***
На Глубинных Тропах не хватало воздуха. Смрадная духота выжимала остатки сил, и без того подточенных голодом и бесплодными поисками выхода. К красноватому полумраку глаза уже привыкли — настолько, что короткая вспышка магической молнии, разогнавшая горстку генлоков, встретившихся на пути, показалась Хоук ослепительной и еще долго всплывала перед глазами, стоило прикрыть веки. Все держались едва-едва. Решительная ярость Варрика таяла с каждой пройденной милей, а осознание, что над головой надвисает толща земли, давило все крепче, окончательно согнало цвет с лица. Андерс выглядел напряженным. Опыт Серого Стража помогал ему, но приобретенное после Ритуала Посвящения чутье, похожее на разом отдающий во всем теле мерзкий шепоток, тревожило. Если бы у Андерса был выбор, он предпочел бы никогда больше не спускаться под землю и не вспоминать, как Скверна отравляет его изнутри. Хуже всего пришлось Карверу. Он слабел на глазах, щеки младшего Хоука ввалились, а на коже стала проступать темная сетка вен. Мэриел хотела бы думать, что во всем повинны странные светящиеся грибы — Карвер съел пару горстей таких, не в силах совладать с голодом, а потом долго блевал за полуразваленными колоннами. Без поддержки он уже едва переставлял ноги, и, выдвигаясь в путь после коротких привалов, Мэриел и Андерс по очереди подставляли ему плечо. Путь наверх складывался из бесчисленного количества шагов по однообразным петляющим коридорам, и в какой-то момент Хоук осознала, что перестала ориентироваться в пространстве. Спина и плечи горели от напряжения — Карвер с каждым новым шагом казался все тяжелее, хотя уже несколько дней отказывался от еды вовсе, а его лицо все больше походило на обтянутый кожей скелет. Когда Карвер упал и не смог подняться, по лицу Андерса пробежала мрачная тень, и у Хоук потемнело в глазах. Андерс говорил ей, что есть еще крохотный, мизерный шанс спасти Карвера, если они найдут Серых Стражей; что и это может ничего не дать, потому что не каждый способен пережить Посвящение. Хоук слышала каждое слово, но с трудом связывала их в единый наполненный смыслом поток. Понимание приходило к ней с запозданием, и жаркие нескончаемые коридоры Глубинных Троп душили, голова кружилась и на лбу собирались бисеринки пота, но Хоук крепко сжимала вялую ладонь брата. Решение было очевидным, тут и думать нечего. — Нужно идти к Серым Стражам. Андерс пробовал возразить, напомнить о рисках — Мэриел только покачала головой. Это все не имело значения, если есть хоть какой-то шанс сохранить Карверу жизнь. — Я пойду вперед, — наконец, согласился целитель. — Вернусь за вами, если найду что-нибудь. Мэриел покачала головой, крепко обхватила брата и медленно поднялась. — У нас может не остаться на это времени, Карверу совсем худо. Мы идем следом. Так будет быстрее. Снова была череда коридоров, каменные плиты, сходящиеся над головой, порождения тьмы, вылезающие из темных нор, и Хоук думала только о том, что несмотря ни на что должна дойти до конца. Когда они вышли на группу Серых Стражей, сражающихся с гарлоками, она была выжата почти досуха: последняя склянка с лириумным зельем опустела уже давно. И все же ей хватило сил довести дело до конца. Только когда Серые Стражи вместе с Карвером скрылись за купающимися в алом мареве колоннами, каменные плиты пола уплыли из-под ставшими непослушными ног. Она успела только внутренне сжаться, ожидая удара, но вместо этого оказалась в приятной невесомости. Терпкий запах трав ненадолго вытеснил душный смрад Глубинных Троп. Вместо пронзительной ледяной слабости Хоук почувствовала дрожащее в груди тепло, и в то же самое время ей было почти нестерпимо стыдно за этот крошечный радостный огонек, возникший, когда ее младший брат боролся за свою жизнь. И было что-то еще: слабое, почти неуловимое, похожее на мимолетную тень. Хоук попыталась сконцентрироваться, поймать эту призрачную нить... И проснулась. За покрытым лапником навесом медленно плыли лохматые, воздушные хлопья снега.***
К полудню снегопад утих, а густой темный лес поредел. Ели и сосны остались позади, а перед путниками выплыли из невесомой морозной дымки усеянные алыми ягодами деревья. Мерриль во все глаза разглядывала пушистый иней, покрывший гибкие ветки. В прежние годы она много путешествовала с кланом, но никогда не видела подобного: безбрежная сверкающая белизна от неба до земли и яркие капли диких ягод, похожих на стеклянные бусины. Или на капли крови, щедро оросившие нетронутое снежное покрывало. — Мне снился Карвер, — сказала Хоук, поправляя меховой капюшон. Сон оставил какой-то дурной отпечаток тревоги — как если бы она забыла что-то, но никак не могла вспомнить, что. — Думаешь, неладно у него? Мэриел ненадолго задумалась. Многого Карвер в последнюю их встречу не рассказывал, но уж в одном она была уверена наверняка — ему нравится у Стражей. Сейчас, рассказал он, дел для Стража не так много: после Пятого Мора порождения Тьмы расползлись по норам и поутихли, а помереть стало просто разве что от скуки. — Нет. Я поняла, что у него все будет хорошо, когда получила первое письмо. Если Карвер жалуется, то нет повода беспокоиться. Просто... странно все это. Мне снились Глубинные Тропы, Карвер, Варрик и Андерс, и все было почти как взаправду, только я едва разбирала слова и почти не видела лиц. — Это просто сон, Хоук, — отмахнулась Изабела. — Мне так вовсе снилась какая-то чушь. Что-то про драконов, похищающих ром с моего корабля. — Мне снились Махариэль и Тамлен, — тихо добавила Мерриль. Ее посох задел щедро покрытые снегом ветки, осыпав долийку искрящимся серебром. — В клане так и не узнали, что с ними случилось. Они пропали, а в пещере мы нашли элювиан. Мне снилось, как они, вдвоем, пробираются по катакомбам, и вокруг них только темнота, — Мерриль вздохнула и потерла щеки. — Мне кажется, это Тень. Чувствуешь? Хоук прислушалась. Завеса подрагивала и вибрировала — очень похоже на перевал в горах Виммарк, но осторожнее, мягче, вкрадчивее. Не рвала и не рубила, отдаваясь звоном в ушах, головокружением и тошнотой, а лишь досаждала напряжением, от которого тянуло под ребрами. А еще у Хоук по-прежнему мерзли руки. Она не знала точно, связано ли это с зыбкостью Завесы и близостью Тени, но чем дальше они углублялись в лес, тем чаще приходилось растирать пальцы. Кожа на ладонях сморщилась и покрылась сухой красной сыпью. Мерриль предложила сварить мазь при первом удобном случае, но такой, думала Хоук, представится нескоро. Им предстояло еще несколько дней пути до гор на севере, там — пройти через Сто Столпов и выйти на Имперский Тракт. Еще несколько дней пути — и они доберутся до Перивантума. По крайней мере, подумала Хоук, теперь нечему ее задерживать. Снегопад, разве что. Дороги засыпало так, что лошади с трудом пробирались сквозь сугробы. И все же она рассчитывала ночевать под крышей и у теплого очага самое крайнее через неделю. Аллея увешанных красными бусами деревьев расступилась неожиданно, и угадывающаяся среди снежных холмов тропа вывела путников к озеру. Они шли вдоль берега, и Хоук поглядывала на тонкую ледяную глазурь, сковавшую спокойные воды. Она не сразу поняла, что кажется ей странным, и лишь приблизившись к самой кромке вдруг осознала, что поверх льда не улеглась ни одна из тысячи снежинок, щедро просыпанных на землю. И здесь, на берегу, все казалось слишком недвижимым и замершим — даже для безветренной погоды. Чем больше Хоук прислушивалась к себе и к Тени, тем меньше ей нравилось это искусственное спокойствие вокруг. Горизонт, куда ни глянь, закрывала бело-алая пелена, за которой не виднелось ничего — ни высоких макушек сосен, оставленных позади, ни горных хребтов. Хоук вспомнила игрушки, которые в какой-то год были очень популярны у киркволльской знати: небольшие стеклянные сферы, внутрь которых искусные мастера помешали премилые миниатюры. Стоит встряхнуть такую — и запляшет внутри метель, а до тех пор все замрет в неподвижности. Как здесь. — Не будем задерживаться, — Хоук с трудом отвела взгляд от прозрачной манящей поверхности и заметила, что и она сама, и ее подруги замедлили шаг. Что-то не так было с этим озером, но Перивантум ждал их в семи днях пути — не слишком долгий срок, но оттягивать больше Хоук не хотелось.***
Солнце сквозь неплотно задернутые шторы падало на кровать, прыгало по смятому покрывалу зайчиками и золотило волосы Андерса. Хоук щурилась, прикрывала глаза ладонью и улыбалась. — Твоя матушка не имеет привычки заглядывать к тебе по утрам? Хоук рассмеялась. Она приподнялась на локте, и тонкое покрывало легко соскользнуло с груди. — Боишься, что она выкинет тебя из особняка без портков? Теплая ладонь Андерса скользнула вверх по плечу и утонула в растрепанных рыжих кудрях. — Даже не знаю. А стоит? — Ну-у-у, — протянула Хоук, касаясь губами уха. — Матушка воспитывала меня очень-очень строго. — Врешь ведь, — усмехнулся Андерс. Тугие локоны, падающие на усыпанные веснушками плечи, он отвел назад. К беззащитно открытой шее тянуло прильнуть поцелуями, и казалось по меньшей мере неразумным сопротивляться искушению. — Вру, — без труда согласилась Мэриел. Ее пальцы прошлись по спине: от лопаток и вниз, вызывая волну мурашек, мягко впились в поясницу и двинулись дальше. — Она же сбежала с отступником в юности и... м-м-м... — Помолчи, болтушка. Хоук хихикнула в короткий поцелуй — дразнящий, игривый, будто позволила попробовать и тут же ускользнула. А потом в ее искрящихся смехом глазах проступила томная, вязкая глубина, и снова позвали полураскрытые губы. Она опустилась на спину медленно, прогнулась — Андерс почувствовал и призывное движение спрятанных за ворохом одеяла бедер, и то, как ее изящная стопа коснулась голени и заскользила выше, и согнутое колено, прильнувшее к боку. Хоук звала — и он откликнулся незамедлительно, горячо, бурно, рассыпаясь и теряясь в огненном вихре ее разметавшихся по постели волос, заставляя ее стискивать края заброшенной за голову подушки, прижимать тонкие запястья к губам, уже не полураскрытым, но жадно распахнутым, и снова звать, но на этот раз — в голос, по имени, со вздохом и стоном. Когда распаленный, раскаленный добела свет, заливший нутро, утих, Андерс приподнялся и коснулся губами ее плеча. Пальцы бездумно поглаживали колено, и он слушал ее дыхание — все ровнее, спокойнее, размереннее. Солнечные зайчики купались в ее волосах, прыгали по точеным ключицам и нежной груди. — Знаешь... — выдохнула она, не открывая глаз. — Мы, кажется, опоздаем на завтрак. — Кошмар, — согласился Андерс. Ладонь, покоящаяся на колене, двинулась выше. — Твоя матушка сильно расстроится? На припухших, зацелованных губах Хоук распустилась улыбка. — О... Я не думаю, что она заметит.***
Хоук проснулась как от удара: дернулась, распахнула глаза — и наваждение схлынуло, оставляя нервное, тянущее тепло внизу живота. Она лежала почти неподвижно и разглядывала снежный потолок. И сон, и воспоминание одновременно; Хоук казалось, что если она закроет глаза и заставит себя мысленно вернуться в то утро, самое первое утро, проведенное вместе, то снова почувствует призрачное, невесомое, почти реальное прикосновение. От этой мысли за ребрами тянуло все крепче и становилось не по себе — не может сон быть таким ярким, будто много-много лет назад его выдернули из памяти и заточили в кристалл, чтобы теперь преподнести. Тело, предательски охваченное возбуждением, отпускало медленно, и снова холодели спрятанные под меховым плащом руки. Хоук старалась как можно дольше удержать дремоту: на границе полусна маячили смутные образы, которые ей никак не удавалось поймать, но чем больше она сосредотачивалась, тем яснее становился разум, а перед глазами снова возникал снежный потолок. Вздохнув, Хоук осторожно выбралась с лежака. Изабела еще спала — зарылась в мех, свернувшись поближе к нодье. А вот место Мерриль пустовало — Хоук быстрее услышала ее, чем увидела. Под ногами долийки поскрипывал снег — Мерриль несла к уже разведенному костру охапку хвороста. Вид у нее был неважный: даже в бледном предутреннем свете Хоук видела, что кончик носа Мерриль покраснел вовсе не от мороза, а глаза слезятся отнюдь не от ветра. — Ой, Хоук, — Мерриль замерла на мгновение, перехватила хворост удобнее и торопливо вытерла нос. — Я думала, что ты еще спишь. То есть, еще довольно рано, и выходить мы хотели после рассвета, но... — Все нормально, Мерриль. Мне не спалось. — Мне тоже, — тихонько созналась долийка и опустилась на корточки у огня, подсовывая сухие ветки маленьким голодным язычкам пламени. Нескольких пригоршней снега, растопленных в котелке, хватило, чтобы умыться. В остатки Мерриль закинула сухих трав и мелко порезала пряные корешки из сумки — будет чем согреть нутро. Помешивая варево, Мерриль грела ладони над паром, но носом шмыгала явно не от бьющего в лицо тепла. — Опять снились Тамлен и Махариэль? Мерриль потрясла головой. — Нет. Пол. — О... Хоук поспешила наполнить кружку — это позволяло не продолжать. Не удивительно, что на Мерриль лица нет: парнишка так боялся ее, что жуткий ватеррал казался ему менее страшным. — Я все еще помню каждое его слово, — тихонько добавила Мерриль. — Он так кричал... Не надо было туда идти. Если бы он меня не увидел... — Ты не можешь знать этого наверняка. Она немного помолчала, потом небрежно прошлась рукой по волосам, вздохнула и невесело рассмеялась. — Да... Наверное, ты права, Хоук. Но он боялся меня так, как мы детьми боимся Ужасного Волка. Когда я пыталась починить элювиан, я смотрела в него и иногда мне казалось, что я вижу отражение того самого чудовища, от которого он бежал. — Ты не чудовище, Мерриль. Хоук аккуратно отобрала у долийки деревянную ложку, которой та остервенело мешала варево. Вторая кружка была наполнена; Хоук протянула ее подруге и ободряюще потрепала ее по плечу. Мерриль, сделав глоток, замахала рукой. — Все хорошо, Хоук. Не беспокойся. Я просто... странно себя чувствую после всех этих снов. — Я понимаю. Огромные глаза долийки округлились. — Ты тоже? — Да. Андерс. На этот раз понимающе выдохнула Мерриль, но спрашивать не стала. Такими — молчаливо пьющими травяной отвар — их и застала выбравшаяся из-под навеса Изабела. Медлить не стали: Изабела наскоро залила в себя бодрящий напиток, все это время гревшийся на углях. Немногочисленный скарб девушки разложили по седельным сумкам и снова двинулись в путь. По правую руку светлело, и где-то за туманным молоком наверняка поднималось солнце, но Хоук видела только большое светящееся пятно, карабкающееся по небу. Пейзаж не менялся — все тот же белесый кисель с рубиновым крошевом ягод. Вчера он казался поразительным, почти сказочным. Сегодня от россыпи ягод рябило в глазах, все смазывалось, плыло, терялось, и Хоук предпочитала смотреть под ноги коню, на узкую, тянущуюся вдоль длинного берега тропку — так у нее не кружилась голова. Холод добрался и до ног: плотный мех нисколько не помогал, и Хоук поджимала пальцы в тщетной надежде хоть как-то их согреть. В памяти ненавязчиво всплывало воспоминание об утреннем тепле. Мэриел думала было уцепиться за него, чтобы избавиться от сковывающей ледяной немоты, но чем больше пыталась, чем крепче сосредотачивалась, заново воскрешая в памяти то давнее утро, тем сильнее кусало кисти и стопы, карабкалось выше, и Хоук казалось, что она превратится в ледышку быстрее чем закончится этот бело-красный лес, кажущийся бесконечным. — Да глупости это, котеночек, — отмахнулась Изабела. — Мне тоже временами много чего снится. Не стоит того, чтобы переживать, — Ривейни нахмурилась и обернулась назад. — Мне кажется, или вон то дерево мы уже проезжали? Хоук посмотрела туда, куда указывала подруга. И впрямь — дерево было приметное: толстое, расщепленное пополам — видимо, молнией — и мертвое. Оно выглядело уродливым черным шрамом на белой глади, и Хоук заметила его в прошлый раз — так, мимоходом. Дорога вела вперед, никуда не сворачивая — трудно ожидать от такой сюрпризов. Чем больше Мэриел осматривалась, тем больше ей казалось, что здесь они уже были. Вот и три деревца, растущие так близко, что их раскидистые ветви переплелись в вечном объятии. А здесь — овраг; они, помнится, обошли это место. Да вот и цепочка следов — невнятная, припорошенная снежной пылью. Мерриль спрыгнула с кобылки. Долийка сошла с тропы — пушистый, непримятый сугроб поглотил ее ноги по щиколотки. Она прислушивалась, крепко вцепившись в посох, и Завеса вздрагивала, повинуясь ее касанию. И молчала. После нескольких напряженных минут Мерриль разочарованно выдохнула. — Я... Я не знаю. Ничего не чувствую. Место как будто знакомое... но в то же время какое-то другое. Хоук вытащила из седельной сумки моток бечевки и бросила его Мерриль. — Обвяжи дерево. Если снова окажемся здесь — будем знать наверняка. Мерриль кивнула. Расщепленный ствол она обмотала крепко, подумала, что неяркую нить будет не так хорошо видно с дороги, и сняла с шеи платок: яркий желтый лоскут, крепко обвязанный веревкой, выделялся из общей картины уже приевшихся цветов. Дальше двигались быстро и лошадей не жалели. Берег тянулся и тянулся, никак не желая заканчиваться. В какой-то миг в голову Хоук пришла сумасшедшая догадка: может, они просто плутают в этой дымке и кружат вокруг гладкого, будто стекло, озера. Но противоположный берег — она поняла это, приглядевшись — двигался, но не менялся. Спешивались лишь ради того чтобы дать лошадям отдохнуть и наскоро перекусить, а потом снова забирались в седла и мчали вперед, чтобы догнать ушедший день. И догнали — ближе к сумеркам, когда светлое пятно, перемещающееся по небосводу, потускнело, и купол над головой стал наполняться непрозрачной синевой. Черный ствол дерева потерялся бы в темноте, незаметно подкравшейся на мягких лапах, если бы не маячок — желтый платок, повисший на ветке. Озеро, подумала Хоук. Его тихий зов, пляшущий где-то на грани сознания, не умолкал. Ей было легко его отогнать, но теперь она думала — а надо ли было? А еще... — Мерриль, как давно тебе снятся эти сны? — Две ночи, я думаю. Да, как только мы покинули Старкхэвен. Раньше не снилось. А что?.. Ты думаешь, что это может быть связано? Две ночи. Не больше, не меньше. Две ночи ей снится Андерс, и каждое утро она просыпается, заново осознавая свою потерю. А еще — стылый холод отчаяния, добравшийся до позвонков. — Еще не знаю, — сказала она. — Но хочу проверить кое-что. Сегодня заночуем на берегу.***
Андерс всегда предельно сосредоточен, когда корпит над манифестами. Хоук, задержавшись в дверях кабинета, слушала, как поскрипывает по пергаменту перо, оставляя за собой длинную черную вязь букв. Задумываясь, Андерс постукивал по заостренному стержню, и капли чернил прыгали на выбеленные листы, оставляя темные разводы. Пальцы целителя тоже чернели — Андерс потом оттирал их какой-то резко пахнущей смесью. Хоук тихо ненавидела заполонившие особняк манифесты — несколько из них она однажды нашла в постели, — но по-своему любила время, когда Андерс работал в библиотеке, и как-то по-особому пахло пылью и дымом гаснущих свечей. Когда-то она тайком ходила к лечебнице и смотрела, как он водит ладонями над пациентами, а от пальцев исходит пульсирующий голубоватый свет. Теперь же спускаться в Клоаку было вовсе необязательно: Андерс вкладывал в работу над манифестами столько же сил, сколько отдавал нуждающимся в помощи. И еще кое-что в сложившемся положении дел нравилось Мэриел куда больше, чем волнительное подглядывание в дверях. Она проскользнула в освещенную свечами комнату и приблизилась едва ли не на цыпочках, на ходу стянув перчатки и бросив их на пол. Еще холодные с улицы руки пробежались по спине Андерса, забрались за ворот рубахи и нырнули на грудь. Андерс вздрогнул — щедро смоченное в чернилах перо оставило на листе неаккуратный росчерк. Целитель отложил перо, смял лист, но в камин бросать не стал — так и оставил на краю стола. — Не отвлекайся, — мурлыкнула Хоук, прижимаясь губами к бьющейся на шее жилке. — Если сможешь, конечно. — Будет непросто, — усмехнулся Андерс, но снова обмакнул перо в чернила и вывел первые буквы. Хоук смеялась на ухо, прижималась к спине, дразнила: и от все еще холодных пальцев, и от горячих губ по коже бежали мурашки. Андерс старательно выводил слишком ровные, аккуратные буквы — Хоук щурилась, распутывая зашнурованный ворот рубахи. Под ее ладонями прокатывалась волна напряжения: Хоук чувствовала, как ходят сведенные мышцы, как вздрагивают плечи и руки, а жилка на шее бьется быстрее. Андерс старался дышать ровно, но выходило едва-едва. Тогда Хоук, прихватив губами край уха, высвободила руки, отошла на шаг назад и зазвенела, зашуршала застежками. Андерс прикрыл глаза. Все еще прижатое к пергаменту перо подрагивало в пальцах, и вместо лозунгов и заявлений в голове роились другие мысли: вот сейчас, прямо сейчас, он смахнет со стола этот ворох бумаг, и чернильница опрокинется на пол, залив содержимым и чистые листы, и исписанные, и мебель, и каменный пол, и дорогой ковер, но им обоим не будет до этого никакого дела. Хоук вернулась — снова прильнула к спине, и через тонкий лен Андерс почувствовал, что на ней нет ни платья, ни нательной рубахи, ни вообще чего-либо еще. Когда он — Хоук чувствовала по движению спины — был готов обернуться, кабинет, согретый хорошо растопленным камином, провалился в черноту, и снова стало нестерпимо холодно, так холодно, что Хоук не чувствовала тела, и только что часто бьющееся сердце замедлило шаг. Она стояла, нагая и беззащитная, в полной темноте, и перед ней все еще был Андерс, была его твердая, непоколебимая, равнодушная спина, а когда он все-таки повернулся с убийственной медлительностью, в его лице не было ничего — только смирение и равнодушие. К горлу подкатывал ком — как в ту самую ночь, когда Мэриел вывела Андерса из Казематов. Но слез в этот раз не было. Поднималась метель, вихрь колючих белых игл, и прозрачный хрусталь озерного льда под ногами искажал, ломал отражение. Отчаяние прорастало в Хоук изнутри, пронзая позвоночник и вены. Безразличного ко всему Андерса она обняла крепко — так крепко, как только могла, зажмурилась, и полные ледяных хлопьев воды сомкнулись над головой. Беспощадный лютый холод был всюду, от него трескалась, мертвела нежная кожа, наливалась кровянистыми, сине-багровыми пузырями. Ветер свистел пронзительно, выл и визжал, будто живой. И тогда — вспыхнуло. Пламя вырвалось из нее — из сморщенных, мраморно-белых ладоней, из груди, из дрожащих губ — вырвалось и поглотило все. Огненная буря ревела, и визг вьюги тонул, захлебывался в этом реве, истончаясь и превращаясь в визг... боли? Хоук открыла глаза и смотрела, как в ее руках тает, плавится синюшное, закутанное в инеистые лохмотья тело демона. Она же больше не чувствовала ни сожалений, ни боли, ни того самого чувства, давшего имя демону и отравлявшего ее с самого начала этого пути. Не было в ней и гнева, но голос все равно звучал жестко. — Отправляйся в Тень. Все вокруг таяло, растворялось в зыбком зеленоватом сумраке Тени. Только обожженные руки горели едва терпимой болью.***
— Хоук! Сон схлынул с нее разом, словно кто-то невидимый сдернул покрывало. Над собой Хоук увидела обеспокоенные лица Мерриль и Изабелы. — Я в порядке, — поспешила заверить она. — Что-то произошло? — Ты мне скажи. Хоук села и потерла глаза. А потом увидела это. Нежное розовое сияние на востоке, вливающееся в сирень предрассветного неба. Сумрачные очертания гор далеко на севере, кажущиеся такими близкими в прозрачном живом воздухе. И озеро с вдребезги разбитым зеркалом льда.