***
— Чистое безумие, — пробормотал Варрик, натягивая расшитый рунами капюшон. Ночь — надежный союзник. Ее покрывало, накрывшее увязший в плотном тумане сна Киркволл, оставляет тайное тайным, невидимое — невидимым. Варрика такой расклад не мог не радовать: меньше всего гном хотел тенью двигаться вдоль стен Казематов, отыскивать впотьмах тайные лазы и прятаться. Не от городской стражи — от храмовников, неустанно бдящих на посту. Проскользнуть в самое сердце Ордена буквально перед самым носом ревностных служителей — кто бы в здравом уме на такое пошел? Впрочем, размышлял Варрик, усмехнувшись в ворот плаща, Андерс и не был в здравом уме — при всей логической безупречности его решений. Осознавал ли Усмиренный всю опасность, которая им грозит? — наг его разберет. Мередит церемониться с ними точно не будет, а надеяться на поддержку Орсино — пустые чаяния. Как ни крути, а Первый Чародей этой встречей подставляет себя больше. Гном выглянул из-за укрытия темного провала арки: никого, только ветер свистит по пустым проулкам и стучит сухими ветками по камням. Бьянка за спиной держалась на удивление спокойно, но Варрик предпочел оставаться настороже: мало что может сравниться в коварности с безлюдными улицами. Но вполне могло статься, что храмовники просто не изменяют своим привычкам, и проходы, найденные заинтересованными лицами, а потом и проданные за способную заинтересовать сумму, остались неохраняемыми. Кому, в самом деле, придет в голову красться в тенях, спускаться к канализационным стокам и протискиваться сквозь прутья оград, чтобы поглазеть на хилую растительность? В небольшом квадрате палисадника, разбитого на задворках, их ждал Орсино. Первый Чародей вынырнул из плотной дымки теней, поправляя капюшон и скрывая лицо от бледного света высоко поднявшейся луны. Варрик, на всякий случай, еще раз осмотрелся. В чистоте намерений своего визави сомневаться не хотелось, но на всякий случай приходилось. — Стража пройдет по этажам через пятнадцать минут, — негромко сообщил маг вместо приветствия и жестом поманил ближе. — Времени у нас немного. — Я пришел просить об обучении. Орсино покачал седой головой: ему даже клейма на лбу не нужно было видеть, чтобы понять, кто стоит перед ним. — Тень для тебя теперь закрыта. Единственная магия, которую может подчинить Усмиренный — магия лириума. Не то искусство, которым принято гордиться, — добавил эльф уже для Варрика. — Но без него Кругу пришлось бы туго. Андерс лишь кивнул, а Варрик потер лоб, разглаживая тревожную складку между бровей. Неправильно все это, думал гном, прислушиваясь к висящему за спиной арбалету. Бьянка не спешила разделять его тревог: ее больше беспокоили опасности иного рода. — Торговцев-Усмиренных с каждой неделей все больше и больше на площади. Я бы с радостью избавил себя от обсуждения действий Мередит — языки чешут и без меня, но если в городе скоро забегают Усмиренные крысы — я не удивлюсь. — Орден дарит мудрость и смирение, — невыразительно заявил Андерс. — В прежние дни было много сомнений, суеты и бессмысленных порывов... Мудрость Ордена это исправила. Мы не понимаем, пока не прозреем. Бьянка за спиной по-прежнему не дергалась, но в животе у Варрика так гадко засаднило, будто из-за голых плешивых кустов, почти незаметных на фоне чернильно-темного неба, сейчас выскочит с десяток храмовников в старших чинах. — Они все такие? — спросил он, кивком указав на Андерса. — Все как один. Не лишены воли и желания быть полезными, но в целом... — Орсино вздохнул, — покорны. Не самоубийственно, конечно. Но чем больше магов оказываются в таком состоянии, тем слабее звучит голос свободы. — И они соглашаются? — А как вы думаете, мессир Тетрас? — посеребренные брови эльфа сошлись на переносице, высокий лоб прорезали темные полосы морщин, а глаза сверкнули зеленым огнем. Он невольно повысил голос, но вовремя спохватился, кашлянул и торопливо осмотрелся. — Такие всегда есть и будут. Подростки, не слишком искусные по большей части. Они с самого детства знают, что провал на Истязаниях неизбежно приведет к смерти. Я знал учеников, которые просто хотели жить, а страх перед испытанием так давил на них, что они сами просили их Усмирить... — голос Первого Чародея сошел на горький шепот. Орсино спрятал ладони в рукава мантии. Его лицо вдруг постарело лет на десять: и воспаленные бессонницей белки глаз, и сеточка морщин в опущенных уголках губ, и скулы, резче выступившие на благородном лице — все заговорило о смертельной усталости человека, не один год ведущего борьбу и обреченного наблюдать, как один за другим падают последние бастионы. — Храмовники говорят, что Усмирение — это благо. Как юным запуганным умам им не верить, глядя на тех, кому покой заменил страсть? Репрессии их больше не коснутся, храмовникам они больше не интересны. Они выбирают жизнь и обрекают себя на существование. Как? Варрику достаточно посмотреть на безмятежно безучастного Андерса, стоящего рядом. Речей о бедственном положении магов заметно поубавилось, чему в иных обстоятельствах Варрик был бы лишь рад. Но человек, стоявший рядом с ним, больше не был Андерсом. Всю эту ночь, весь путь, проделанный до места встречи, Варрик поглядывал на того, кто следовал за ним, не тревожась о собственной судьбе. Андерс решил быть полезным, и никакие возможные опасности его не волновали. Его уговорить-то идти ночью, тайком, оказалось не так легко, а все сомнения насчет принятого решения Варрику пришлось оставить при себе. Может, храмовников не интересуют Усмиренные, да только Варрик не забывал, что Андерс — не просто Усмиренный. Его подрывная деятельность годами стояла у Мередит костью в горле, и одного этого хватит, чтобы показательно раздавить несостоявшегося революционера — для острастки. Если бы Варрику вздумалось писать о тиране, он именно так бы и написал. — Покажите им человека, который жизнь положил на то, чтобы вытащить магов из дерьма, в котором они торчат, — наконец, сказал гном. — То, что от него осталось, как раз перед вами. Андерс спокойно улыбался, словно сказанное его не касалось. В иных обстоятельствах, снова отметил про себя Варрик, он был бы рад тому, что кислая в последний год мина друга приобрела иное выражение. Улыбка Усмиренного была пуста так же, как и его глаза: Варрик уже понял, что Усмиренные улыбаются всегда, чтобы собеседник не испытал неловкости. Видимость тихой радости, которой нет. Прежний Андерс — тот, которого Варрик знал — никогда бы не отправился в Круг: ни против воли, ни по собственному желанию. И смиряться был не готов. — Круг — лучшее решение для Усмиренного, мессир Тетрас, — хрипло зашептал Орсино. — Даже тот Круг, который у нас есть сейчас. Мне понадобится время, чтобы уладить формальности, но никто не воспрепятствует Усмиренному, пожелавшему прийти в эти стены за знанием, — маг поправил капюшон на лысеющей голове. — Я отправлю вам весточку в нужное время. — Надеюсь на вашу помочь, Первый Чародей, — откликнулся Андерс. Занимал его, похоже, только разговор, касающийся дела. Варрик простился с Орсино кивком, и высокая худощавая фигура эльфа растворилась в тени, будто ее и не было вовсе. Даже припорошивший камни светящийся снег не скрипел под его ногами. Гном хмыкнул: для них обратный путь будет длиннее, а уповать на тихий шаг не приходится. По крайней мере, ночь нынче на их стороне.Глава 4. Человек, которого он знал
14 июня 2016 г. в 11:19
Ночь — хороший сообщник. Ночь кутает в черное полотно, скрывая от чужих глаз то, что для них не предназначено. В ночи хорошо прятать плотный шерстяной плащ, испачканный край которого потяжелел; бурые пятна, покрывшие щитки брони, неразличимы в темноте, как и кровь, слезами капавшая на вытертые камни киркволльской площади.
Сегодня — не его кровь.
Фенрис покрепче запахнул плащ и двинулся дальше, держась в тени. Еще один тевинтерский ублюдок, промышляющий рабством, корчился у его ног, жадно хватал ртом воздух, барахтаясь в луже собственных нечистот, и подох, едва масляная луна поднялась высоко над городом. Одной мразотой, отравляющей Киркволл, стало меньше, и это единственное, что имело значение.
Зараза просачивалась сквозь щели в белых стенах Города Цепей, сколько ее ни выкорчевывай. За семь лет кровь тех, кто наживается на несчастьях простого люда, не раз обагряла его ладони. В Киркволле стало тише — настолько, насколько тише может стать в этом сумасшедшем городе, не способном и дня прожить без кризиса.
В прежние дни Фенрис думал, что этого недостаточно: недостаточно прятаться в тенях колонн по ночам, охотясь на охотников за чужими кошельками. Сейчас — искал повод отпустить снедающий его гнев, жаром опаляющий легкие и заставляющий кровь отчаянно стучать в висках. Резня в одном из заброшенных особняков Верхнего города — Фенрис даже находил ироничным то, что тайное место сбора тевинтерских работорговцев как две капли воды походило на занятый им дом Данариуса — охладила пыл, оставив в груди стылую пустоту до следующей ночи, когда плен четырех стен не покажется оковами хлеще рабских кандалов, а все его существо потребует действия, замечется, потянувшись к чему-то известному и знакомому, но и там покой отыщется лишь на несколько часов.
Чем, в конце концов, то, что он делал сегодня, так отличается от того, что он делал вместе с Хоук и Авелин?
«Ничем», — убеждал себя Фенрис.
Заслышав лязгающие шаги приближающейся стражи, Фенрис свернул в темный проулок. На охоту он вышел один, не сопровождаемый ни капитаном стражи, ни Защитницей — кто знает, какое впечатление на стражу произведут брызги крови на полах плаща? Чужое внимание излишне, чтобы его привлекать. Фенрис скользил вдоль длинной почерневшей ограды, заплетенной сухими ветками, похожими на скрюченные, покрытые струпьями пальцы. Летом сквозь густую темно-зеленую листву, блестящую под прямыми лучами солнца, невозможно было разглядеть ажурный узор ковки, выписывающий резные дубовые листья, желуди и всевозможные завитки. Позолота, украшавшая фигуры, давно облупилась и сменилась ржавчиной. Истинное лицо Верхнего города: пока горделивые фасады сияют чистотой и порядком, там, где никто не видит, правит бал цветущая между камнями плесень. Фенрис чувствовал себя очень похожим образом: он крепился, старательно делая вид, что ничего не изменилось, а внутри скребло и вспарывало, истончалось, покрываясь хлопьями рыжей ржавчины, тлело, зарастая лишаями плесени.
Окольный путь, скрытый от взглядов стражи и праздно шатающихся ночных гуляк, вывел его к площади, и ноги сами побрели по почти заученному маршруту мимо ряда колонн. Под каблуками сапог поскрипывал свежевыпавший снег, отмеряя шаги: десятка хватит, чтобы выйти из-под укрытия устремившегося вверх частокола, и еще вдвойне столько же потребуется, чтобы из прозрачной дымки снегопада выплыла дверь темного дерева, украшенная золоченым гербом. Фенрис по привычке дернул витую ручку, успел подумать о том, что в отсутствие хозяйки никто не станет держать особняк незапертым и ждать поздних гостей, возвращающихся с ночной охоты, отпрянул, намереваясь развернуться на каблуках, выжимая из тонкого покрывала первого легшего снега жалобный стон. Дверь поддалась легко, как в прежние дни, и золотисто-рыжий свет, наполняющий холл особняка, упал на Фенриса, прочертив полосу по камням площади.
Мабари, уснувший у камина, бдительно поднял голову и навострил уши. Пес дружелюбно тявкнул, и Фенрис различил степенную поступь Бодана. Гном, сменивший нарядные одежды на походные кожу и шерсть, пригладил бороду, выглядывая в коридор.
— Вы нынче поздно, мессир.
Фенрис стряхнул прилипший к сапогам снег и откинул капюшон. В особняке еще не пахло пылью и затхлостью, но и аромат доброй стряпни, с кухонь проникавший в каждую комнату, растворился, как последнее осеннее тепло.
— Я хотел... — эльф осекся, тряхнув белой головой, молча расстегнул пряжку, стягивающую плащ у горла, и небрежно оставил его на скамье, отмеченной старыми следами от собачьих зубов. Он и сам не знал, зачем пришел сюда, следуя старой привычке. В особняке все оставалось на своих местах, и даже Бодан, увидев брызги крови на нагруднике и латных рукавицах, совершенно обыкновенным образом отправился в подсобную, взяв под руку Орану, точно так же сменившую платье горничной на походный костюм.
Фенрис шагнул в холл, прибранный так чисто, словно особняк должен стать музеем. Кое-что было не так: четыре холщовых мешка, не слишком тяжелых на вид, покоились у стены. Бодан, вернувшийся с кипой полотенец, проследил за его взглядом.
— Мы уезжаем на рассвете. В Орлей, — сообщил гном. — Сэндалу предложили место при дворе Императрицы.
— Хоук говорила, — Фенрис машинально кивнул, неловко, стараясь не запачкать, принимая полотенца. — Орана тоже?
— Не могу бросить девочку, — Бодан вздохнул. — Здесь ей больше нечего делать, да и кто тут о ней позаботится?
Все покидают Киркволл. Сначала Хоук, потом Изабела и Мерриль. Теперь — Бодан, Сэндал и Орана, кружащие по особняку почти незаметными тенями, но за годы ставшие одной из опор, поддерживающих хрупкий внутренний мир. Всё рушилось на глазах, будто выстроенные в ряд костяные фишки, задетые неаккуратным движением, и Фенрис стоял посреди хаоса, не имея ни малейшего понятия о том, что теперь ему делать.
С такими мыслями эльф спустился вниз, с наполненному водой чану. В полутьме неосвещенной клети он оттирал уже успевшую засохнуть и забиться между щитков кровь. С поверхности воды на него поглядывало мрачное, сосредоточенное лицо с застывшими на щеке темными брызгами.
В комнату он вернулся вскоре, вытирая влажные волосы полотенцем. Белые пряди липли ко лбу и щекам, заставляя Фенриса нетерпеливо прибирать их руками. В холле никого не оказалось, хоть мешки с вещами все еще стояли там, где Фенрис видел их в последний раз. Эльф толкнул ведущую в библиотеку дверь и заглянул внутрь. Он сам бывал здесь нечасто: многочисленных друзей Мэриел собирала в просторной гостиной, отведя библиотеке роль кабинета. Ворох писем все еще желтел ровными стопками. Фенрис аккуратно сдвинул одну: искусно выполненная карта Тедаса устилала стол, но никаких пометок Хоук на ней так и не сделала: ни доказывающих, что она двинулась в ненавистный Тевинтер, ни опровергающих эту мысль. Фенрис гневливо фыркнул: будто у Хоук, бросившей их всех, был другой путь! Такая же, как и все они. Магия осквернила ее как и прочих, а когда Тевинтер распахнет перед новой магессой свои двери, останется всего ничего — сделать шаг, чтобы ступить на скользкую дорожку малефикара, не считающего рабов и жертв. Совсем как Данариус.
Рукавицы, которые он держал в руках, с грохотом полетели прочь. Эльф обвел комнату полным злости и обиды, ищущим взглядом — и нашел. Темные бутылки «Агреджио Павали» занимали три ячейки на подставке — а когда-то их была дюжина. Хоук открывала по бутылке каждую год с того дня, как Фенрис занял покинутый Данариусом особняк. Некоторые, впрочем, до своего звездного часа не дотянули. В другой день эльф отправил бы оставшиеся следом за их разбитыми сестрами, но ржавчина и плесень, скопившиеся где-то между ребер, требовали иного решения.
Вино оказалось именно таким, каким он его помнил: густым, бархатистым и почти мгновенно ударяющим в голову. К «Агреджио Павали» он не прикасался с тех самых пор, как разбирал запасы бывшего хозяина: Мэриел застала его за дегустацией, и початая бутыль, еще мгновение назад покоившаяся в крепких пальцах Фенриса, разлетелась вдребезги за ее спиной. В другой день, быть может, он бы распробовал и изысканные ноты темного шоколада, и вишневую терпкость, обволакивающую язык. Но тогда, как и сегодня, важна была лишь сердцевина, основа благородного напитка, та самая, что едко обжигает нутро и превращает рвущееся из груди сердце в прогоревшие угольки. Гости Данариуса, вспоминал Фенрис, смаковали каждый глоток — должно быть, ополовинивать гладкую бутыль, теплеющую в его руке, жадными глотками, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, было настоящим кощунством.
Он совершенно не знал, что ему делать дальше. На фоне этого беспорядка напиться тянуло на вполне неплохое решение.
Сначала он бежал и прятался, рассчитывая оставить бывшего хозяина далеко в прошлом. Он хотел начать новую жизнь, но, когда в особняке никого не оказалось, а Киркволл пообещал ему несколько лет свободы, не скованной рабским ошейником, Фенрис ощутил только растерянность. Мысль, казавшаяся ему недостижимой мечтой, сбылась, и он не имел ни малейшего представления, куда двигаться дальше. Хоук дала ему новую цель и посоветовала начать жизнь заново, но только сейчас, сквозь пьяный туман, собирающийся в голове, Фенрис начал понимать, что все эти годы просто следовал за Хоук и ждал от нее указаний.
Как раб, которого никто не заковывал в цепи — не было нужды. А теперь, занимаясь привычным делом, Фенрис чувствовал только пустоту. Это было не то же самое. И это не было нужно ему самому. Но без твердой руки хозяина, держащего поводок и указывающего направление, Фенрис не знал, что нужно ему самому.
Как она могла уйти?
Он хотел рассмеяться в потолок, безразлично нависающий высоко над головой, но шорох чужих шагов заставил опустить бутылку на пол и приподняться в кресле, глядя на неплотно притворенную дверь. Фенрис исподволь на слух различал всех товарищей: и игривый, танцующий шаг Изабелы, и осторожную поступь Мерриль, и уверенный шаг Варрика. Легкую, почти летящую походку Мэриел, само собой. И даже Андерса.
Человек, приблизившийся к дверям, определенно был ему незнаком. Фенрис поднялся, потоптался на нетвердых от вина ногах и двинулся навстречу, спотыкаясь о ворс ковра. Он не сделал и пары шагов, как дверь отворилась настежь, а в библиотеке возник трижды проклятый маг, бросивший на Фенриса равнодушный взгляд.
— Усмиренные не испытывают потребности во сне, — зачем-то пояснил Андрес, и Фенрис поймал себя на том, что пялится, как идиот. Не обращая внимания на раскрасневшегося от вина эльфа, Андерс зашагал вглубь комнаты — монотонно и ровно. Даже шаги у него теперь такие же, как напрочь лишенный эмоций голос. Мурашки скатились вдоль позвоночника каплей воды. Фенрис знал Андерса: мага, готового бороться за какие-то наговы права для таких же, как он сам, убежденного до мозга костей фанатика, которому все мозги проело идеалистическими идеями о равенстве и справедливости, одержимого, в конце концов, которому самое место в Круге, за решеткой, там, где он никому не смог бы причинить вреда. С клеймом на лбу — возможно. Но реальный Андерс с реальным клеймом заставил что-то внутри эльфа, еще не напрочь отправленное вином, содрогнуться — это был не тот человек, которого он знал. Тот человек тоже ушел.
Волна пьяного жара снова накрыла его, и туман в голове стал гуще. Словно со стороны Фенрис услышал свой собственный смех, а рука, будто сама, ухватила мага за локоть.
— Посмотри на себя, — выдохнул Фенрис в недрогнувшее лицо. — Ты жалок. Даже Хоук сбежала, потому что не могла тебя видеть.
Андерс молчал, и в светло-карих глазах не промелькнуло ни тени эмоций. Фенрис крепче сжал пальцы, надеясь вызвать хоть судорогу боли на этом до жути бесстрастном лице, и гнев, который «Агреджио Павали» снял с цепи, стремглав бросился вперед, жаром обдавая щеки и изливаясь потоком слов.
— Ты ее не заслужил. Демоновы манифесты, «права магов»! — передразнил эльф. — Хоук была с тобой, и только это было важно. А что волновало тебя, маг? Ты никогда бы не сделал ее счастливой. Ты не способен. Ни тогда, ни сейчас. Сейчас тебе вообще все равно, даже если она не вернется. Зато не все равно ей. Ты еще помнишь, что такое боль? Ты еще помнишь?!
Брови Андерса уловимо надломились.
— Отпусти.
Боль сквозила в монотонном голосе, угадывалась, но была абсолютно не тем, что пытался вытащить наружу Фенрис. Эльф с такой силой стиснул его руку, что костяшки побелели, а пальцы дрожали от напряжения. Ладонь Фенрис отдернул, будто обжегшись, и тут же, в сердцах пробормотав тевинтерское проклятие, стремглав вылетел прочь, оставив и рукавицы, и недопитое вино сиротливо покоиться на полу.