Он забрал её у тебя. А ты ничего не сделаешь?
Чёртово отродье!
Белая простыня навсегда сокрыла изуродованное лицо моего единственного ребёнка. Белые розы и чёрные ленты у монохромного портрета, лежащего на холодной свежей земле... Он повернулся ко мне. Улыбка сменилась удивлённо приоткрытым ртом. Выстрел ударил по ушам, оглушил на миг. Мои напряжённые плечи пронзила острая боль. С головой погружаюсь в холодный душащий Стикс. Я повалилась назад, и больше не вставала. Надо мной эта поганая птица с ярким брюшком наконец-то сомкнула свои крылья и пропала из виду в деревьях. Белый потолок, белый свет. Присяжные перестали переговариваться. Белые облака, белые вспышки фотоаппаратов журналистов. Белые листы с чёрными заголовками. Белые таблетки перекатываются в моей раскрытой потной ладони. В этот момент пространство наполнили хрипы боли и низкий гул песнопений сектантов, окружающих меня плотным кольцом. Мне кажется, что я слышу гармоническую музыку сфер. То самое идеальное звучание, что могли услышать лишь величайшие музыканты. Всё так легко... Плотное одеяние дуккха спадает с моей души, обнажая её невесомой светлой нирване. Впервые за последние полтора года я ни о чём не думаю. Десятки рук — призрачных и из плоти — поднимают моё ослабевающее тело в воздух. Громовой голос разносится над лысыми кронами, говоря что-то на мёртвом языке. На мою голову торопливо натягивают холщёвый мешок, пахнущий сырой землёй. — Vita mutatur!* — воскликнул радостный детский голос рядом со мной. Он мне не знаком. Белый снег. Белый овал лица склоняется надо мной, пожирая отсутствующим справедливым взглядом. Я вдыхаю мёртвый обожженный воздух. Я парю в пространстве, ничего не желая понимать. Ничего не желая принимать и осознавать. Мне легко и хорошо, как никогда не было до этого. Белый навсегда в моей памяти. Я закрываю глаза. Огонь обжигает меня полностью.Vita mutatur!
***
Последний раз плеснув и громогласно ухнув в горьком от соли воздухе, воды великого потопа схлынули, обнажив пустынный пейзаж, свободный от скверны и зла. Он разрушил всё лишь для того, чтобы возродить вновь. И на этот раз без ошибок, правильно и хорошо. Как надо. Как Он изначально задумывал. Единственный цветок, проломив грубый камень горы, поднял свой слабый нежный бутон к небу. Сотрясаемый стылыми пустынными ветрами, он — знамение нового. Это начало начал. Тонкие полупрозрачные лепестки развернутся, обратятся к неизменному солнцу. Круг жизни вновь возобновится, возродившись из праха былого. Добро и ненависть — всё в равных количествах, достаточных для того, чтобы удержать хрупкий текучий песок в амфоре жизни. За грубыми сухими скалами, оградившими нежный цвет, вновь поднялось солнце, и… На лист бумаги капнуло и чернила растеклись синим облачком по мокрому пятну. Тобиас вздохнул, страдальчески посмотрел на потолок. Старая крыша опять протекала. Отодвинувшись чуть вправо и промокнув испорченный рисунок рукавом кофты, он принялся аккуратно выводить расплывшиеся линии. Так... На чём он там остановился? Ах да, цветок, скалы, мёртвая бесплодная земля вокруг… Нечто чистое, библейское. Была суббота. Посетителей почти не было: за всё утро и половину дня зашли пара человек, поэтому Тоби скучал. Он уже помыл полы, наверное, дюжину раз проверил полки с товарами. Перед ним, чуть поодаль от листа с рисунком, появилась тарелка с сэндвичами. Подняв глаза, он увидел женщину в широких очках. Дочь Матеуша. Она заменяла своего отца, пока тот уехал в город. Тоби вздохнул, предвкушая очередной скучный разговор. — Вот, это тебе. Поешь. Я знаю, ты постоянно голоден. Она вытащила из-под прилавка скрипучий табурет и уселась рядом с парнем, по-матерински внимательно наблюдая. Он жадно набивал рот, время от времени косился на неё, словно голодный пёс, которому кинули кусок мяса. — Тоби, скажи мне вот что. Тот мужчина, что заходил за тобой пару раз, — женщина склонила голову вбок, и её громоздкие очки съехали чуть вниз, — кто он тебе? Тоби тяжело сглотнул сухой ком пищи, застыл с приоткрытым ртом. Так… как они договорились с Тимом? Кто он ему в придуманной семье? — А, эт-это... Э-это Ти-тим. Мо-мо-мой… Н-ну, он... он брат тро-ою-оюродной сестры м-м-моей матери. Недав-авно пе-е-ереехал-л-л, — он остановился, чуть притих. — Писатель. На последнем слове парень закашлялся подавившись, и зажал рот ладонью. Он не хотел этого говорить! Они ведь так и не решили, чем Тим зарабатывает на жизнь. В её глазах на мгновение вспыхнул огонёк. Уголки губ приподнялись в улыбке. — Надо же. Никогда бы не подумала, что твои Тим пишет книги. Она подняла руку, провела ей на уровне верхней губы, вырисовывая в воздухе усы. Тобиас кивнул в ответ, показывая, что он понял немой вопрос. На душе вдруг вновь стало тяжело. Со смерти Брайана прошло слишком мало времени, чтобы смириться с утратой. И хоть Тим не говорил об этом, пытался не подавать знаков, было превосходно видно, что горечь утраты внутри него никуда не делась. По ночам парень слышал его тяжёлое дыхание и сдавленные всхлипы, задушенные в попытках их скрыть. Наутро же Райт улыбался и спрашивал, хорошо ли Тоби спал ночью, выспался ли он, как его самочувствие. Какие сны снились. Как за окном здорово сыплет снег... Мужчина говорил обо всём вокруг, лишь бы заполнить пространство. Лишь бы не было неловкого молчания. Лишь бы мысли были заняты всякой ерундой. — Его же Брайан зовут? Мы говорили с ним пару раз. Я помогла ему найти апартаменты на Пайн Стрит. Роджерс поднял брови, повернулся к собеседнице всем телом, положил согнутую в локте руку на спинку стула. И когда она только успела? — Он-н? Да, это, та-та-так. Дру-у-уг Тима, — и, чуть подумав, добавил, но уже тише, — у-у-уехал-л-л. Ему пред-предложили съемк-мк-мки. Некая непонятная тревога возникла на мгновение у неё в глазах и также быстро исчезла. Женщина вновь кивнула. Легко улыбнулась. — Я вот чего хотела спросить... Не будешь против, если я приглашу тебя и Тима на Рождественский ужин? Тата уехал в больницу к маме, его не будет ещё несколько дней, — и, чуть погодя, продолжила. — Если твой Тим писатель, то мы с ним уж точно найдём, что обсудить. Несколькими вечерами ранее Тим наспех сложил вещи и разбросал угли, которые всё время лежали в центре комнаты, окружённые опалёнными булыжниками. Надел на спину Тоби тяжёлый рюкзак, что раньше принадлежал Брайану. Заметая следы их пребывания, он говорил, что сюда они больше не вернутся. И слава тому самому богу, в которого там так яро верит Тобиас. Покинув территорию завода, они направились вниз по улице перед тем, как свернуть налево. И долго потом шли свозь снег, пока не пришли к многоквартирному дому на Пайн-стрит. Тим, всю дорогу шедший молча, расстегнул куртку. Достал из внутреннего кармана потрёпанный бумажный конверт и извлёк из него ключи. — Это должен был быть сюрприз от нас с Брайаном. Добро пожаловать домой, Тоби. Крошечная квартирка, неудобная и неприветливая, после стольких месяцев бродяжничества Тоби показалась раем. Парень сидит за кухонным столом, подперев щёку кулаком, а Тим напротив него. Потирая лоб, Райт говорит, что это всё ненадолго, и им потом лучше уехать. Только пройдёт зима, сойдёт снег, и они отправятся в путь. Можно на восток, можно на запад — особой роли не играет: выбирай любое направление и вперёд. Но только не юг, чтоб его. В той стороне он уже бывал, и, честно признаться: кроме необразованных скучных фермеров и мелких деревянных церквушек там не на что смотреть. Тоби резко встал. Хотел было сказать, что не может: уж больно много его связывает с этим городом, с этими местами, но остановился. Он вспомнил круглое румяное лицо Марты, её руки, её стряпню. Тёплые воспоминания сменились мрачной картиной стоящего стеной ливня и мигалок машин полиции... Верно. Теперь его ничего не удерживало в этом вонючем городке. Он и забыл. Махнув рукой, Тобиас вновь сел и уставился на Тима, ожидая, что тот ещё скажет. — Также давай с тобой установим пару правил, ладно? Я не хочу, чтобы ты уходил куда-то, не предупредив меня. Я тоже больше не буду бросать тебя. И, немного подумав, Тим также пообещал, что не будет больше пить. Когда он пьяный, он за себя не отвечает. С этим ему надо завязывать, ведь до добра такая привычка не доведёт. Сложно, но он попытается. Им обоим надо стараться, раз уж они теперь соседи. Мужчина требовательно постучал по столу пальцами, нахмурился. — Ещё... Отдай мне сигареты, и не вздумай тут курить, — смотря на удивлённого собеседника, разводящего руки в стороны, он не смог сдержать улыбки. — И да, я знаю, что они у тебя есть. Врёшь ты плохо. А прячешься ещё хуже. От тебя табаком пасёт за несколько миль, парень! Тоби с каждым днём всё больше и больше замечал изменения в своём поведении. Он стал меньше говорить, постоянно думал. Вспоминал, анализировал. Изучал, если можно так сказать. Смотрел на Тима с интересом, пристально следил за его движениями, мысленно сопоставлял с теми, что он видел на тех видео. Тим курит у открытого окна, делая глубокие затяжки и задерживая дым в лёгких. Тим сидит за столом и что-то торопливо пишет в своей толстой потрепанной тетради. Тим крутит пальцем у виска, раздражённо говорит парню, чтобы тот нашёл наконец себе занятие получше, чем постоянно пялится на него. Тобиас также вновь и вновь старался представить себе то, что было до его приезда в город. Райт теперь казался уставшим, депрессивным, но не злым. Ненависть будто перегорела в нём. Страх перед этим человеком сменился простым любопытством. Как будто он наконец, переборов себя, вошёл в помещение, и его глаза только привыкли к темноте, явив, что в ней нет ничего опасного. Роджерс хотел было расспросить его обо всём напрямую, но сдержался. Пока что рано. Пока что не стоит. Тим же считал парня странным. То, как тот ходит, ссутулившись и сложив руки на груди, будто защищаясь от невидимого врага, как говорит, без конца запинаясь и заглатывая слова, как мычит себе под нос молитвы, стоя на коленях перед тем, как лечь спать или поесть — всё казалось ненормальным, болезненным. Но кому, как ни ему, Тимоти Райту, судить о болезнях? Даже смешно. Тоби, к великому удивлению Тима, настоял на том, чтобы они продолжили занятия. Сам парень, правда, до конца не понимал: зачем ему это? Может, просто из чувства ностальгии. А может и потому, что в каждом занятии он чувствовал некую заботу. О нём думают, с ним сидят рядом и рассказывают ему разное, рассказывают. Лично для него, по несколько раз, если он что-то не понимал. Так делала Лира, так делала мама, ещё давно, в другой жизни, когда не было столько боли и безнадёги. Каждый вечер, после ужина, они садились за стол, и Тим с трудом пытался вспомнить свои школьные уроки. Он чувствовал себя последним человеком, оставшимся после апокалипсиса. Старцем, знающим всё: идеальным учителем для нового поколения. А Тобиас внимательно слушал. Ему было интересно, особенно, когда Тимоти прерывался, рассказывал что-то про школу, про колледж: про те банальные и естественные вещи, которые Тоби никогда не суждено было испытать. По вечерам они решали простые уравнения. Райт рассказывал об истории кино, про первую в мире кинокамеру и первый киносеанс. Про основателей штатов. Но, если честно, личные истории были куда интересней.Впервые за несколько лет Тоби ощущал себя счастливым. Казалось, что самое страшное осталось позади: наступили хорошие, тихие времена и для него, и для Тима. Вернулась рутина, и они оба были благодарны: когда твоя жизнь была наполнена сплошными неприятностями и бедами, начинаешь ценить тихие дни. Даже скука кажется чем-то невообразимым и прекрасным после череды несчастий. И всё же какое-то время мысли Тоби время от времени заполонял гнетущий страх. Что, если в голове вновь подымется шум и треск, а тело зайдётся в мучительных приступах кашля и жара — не тех, что были у него при простуде, далеко не тех. Вдруг, в один вечер, он будет возвращаться с работы и на улице, затянутой глухим непроглядным снегопадом, увидит знакомый до дрожи силуэт? И безумие, что спало внутри его сознания, вновь проснётся, и он не сможет себя контролировать. Мышцы напрягутся против его воли, и всё его существо охватят колотящие судороги. Нити дьявольского кукловода зазвенят, натягиваясь. Он вновь и вновь будет делать больно. Кровь. Кровь. Вокруг одна кровь. А если он нападёт на Тима, если тяжело ранит его? Или, что хуже — приведёт безликое проклятие к нему?.. Они вдвоём, надев старые личины, вырвутся на свободу, неся смерть. Кровь.
Он думал об этом, подобрав колени к животу, лёжа в темноте, слушая, как сверху, снизу, справа и слева от него, там, за стенами, живут люди. Чья-та ругань уже второй час сотрясала дом. Что же, куда не переселись, а люди особо не отличаются друг от друга. Из комнаты, где был Тим, не доносилось ни звука. Райт спал тихо и спокойно, но оттого не менее чутко: стоило Роджерсу зайти к нему, он тут же проснулся и сел на кровати, опасливо озираясь в темноте. — Эй? Тоби, это ты? — мужчина включил лампу, стоящую на тумбе, зажмурился, зашипел от рези в привыкших ко мраку глазах. — Что-то случилось? Плохо себя чувствуешь? Парень лишь обнял себя за плечи и негромко промямлил, что ему приснился кошмар. Нечто странное и непонятное, что он не смог досконально запомнить, но перепугался до дрожи. Некое ужасающее гигантское существо гналось за ним, а слабые ноги не слушались, путались, подгибались. Острые окровавленные зубы клацали, впиваясь в него. Всё такое ясное, всё такое страшное... Где-то за стеной вслед за гневным мужским криком последовал звук бьющегося стекла. — Но-о-о... Но теперь всё хорошо? — Тим попытался улыбнуться. Потёр сонное лицо руками. — Всё это, знаешь, просто сны. В них что угодно может быть, да. В реальности монстров не существует. От этих слов Тоби стало немного тоскливо. Почему же их не существует! Они есть, и Райт видел их своими глазами! И он, Тобиас, он тоже их видел воочию! И тех, что были в человеческом обличье, и тех, кто человеком лишь притворялся. Он с полминуты простоял в полутьме, сопя, не зная, что сказать. Тимоти встал, потянулся за джинсами, небрежно кинутыми на стул. Наспех надел их. Похлопал по карманам, проверяя наличие чего-то. — Я думаю, что ты понял, о чём я говорю. Что ж, раз такое дело... Я пойду покурю, — глубоко и шумно вздохнув, он продолжил, — может, ты хочешь со мной, Джинни? На удивление, новость о приглашении на ужин Тим воспринял положительно. Улыбнулся, сказал, что им обоим с Тоби не мешало бы развеяться немного. Они слишком зациклились на своих буднях, и разговоры — пускай, что пустые и отвлечённые — лишними не будут. Тем более, Роджерс ведь так ценит Рождество. Главный праздник! Райт спросил у Тоби насчёт имени его начальницы, но тот лишь пожал плечами. Она ему так и не представилась за всё это время. Дочь Матеуша встретила их в хорошем настроении. Она уже успела накрыть на стол, и не могла сдержать радости. Гости — такое редкое явление для их дома! Они сели за стол, и хозяйка положила всем по куску праздничного мяса. Завязался разговор. — Тоби тут говорил, что вы писатель. О чём вы пишете, Тим? На этих словах Райт зло глянул на Тоби, который поспешил отвернуться прочь. Бывший актёр тяжело вздохнул. — Писатель... Да это громко сказано. Пока, конечно, не издавался. Так, для души пишу. Про студентов больше. Ерунда всякая, вроде бы комедия, но с серьёзными всякими там размышлениями. — Хм, про студентов, значит... А это хорошо. Главное, что не детскую литературу, верно? Я всю жизнь писала для детей. И это худшее, что со мной вообще было! — она нервно засмеялась, отложила вилку и нож. Добрые гномы на страницах книги собирают землянику и ждут мальчика и его сестру на чай — как наивно и приторно! Как популярно и любимо! Эти детские книжки — они очень тупые. Слишком много добра, слишком много вымысла. Дети растут, переполненные уверенностью, что во взрослом мире все любят друг друга, все равны и справедливы. Нужно помогать своему ближнему, нужно делиться, верить всем и каждому, ведь зачем обманывать? Зачем творить зло, если от него плохо? Мама говорит, что других нельзя обижать. Папа повторяет её слова и понимающе кивает. Они, эти слова, звучат из уст персонажей: любой добрый принц, любая волшебница, живущая в домике среди леса. А потом эти дети вырастают, идут в начальную школу, затем в среднюю, потом в старшую. Мир вообще отличается от того, к которому они привыкли, заворожено слушая милые добрые сказки вечерами, лёжа в тёплой кровати. Гормоны ломают их тело класса с пятого, придают отвратительную вонь человека, которая становится год от года лишь сильнее. Взрослым добро ни к чему. Как и любовь. Как и альтруизм. У них есть деньги, секс, заботы, война и ненависть. Так что в чём смысл пудрить мозг поколению за поколением, если, в итоге, всё придёт к тому же? Обманывать, если, в итоге, сделаешь своему чаду вдвойне больнее? Добрые гномы, обитающие на земляничной опушке, строят гильотину и несут к ней самую большую корзину. В реальном мире бедность, в реальном мире одиночество среди бесконечных толп. Всё настолько пошло, настолько лишено логики. По сути своей, ты никому не нужен, пока ты не можешь ничего дать. От тебя отвернутся, сделай что-то плохо или хорошо. В сказках все хорошие герои получают награду за свою доброту, а зло пропадает. Это — обязательно. Это — любимое всеми клише. Для каждой принцессы — верный принц. Для каждой ведьмы — заточение и изгнание. Жадный огнедышащий дракон, забравший всё золото у горожан, на последних страницах исчезнет, вернув награбленное. В реальном мире, к сожалению, чаще всего наоборот. И да, злая ведьма, возможно, сама когда-то была наивной милой принцессой. Обманутой однажды добрым белобрысым принцем, и теперь живущей в трейлерном парке с двумя умственно отсталыми детьми. Как ни крути, но она заслужила быть злой. И дракон, не вернув золота, ведёт успешную предвыборную кампанию. И за него голосуют большинство штатов... Гномы на полянке верят, что они — единственные, кто правильно живёт. Они рисуют на самом огромном дереве своего самого главного гнома и падают перед ним на колени. Меняются времена, человек остаётся таким же человеком: несносной мартышкой, по случайности заимевшей большой мозг. А мы даже не знаем, как им пользоваться. Тик-и-так-тик-и-тик-так — сколько секунд до всеобщего хэппи-энда? Гномы бросают на соседнюю полянку бомбу, снося точно таких же гномов, оставляя на стволах тысячелетних дубов лишь обгоревшие тени убегающих волшебных существ. Она с шумом выдохнула, убрала с глаз чёлку. Её голос нервно дрожал, кожа лица болезненно побелела. — Сейчас же я работаю над настоящей книгой. Над правильной историей, без всякой там мишуры. Знаете, над историей, которая была с реальными людьми, — её подрагивающая ладонь легла на ключицы. — Которая была со мной. Всё помещение погрузилось в неловкое молчание. Тим понимающе кивал, Тобиас ощущал себя максимально неуютно и смотрел то на писательницу, то на Тима, ожидая продолжения диалога. Ему хотелось подтянуть колени к груди, сжаться в комок. Правое плечо парня дёрнулось. И вновь, и вновь. Молчание нарушил Райт. Он отодвинулся от стола и достал из нагрудного кармана рубашки сигареты. — Ну-у-у... Раз такое дело... Я выйду в коридор, мне нужно покурить. Тоби нервно засмеялся, тоже вскочил со своего места, завозился, собирая тарелки. Он говорит, что уберёт со стола и обязательно помоет посуду. Оставлять после такого чудесного ужина кавардак — жутко неприлично. Писательница вышла за ним следом. Тим спокойно стоял в полутьме, опёршись на стену. Из приоткрытого окна тянуло холодом, то и дело залетал снег. Райт протянул пачку сигарет, предлагая закурить, но подошедшая женщина покачала головой. — И? Зачем же так пугать? Несчастный парень и так заикается, а после твоей речи вообще замолчит, — он засмеялся. — Я теперь точно перестану понимать, что он там бормочет. А почерк, знаешь, у него о-о-очень кривой. Женщина сняла очки, убрала их в карман кофты, и тихо, полушёпотом, заговорила: — Прозвучит странно, но я вас искала, Тим. Ещё тогда, когда всё случилось. В четырнадцатом году. Его это не удивило. Можно даже сказать, Райт ожидал этих слов от неё уже долгое время. Он безразлично пожал плечами. — Ну-у-у, ничего удивительного... Давно такого не было, да... А тогда, кода всё это происходило, нам с Джеем много кто писал, помню. Были и журналисты, но, в основном, обычные люди. Помощи просили, настаивали на личной встрече. Угрожали. Умоляли. Был один студент из Филадельфии, так он писал на протяжении нескольких месяцев. Каждый день почти писал, представляешь? Всё описывал, что ему видится, что снится. А потом пропал резко, — Райт стряхнул пепел и в очередей раз затянулся. Говорил мужчина тоже тихо, оглядываясь назад, проверяя, не подслушивает ли их ненароком Тоби, — впрочем, спустя какое-то время все они пропадали, и, думаю, причину тебе не надо объяснять? Будто мы могли помочь, ага... Женщина помотала головой. Да, таких людей много. Как Тим. Как она. Кто по глупости своей попал в эту бездну, а кто сам продал свою душу белоликому дьяволу. Шепча запретные слова во тьме чащи. Заметив тончайшую фигуру на фото, на видео, на картине.Кашель.
Кровотечения.
Кома.
Сомнамбулизм.
И ни один врач в мире не знает, как это излечить. Она пыталась, честно, но лекарства нигде нет. Та девчушка с разноцветными волосами и пирсингом, которую она встретила в придорожном баре, напившись, рассказала ей, что когтистый монстр не забирает тех, кто сильно пьян. Тот старик, лицо которого было покрыто рытвинами и морщинами утверждал, что безликое безумие проходит мимо поля боя, где земля вязкая и тёплая от пролившейся крови. Каждый, кого она встречала, верил, что знает средство. Но потом они всё равно пропадали... Тим щелчком сбил догорающий табак и выкинул окурок в приоткрытое окно. Повернулся к писательнице, пристально посмотрел ей в лицо, будто хотел хорошенько запомнить. — Знаешь... А самое смешное, что со мной много кто хотел связаться, но, кроме моих друзей, я не видел других... Эм... Ну, с этой болезнью. Мы её называли «радиация». Будто больше никого и нет. Наверное, ты первая, поздравляю. Женщина поправила волосы: отросшие светлые корни резко переходили в чёрное, из-за чего она казалась седой. — Забавно, забавно... А вы с Тобиасом подружились, я смотрю, — видимо, она решила сменить тему разговора. — Он только о вас и говорит, порой. Тим то, Тим это. Я, честно, думала, что такие, как Тоби, всех ненавидят в этом мире, без исключений. Вообще представляла его полным отморозком, когда узнала о том, что он натворил. — Он-то? Отморозок? — Тим кивнул в сторону стены, за которой должен был быть Тобиас. Столь красочное описание странного паренька его сильно удивило. — Хах. Да натворил он дел, будучи подростком, а теперь тени собственной боится. Подростки вообще порой родителей из-за ерунды убивают. Кто из-за денег отравит, кто молотком забьёт, чтоб потом вечеринку устроить. Слушай, вот сотни таких историй, и куда интересней, чем у Тоби. Чем же он тебя так привлёк? Писательница усмехнулась, на что Тим вопросительно поднял брови и спросил, что не так. — А Тоби разве не говорил, почему он убил отца и тех школьников? Точнее, кто его заставил это сделать? — слово «кто» она произнесла настолько уверенно, что у Райта по спине пробежал неприятный холодок. Закрыла рукой на секунду рот. — Упс. Видимо, я сболтнула лишнего, да? Ему не хотелось верить. Тим не мог даже подумать о том, что Тобиас тоже был одержим. Когда-то давно, либо совсем недавно, заботливый и набожный Тоби был полой своей противоположностью. Молодое лицо, сокрытое уродливой фарфоровой маской, всплыло в воображении, перечёркнутое помехами. Дрожь и кашель. Деллюзии и иллюзии, гонящие тогдашнего подростка сквозь леса и города. Вводя в безумие, усыпляя в одном месте и пробуждая в другом, с кровью на руках и в волосах, с переломанными костями и оплывшими синяками. Всё это время Райту казалось, что парень был вне этого. Да, он был немного не в себе, несомненно, но не переносил ту невидимую з а р а з у. И ещё... Мужчина тяжело сглотнул горькую от дыма слюну и потупил взгляд вниз. Женщина пожала плечами. Какова вероятность того, что этот мерзкий мальчишка лишь притворяется тем, кем он предстаёт перед Тимом? Может, это лишь ещё одна маска, что скрывает истинное нутро? — Честно, а я всё думала, кого он мне напоминает. Знаете, я бывала в Колорадо, но слишком поздно. Там мне дали только листовку в полицейском участке. Ну и сказали, что придушили бы этого ублюдка собственными руками, — она с любопытством и некой виной посмотрела на задумавшегося собеседника. — Видимо, Тоби много о чём не рассказывал. Но, пожалуйста, Тим, не ругайте его. Видимо, он просто не хотел делать вам больно. Он... странно, но он правда хороший малый. Сама не думала, что скажу подобное. Остаток вечера прошёл веселее. Никто не вспоминал тот напряжённый разговор. Женщина рассказывала про то, как ей довелось целый месяц читать лекции студентам, изучавшим английскую литературу и как она устала после этого. Какого это — быть популярным писателем и участвовать в том самом «Шоу Опры Уинфри», и насколько скучно на этом самом телевидении делают программы. Магия телевидения — она только на экране. В студии всё куда зауряднее. Все смеялись, но Тим всё смотрел на Тоби. Парень ему теперь казался каким-то другим. Словно тот Тобиас, которого он видел утром и этот, сидящий рядом с ним, были двумя разными людьми. Черты молодого лица стали более резкие, угловатые, шрамы — куда уродливее и заметнее. Теперь за ними стояла мерзкая отвратительная история: более ужасная и волнующая, нежели та, что была до неё. И, если Тим ещё недавно не верил в то, что Тоби собственными руками убил человека, то теперь в этом не было сомнений. Сейчас, в этот вечер, за столом вместе с известной писательницей сидят два монстра, два бессердечных язычника. Они должны это обсудить. Если Тобиас скрыл нечто столь важное, кто знает, что ещё он скрывает. А скрывать он может очень много. Не он ли, этот Тобиас Роджерс, стал причиной смерти Брайана?