Вслед

Или яд, подобный той адской музыке, которая приобрела ритм вальса. Она навязчиво тяготила голову в бездну, и только холодные когтистые руки держали её в этом кошмаре, не давая окунуться в другой. Ремор продолжал дразнить её тело грубыми ласками проворного языка на малых половых губах, но в какой-то момент это ему надоело, и он легко отпустил Фрэн в свободный полёт. И это было так поразительно страшно, до боли внизу живота. И перед глазами снова пролетала хроника тех прожитых жизней, только на этот раз отражались загнанные в подсознание тёмные деяния тех личностей, где жизнь нескольких миллиардов человек ничто по сравнению с триллионом слёз и литров крови, которые идут козлоголовому демону прямо в бездонное брюхо. — Эта «реальная» жизнь — лишь его доход, — Фрэн будто слушала себя, но таких мыслей не могло появиться в её голове, — и то, что мы чувствуем и творим, проходит через его чертоги, в которых он собирает сливки нашей боли! И чем больше обладатели разумных душ будут подчинять, использовать, давить и пожирать друг друга, тем богаче он станет, и он не лопнет от этого, потому что у тьмы нет границ! – не та Фрэн вещала в её голове, крича навзрыд и заливаясь горькими слезами, словно ей действительно было жаль. — И если ты думаешь, что есть шанс выбраться из этого месива, то хочу тебя огорчить – мы лишь скот, и ничего более! И наша свобода управляема! Знаешь почему? Потому что ты до сих пор слышишь меня! Ты больная! Ты сумасшедшая! Она и не знала, как это получилось – долетела до дна и разбилась об холодную сырую кладбищенскую землю, не оставив ничего, кроме обширного кровавого пятна. Фрэн очнулась в своей каюте, укрытая одеялом. Руки и ноги её била судорожная боль, от которой она сдавленно постанывала, пытаясь утихомирить её. Девушку охватил мандраж, сжимая в своих холодных объятьях её горло до такой степени, что окружающее её пространство расплывалось и теряло свои привычные очертания, превращаясь в бесформенное серо-буро-малиновое месиво. — Фрэн! Фрэн, успокойся! – мистер Полночь спрыгнул к любимой хозяйке с прикроватного столика, обеспокоенно мотаясь из стороны в сторону около её головы и касаясь тёплым розоватым носом её бледного лица. — Я не могу! – она, схватившись за шею, свалилась с кровати, пытаясь преодолеть вяжущую боль в конечностях, и чуть ли не на четвереньках поползла к выходной двери лифта. К горлу подходили рвотные позывы, из-под языка била ключом слюна, а мышцы пищевода расслабились, как и сфинктер, закрывавший некогда вход из желудка в верхний отдел трубки. Фрэн уже предвкушала, как из её глотки вот-вот вырвется поток зеленоватой желудочной жижи. Она, добравшись до двери лифта, стала карабкаться к панели с кнопками, хватаясь тяжёлыми руками за стол и ближайшие выступы. Наконец, встав на непослушные ноги, она вцепилась пальцами за поручни двери и тяжело задышала, боясь разрыдаться и упасть, как камень, на холодный пол каюты. Взор её был направлен прямо, на согнувшиеся в судороге пальцы. Однако она не собиралась извергать содержимое желудка прямо под ноги. Собрав в себе остатки сил, девушка нажала на кнопку «Ванная комната», дверь лифта отворилась, и юное тельце ввалилось в ванную, где тут же загорелся верхний свет, она еле удерживала равновесие и держалась за туалетный столик около унитаза. Мистер Полночь спрыгнул с кровати и подбежал к дрожащей Фрэн в самый последний момент, когда дверь лифта закрылась, чуть не прижав его хвост. Они встретились взглядами. Она смотрела ему в жёлтые светящиеся глаза, согнувшись, как одолеваемое ветром старое дерево, и пыталась не зарыдать, подобно потерянному зверю. Под этими синими, словно моря, глазами расплывались смешанные со слезами кровоподтёки. — Это был всего лишь сон, моя дорогая, — девушка восприняла его слова с радостью, но бледная, покрытая холодным липким потом маска ужаса не желала отставать от её лица. И всё же, несмотря на свои усилия, Фрэн рухнула на задницу и, укрыв глаза дрожащими тоненькими, как веточки кустарника, пальцами, тихо заплакала. — Если ещё раз мне приснится подобный кошмар, то я в жизни не засну больше. Клянусь. — Не говори глупостей, — мистер Полночь приблизился к хозяйке и слизнул с лица кровь, опираясь передними лапками о её колено. — Мне снился дом безумия. Мне снился Ремор и я сама, только то была не я. Я бы никогда в здравом уме не сделала того, что делала она. Тут голову Фрэн пронзила режущая боль где-то в глубине, точно между полушариями полоснули чем-то острым, разрезав что-то важное. Отчего девушку не покидало такое ощущение, будто её мозг разваливается на части. — Что со мной происходит?! – она схватилась обеими руками за голову, как бы удерживая её от того, чтобы распасться, и пригнулась к полу так, что её лоб касался керамической плитки. Я делала ужасные вещи, я взывала к страданиям и стремилась принести их другим. Другой мне это нравилось. — Неудивительно, что ты себя так чувствуешь. Говорят, что никто не возвращается прежним из Дома Безумия. Всё равно, что смотреть в бездну… — Я не хочу туда возвращаться! Я не хочу снова видеть то, что происходило там. Я лучше умру, чем ещё раз увижу то, как люди едят друг друга, обгладывая кости, а потом стирают их в труху. — Это тёмная сторона природы, дорогая. Нам никуда от этого не деться. Разве что в Иверсте и у Врат. Только там безопасно, только там нам будет хорошо. Котик пристально посмотрел на любимую хозяйку, которая была так подавлена и испугана. — Фрэн, пообещай мне кое-что. — Слушаю. — Пообещай, что не расскажешь об этом сне Итворду с Палонтрасом. Это может их расстроить. Во имя нашей с тобой дружбы, чтобы мы с тобой были вместе всегда. Я должен был давно тебе это сказать, но мне не позволяет… — мистер Полночь начал громко откашливаться, будто его душили. — Мистер Полночь? – она посмотрела на любимого кота, который глубоко и громко дышал. — Всё нормально. Просто пообещай. — Обещаю, котик, — Фрэн нерешительно кивнула, снова не понимая, что происходит. Она подставила мистеру Полночь сложенные, будто гнездо, руки. — О, Фрэн, как же мне тебя жаль, как же мне жаль, что у нас ничего не может получиться нормально. Я бы хотел сделать для тебя больше, но я всего лишь кот, — он забрался в получившееся гнездо и успокаивающе замурчал. — Я знаю, мой хороший, — ни черта не знала, она прижала его чёрную тушку к себе и зарылась носом в гладкой шёрстке, — у меня нет никого роднее тебя. — А у меня нет никого роднее тебя. Наверное, Фрэн и мистер Полночь могли бы так просидеть всю ночь напролёт, прижимаясь друг к другу и отстраняясь от внешнего мира в своём собственном Эдеме, переходя почти что на телепатический уровень общения. — Фрэн, дорогая, — котик уткнулся носом в горячую щёку девушки, — умойся, у тебя всё лицо опухшее, и глаза кровоточат. — Да, я это чувствую. — Только постарайся сейчас не падать в обморок. Лишь этого нам не хватало. — Всё будет в порядке, мистер Полночь, — девушка улыбнулась и выложила кота на пол. Судороги хоть и прошли, но тяжесть в мышцах осталась, и вставать на ноги было неимоверно трудно. «Лишь бы Итворд не увидел, что она в таком состоянии выходила из спальни, — кот, прижав уши к голове, думал о той установленной под потолком камере наблюдения, — а если он записывает, то срочно нужно избавиться от плёнки». — Фрэн, — протяжно мяукнул он, — ты не могла бы выпустить меня на главную палубу? — Конечно, но зачем? — Я обязан кое-что сделать. — Это как-то связано с тем, что я дала тебе обещание? Кот потупился, вжимая голову в плечевой пояс. — Мне надоело это незнание. Если вы готовите меня к чему-то, так почему бы и не рассказать об этом? Итворд же сказал, что моя душа достаточно созрела для того, чтобы понять, — вцепившись в края столика, Фрэн усмехнулась и выдала. – Эта ваша забота меня только в гроб сведёт. Она, еле поднимая ноги, как древняя старуха, подошла к двери и нажала на «Главную палубу» на панели управления лифтом, тем самым выпустив шмыгнувшего в темноту винтовой лестницы кота. Девушка, тяжело выдохнув, заблокировала дверь, чтобы никто не видел её в таком плачевном состоянии, и подошла к умывальнику, боясь взглянуть в зеркало. Она открыла кран с горячей водой. Исходящий от неё пар заволок округлое подвесное зеркало. Фрэн тут же разбавила её холодной водой до такой степени, чтобы было комфортно набирать воду в ладошки. Девушка подставила руки под воду и ополоснула ею лицо. На белоснежную раковину упали кровавые капли с её лица, оставив после себя бледно-красные дорожки, уходящие в сливное отверстие. Фрэн умывалась до тех пор, пока стекавшая с её лица вода не стала чистой, однако ей всё ещё было страшно смотреть на собственное отражение – вдруг мистер Полночь не сказал о том, что у неё рассечён лоб или обрита голова, и её пересекает отвратительный шёлковый шов. Она глубоко дышала, собираясь с мыслями и готовясь принять свой облик, каким бы жутким он теперь не был. Она набиралась решимости, чтобы, наконец, убрать белую пелену с зеркала и взглянуть на себя. Ничего не изменилось. Всё те же голубые, как море, глаза, в которых блестела холодная искра. Всё та же серая хрупкая шея с зеленоватой веной, проходившей свой путь от ключицы к уху. Всё те же каштановые волосы, только растрёпанные и с еле заметными серебристыми нитями, появившимися совершенно недавно. Вот только голубые глаза обрамляли красные опухшие веки, а щёки и нос покраснели от проливавшихся слёз. Вдобавок к этому зрачок её пульсировал, напоминая о повышенном давлении, а губы потемнели и потрескались, как пустынная земля. Она нагнулась и припала к струе губами, жадно хлебая текущую воду и громко глотая. Насытившись влагой, Фрэн удовлетворённо выпрямилась, подняв голову к потолку и закрыв глаза казавшимися такими прохладными веками. Она почувствовала некое жжение на внутренней поверхности бедра. В голове пронеслись обрывки сна, и по спине прошлась холодная волна ужаса. Фрэн торопливо стала расстёгивать платье, чтобы на корню уничтожить веру в то, что во сне нельзя почувствовать боль. На левом боку темнел обширный синяк, тянувшийся от подмышки до подвздошного гребня, он был тёмно-пурпурным в середине, а по мере приближения к краям он светлел, переходя в зелёный и жёлтый. Фрэн нагнулась, поставив одну ногу на крышку унитаза, чтобы рассмотреть ноги, внутренняя сторона бедра напоминала кровавое месиво: мягкие ткани рассекали глубокие порезы, будто её полосовали ножами, а около промежности кровоточили колотые раны – следы от зубов Ремора, — которые были и под пупком. «Как такое может случиться во сне?!» — девушка дотронулась кончиком пальца края пореза, он был горячим, будто в нём что-то горело, или успела попасть инфекция. Вспомнив, что с ней творил демон, она засунула чистую руку в трусы, и тут же на её лице застыла гримаса ужаса и отвращения. Она вытащила промокшую в чём-то склизком и дурно пахнущем руку, и поспешила вымыть руки. — Ну не могло же такое случиться во сне! Не могло! Или я снова чего-то не знаю и не понимаю, — Фрэн сняла с себя бельё и встала в ванную, чтобы смыть с себя нечистоты. Когда она приступила к подмыванию, вода, стекавшая по ногам, окрасилась в серый цвет. Это никак не могла быть кровь или что-то ещё. Возможно, это была слюна Ремора. Каждый раз, когда Фрэн вспоминала, что это существо проделывало с ней, толпа мурашек устраивала марафон по её коже, и волосы вставали дыбом даже на лобке (хотя такое вряд ли может случиться). Закончив мыться, девушка вошла в свою каюту, чтобы одеться в свежее бельё и ночную рубашку. Проходя мимо прикроватного столика, она краем глаза заметила, как мерцала в сумерках розовая вода, налитая в небольшую плоскодонную колбу, закрытую резиновой пробкой. «Это же та вода, которую Палонтрас добавлял в зелье и делал мне примочку», — нырнув в синюю сорочку, Фрэн резко подбежала к прикроватному столику и схватила колбу за горлышко. Она рассматривала полупрозрачную светящуюся жидкость, в которой плавали более плотные частицы, напоминавшие желатиновые сгустки, как в пунше. Девушка помнила об удивительных свойствах этого раствора, которые ей показал Палонтрас, хоть и не объяснил их. Фрэн почти вприпрыжку побежала в ванную и заблокировала туда дверь. Чуть копнув грязное бельё, она вытащила из корзины платье и промокнула его подкладку в розовой воде. Она провела смоченной тканью по краю пореза на внутренней стороне бедра и стала наблюдать, как порез сначала покрылся пеной, шипящей и тёплой, а потом её сменила полупрозрачная желтоватая плёнка, под которой нижележащие ткани стали расти вверх, а края пореза сближались друг с другом и, наконец, спаялись без рубца. — Ух ты! – Фрэн погладила чистое место, не ощущая там больше дискомфорта. То же самое она проделала и с другими порезами – после них ничего не осталось на нежной коже бёдер. А в синяк на левом боку она втирала воду – от него тоже ничего не осталось. Ну, и сделала небольшой глоток, чтобы наверняка неприятные ощущения её не беспокоили. Розовая вода по вкусу была похожа на гематоген, но без сахара, однако некоторая сладость присутствовала в ней. Фрэн чувствовала, как неведомое тепло проходит по пищеводу, проходя сквозь его стенку и попадая в кровоток, разносясь тем самым по всем телу, обновляя его и наполняя жизненной силой. — Гораздо лучше! – она закупорила колбу и уже засобиралась отоспаться, как следует, но в тот момент, когда её голова упала на взбитую ранее подушку, она вдруг подумала о существовании какого-нибудь зелья, способного заставить её не видеть сны. Она скинула с себя одеяло и нырнула под кровать в поисках обуви – под кроватью валялась пара пыльных чёрных туфель, в которых она сюда и прибыла. Фрэн не глядя натащила их на ноги и помчалась к лифту. Она нажала кнопку «Главная палуба», дверь загудела, задребезжала и свистнула, распахнувшись на балконе с тёмной нишей, в которой была спрятана винтовая лестница. Погружённая в серые сумерки гостиная встретила её эхом шумов приборов, располагавшихся на ходовом мостике, и шипением граммофона, у которого иголка соскочила с пластинки. На укрытом белой скатертью столе горела лампа, освещая пепельницу с положенной на неё тонкой палочкой. И вдруг она обнаружила, что совсем одна не спит на корабле. Наверное, не спал и мистер Полночь, но, зная его натуру, он, определённо, мог где-то спать, поужинав перед этим какой-нибудь мышкой. Здесь совершенно никого не было. Фрэн, как те тени, проскользнула в тёмный проход винтовой лестницы, стараясь не задевать каблуками металлического пола, и растворилась в царившей там темноте. За металлическими стенами спали эти существа: Палонтрас и Итворд — и все они любили её; она это мало знала, но так много раз это видела за каких-то пару дней, что пора было уже это понять и привыкнуть. И все-таки она была одна, словно они вдруг умерли или стали её врагами. Фрэн вышла из прохода, перешагнув через последнюю ступеньку, и встала на светлый пятачок. Глаза её ещё не привыкли к свету, и перед ними засуетились белые мошки, тут же пропавшие, когда девушка надавила на глаза пальцами сквозь закрытые веки. Она споткнулась об край дорогого персидского ковра с бахромой по краям, чихнула, вдохнув пыльный сухой воздух, и, кажется, разбудила весь экипаж. В тускло освещённой «гостиной», где зыбкие, как песок в часах, статуэтки смутно белели в полусумраке. И пейзаж за лобовым стеклом рубки управления оставался безразличным. Он был таким безразличным, что даже не был виден: широкое и слоистое, фиолетовое и бесформенное месиво вяло светилось в сиянии пролетавших мимо барьера душ. «Возможно, сейчас глубокая ночь, или раннее утро, или все только уложились спать?» — Фрэн на носочках, как их учили на уроках хореографии, пробралась на мостик, чтобы посмотреть настоящее время, потому что настенные часы на главной палубе не тикали, и секундная стрелка на циферблате застыла. Она прошла вдоль стены и огромных шкафов с книгами в рубку, по пути остановив пластинку в граммофоне, потому что шипение, доносившееся из граммофона, действовало на нервы не хуже, чем дыхание камалов. На ходовом мостике пусть и было не так уж и светло, как на главной палубе, но создавалось собственное освещение благодаря диодным индикаторам, подсветке спидометров, барометров и прочих «метров», а так же лившемуся холодному свету из экранов телевизоров, которые транслировали только белый шум и помехи. Часы в этом многообразии приборов тихо и невзрачно висели на ручке велосипедного руля. Она подошла к этому инструменту ручного управления и открыла часы... те тоже остановились и показывали двадцать минут шестого. Девушка прошла обратно на главную палубу, думая о том, где искать ей сундучок с медикаментами. «Но Итворд же говорил Палонтрасу, где он, однако тогда мне было не до этого. А, может, мне плюнуть на это дело и не спать, пока мы не прилетим? А что? Итворд же может не спать и неделю. Чем я хуже? Ну, пусть я буду слегка не в форме и с мешками под глазами, — зато без кошмаров» — Фрэн довольно улыбнулась собственным мыслям, опершись руками о стол с дымящейся палочкой в пепельнице, которая оказалась трубкой для курения опия с резным мундштуком из слоновьей кости. Девушка аккуратно, лишь из собственного интереса взяла трубку за два конца и покрутила в руках. Трубка была очень тонкой и казалась очень хрупкой, однако позолоченные вставки придавали ей внушительности. Она протёрла мундштук краем ночной сорочки и приложилась к нему губами. Фрэн, конечно, не пробовала курить, но видела, как Натали со своим парнем и его приятелями курили в переулке за закусочной, хотя в этом деле она была лишь наблюдателем. Девушка с дрожью и некоторым азартом сделала глубокий вдох, наполнив лёгкие дымом и выдула через сложенные в трубочку губы поток того же дыма. В глазах всё задрожало – не от действия остатков опия, конечно, а от собственных действий. Это было так приятно, что волосы на голове зашевелились. Фрэн сделала ещё одну затяжку, глядя, как выходит дым у неё изо рта. Она даже пыталась выпустить изо рта колечки, но кроме клубков ничего не выходило. Девушка отложила трубку с ещё не потухшими остатками опия. Фрэн опустилась в высокое кресло, вытянула ноги на табурет и, откинувшись, спокойно положила руки на подлокотники, чувствуя, как это вещество уже растекается по её телу, словно яд. — Ну, что стоите? – сказала она книгам. — Бездельники! Разве для этого вас писали? Она медленно опустила ноги с табурета и оттолкнулась всем телом от кресла, резко встав с него и чуть не упав. Девушка вальяжно подошла к застеклённой полке книжного шкафа и посмотрела на корешок томика. — Доложите-ка, как прошёл Цезарь Рубикон? Сколько во время великой депрессии покончило с собой людей, не способных кормить свои семьи? Фрэн прошла вдоль шкафа и снова заглянула за стекло, ища знакомые буквы. — Сколько было создано: разумного? Доброго? Вечного? Сколько было посеяно? И какие виды на урожай? А — главное – каковы всходы? – девушка водила прищуренными глазами по названиям книг, которые в полутьме расплывались. – Молчите? Она подошла к столу и подвинула к заинтересовавшему её шкафу настольную лампу. — Вот ты! — и тут же ей на глаза попался англоязычный том, немедленно попавший в хрупкие серые ручки. — Да! Ты! Сколько человек тебя прочитало? В руках она держала светло-зелёную книгу с выдавленной на обложке картинкой, которую сверху обрамляли сложенные в название канаты. Это был Диккенс «Холодный дом». — Я очень люблю тебя, старина, ты добрый и честный товарищ, — девушка открыла на середине книгу, поглаживая печатные слова на гладкой бумаге, — ты никогда не орал, не хвастался, не бил себя в грудь. Добрый и честный. Те, кто тебя читают, тоже становятся добрыми и честными. Хотя бы на время. Хотя бы сами с собой. У Фрэн в голове возникла странная мысль. Она захлопнула книгу и поставила её на законное место, закрыв за собой шкаф. Девушка продолжала стоять напротив закрытой стеклянной дверцы и смотреть на книги, бросая на них статичную тень. — Но… есть такое мнение, что для того, чтобы шагать вперёд, доброта и честность не так уж и обязательны. Для этого нужны ноги, — Фрэн тихо засмеялась, — и башмаки. Можно даже немытые ноги и нечищеные башмаки. В душу пробрались тоскливые мысли. — Время может оказаться совершенно безразличным к таким понятиям, как доброта и честность, как оно и было безразлично к этим понятиям до сих пор, — она вспомнила Ремора – принца Тьмы, его властность, новости о том, что главы государств пришли к особому соглашению и решили на кого-то напасть и лишить прав. — Управлению для его функционирования ни честность, ни доброта не нужны. Приятно, желательно, но, отнюдь, не обязательно. — Как латынь для механика. Как бицепсы для секретаря, как уважение к другим для миссис Доуджсон. Фрэн просматривала каждую полочку в поисках чего-то, что ей самой было неизвестно. Она, вроде, пришла сюда искать лекарство от ночных кошмаров, но теперь же оно отошло на второй план, сдвинутое чем-то эфемерным, трудноформирующимся, не поддающемуся объяснению. Наверное, такая смена приоритетов случилась из-за опия. — Слушайте, книги, а вы знаете, что вас больше, чем людей на земле? Если бы мы исчезли, то вы могли населять планету и были бы точно такими же, как и люди. Среди вас есть добрые и честные, мудрые, много знающие, а также легкомысленные пустышки, скептики, сумасброды, убийцы, растлители, дети, унылые проповедники, самодовольные дураки и полухриплые крикуны с воспалёнными глазами. И вы бы не знали, зачем вы, — Фрэн села на краешек кушетки, разглядывая поселившийся на полках разношёрстный хлам, среди которого находились крайне редкие и ценные артефакты, банки с зеленоватыми препаратами, отражавшими тёплый желтоватый свет лампы. — В самом деле, зачем вы? Это похоже на то, как если бы будущего строителя городов учили фортификации, и тогда, вместо стадионов, аллей с коттеджами и санаториев, у него постоянно получались только угрюмые редуты с флешами, эскарпами, контрэскарпами и прочей чепухой, чтобы задержать за той стороной баррикад соседа, пришедшего одолжить сахар. Девушка встала с насиженного места и, одолеваемая соблазном, приложилась к трубке. Она неумело вдохнула дым, раскашлявшись от горечи, и попыталась выдуть его, как какая-нибудь femme fatale из засмотренной до дыр «Касабланки». Но это было больше похоже на то, как шкодливый ребёнок пробует сигарету где-нибудь в переулке. — То, что книги дали людям, это не знания, это предрассудки. — Не забудь, что некоторые из них вселяют неверие и упадок духа, — с балкона Фрэн услышала знакомый голос Итворда, — и не потому что они мрачны и жестоки, а потому что лгут. Как и любое другое существо, обладающее образованной душой, подобной человеческой. — Итворд?! – девушка торопливо положила трубку на пепельницу, разгоняя дым руками, будто ничего и не было. — Хорошо, что ты пришла в себя, — положив руки на перила, он смотрел на Фрэн сверху вниз с некой усмешкой. Усмешкой родителя, застукавшего непутёвое чадо за тем, от чего ограждал, хотя ничем подобным он и не занимался. Он был таким утомлённым, будто снова не спал несколько ночей кряду. Пижама, надетая под распахнутым шёлковым красным халатом, была мятой, как и колпак на его лысой черепушке. Возможно, он и пытался заснуть. Однако, увидев Фрэн, глаза его наполнились непередаваемой словами радостью. — А почему ты не спишь? – девушка прокашлялась в кулак, делая вид, что ничего не было. — Палонтрас, — Итворд помрачнел, втянув голову в плечи и отведя взгляд от неё. — Что такое? — Эта туша храпит так громко, что рёв турбины, по сравнению с ним, всего лишь шёпот, — большим и средним пальцами руки он провёл по векам в сторону переносицы и как бы зажал нос… точнее то, что было вместо него. — Странно, но я ничего не слышу, – она напрягла слух, но ничего, кроме дребезжания двигателей, приборов управления на мостике, ничегошеньки не могла услышать. — Конечно, потому что одна гостевая спальня находится на одном уровне с моей каютой, а другая — чуть выше, естественно ты ничего не слышишь. Итворд запахнул халат, скрестив руки так, что создавалось впечатление, будто он обнимал себя. Он медленно прошёл в лестничный проход, и оттуда сначала показались два сверкающих кошачьих глаза, а потом и сам скелет вышел из сумрака на освещённый лампой пятачок. — Смотрю, ты за мной остатки пытаешься докурить, — Итворд лукаво улыбнулся, глядя на побагровевшую от смущения и стыда Фрэн. — Прости, я больше так не буду! — Я тебе не родитель, чтобы отчитывать тебя за это. Да и ты в том человеческом возрасте, когда уже многое можно пробовать, хотя и нежелательно, — скелет всё так же медленно подошёл к столу и взял с него свою трубку. — К тому же, ты неправильно раскуриваешь… не в затяг, как говорят. — А как надо? — Только не говори мистеру Полночь и Палонтрасу, что я тебя учу вредным привычкам, — Итворд подмигнул девушке и вручил ей трубку. — Что, смотришь? Сначала втягиваешь в рот дым, потом вдыхаешь его. Фрэн сделала так, как сказал он, и едкий дым буквально начал раздирать ей горло, отчего девушка согнулась пополам, громко откашливаясь. — Да-с, думаю, что тебе стоит начать с ингаляции благовониями, прежде чем подобным злоупотреблять, — скелет взял из руки Фрэн трубку и сам затянулся так, что дым выходил у него и через носовые апертуры, и отверстия в челюсти, и наружный слуховой ход. — Надеюсь, ты не собираешься не спать всю ночь, пока мы не прибудем в И… как же её там… в Иверсту? – она, шокированная, наблюдала за тем, как Итворд спокойно, даже с некоторым наслаждением, выдыхает дым, как труба паровоза. — Конечно нет. Да и тебе не советую, — прыснул скелет, сдвинув надбровные дуги к переносице. — Я буду спать здесь на кушетке. — А что, если я предложу тебе переночевать у меня? – девушка внезапно предложила ему свою идею, и тот, ошарашенный, поперхнулся дымом во время новой затяжки. — Что-что? – ударяя себя кулаком в грудь и откашливаясь, переспросил он. — Если хочешь, то ты можешь поспать со мной, — Фрэн сама была не уверена в том, что говорит. — Это мило с твоей стороны, Фрэн, но я не хочу тебя стеснять, — Итворд сделал неловкий отстранённый жест, качая головой из стороны в сторону. — Ты меня стеснишь тем, что будешь спать на мелкой кушетке, на которой не уместятся даже твои ноги. Девушка сурово смотрела на скелет, сблизив брови к переносице и сложив губы в узкую полосочку. Конечно, она была ему не ровня, но в таком состоянии Итворд определённо проигрывал всухую своей компаньонше. — Я сейчас. Только принесу одеяло. *** Фрэн держала угол одеяла и пыталась не думать о природе своего соседа по постели, а Итворд, присев на свой край кровати, принялся описывать забавные ситуации, случавшиеся со спящим аксолотлем. В Итвордовском изложении ситуации казались чрезвычайно захватывающими и весёлыми. Он принялся развязывать пояс шёлкового халата, который лёгким движением руки отправился на спинку стула, поставленного около туалетного стола, но перед тем, как лечь, вытащил из пижамных штанов большой, украшенный драгоценными камнями и золотыми нитями, зачехлённый кинжал. — А это ещё зачем? – Фрэн разглядывала поблёскивавший в сиянии звёзд-ночников кинжал и не решалась укладываться. — В горных поселениях юга Европы есть обычай, — скелет нырнул под своё одеяло и повернулся к девушке, оперившись локтём о подушку и положив голову на ладонь, — предусматривающий, что если мужчина положит между собой и женщиной свой кинжал, то женщина, с которой ему пришлось ночевать, может не беспокоиться за свою честь. — Ты так переживаешь за мою честь? — Разве это плохо? — Нет, просто я никак не ожидала, что дойдёт до такого, — полуулыбнвшись, Фрэн потрясла головой из стороны в сторону, скрывая приятное смущение. — Не надо всё усложнять, дорогая, ложись спать, — Итворд перевернулся на спину, положив руки на груди, как покойник. — Спокойной ночи. — Сладких снов, — она уложилась на своё место и аккуратно, чтобы скелет не заметил, убрала кинжал на прикроватный столик. Вдруг ещё эта штука поранит её во сне. Удивительно, как менялась картина за окном: пространство вокруг корабля окрашивалось всеми цветами радуги и становилось иногда не отличимым от вида ясного земного неба, а иногда становилось похожим на нечто ужасное кроваво-красное, – всё это было видно на ковре, куда падало сияние, попадавшее в каюту из иллюминатора. Фрэн, не намеренная спать, долго лежала на спине, наблюдая краем глаза, как сменяют друг друга цвета на растительном узоре ковра, казавшегося в сумерках чёрно-белым. Она, еле дыша, слушала, как поёт корабль свою незамысловатую, но ритмичную и бодрую песню, направляясь туда, куда ему приказал капитан, сопевший в это время на правой половине её кровати. Его руки, расслабленные и уставшие, пали по обе стороны костлявого тела, а голова металась из стороны в сторону с открытой пастью. Это, конечно, мало возможно, но девушке казалось, что сквозь тонкие веки его просачивался жёлтый свет глаз. Фрэн перевернулась на правый бок, рассматривая в сумерках, к которым уже привыкли глаза, неполноценный профиль Итворда – только кости и обрывки кожи, вплетённые в надкостницу. Ни хрящей, ни каких-либо намёков на мышцы… Хотя… Девушка чуть ближе придвинулась к соседу по кровати и прищурилась, глядя на шею. Удивительно, но ей раньше не бросался в глаза тот факт, что шея у Итворда была перевязана плотной марлей. Фрэн присмотрелась чуть сильнее и заметила широкую тёмную перетяжку на теле нижней челюсти. Она подтолкнула одеяло к ногам и села перед скелетом, скрестив ноги. Она наклонила голову, рассматривая вблизи зубастую челюсть. Теперь ей было понятно, куда девалась еда, употребляемая им, почему не вываливалась и не пачкала его. Фрэн глубоко вдохнула и взялась за край одеяла Итворда, боясь того разбудить. Она потянула его вниз, освободив верхнюю часть тела. Удивительно, но что-то светилось под тонкой хлопчатобумажной полосатой тканью пижамы. Девушка приблизилась к груди и услышала, как что-то мерно бьётся под рубашкой, и это были никакие не часы! Именно этот звук слышала Фрэн, когда Итворд нёс её на руках из машинного отсека. Она посмотрела на умиротворённую лицевую часть черепа, чтобы убедиться в том, что мертвец (хотя опыт показывал совсем обратное) спит. Он чуть приоткрыл пасть и… храпел.

«Будет, что рассказать ему на утро»

Фрэн закусила нижнюю губу и вся напряглась, начав расстёгивать одну за другой пуговицы ночной рубашки. Руки её почти не слушались: пальцы будто бы залубенели и отказывались шевелиться. Она думала, что вереница полупрозрачных пуговиц никогда не закончится, но, дойдя до последней, Фрэн облегчённо выдохнула в плечо и распахнула пижаму. Девушка не могла понять, как же такое может быть. Как такое существо, как Итворд, могло существовать на белом свете. Это же противоречило законам строения тела… человеческого. Это сродни ударом лезвием бритвы по глазам. Это было удивительное, но в то же время печальное и противное зрелище (ну, не настолько противное, какое ей пришлось увидеть во сне). Стенка тела напоминала крылья бабочки – тонкая, почти прозрачная, через которую Фрэн видела, как у золотой рыбки, движение внутренних органов, находившихся в механических корсетах из проволок, шестерёнок и разнокалиберных трубок. Она видела заключённые в клетке из рёбер сжимавшиеся и разжимавшиеся лёгкие, местами в них виднелись потемнения (наверное, это была запёкшаяся кровь или смола); между двумя этими конусообразными органами ютилось светящееся полумеханическое сердце, сокращавшееся, как подвешенное вымя коровы. Из живого там осталась только мышца, перетянутая медным браслетом, к которому крепился в области расхождения лёгочных артерий полукруглый мигающий электрод, утопавший в ткани сердца. И всё-таки у него было сердце. И всё-таки он был живой. У Фрэн перехватило дыхание, когда она наблюдала за тем, как перекачивает светящуюся кровь этот насос размером с взрослого кота. Она нависла над ним, боясь даже дышать, чтобы не разорвать эту хрупкую оболочку. Взгляд её скользнул чуть ниже к опутанному светящейся сетью капилляров кишечнику, и очередной удар лезвием пришёлся по глазам – правый бок, где находилась печень, был перевязан, и марля эта была уже пропитана мерцающей кровью. — Бедный Итворд, – прошептала девушка и, набравшись смелости, положила руку на его прозрачную грудь. Она чувствовала под ладонью ритмичную, мощную, но такую медленную, как тиканье часов, пульсацию. В ней было столько желания жить, что Фрэн просто корила себя за то, что так боялась капитана корабля. А он держался за своё существование всеми возможными способами. Даже такими неестественными.

«И как же я могло этого не понимать»

А ведь когда-то он был одним из её лучших друзей, пусть она и не помнила этого. Итворд замотал головой и что-то нечленораздельно сказал во сне, от чего девушка тут же убрала руку с его груди и упала на подушку, готовая притвориться спящей. Он перевернулся на левый бок и, не осознавая того, накрыл Фрэн длинной костлявой рукой. А сердце девушки тем временем загомонило от неожиданности, но Итворд ничего не слышал. Он сладко похрапывал. Пространство в иллюминаторе больше не двигалось, оно громоздилось одним сплошным потоком, как водная гладь, и вдруг снова ожило. Летательный аппарат мчался по просторам Ультра-реальности, всё вокруг шевелилось, трепетало и корчилось, меняя окраску, переливаясь и вспыхивая, обманывая зрение, наплывая и отступая, издевалось, пугало и глумилось. Возобновилось мелькание сумрачных красок на чёрно-белом узоре ковра, густой воздух каюты наполнял лёгкие. А от необычного соседа по кровати пахло чистой одеждой, мёдом, опием, от которого остался терпкий вкус во рту, и въевшимся в надкостницу машинным маслом, и от этого мутило.