Wir sind im Krieg

«Фюрер наверняка в страшной ярости», — подумала Элли, наблюдая как доктор Хаазе ампутационной пилой отрезает солдату руку. Рот тому нарочно заклеели, и теперь тот лишь издавал жуткое мычание от боли. Кроме них двоих в госпитале находилось еще несколько врачей не считая медсестер. Один из них склонился над одним из раненых. Грудь у того была разодрана в прямом смысле этого слова. Врач тщетно пытался вытащить мелкие осколки, почти копаясь во внутренностях несчастного, а тот вопил от дикого ужаса и слабо дергался в руках сдерживавших его медсестер. Элли издалека видела сердце, бешено бьющееся в грудной клетке. Наконец солдат потерял сознание от болевого шока и постепенно затих. Девушка утерла пот со лба. Эти стоны раненых, мольбы умирающих, кашель, терзавший барабанные перепонки… Руки у Шмидт были по локоть в крови. Она не без отвращения глядела на остатки гниющей от заражения конечности, валявшейся в железном тазу на полу. Элли твердо решила отработать все пропущенные дни и, кажется, поступила слишком благородно. Они трудились без сна. Могли прилечь лишь на три-четыре часа. Стоны умирающих солдат подолгу не давали сомкнуть глаз. Иногда Элли хотелось заплакать, едва она видела уже знакомых ей санитаров с носилками, принимавших на них свежий труп. Позже мертвые сжигались. Запах горелого мяса был самым ужасным, несмотря на то, что медикам не хватало еды. Её количество увеличили в основном солдатам, остальные же, включая мирных, практически голодали в этом затхлом помещении. Однажды ночью Шмидт показалось, что кто-то тихонько скребется в дверь. «Кому понадобилось лечиться в такое время»? — подумала она, но все-таки подошла ко входу. Это был тот, кого она совсем не ожидала увидеть. На пороге стоял генерал Кребс. Девушка удивленно воззрилась на него. — Что-то случилось? — спросила она. — Еще раненые? — Нет, — он покачал головой. — Как идет работа? Мы теряем людей. Геббельс в ярости. — И не мудрено, — хмыкнула Элли. — Что с Фюрером? — Он никого её принимает, — Ганс неожиданно вынул из-за спины какой-то увесистый сверток и протянул медику. — Возьмите. Вы похудели. Поешьте, прошу вас. Все солдаты отдали часть своего пайка. — Нет! — вскричала она и оттолкнула его руку. — Я не могу это принять. Вы сражаетесь за Рейх, вы — его спасение. Лучше умрем от голода мы, чем… — Вы спасаете нас, — Кребс устало вздохнул. — Если кого-то ранят, сможете ли вы в истощении помочь? Забирайте. Это приказ. Мой приказ. — Спасибо, — пролепетала Элли и, не выдержав, легонько поцеловала генерала в щеку. И тотчас же убежала в глубь госпиталя. В руках она сжимала бумажный сверток, в котором, судя по масляным пятнам, были бутерброды, запечатанные миски с кашей и прочее. Всё это Шмидт положила на лавку рядом с собой. Сон больше не шел. Так просидела она до самого утра и лишь потом пожалела о том, что не прилегла. Медики завтракали быстро. Ели то, что передали солдаты. Девушка, вопреки уговорам генерала, поделилась едой со всеми, а сама не положила в рот ни крошки. После этого работа пошла куда быстрее. Они оперировали без остановки, делали ампутации, зашивали раны, вытаскивали пули. Элли старалась изо всех сил. Когда прямо на её руках скончался молодой парнишка, девушка чуть не разрыдалась. Она смотрела вслед санитарам, уносящим тело и понимала, что её пальцы еще сжимают воздух. Словно плечи паренька еще находились там. Хаазе раздавал распоряжения направо и налево, медсестры сновали между кроватями с чистыми бинтами, склянками и пробирками. Какой-то старик с перевязанной ногой, где на белой марле проступило пятно крови, дергался, воя от боли. «О Господи… — пронеслось в голове у Элли, когда она сдерживала очередного солдата во время операции. — Я не могу… Я больше не могу!» Ночью к ней вновь постучались. Сонная, ничего не понимающая, она открыла дверь и увидела перед собой Рохуса Миша и Отто Гюнше. Оба держали всё те же увесистые свертки с провизией. Насилу она заставила их забрать один, поразившись самопожертвованием солдат. Они, должно быть, едят жалкие крохи, а всё остальное отдают ей. Ей, хрупкой девушке, которая вовсе не сделала ничего важного. В груди защемило и она крепко обняла обоих офицеров, еле сдерживая себя. «Вот бы сейчас уткнуться лицом в их грудь и поплакать», — подумала она. А потом началось какое-то сумасшествие. Каждую полночь у двери стояли новые бойцы, передавая ей булочки с кремом, взятые с кухни, передавали хлеб, жареное мясо. Все они выглядели жутко уставшими, однако неизменно улыбались, протягивая ей то пакетик с кусками рафинада, чтобы медики могли выпить чаю, то сморщенные, но красные яблоки, еще сладкие и сочные. «Все они полюбили меня за короткий срок, — размышляла Элли, заметив у одного из солдат знакомый шрам. — Вот ему я зашивала рану, а из вон того извлекла три пули». Персонал стал гораздо энергичнее и за день они ставили на ноги раза в два больше человек. Работали теперь не с мучением, а с упоением, с радостью, что они готовы послужить на благо Рейху. Однако все омрачало лишь одно — сколько бы Элли не спрашивала о Фюрере, о наступлении союзников, о армиях Буссе и Венка, солдаты отвечали неопределенно и сами были будто бы чем-то озабочены. Тем не менее, они каждую ночь таскали продукты к двери медпункта, не обращая внимания на то, что сами скоро превратятся в скелеты. Однажды девушка не выдержала и поволокла Миша и Гюнше в госпиталь. Там она расставила на столе принесенную ими же еду и потчевала их до тех пор, пока они не наелись окончательно. Но солдаты бурно протестовали. — Вам это пригодится не меньше чем нам, — заявляли они. — Замолчите и ешьте! — почти приказала им она. Солдаты, как виноватые мальчишки, уткнулись лицами в тарелки и застучали ложками и вилками. Наконец, она смогла вернуться в свою комнату. Количество раненых пусть и медленно, но сокращалось. Элли больше не пришлось отсыпаться на жесткой лавке, не пришлось ночевать среди умирающих. Ей даже вручили награду за помощь в виде особой медали. Но радость быстро померкла, когда она ужинала вместе с Фюрером и остальными. Её пригласили за стол как почетного гостя. — Если бы мои генералы были такими же доблестными как вы, — произнес Фюрер торжественно. — Я ничего не сделала, мой Фюрер — та пожала плечами. — И если бы они были такими же скромными, — подхватила Ева и подняла бокал с вином. — Мой Фюрер, — в комнату вошел один из солдат и протянул какую-то папку, — есть новости. — Славно, славно, — тот раскрыл её и некоторое время стояла тишина. Атмосфера тотчас же накалилась. Элли увидела, как напрягся Ганс Кребс, тоже присутствовавший здесь. — Что-то случилось? — робко спросила она. — Гиммлер… — прошипел тот, брызгая слюной. — Мой верный Генрих! Преданнейший из преданных! Он думает, что я сошел с ума! Он вовсе не собирался помогать моим солдатам! Гюнше! Гюнше, сейчас же сюда! Офицер возник на пороге через несколько секунд. — Мой Фюрер, — он застыл в недоумении. — Где Фегелейн, Гюнше?! Фегелейн — адъютант Гиммлера! Вы нашли его? Он здесь?! Здесь, я спрашиваю?! — Нет, мой Фюрер. В бункере его нет. — О-о, вы всё теряем! Кребс, телефонируйте Кейтелю! Первое: где Венк с двенадцатой армией? Второе: когда он двинется на Берлин? Третье: где сейчас девятая армия? Четвертое: почему мы по-прежнему сидим без помощи? Остальные, покиньте комнату. Мне нужно поговорить с Гюнше наедине. Все вон! Марш, ну! — Пожалуйста, — Ева с мольбой посмотрела на Гитлера, — Герман не изменник! Он вернется! — Предатель! Я приказывал ему остаться здесь! — Что тебе даст его смерть? — Я так хочу! Если он объяснится и я сочту его доклад правдивым, с ним ничего не случится… А теперь все выйдите! Все! *** Элли вышла в коридор абсолютно опустошенная. Их положение с каждым днем ухудшалось. Она-то думала, что Штайнер уже начал наступление! И Германа обвинили в измене Родине… Как это могло случиться? Его хотят расстрелять. Девушка села за стол и стала дожидаться ужина. Поела она совсем немного и теперь жалела об этом. Фюрер продолжал свои гневные тирады. Сколько проблем на них навалилось. Берлин никто не обороняет, разве что части Вейдлинга вот уже несколько месяцев ведут тяжелые и кровопролитные бои. Однако и это не помогает. Генрих Гиммлер самым бессовестным образом покинул их, советские войска берут город за городом. А сидение под землей и ожидание конца было хуже даже самой мучительной смерти. — Не волнуйтесь, Элли, — утешал её Рохус Миш. — Мы победим. Фюрер вдохнет в нас дух победы. — Сами-то вы в это верите? — с горечью спросила она, вспомнив фразу Фегелейна. — Верю, — он удивленно посмотрел на нее. — Он — наш Фюрер. Величие германского народа. А вы спасли стольких людей от страшной смерти. — Вы помогли мне в этом, — девушка легко коснулась губами его бритой щеки. — Кто приносил нам еду? Кто всегда подбадривал меня? Я даже подумывала застрелиться… — Нет, — он с отчаянием уставился на меня. — Даже не пытайтесь. «Какой он добрый, — подумала Элли, — и как любит меня!» В этот же день приехала Магда Геббельс со своими детьми. Их разместили в комнате. Девушка искренне обрадовалась им — она так давно не видела смеющихся малышей и в свободное время играла с ними в прятки, салочки и прочие игры. За этими хлопотами ей казалось, что война ненадолго отступила. — Фройляйн Шмидт, вы так молоды, — фрау Геббельс пожимала ей руку. — Почему вы до сих пор не замужем? — Ну за кого же мне выходить? — грустно улыбнулась она. — Да и не до свадьбы сейчас — город окружен. — Насчет женихов, — женщина огляделась по сторонам и прошептала тихо, — я бы не сомневалась. По всему бункеру ходят легенды о вашей красоте. Правда, что вам весь офицерский состав таскал продукты в медпункт? — Да, — смутилась медик. — Но я делилась со всеми. И кормила своих спасителей. — Фюрер должен очень гордиться вами. После этого Элли начала чаще обращать внимание на окружающих её мужчин. Отто Гюнше сразу терял весь свой собранный и невозмутимый вид, стоило ей случайно дотронуться до него или о чем-то попросить. Рохус Миш изо всех сил пытался скрыть яркую красноту щек, едва она присаживалась рядом, чтобы поболтать с ним о мелочах. Неудивительно, это солдаты. На войне мужчинам всегда не хватало женщин. Элли принимала все ухаживания и помощь с благодарностью, но дальше определенной черты никого к себе не подпускала. Она прекрасно понимала, что сейчас все эти интрижки и прочее — лишнее. Они должны помогать Фюреру. Конечно, можно было бы уговорить его улететь из Берлина, пока оставалась надежда, но… если уж преданные ему генералы не смогли сделать это… то что остается ей? Герман куда-то пропал, Фюрер совсем потерял надежду. Каждый день Хаазе поднимался к нему с просьбами приказать слать больше медикаментов, но тот лишь махал рукой и, по-старчески сгорбившись, шествовал в свой кабинет, куда никого не впускал. Чем он там занимался — оставалось тайной. Иной раз Элли жутко пугалась, ведь по ночам ей снилось, что все они погибли. Что Фюрера больше нет, что войну выиграли русские, а её саму собираются держать в тюрьме до конца её дней. Нет! Нет! Такого просто не может быть! Даже если советские войска идут сюда с танками и тяжелой артиллерией, они так просто не сдадут свое убежище. Если только… — Вам ещё тяжело? — заботливо спросил Рохус Миш, заметив, как по её щеке скатилась одинокая слеза. Она сидела в одном из главных коридоров, в кресле, курила и смотрела на чей-то портрет, висевший на стене напротив. — А как же иначе? — горько усмехнулась Элли и кивнула в сторону другого коридора, из которого доносился пьяный смех. — Там генералы справляют свои последние полторы недели как они говорят. — Штайнер не начал наступление, — вздохнул солдат и сел рядом. — Мы остались одни. — Сколько нам ещё осталось, Рохус? — она с отчаянием поглядела на него. — Фюрер не верит никаким прогнозам. Я слышала, что он… уже приготовил для себя яд. Для себя и фрау Гитлер. Грустные глаза телефониста встретились с её глазами. — Вы ведь не отправитесь следом за ними, если это случится? — тихо спросил он. — Вчера он дал мне это, — Элли достала из кармана маленькую стеклянную бутылочку. — Он сказал, что я не должна заставлять себя делать это. Но если выхода не будет… Их прервал вошедший Гюнше. Выражение его лица слегка испугало девушку. — Что с Фюрером? — она бросилась к нему. - Он..? — Нет, — тот покачал головой. — Он у себя. Вместе с фрау Гитлер. — Отто! — она с мольбой взирала на него. — Позвольте мне поговорить с ним! Я чувствовала, чувствовала..! Он же сейчас… Отто, пожалуйста! — Фюрер не хочет никого видеть, — ответил он. — Но… он приказал передать вам кое-что. Он что-то достал из кармана и вложил ей это в ладонь. Элли разогнула пальцы и и легко, почти сразу узнала в этой грязной, испачканной кровью вещице… железный крест Германа. Лента тоже сохранилась, такая же испачканная и разодранная. Девушка впилась в Гюнше неверящим взглядом. Но он лишь кивнул на её немой вопрос. Плечи Элли задрожали, награда едва не выпала из её пальцев, которые внезапно перестали слушаться. — Они… расстреляли его, да? — всхлипнула она. — Мне жаль, — после некоторой паузы обронил Отто. — Успокойтесь, прошу вас, — Рохус Миш достал платок из внутреннего кармана и принялся утирать им её слезы. Она ударила его по руке, сжимавшей ткань, и направилась в соседний коридор, где пьянствовали собравшиеся за столом генералы. Телефонист последовал за ней. — Фройляйн Шмидт! — воскликнул Бургдорф, со звонким стуков ставя рюмку. — Присоединяйтесь к нам. Всё что у нас осталось — это пить… Немного подумав, она всё же подсела к ним. — Господа, пришла новость, — Гюнше хотел вновь произнести эти ужасные слова. — Германа Фегелейна расстреляли. Элли всхлипнула. Из груди её рвались рыдания. — Надо же… — пробормотал Кребс, отнимая лицо от стола. — Хороший был человек… — Да-а… — протянул Бургдорф и пьяно расхохотался. — Держите себя в руках! — тут же одернул его Ганс. — Милой фройляйн плохо. Налейте ей ещё. А потом… — Потом мы отправимся наверх, — генерал ткнул пальцем в потолок, — и примем геройскую смерть… Гюнше ушел следить за тем, чтобы Фюрера и его жену никто не беспокоил. Элли опрокидывала в себя рюмку за рюмкой. — А куда все делись? — спросила она заплетающимся языком. — Что-то тихо… — А, — махнул рукой Бургдорф, — празднуют конец. Здесь осталось немногим больше тридцати человек, считая нас с вами и Фюрера. При худшем раскладе… В этот момент раздался странный приглушенный звук, очень похожий на выстрел. Все повскакивали из-за стола, опрокинув стулья. Через минуту зашел Отто Гюнше. — Господа, — он выдержал паузу, — Фюрер скончался. — Магда и Йозеф Геббельсы мертвы? Их дети тоже? Все молчали. Затем офицер через силу кивнул, махнул рукой, и несколько солдат вместе с ним вышли. Элли бросилась за ними и увидела, как из кабинета Гитлера выносят тела, завернутые в покрывала. Рохус Миш, стоявший у неё за спиной, выпучил глаза. Никто не хотел верить. И тем не менее, тела были настоящими. — Нет! — вскричала Элли. — Я же хотела с ним поговорить! Отто! Отто, прошу! — Фройляйн Шмидт, — тот вновь сделался бесстрастным, — помолчите. Они поднялись наверх. Генералы, помедлив, двинулись за ними. Печальную процессию замыкала девушка. Русские стремительно двигались по направлению правительственного квартала. До рейхсканцелярии им оставалось всего лишь 200-300 метров. Немногочисленные силы Рейха могли удержать их там не более трех суток. Элли, смотря как горят тела, гадала что с ней будет дальше. С ней, с Траудль, Гердой и Констанцией, которые не согласились уехать по предложению Фюрера. Кроме того, в госпитале осталось полным-полно раненых. Хаазе не сможет справиться с этим один. Идти ей было некуда. Отправиться к родителям? Ну что это? Они всеми силами пытались удержать её, не дать ей стать военным врачом. А теперь, когда ничего не осталось, она вернется и расскажет о том, как оставила за своей спиной около двухсот человек с ранами различной степени тяжести? И здесь дело уже не в самой чести, а в элементарной совести. Герман… Имелась ли у него совесть, когда он бежал из бункера и предал своих? Руку Элли кто-то сжал рядом. Она обернулась. Это был Рохус Миш. — Крепитесь, Элли, — тихо произнес он и кивнул на горящие покрывала. — Стараюсь, — ответила она сломанным голосом. Её пальцы сжали Железный Крест с лентой, которые она до сих пор держала в ладони. Когда погребальный костер догорел, они вернулись в бункер. — Что ж, друзья, — протянул Бургдорф, разом протрезвев. — Давайте же проживем оставшийся нам срок. Хорошо проживем. Гюнше, поставьте нам что-нибудь медленное. Отто нехотя повернулся и поставил случайную пластинку в патефон. — Я хотел бы вас пригласить, — раздался необычайно робкий голос Рохуса за спиной девушки. И она приняла его приглашение. Они вальсировали под тихую музыку, почти неслышно переступая и глядя друг другу прямо в глаза. Генералы наблюдали за танцующей парой и пили. За звуки печальной мелодии пришли Траудль и Герда, которых тотчас же пригласили Кребс и Бургдорф. В помещении было тесно, но никто не обращал на это внимание. Один Гюнше остался без партнерши. Он лишь грустно взирал на этот, казалось бы, последний в их жизни танец. Когда музыка кончилась, все вновь уселись за столом. — Что мы будем делать? — спросила Элли устало. Перед её глазами до сих пор стояли пылающие тела Фюрера и его жены Евы. — Надеюсь, русские уже получили нашу депешу, — хмыкнул Кребс, — я буду вести с ними переговоры завтра. — Значит, капитуляция? — вскинулся Бургдорф. — Но Фюрер запретил капитулировать! Запретил сдавать город! — Если они примут наши условия… — Я пристрелю вас! Фюрер запретил сдавать город, слышите! — Успокойтесь, господа, — Гюнше вздохнул, — в первую очередь надо, чтобы наши девушки ушли отсюда. Русские скорее убьют их здесь, чем пощадят. — Тогда пусть все желающие покинут бункер, — предложил Кребс. — Есть таковые? Траудль, Герда и Элли не без колебания подняли руки. — Хорошо, — вздохнул генерал, — тогда завтра все уйдут отсюда. Кроме тех, кто остается. Собирайте вещи. — А как же вы? — спросила у него Элли. — А мы… — он устремил на неё свой привычный харизматичный взгляд и махнул рукой, — посмотрим… Наступила тишина. — Вы с нами, Отто? Рохус? — медик посмотрела на мужчин. Те медленно кивнули. — Значит, уходят все солдаты и девушки, — считал Бургдорф. — Остаемся мы с вами, Кребс, а также доктор Хаазе и раненые… Он говорил ещё что-то, но Элли не слушала. Она задумчиво разглядывала Железный Крест Фегелейна. Любил ли он её? Любил ли больше, чем свою жену? Любил ли по-настоящему? А даже если и так… Всё, что у неё осталось от него на память, это его награда, которую ей передал Фюрер перед своей смертью. Германа расстреляли. Элли прижала холодный Крест с лентой к своему горящему лицу. Он ещё пах Германом. Она вздохнула и поняла, что уже не плачет.