказать, что мутило. Он глубоко вздохнул и сел, не отрываясь смотря на предмет в руках своего знакомого, на то, как потёртые бусины потихоньку перетекают, поблёскивают серебристыми звеньями, завораживая и постепенно успокаивая. — Ладно, прости. Я... У меня сейчас сложный период в жизни, — Райт шмыгнул носом. К горлу вновь подкатил ком. Тобиас посмотрел на него серьёзно и понимающе. Медленно кивнул. — Тим, а ты... хо-хочеш-ш-шь помо-молиться вместе с-со мной? — Роджерс сказал это с робостью в голосе, тут же виновато поджав губы, точно вопрос вырвался сам по себе, против воли самого человека, и был оскорбительным и неприличным. — Если тяж-ж-жел-ло, то э-э-это поможе-е-ет-т. Мужчина раздражённо цыкнул. Подобное предложение звучало просто смешно. Особенно от Тобиаса. Няньки и проповедники в данный момент Райту казались ненужными и даже лишними. Если слишком много слушать сладкие речи, то горе никогда не уйдёт из души. О нет. Оно забальзамируется там внутри и останется там уже навсегда, как невскрывшийся гнойник остаётся в коже плотным болезненным бугорком. — Я плохо знаю молитвы, Тоби, — такой ответ был намного проще, чем сознаться в тайной злобе, затаённой на создателя и все его создания. — Точнее, вообще ни одной не знаю. Особо не интересовался, знаешь ли. Тоби говорит, что это не главное. Он поможет, подскажет, и Тиму после обязательно станет лучше. Он обещает. Он знает. И, глубоко вздохнув, завёл свою заунывную песню: — Боже, Отец наш. Си-ила Твоя дарует нам рождение, и про-про-промысл Твой ведёт нас по жизни, и во-олею Твоей мы обраща-ща-щаемся в прах. Гос-с-сподь, те, кто умер, продолжают жить с тоб-тоб-тобо-ой. Их жи-и-жизни сменились, но не закончились. Я-я-я мол-л-люсь, надеясь... — Боже, Отец наш... — стал пресно повторять Райт, закрыв глаза и внимательно вслушиваясь в тихий равномерный стук чёток и голос парня, стараясь не отставать. Не то чтобы ему и впрямь хотелось молиться, просить прощения у чего или кого-либо. Скорее всего слова вылетали из его рта только из-за приличия. В очередной раз обижать Тоби совсем не хотелось, тем более, он ведь так старается: заикается, но всё равно продолжает говорить. Да и так он скорее отстанет. Ветер задувал в щели, трепал тощий огонёк свечи. А в памяти непроизвольно возникали картины из светлого прошлого: Алекс раздражённо ходит из угла в угол, и можно подумать, что сейчас он просто взорвется, как самый настоящий вулкан; Джей сидит рядом с Брайаном и тычет пальцем в газету, заставляя того прочитать статью про самую большую пиццу в мире. «Ага, приятель! Тащи уже сюда телефон! Я настолько голодный, что после этой попрошу ещё кусочек, если не два!» — Томас засмеялся, откидываясь назад, на мягкие подушки. Эта забавная сцена тут же сменилась другой, более ужасной, уже намного позже съемок фильма. «Посмотри, видишь, видишь это? Это всё ТВОЯ ВИНА! Ты убил его, и он медленно умер здесь из-за тебя. Какого чувствовать, что ты убил одного из своих друзей, Тим?!» — и Алекс брезгливо отталкивает от себя бездыханное тело Брайана, точно он для него никогда ничего не значил. Да, это воистину ужасно, Алекс, и не стоило проходить через всё , чтобы это понять... От Креили в тот момент пахло самым настоящим безумием. Это едкое сочетание запаха мокрой земли, ржавчины, пыли, желчи и пота нельзя спутать ни с чем на этом свете. Безумие и покинутость — те самые приторные нотки, витающие в затхлых комнатах оставленных домов, потерявших хозяев и, собственно, своё внутреннее тепло, свою «душу». Обречённые на неизбежное разрушение и брошенные в объятья безжалостной ночи, эти дома. Таким был и Алекс в тот момент. Таким Тим ощущает себя сейчас. Здесь, в реальном времени, Тоби схватил Тима за запястье и легко сдавил. Райт раскрыл глаза. — А-аминь, — прерывая поток неспокойных мыслей завершил Роджерс, дёрнув плечом в нервном тике. — Аминь, — с той же тоскливой интонацией повторил за ним Тимоти, как исповедующийся повторяет за святым отцом. — И? Что дальше? Парень удивлённо поднял на него расширенные глаза, слегка нахмурился в непонимании. По нему было прекрасно видно, что он был готов всплеснуть руками от горькой досады. — Тебе раз-разве не лу-лучше? — он раскрыл книгу на заложенной странице и его пальцы рефлекторно теребили её пожелтевший уголок. Вверху, на полях, синела непонятная последовательность цифр. Видимо, какой-то телефон. — А должно быть? — Тим, не отрываясь, смотрел на номер. — Это помога-гает, если вд-друг тяжело. М-мне по кр-райней мере. Я не чувствую себ-себя виноватым з-за то, что сделал. Тим наклонил голову сначала вправо, затем влево, разминая затёкшие мышцы шеи. Сел поудобней. Та загадочность, недосказанность и излишняя молчаливость, что витала вокруг Тобиаса, не могла не раздражать. Складывалось такое ощущение, что парень нарочно юлит, рассказывая небылицы про себя и своё прошлое, недоговаривая, лишь намекая на что-то ужасное. Райт подсел ближе, забрал эту проклятую книгу и отбросил её на другой конец спального мешка. Теперь Тоби, потерявший свою единственную защиту, сидел ни жив ни мёртв от страха и с ужасом смотрел на мужчину перед собой. — Честное слово, парень, твои секреты сейчас мне нужны как дырка в башке, — Тимоти облизнул сухие губы. Жажда неистово драла глотку. — Слушай, ты либо говори, либо держи свой рот на замке сутками напролёт. Ты, надоедливый говнюк. Тоби скрестил руки на груди: желание отгородиться от всего происходящего было невыносимым. — М-мне боль-больно вс-спомин-нать. Тим усмехнулся. — Вот знаешь... Все так говорят. Роджерс сглотнул. Кивнул потяжелевшей головой. Верно. Раз их осталось только двое, то лишние секреты и впрямь могут оказаться лишними. Тем более, что он про Тима знал многое, а вот он про него... — Я... Эт-это так давн-н-но было... Лад-дно. Зн-зна-аешь, а я жил с сем-семьей тогд-д-а. Моя сестра ум-м-мерла, когда мы попали в аварию. М-м-мой... о-отец... я... я уб-б-бил его... — и, не прерываясь, до сбившегося дыхания, он рассказал практически всё, что произошло за эти долгие сложные годы. Краснел от сильного волнения, когда рассказывал об ужасных эпизодах роковой аварии, ожогами оставшихся в памяти; со злостью сжимал кулаки, говоря о подонке-отце и о том, как его гнилое нутро вывалилось на светлый ковролин; и, холодея от неприятного щемящего чувства за грудиной, говорил о мотеле и о своей работе в нём. Но не вздумал упоминать о причине, заставившей его покинуть то место. Нет. Его просто не поймут. Это так стыдно и грязно, что про это лучше промолчать. Не упоминал и про безликого монстра. Заикаясь всё сильнее, ломая и коверкая слова, превращая их в сплошную кашу из одних и тех же звуков, как если бы он был оцарапанной побитой пластинкой, он говорил и говорил. А мужчина перед ним сидел неподвижно, будто бы даже не моргая. — А-а-а пот-потом я попал сюда. Со-о-оверше-е-енно случайно. Он не хотел говорить про своё проклятие. Про одержимость, дьявольским огнём охватившую его душу, заставляя стать хладнокровным несправедливым палачом. Лишний раз упоминать имя потустороннего всесильного существа нельзя. Оно может услышать тебя и явиться на зов. — То есть, тебе там было хорошо, ты был в безопасности, а потом ты просто взял и ушёл? — Тим как-то неохотно верил этой части рассказа. Он цыкнул. — Что-то не особо верится, не находишь? — Ну-у-у... Кон-н-нечно же н-н-е-е так... Ох-х-х... Я связался с п-п-лохой компанией, а они меня напоили, увезли и, и... — слова застряли в горле, как только в голове пронеслись тяжёлые остатки воспоминаний, не изуродованных препаратом: громкий злой смех, желчные замечания и грубые прикосновения... И так далее по списку того, отчего он теперь просыпается в панике. — О-о-ограбили. Да... У меня, хах, н-ничего не осталось после этого, и было н-н-нем-много т-т-тяжко сначала... В-вот... Но я всё же сп-спр-справился! В-вот! Тим поднял брови пристально смотря на сидящего перед собой, который закусил губу и нервно хрустел пальцами. В его глазах был нездоровый блеск. Как у мыши, загнанной в угол. И эти самые глаза смотрели в пространство, в самую пустоту, нездорово поблёскивая и намокая. То самое навязчивое движение плечом возобновилось. Тим наклонился чуть вперёд и слегка толкнул парня, приводя в чувства. Полушёпотом спросил: — Ты ведь чего-то не договариваешь, я прав? «Господи... до чего же настырный!» Тоби поёжился. Стало совсем неуютно, точно его кожа была неподходящего размера и до боли сжимала и тёрла каждую мышцу в теле. И тут он поднял лицо, смотря прямо в глаза Тима. Несколько раз глубоко вдохнул холодный воздух до жжения в горле, и на одном дыхании сипящим шёпотом протараторил: — Они меня держали в каком-то подвале. Я не помню сколько, не помню всех подробностей и их самих, — молодой человек сглотнул комок и прочистил горло. Говорить было до неприятного трудно. — М-м-меня поили чем-то, а потом, когда я у-уже не чувствовал тела и не мог сопротивляться... о-о-он-н-ни... п-п-по оче-е-ереди... Н-н-не мог-могу гов-гов-говорит-ть! Н-не мог-мог-гу! — вокруг всё плыло и дрожало. Он вмиг закрыл покрасневшее лицо руками, сгорая и плавясь от стыда под настойчивым взглядом. Точно такой же, как и тогда: ничтожный и использованный. Втоптанный в грязь ещё не сделав и первых десяти шагов в своей самостоятельной жизни. Тоби с омерзением почувствовал, что рассказав всё в подробностях, вскрыв самые зловонные и вздувшиеся гнойники в своей душе, он просто-напросто отдался Тиму. Не физически, но ментально. И если сейчас на его посмотрят свысока, если завтра наутро он обнаружит себя в полном одиночестве — покинутым, одиноким и обречённым на бесцельные скитания по этому чужому враждебному миру... Может, это будет справедливо. Зачем такой спутник в столь нелёгкие времена? Всё будущее Тоби сейчас было в сжатых в кулаки руках Райта. Было настолько тихо, что с лёгкостью можно было расслышать скрежетание, беспорядочную возню и приглушённый писк мышей в стенах. «Пожалуйста, ну скажи хоть что-нибудь! Мне не хорошо, Тим, прошу, не молчи! Видишь? Это молчание сейчас меня убьёт! Поговори со мной...» Сквозь пальцы парень посмотрел на собеседника, сдерживая очередной громкий крик отчаянья в задыхающихся лёгких. Но Тимоти отстранёно смотрел куда-то вниз, на свои ногти. Думал. Выглядел спокойным, даже, наверное, устрашающе спокойным, но внутри него бушевал ураган. Целый океан эмоций. И, по своей дурной привычке, он скрывал всё это. Буря в стакане, правда, непрозрачном. — И... Сколько тебе тогда было лет? — Восемнадцать... — Роджерс выдохнул это слово, почти что прошипел его, в попытке избавиться. Райт всегда жалел, что не умеет правильно оказать моральной поддержки. Внутри его головы роились, перекрикивали друг друга мысли, а сердце болезненно сжималось, как только он видел чью-то боль. С самого раннего детства он был интровертом по неволе и просто не мог выразить свои мысли по поводу какой-либо неприятной ситуации. В такие моменты он просто не знал, что ему делать. Эй, он лечился в клинике, а не проходил практику молодого психолога, так что вы от него вообще хотите?! Он медленно подался вперёд, приобняв Тобиаса за плечи. — Тоби... Это... это правда ужасно. Я просто не знаю, что сказать. Мне очень жаль. Роджерс продолжал настойчиво отворачиваться, не желая пересекаться взглядом с Тимом. Ему было стыдно за своё поведение, за слёзы и столь сильные эмоции. И если его сейчас назовут нытиком, малолетней девчонкой, да и поднимут на смех... Что ж, это, по крайней мере, будет справедливо, что он и заслуживает. Он и есть сопляк, мелкий засранец, слишком слабый и мягкий для мужчины. «Господи, если ты всё же есть на небесах над этим безумным миром... за что ты так с нами поступаешь?!» Тимоти был на грани. Он ощущал, как горло сжимается в тонкую трубочку, мешая воздуху попадать в лёгкие. Ещё немного и на его глазах тоже выступят горячие слёзы. То ли злобы, то ли горькой обиды. Тоби вновь негромко бормотал неизвестную молитву, заикаясь и не отрываясь смотря в пустоту прямо перед собой, точно находился в глубоком трансе. Его нижняя челюсть слегка подрагивала, возобновились те навязчивые движения плечом. Они сидели. Слушали унылые завывания ветра. Никто не смел сказать и слова. Тим думал о том конверте, что дал ему Брайан, о его содержимом, и кусал внутреннюю часть щёк. Вот он, тот спасительный проблесковый огонёк в вязком тумане. Хоть какая радость. Тим уложил Тобиаса на свой спальный мешок. Тот уже почти успокоился. — Тебе надо поспать. Я сам о себе позабочусь, — Тим поднял скомканное одеяло, отряхнул его от пыли и укрыл им Тоби. Поднял ту самую книгу и положил на подушку возле лица парня. В слабом свете тускло вспыхнул и тут же погас потёртый серебряный крест на обложке. Райт фыркнул. Конечно, что же ещё он мог читать... Самый дорогой и желанный подарок, что Тим мог сейчас подарить Тоби — стабильность. Та уверенность, что завтра ты проснёшься там, где заснул вечером, что ты точно будешь обедать, ужинать. Обычная общечеловеческая рутина казалась недосягаемым счастьем. Осень незаметно перетекла в зиму, приносящую холодный ветер и бесконечные ночи. Ночи... Они становятся длиннее, больше времени колючая паранойя царапает душу. «Вот, посмотрите на меня: я вновь боюсь и хочу спрятаться под кровать, как пятилетний. И не стыдно?» Рассвет наступал уже слишком поздно, и ждать его не имело никакого смысла, как решил для себя бывший «человек в белой маске». Он вновь задумчиво взглянул на темно-синий чехол со светоотражающей тонкой полоской, старый матрац, на котором небрежно было брошено серое ватное одеяло, походившее в полутьме больше на сугроб грязного февральского снега. «Приду вечером, и приберусь, не ругайся ты! Не убежит никуда! Ой-и-и!» — махнул тогда утром рукой Брай, переступая через порог. Как всегда улыбнулся напоследок и задорно подмигнул, перед тем, как пропасть из поля зрения. По крайней мере, он сейчас вместе со всеми своими друзьями... Внутри сердца словно что-то взорвалось. Резкая колючая боль замедлила его ход на мгновение, и восстановила вновь. Райт глянул на засыпающее существо под одеялом. Покачал головой. Малознакомый человек сейчас ему был, наверное, самым родным из всех. Других же больше не осталось. Они все мертвы. Просто вслушайся в эти слова: все, кого ты знал, с кем общался, они все мертвы. ВСЕ. Кроме этого несчастного Тобиаса. У него тоже никого нет. Алекс, если ты меня сейчас слышишь... Тут остался только я один, как ты и завещал... Тим ещё долго копался в сумке, пытаясь что-то в ней отыскать, щёлкал зажигалкой, чем-то шуршал, время от времени тяжко и устало вздыхая. Громко пил воду из бутылки, кашлял. А потом долго-долго сидел в углу, сжавшись в жалкий беспомощный комок и закрыв глаза перед тем как улечься рядом с Тоби. Всё тело Райта было объято жаром и сотрясалось в непонятных приступах. От него исходило столько неприятного сухого болезненного тепла, что Тобиас мог поклясться, что вот-вот, и он тоже погрузится в эту скорбную и печальную лихорадку. Роджерс сквозь прикрытые веки смотрел на трепещущее пламя догорающей свечи, притворяясь крепко спящим, и всё думал, думал о том парне по имени Джей. Про то, как он, слегка откинув потяжелевшую голову, полулежал на окровавленных листах-записках, держа обмякшую руку на смертельном ранении. Точно старая фарфоровая кукла с разболтанными шарнирами: жалкий и измученный, такой же тонкий и хрупкий. Уже никому не нужный. Устало спящий. Для него всё закончилось, осталась позади короткая жизнь, искажённая бесконечными помехами и белым шумом. Он сгорел за пять лет, как от смертельно опасной неоперабельной онкологии. Счастливчик... он теперь не гниёт заживо, опасаясь ночи. Тени от деревьев для него уже не значат ничего. Где та тревога? Где те приступы необоснованного страха, разрывающего нутро? Где это всё, когда тебя заключил в свои холодные объятия подлый Тавискарон*? Но если у него не было никаких проблем в самом начале, тогда почему Хозяин стал его преследовать? Какова та причина? Высокий человек появляется лишь тогда, когда душа его жертвы окончательно опустевает — вот она, та самая нетленная истина, формула решения смертельного уравнения, которую за эти годы смог вывести Тобиас. Или, как всегда, этот чертёныш оказался на ложном пути? Но ведь именно в моменты неутешного горя и безысходности загадочный и необъяснимый Слендермен берёт всё в свои длинные отростки-руки, подчиняя себе волю и окончательно ломая жизнь. Непереносимая потеря, омертвевшая тяга к жизни — вот что притягивает это существо. Питание за счёт чужой боли. Манипулирование чужими кошмарами, как куклами на невесомых шёлковых нитях. Всё начинается мгновенно и неотличимо от вируса: головокружение, тошнота, боль в области рёбер. Затем — галлюцинации. И ты уже не держишь себя в руках, мечась и вырывая волосы на голове в приступах тупой жгучей ярости далеко от собственного дома. Ты теперь вампир, ты — мерзкий мо́нстро, бездумно и жестоко пускающий чужую кровь в порывах чужеродной ненависти и злобы. Вендиго*, если угодно. Развитие стремительное. В качестве лечения эффективно сожжение. Ставьте крест на двери! Тут дьявольское поветрие! Сзади слышались тихие всхлипы и тяжёлое дыхание. Видимо, Тим решил, что его знакомый уже крепко спит. Пускай. Люди не могут вечно держать всю боль внутри себя. Огонёк в последний раз дрогнул в бессмысленной попытке уцепиться за обуглившиеся остатки фитиля. И вся комната заполнилась густой холодной ночью, в которой не было ничего, кроме тяжёлого отрывистого дыхания и горестных вздохов. Почему-то Тобиаса посетила тревожная мысль, что неплохо было бы повернуться на другой бок и посмотреть в лицо тому печальному человеку. Обнять крепко, как родного, сказать, что всё скоро станет хорошо... как любила делать Лира, когда её маленький брат плакал от испуга. Он и впрямь завозился, готовясь перевернуться, но остановился. Пожалуй, с Тимоти Райтом надо быть всё же осторожнее. Кто знает, что у него там на уме. Тобиас, вот, совершенно этого не знал...