Тень врага моего

      Решетка, закрывающая внутренний двор Казематов от посторонних, поднималась медленно. Голос металла, отдаленно похожий на человеческий, мог вселить суеверный ужас в душу кого-то более впечатлительного, но другое заставляло Авелин хмуриться, разглядывая площадь. Когда-то здесь бурлила жизнь — даже в холодные зимние месяцы, когда продуваемый ветрами и стынущий Киркволл прятался за крепкой каменной кладкой, площадь занимали лавочники. У самых ворот выставляли товар кузнецы и бронники, и она сама, внимательно изучая щиты и латы мастеров, позже нередко обращалась в кузницы с заказом. Глубже во дворах вставали формари. Причудливые цветные колбы, странные инструменты, зачарованные кристаллы и магические безделицы — Авелин порой разглядывала весь ассортимент с почти детским любопытством, пока Хоук обсуждала дела с травником.       Авелин видела здесь людей. Послушники встречались с родными, маги Круга высыпали на площадь и разгуливали между колонн и решеток. Из каждого закоулка доносились голоса — радостные ли, печальные ли, но полные жизни.       Сейчас над Казематами грозовой тучей висела мертвая тишина, нарушаемая только свистом ветра, хлопаньем стягов и почти человеческим воплем проржавевшего подъемного механизма. Не было больше ни лавочников, ни людей: только храмовники в полном доспехе несли свой дозор, больше похожие на безмолвные статуи, коих и без того на площади имелось в избытке. Иногда среди серых камней и бронзовых скульптур возникали закутанные в мантии фигуры. Маги безучастно расхаживали взад-вперед, не поднимая глаз к пасмурной небесной хляби, — покорные, бессловесные, усмиренные. Сегодня Авелин тоже встретила такого: посеревшего, выцветшего, как и все вокруг. И, наверное, впервые в жизни она радовалась тому, что лицо Усмиренного скрывает капюшон — так она могла и не видеть выжженного клейма, и надеяться, что случайным встреченным был не Андерс.       В случившемся не было ее вины. Авелин твердила себе это каждый раз, оказываясь у проклятой скрипящей решетки, когда вся эта боль, весь этот страх и отчаяние, сковавшие Киркволл крепче любых цепей, наваливались на плечи.       Мерриль не любила Казематы, вспоминалось Авелин. Если Хоук заглядывала сюда, Мерриль частенько ждала на лестнице, а потом жаловалась на головную боль. Авелин видела в Казематах исключительно наследие мрачной истории: камни оставались камнями, металл — металлом, а небо над унылой площадью было таким же, как и над площадями Верхнего города, но сегодня она немного лучше понимала чувствительную долийку. Казематы впитывали в себя все наихудшее, что просачивалось в город за последние годы, и, несмотря на стылые ветра, Киркволл задыхался от неправильной, неестественной духоты, а Авелин все больше казалось, что дело не в магии — по крайней мере, не в той магии, которую она привыкла видеть.       Дело было в Мередит. Патрули храмовников, обыски и аресты, допросы и преследования — и шепотки в самых темных уголках города. «Мередит обезумела!» — говорили одни. «Она уничтожит все нас», — шептали другие. Десяток самых смелых минувшим утром вошел в казармы и едва ли не на коленях молил что-то предпринять, выступить против преступлений, совершаемых от имени Андрасте и во имя Создателя. «Мою сестру забрали в Круг ребенком, — рассказывал один из пришедших, — и мы виделись только тогда, когда нам это дозволяли. Но теперь храмовники могут нагрянуть в мой дом в любое время дня и ночи и перевернуть все вверх дном».       Страх становился таким осязаемым, таким плотным, что его можно резать ножом. Авелин терзало дурное предчувствие. Слухи о безумии Мередит не первый год ползли по городу, будто крысы, но еще никто не приходил в казармы и не просил защиты.       — Вы становитесь здесь частым гостем, капитан, — вместо приветствия сказала Мередит. Рыцарь-Командор вышла к ней сама: спустилась по лестнице, ведущей во внутренний двор, и остановилась между выстроившимися в шеренгу храмовниками. Их лица закрывали шлемы, и в крестообразных прорезях едва ли можно было разглядеть блеск глаз. — Чем я могу помочь в этот раз?       Авелин бросила короткий взгляд на ряд живых статуй. Безмолвные и безучастные храмовники не просто не шевелились — казалось, что они не дышат вовсе. Слушают ли они, впитывают ли каждое оброненное слово?       — Прекратите преследовать горожан, — потребовала Авелин. Ее твердый, решительный голос ударился о вытертые камни и потерялся среди стен. — Или я буду вынуждена обратиться к Верховной Жрице.       На лице Мередит промелькнуло удивление. Она вскинула аккуратные темные брови и качнула головой.       — С какой просьбой? Пожалуетесь на то, что я исполняю свой долг?       — Это не долг, — отрезала Авелин. — Вы злоупотребляете полномочиями, которыми вас наделила Церковь. Понятия не имею, какую цель вы преследуете, Мередит, но не позволю терроризировать людей. Вы заходите слишком далеко.       Мередит издала горький смешок. Она коснулась золотого ободка, обхватывающего лоб, и прошлась перед выстроившимися в линию послушниками. Никто из них даже не повернул головы. Рыцарь-Командор посмотрела вверх — то ли на серо-белое небо, то ли на стяги — развернулась и обвела рукой внутренний двор.       — Посмотрите вокруг, капитан, — заговорила она. — Мы живем в непростое время. Магия выходит из-под контроля, отступников становится все больше, и каждый из них — угроза хрупкому миру. Достаточно одного одержимого — одного! — чтобы превратить Киркволл в пылающие руины. Я знаю это, — Мередит на мгновение умолкла, и ее лицо, еще мгновение назад осененное почти пророческой убежденностью, сделалось скорбным. — Я не раз видела, как магия являет свою истинную природу. И только я стою между этими вашими людьми и ужасами, которые обрушатся на них, стоит лишь на мгновение потерять бдительность.       Авелин не позволила себе вздохнуть. Безусловно, Мередит в чем-то была права, и оттого этот разговор становился не просто сложным — он становился почти невыносимым. Одержимых Авелин уже встречала и видела, что может сделать кипучая разрушительная сила, струящаяся в исковерканных демонами телах. У Мередит был повод осторожничать.       Осторожничать, а не перегибать палку.       — Я не ваш новобранец, Мередит. Приберегите вдохновленные речи для кого-нибудь другого. Маги заперты в Казематах, только Усмиренные выходят во внутренний двор — и то под конвоем. Это не бдительность. Это паранойя.       Рыцарь-Командор поманила ее жестом и двинулась в сторону. Авелин гадала, есть ли хоть одно место во внутреннем дворе, где сказанное не будет отражаться от стен, а караульные не услышат каждое слово, но, скептически дернув краешком рта, последовала за Мередит. Та прошагала вдоль стены, мимо высоких факелов: их огни пылали даже при свете дня. У второго Мередит остановилась. Тень от громадной бронзовой статуи какой-то хищной птицы упала на ее лицо.       — Вы думаете, что у меня нет причин для тревоги, капитан, но вы не знаете всего, — Мередит понизила голос до хриплого шепота, и Авелин задалась вопросом: к чему такая секретность здесь, в святой святых храмовников? — Орден не может позволить городской страже вмешиваться во все свои дела, но все куда серьезнее, чем вы можете представить. В Казематах неспокойно.       — Может, стоит попробовать ослабить поводок?       — Вы не понимаете, Авелин, — нетерпеливо прервала Мередит. — Они больше не боятся, — она торопливо облизнула пересохшие губы и осмотрелась, словно решая, может ли доверять собеседнице. — Послушайте. Когда Орден ослабляет хватку — случается беда. Мы дали слабину, и у нас есть сбежавший. Мы ищем его по всему городу: пока отступник на свободе, никто не может чувствовать себя в безопасности. Это мой долг и моя ответственность. Пишите в Вал-Руайо, обращайтесь к Верховной Жрице, но если прольется кровь...       «...Она будет на моих руках», — мысленно закончила Авелин. Ей стало гадко. Мередит словно предлагала ей выбирать меньшее из двух зол, и — что хуже всего — Авелин не знала, что же здесь будет наименьшим.       Не одна только Мередит стоит на страже мира, но видит Создатель! — так сложно уберечь мир, когда между защитниками пролегает пропасть.       — Я поняла, — Авелин медленно кивнула. — И не буду мешать вам делать свою работу. Но имейте в виду, Мередит: если Орден будет продолжать в том же духе, то вскоре ему некого будет защищать.       Казематы Авелин покидала все с тем же нехорошим предчувствием, даром что Мередит уверила: никто из горожан не будет допрошен, если у храмовников не будет на то веских оснований. Что-то зрело, наливалось гноем в душном, неподвижном воздухе Киркволла.       А еще душераздирающе вопили подъемные решетки.

***

      — Мы — такие же дети Создателя! Если бы магия претила Ему, разве выпустил бы он нас в этот мир? Разве не можем мы рассчитывать на милость тех, кто воплощает Его закон?       Уже охрипший, но все еще звучный голос взлетал над рыночной площадью — над головами праздных прохожих, выбравшихся за покупками. Люди останавливались, вслушивались в пламенную речь, в вопросы, адресованные в никуда; кто-то сочувственно кивал — таких, все-таки, было не слишком много.       — Убирайся, демоново отродье! Прочь!       Кто-то швырнул в закутанную в потрепанную мантию фигуру свежекупленным яйцом — маг легко увернулся и поднялся на ступеньку выше.       — В чем наша вина перед Создателем? — вопросил говорящий еще громче. — Не мы выбираем, с каким даром прийти в этот мир! Но нас запирают за решетками, и ни один наш шаг не остается незамеченным! С ранних лет нам внушают, что мы — зло, а наша кровь — проклята, и для всех будет лучше, если мы исчезнем в своих башнях. Мы выходим сражаться за королей, когда им это нужно, и отдаем свои жизни за вас — свободных граждан Вольной Марки! Но никто никогда не запомнит наших имен — они стерты, чтобы не пятнать историю магией, которую презирает Церковь!       — Говорят, Героиня Ферелдена — маг! — выкрикнули из толпы. — Скажешь, и ее имя задвинули куда подальше?       — А сколько магов погибло под Остагаром? — ответили с другого конца площади. — Хоть кто-то знает их имена?       — Так и имен простой солдатни никто не запоминал. Почему с магами должно быть иначе?       — Ты прав! — воскликнул безымянный оратор, подняв к небу исхудавшие тонкие руки. — Ты прав! С нами не должно быть иначе! Мы дышим таким же воздухом, нам так же нужна еда, наши тела нуждаются в отдыхе и любви. Мы — такие же, но наша жизнь подчиняется иным законам, нам не дозволено все то, в чем любой из вас не знает отказа. Нас лишили свободы. Нас лишили права выбирать. Наша жизнь проходит в стыде и в страхе.       На площади шептались, спорили, кричали — не обычный воскресный торг, когда главной темой становится цена на свиные ребрышки и свежие овощи. Говорили о магии — вслух, открыто, не таясь по углам. Даже лоточники побросали свои лавки и подтянулись к широкой каменной лестнице, от которой пожаром расползались горячие споры. Стоило одному откликнуться на призыв и заговорить, как рядом находился несогласный — и вот уже вся разноцветная толпа охвачена пламенем. Голоса сливались в один невнятный шум, из которого то и дело рыбками выскакивали отдельные слова. И над этим ревущим пламенем людских голосов возвышался один человек: маленький, истощенный, сгорбившийся от перепавших на его долю тягот. Он цеплялся за ограду, ища хоть какой-то поддержки: речь, льющаяся из груди так, как кровь толчками вырывается из рваной раны, отбирала силы. Тщедушный и ломкий, он весь вложился в голос, заставил слова греметь над полной людей площадью — и теперь площадь говорила вместо него десятками голосов.       Пока не возвысился еще один. Он прогремел с самых верхних ступеней лестницы и был похож на раскат грома, после которого затихают все прочие звуки.       — Подними руки, отступник, и встань на колени!       Маг послушно осел: токи Тени, циркулирующие в его теле, иссякли, в один миг выпитые десятком храмовников, стоящих за спиной Мередит. Ее панцирь ловил солнечные лучи и отражал их вовне, отчего собравшимся на площади казалось, что Рыцарь-Командор источает свет. Некоторые из них тоже качнулись: не от того, что сверкающая армия заступников Церкви тянула их силы — от того, как разило величие женщины, чьи золотистые кудри украшал венец, копирующий корону Невесты Создателя. Те, кто стоял ближе всех, склонили головы и медленно, будто во сне, преклонили колени.       Белое сияние доспеха Рыцаря-Командора смешивалось с живым, пульсирующим красноватым отсветом тяжелого клинка в ее руке.       — Заковать, — коротко распорядилась она.       Для двух послушников, молодых и крепких, арест не составил труда: скорчившийся на ступенях маг безропотной тряпичной куклой обмяк и не сопротивлялся. Храмовники подхватили его под руки и поволокли наверх, встречая лишь одно сопротивление — сопротивление лишившегося чувств тела.       На другом конце площади зашевелились: разноцветная человеческая масса пришла в движение. С верхних ступеней Мередит видела городскую стражу. Люди расступались перед Авелин и замирали в нерешительности.       — Этот человек — отступник, — объявила Мередит. — Он нарушил законы Создателя и понесет наказание в соответствии с ними. Здесь полная площадь свидетелей, капитан. Обратитесь к ним, если у вас возникнут сомнения в правомерности действий Ордена.       Она развернулась — только взметнулся багровый плащ. Авелин осталась стоять внизу, и море людей, притихшее до сей поры, вновь зашепталось и заволновалось. Донник позвал ее. Стражники позади ждали распоряжений.       — Отправляйтесь по домам! — скомандовала Авелин. — Здесь больше не на что смотреть.

***

      В прежние годы Орсино нередко бывал в зале для Истязаний, но в последние дни все чаще замирал у спускающейся вниз лестницы и вглядывался в клубящийся полумрак клети. Темная, не освещенная лестница вела к длинному узкому языку: по обе стороны — гранитные колонны и решетки, сверху — безликий каменный свод. Бурая плитка пола местами потрескалась, а где-то отсутствовали целые фрагменты. Орсино не застал времен, когда скучная мозаика блистала новизной; сколько он себя помнил, плиты всегда выглядели пыльными и вытертыми сотней, тысячей пар ног, прошедших по этому эшафоту.       Когда-то прежде, в иные годы, многие возвращались этой дорогой — больше не ученики, но полноправные члены Круга.       Из-под высокой арки прохода до Орсино долетали судорожные всхлипы и сбивчивые мольбы. А еще — ровный голос Мередит, зачитывающий обвинение. В который раз за последний месяц? — Орсино сбился со счету. Круг перестал быть похожим на самое себя: Усмиренные встречались едва ли не на каждом шагу. Они буднично занимались рутинной работой, отчего Первому Чародею подчас мнилось, что Круг живет прежней неизменной жизнью. Только пустые взгляды и отстраненные голоса возвращали в реальность, и Орсино понимал: отрезанных от Тени магов в Казематах скоро станет больше, чем тех, кто еще может видеть сны.       И он ничего не сможет с этим поделать.       В последние ночи Орсино часто просыпался и прислушивался к звукам за дверью: тяжелой, запертой, с приставленными к ней служителями Ордена. В пустынных коридорах стояла глухая тишина, и даже крысы не шуршали в стенах. Признаться, Орсино вообще с трудом припоминал, когда выдел в стенах Круга крыс: в какой-то момент они исчезли, и Первому Чародею виделся в этом дурной знак. Даже дети знали, что крысы уходят, когда корабль вот-вот пойдет на дно.       Голос Мередит стих, и лязгнули кандалы. Орсино вообразил обитый железом деревянный столб: невысокий, как раз такой, чтобы человек, руки которого прикованы к перекладине, смог стоять на коленях. Очередной маг лишится собственной сути в окружении тюремных решеток. Храмовники называли Усмирение милосердием, но Орсино вздрагивал каждый раз, когда смотрел в лица своих друзей, навсегда лишенных чего-то важного, чего-то, что делало их собой.       Теперь еще этот молодой человек, Андерс. Кое-что о нем Орсино знал: отступники передавали друг другу манифесты с призывом к свободе и борьбе, и каждый месяц несколько таких бумаг попадали на стол Рыцаря-Командора. Тогда Мередит ярилась больше обычного, и Круг содрогался от обысков и допросов. «Искоренить гниль на корню», — говорила Мередит, пока ее люди переворачивали келью за кельей.       Несколько раз Орсино видел Андерса вместе с Защитницей: двое идеалистов против строя, взрощенного на страхе и ненависти. Отступник горел идеями равного, справедливого мира, в котором каждому найдется место — в котором каждое дитя Создателя обретет свободу и понимание. Его убежденность заражала, и не было ничего удивительного в том, что Мередит искала способы его извести.       И вот Андерс здесь, в Казематах. Вольготно бродил в коридорах, беспрекословно выполнял порученную ему работу, занимался рунами и зачарованием под руководством более опытных формари. Мередит выстроила тюрьму в его голове, и в тот же миг несостоявшийся революционер стал ей безразличен. А с чего бы не стать? Покорный и ведомый маг больше не представлял угрозы.       Единственной надеждой киркволльских магов оставалась Защитница, но и на нее более не приходилось рассчитывать.       Полный боли и страдания вопль вспорол плотное покрывало серых облаков там, в зале, и его отзвуки, многократно усиленные эхом, донеслись до Первого Чародея. Орсино вздрогнул и зябко запахнул полы мантии. Привыкнуть к этим крикам невозможно, сколько ни стой у лестницы, ведущей к залу Истязаний, пока храмовники совершают тайный ритуал Усмирения.       В последние ночи Орсино долго лежал без сна и вслушивался в тишину коридоров. Он гадал: когда же придут за ним? Будет это Каллен Резерфорд, любимчик Рыцаря-Командора, или сама Мередит придет бросить на него полный тошнотворного сочувствия взгляд? Какими они будут — кандалы, приковывающие к пропитанному ужасом и отчаянием столбу? Почувствует ли он что-то, когда лириумное клеймо поцелует лоб, или же его последний крик будет всего лишь скорбью по навеки угасшим цветам этого мира?       Орсино не знал ответов. Не мог их знать. И каждый день молил Создателя, чтобы ни ему, ни тем магам, что заточены в Казематах, но все еще не лишены своей связи с Тенью, узнавать не пришлось.       Крики затихли: ни стонов боли, ни сдавленных рыданий. Квадратный зал, окольцованный решеткой и зависший посреди пустоты, лириумная чаша, дюжина храмовников — и одним магом меньше. В груди засвербило, и с каждым новым ударом сердца по телу растекалась горькая скорбь.       Гулкий отзвук шагов оповестил о том, что все присутствовавшие при ритуале покидали зал. Новоиспеченного Усмиренного вынесли на руках, как тряпичную куклу. Орсино посторонился и вгляделся в изможденное лицо с заострившимися чертами: за несколько дней за стенами Круга, в голоде и холоде, этот человек словно исчерпал все внутренние ресурсы, и Орсино всерьез опасался, что Усмирение окончательно подорвало и без того хрупкое здоровье. Сам он показался себе неприметной тенью: храмовники промаршировали мимо, не удостоив его и кивком, словно титул Первого Чародея ничего не значил.       Потом вышел Каллен: поздоровался кивком и поспешил в темноту коридоров так, будто за ним гнались все демоны Тени.       — Мне больно говорить об этом, но, боюсь, это еще не конец.       Орсино чувствовал ее голос затылком, ноющей шеей, напряженными плечами, спиной, готовой в любую секунду встретить удар. Каждое слово Мередит источало ту же скорбь, что пронизывала его самого, и от этого что-то холодное и скользкое сдавливало нутро. Мередит искренне верила, что защищает город и выжигает скверну священным огнем, так искренне, что вера ослепляла — и превращала заступника в палача.       — Этому нет конца, — тихо откликнулся Орсино не столько для Мередит, сколько для себя.       — Маги не должны покидать свой этаж без специального разрешения, — сообщила Рыцарь-Командор. Ее голос стал тверже, лишившись сочувственных нот. — Мы не можем рисковать. Всего один человек едва не стал причиной беспорядков в городе.       — Вы перегибаете палку, Мередит.       — Я защищаю людей! — Рыцарь-Командор вскинулась. — Сообщите своим подопечным, Первый Чародей. Один из них сумел сбежать, повторений я не допущу. Любое нарушение режима будет жестко пресекаться. Это понятно?       «Куда уж понятнее, — подумал Орсино, и его седая голова смиренно склонилась. — И куда уж жестче».

***

      В лечебнице пахло пылью, мокрым тряпьем и плесенью: резкий запах лекарств и пряный аромат высушенных трав выветрились без следа. Некогда выстроенные ровными рядами кушетки превратились в груду хлама. От когда-то крепких операционных столов, сложенных из деревянных щитов, остались промерзшие, почерневшие доски и крошево щепок, рассыпанных по гниющей соломе. В тяжелом от сырости воздухе не витала золотистая взвесь. Длинное буро-рыжее полотнище, натянутое под высоким потолком, истрепанное, опаленное, безжизненно спускалось вниз. Грубую ткань разлиновали грязные подтеки. На полу в свете факелов бриллиантами поблескивали осколки реторт.       Там же Авелин разглядела потемневшие, въевшиеся пятна крови.       — Значит, такой Хоук увидела лечебницу... тогда.       Авелин задержалась в проходе — когда-то здесь, поскрипывая петлями, висели двери: не слишком крепкие, но хотя бы спасающие от сквозняка. Их, скорее всего, выбили храмовники, а потом забрали мародеры.       — Да уж, зрелище так себе, — отозвался Варрик. — Что ты хочешь здесь найти?       Стекло захрустело под ногами, стоило лишь сделать несколько шагов внутрь. Авелин осмотрелась. Чья-то бесцеремонная рука перевернула столы, изорвала ветошь и вытряхнула все бумаги, не заботясь о сохранности записей. Капитан подняла с пола какой-то рецепт: чернила расплылись, дешевая бумага отсырела и разваливалась — не разобрать.       — Не знаю. Что-нибудь. Андерс поддерживал сопротивление, может, у него остались какие-то записи... хоть какие-то.       Где искать, Авелин не имела ни малейшего представления. Подумать только: за ее плечами сотня обысков, но вот она стоит посреди лечебницы и смотрит на хаос вокруг, и место, в котором Андерс проводил важную часть своей жизни, кажется ей пустым. Здесь больше нет пациентов — и, легко догадаться, никогда их не будет. Голубоватое свечение магии больше не озарит эти стены вспышками, не станут затягиваться чьи-то раны. Никто не будет толочь в ступке душистые травы, перетирая их в густую пахучую мазь. Рано или поздно здесь соберутся обитатели Клоаки, которым больше некуда будет идти. Гнилую солому вытряхнут в смердящие стоки, воздух прогреют огнем, кушетки сколотят заново.       И ничего не будет как прежде.       Если Варрик испытывал нечто подобное, то не подавал виду. Гном стряхнул с покосившегося письменного стола пыль и поднял с пола толстую тетрадь. Кожаная обложка — где, хотелось бы знать, Андерс такую раскопал? — частично уберегла страницы. Торопливо просмотрев записи, Варрик заключил, что именно здесь Андерс вел учет пациентов. Несколько раз мелькнуло имя сенешаля Брана. В иных обстоятельствах Варрик непременно ознакомился бы с тщательно записанными симптомами — и, вероятно, счел бы их весьма пикантными.       — Зачем тебе это, Авелин? — он с болезненной аккуратностью вернул готовую рассыпаться тетрадь на стол и машинально провел ладонью по толстой, грубой коже обложки. «Похоже, друффало, — отметил Варрик. — Или... Нет, точно друффало».       — Потому что Мередит может быть права, — бросила Авелин и сама удивилась, обнаружив, что такой простой ответ оказался приправлен раздражением. — В городе или рядом с городом могут быть маги, готовые на все. Всего один, вышедший на площадь, мог стать причиной беспорядков.       — Но ведь не стал.       — Потому что Мередит вмешалась первой.       Варрик помассировал переносицу.       — Авелин, маги вопят о своем бедственном положении не первый год. Ничего не произойдет, если кто-то из них будет вопить об этом с торговой площади. Я хочу сказать, что люди в большинстве своем заняты собственной жизнью и не готовы ломать имеющиеся порядки только потому, что кучке отщепенцев не дают распоряжаться собой.       — Неважно, — отмахнулась Авелин. — Если есть хоть малейший риск — я хочу о нем знать.       Варрик задумчиво потер подбородок.       — Так что мы ищем?       — Бумаги, — не слишком уверенно начала капитан. — Записи, заметки, карты. Все, что может навести на след подпольщиков. Скорее всего, все забрали храмовники, но я должна быть уверена наверняка.       Стылая и пустая лечебница раскрылась перед ней, но Авелин потерянно бродила вдоль стен, заглядывая под ворох подстилок, обрывки ткани и обломки скудной мебели. Варрик разбирал записи, найденные рядом с письменным столом: вдруг что-то затесалось между страниц, а то и вовсе надежно припрятано на самом виду. Вопреки здравому смыслу — и инструкциям — в крохотную каморку, служившую Андерсу домом до переезда в особняк, Авелин заглянула напоследок. Повисшую на верхней петле дверь она медленно потянула на себя, опасаясь, что та оторвется от резкого движения. А еще ей не хотелось видеть этот уголок таким же выпотрошенным, как и лечебница.       Авелин вздохнула, разглядывая проломленную стену и наполовину вывалившуюся в провал кровать. Из распоротого матраца пучками торчало сено. Оплавленный огарок свечи застрял между досками пола, усеянными каплями воска и чернил. Что-то из бумаг здесь тоже было: изорванные в клочки, обгоревшие и вымокшие страницы. Подняв с пола карту окрестностей Киркволла, Авелин ощутила, как ее пронзает острое понимание того, что эти поиски тщетны. Здесь нет ничего. Только сквозняк шуршит воспоминаниями, обращающимися в прах.       — Я вот что подумал, — Варрик возник за спиной, и под его шагами скрипели проседающие половицы. — Андерс всегда был предусмотрителен и вряд ли оставил бы что-то храмовникам. Если он и знает что-то о подполье, то наверняка держит это в голове.       «И никаких шансов, что Мередит не добралась до этих знаний», — подумала Авелин, сжав губы в упрямую линию. Впрочем, это не имело значения. Нужно проверить и принять меры. Аккуратно, чтобы никто не пострадал.       — Я слышала, Мередит запретила магам покидать Казематы.       Варрик невесело усмехнулся.       — Предоставь это мне. Будет непросто, конечно, но...       — Не впервой.       Где-то тихо журчала талая вода. Авелин смотрела на сырые темные углы, покрытые зеленоватым, едва светящимся в полутьме пушком. Рано или поздно сюда сбегутся крысы, затем — придут люди, и даже остатки воспоминаний, остатки того, что когда-то было важно для Андерса, сгинут насовсем. «Это неправильно», — рассудила Авелин и присела, чтобы собрать в стопку ворох записок.       — Авелин?..       — Хочу забрать все, что уцелело. Может, отдать Андерсу, — она пожала плечами. — Вдруг он восстановит рецепты и... все такое. Мне кажется, это важно. Поможешь?       Она не видела, как Варрик кивнул, но и без этого знала: гному тоже кажется, что это самое верное решение за весь прошедший день.