***
Я увидела неоткрытую коробку и попыталась развязать красную ленточку, концы которой кокетливо завивались в спиральки. Ничего не вышло. Андрей заметил мои мучения, вытащил из кармана крохотный перочинный ножик и перерезал ленточку: — Пирожные. Лучшие в Мурманске. Это — из орехового бисквита с белым шоколадом, это манговое, а это фисташковый мусс в глазури. Ешь. — А ты? — я не могла отвести глаз от кондитерского великолепия. — Я не голоден. — А зачем купил? Зачем ты вообще столько еды набрал, если ничего не ешь? — Это любимые пирожные Миши, особенно манговое. Я часто приезжал к нему в Мурманск, а когда ехал обратно, он всегда затаривал меня едой, чтобы я не помер от голода. У него бабушка блокадница, и он подхватил от неё фобию. — Так это он тебе купил? — Нет, в этот раз я всё купил сам. — Ты ведь изнасиловал его тогда. — Технически это он меня изнасиловал. — Ты приставил к его горлу бритву. — Ерунда. Он мог попросить, чтобы я её убрал, и спокойно уйти. — Вдруг он испугался? — Нет, Вера. Он меня хотел, мечтал обо мне, я каждую ночь ему снился. Он и пришёл-то затем, чтобы я сломил его сопротивление. Он хотел получить удовольствие, как та монашка из анекдота: и досыта, и без греха. А мне не жалко, я ответственности не боюсь. Я беру, что хочу, и плачу справедливую цену. — Так можно далеко зайти. Например, сказать, что девушка специально надела короткую юбку, чтобы её трахнули за гаражами. — А что, эта версия абсолютно исключена? Откуда ты знаешь, чего хотела девушка, когда попёрлась за гаражи? — А откуда ты знал, чего хотел Миша? — Я его любил. В этом всё дело. — А он после этого тебя не возненавидел? — Мужчина не может возненавидеть того, с кем испытал такой сильный оргазм. Он сбрасывал мои звонки и однажды прошёл мимо, когда я выскочил из салона, чтобы поздороваться, но он никогда меня не ненавидел. Я даже больше скажу: в том, что случилось, он винил себя. Он был из тех евреев, которые во всём винят себя. Меня это бесило, потому что с ним невозможно было нормально поссориться. — Хорошо, не возненавидел, но он всё-таки тебя избегал. — Да, в тот его приезд мы больше не виделись. Я занял денег и послал ему роскошный букет чёрных лилий. Вложил детскую открытку с Мальвиной и написал: «Прости меня». — А потом что? — А потом я страдал. Сходил в «Устрицу», чтобы меня отодрали, но это не помогло. Мне не секс нужен был, мне нужен был секс с Мишей. И даже не секс — я хотел его целиком. И тело, и душу. В декабре я взял столько клиентов, что забил на учёбу. Две недели вкалывал по двенадцать часов в день, а потом купил билет на поезд и поехал в Мурманск. Послал ему сообщение: «Приезжаю завтра, 11 вагон» — и отключил телефон. Меня трясло от страха. Перед тем, как ехать, я отрезал голубые волосы. Дронова мне боб постригла и покрасила в человеческий блонд. Ещё шугаринг сделал, маникюр, педикюр, солярий. Ну ты женщина, ты в курсе. Я вздохнула: — Шугаринг больно, а солярий вредно. Я слишком себя люблю, чтобы так издеваться. — А мне себя не жалко. — Он пришёл тебя встречать? — Да. Я уже и ждать перестал. В Мурманске было минус двадцать семь, и над заливом стоял морозный туман. Страшная вещь: вдыхаешь лёд, он тает в лёгких, а ты кашляешь. И темнота, полная темнота. Все уже вышли, а я сидел и думал, что если он не придёт, то пусть меня увезут на запасной путь, я никуда из вагона не выйду. Вдруг услышал, как приближаются тяжёлые шаги, а потом он загородил проход в купе — такой большой в тулупе, шапке и меховых унтах. Кончики ресниц заиндевели, наверное, долго на морозе стоял. Он спросил: «Зачем приехал?», я ответил: «У меня сегодня день рождения, хочу с тобой отпраздновать», — «Паспорт покажи». Я понял, что он мне не верит, но не обиделся, показал ему паспорт. Двадцать первое декабря. Как сегодня. — Ты сумасшедший. Припёрся к женатому человеку без приглашения после того, как бритвой угрожал. Я б на его месте вмазала тебе за наглость. — Ты совсем не разбираешься в мужской психологии. Как ты замуж-то вышла? Он протиснулся в купе и запер за собой дверь. Потом задёрнул штору на окне, поднял меня за грудки и поцеловал. Не просто поцеловал — чуть не съел. Вжал в столик, облапал всего: и за жопу, и между ног, и даже холодными руками под футболку полез. Я бы прямо там ему дал, но проводница кричала: «Пассажиры, покидаем вагоны, конечная!», и Миша остановился. Лицо у него было, будто он не здесь, не на этой планете. Я плеснула коньяка в стаканы. Мы выпили уже полбутылки, и я чувствовала себя пьяной, объевшейся и обескураженной. История Андрюши казалась выдумкой. Не бывает такого. Он отсалютовал мне стаканом и сделал большой глоток. — Миша взял мою сумку и понёс из вагона, а я за ним побежал. Прошли через площадь: народ в шубах и с чемоданами, таксисты орут, на обочинах сугробы два метра. Я никогда не видел столько снега. Он закинул сумку в чёрный двухсотый «лексус», сел за руль, а я забрался рядом. Пока шли от перрона до машины, я успел околеть. Он врубил печку и молча вырулил со стоянки. Город я не разглядел, мы свернули на длинный мост через залив, а потом он погнал на север, я по навигатору следил. За окном — туман. Один раз нас остановили менты, а потом мы проехали через КПП: военные с автоматами проверили документы и посветили в лицо фонариком. Мишу там знали, но всё равно обыскали машину. Он сказал: «Это закрытая территория, вокруг военные части, а в бухте стоят атомные подводные лодки. У меня тут дача». Я только присвистнул, но не из-за лодок. Он привёз меня к себе на дачу! Не в какой-то вшивый отель на краю города, чтобы по-быстрому выебать, а в свой дом. — Круто, — вынуждена была сказать я. — Ага. В тот вечер я его дачу не разглядел: слишком холодно, и туман мешал. А на следующий день туман рассеялся, но я всё равно ничего не разглядел из-за полярной ночи. Солнце не встаёт, это катастрофа какая-то. Я потом летом приезжал и обалдел: дом стоит на краю скалы, открытой верандой прямо на море, нигде ни кустика, ни деревца, только камни и мох. Марсианский пейзаж и шале в швейцарском стиле… — Ты не перепрыгивай, рассказывай по порядку. Он тебя трахнул? — Конечно. В доме тепло было, и холодильник забит. Я понял, что он приготовился к моему приезду, и мне стало легко и радостно. Я помылся и пришёл к нему в спальню. Всё было так, как я мечтал. Врать не буду, член он мне не сосал и в зад не целовал, но как же он меня хотел! До дрожи, до зубовного скрежета. Когда тебя так сильно хотят, не знаю, как у других, а у меня тормоза отказывают. А если сам влюблён, то всё, туши свет. Он гнул меня во все стороны, ебал и на спине, и раком, и вниз головой. Я всё себе натёр: копчик, колени, даже лоб, но это ерунда. Когда трахаешься, никакой боли не чувствуешь, полная анестезия. Он долго не кончал из-за обрезания. У тебя были обрезанные мужчины? У меня тоже не было, он первый и последний. Такая необычная головка, кожа по краешку грубая, чувствительность снижена. Он любил пожёстче, мог и без смазки. Боже, я никогда не смогу трахаться с обычными членами! — Бедняжка. — Не завидуй, Вер. Я сам тебе завидую. Ну не тебе конкретно, а тёткам. Можно выйти замуж за любимого мужчину, и никто не подумает, что ты башкой повредилась. Можно ходить по ресторанам, целоваться в метро, хвастаться его подарками и постить фотки из Турции, где вы голые обжимаетесь. Все будут лайкать и умиляться. Думаешь, мелочи? А вот представь, что тебе нужно скрывать, что ты живёшь со своим мужем. От всех скрывать: от родителей, друзей, соседей. От всего мира. Как будто вы преступники-рецидивисты. — Я не знаю, что сказать. В нашей стране это невозможно. Может, когда-нибудь… Он ведь еврей по маме? Вы могли уехать в Израиль или Германию. Там разрешены браки? Вы могли пожениться. — Могли бы. Но он не хотел. Говорил, что поздно ломать жизнь, что любит жену, что родители не поймут. Господи, человеку сорок лет, а он боялся расстроить родителей! Я говорил, что впереди у нас полвека счастливой жизни, а он твердил, что не может бросить жену и разочаровать стариков. И перед сыном он стыдился. Это мы не в тот раз обсуждали, в тот раз мы только трахались. Это потом мы начали разговаривать. — Он не хотел разводиться? Я думала, он в тебя влюбился. — Влюбился, но разводиться не хотел. Я пытался понять почему. Она помогла встать ему на ноги. Учёба, работа, бизнес — она всегда его поддерживала, всё-таки на девять лет старше, к тому же из влиятельной семьи, папа там шишка. Я смотрел на сайте клиники её фотографии — обычная пожилая еврейка. Ну ладно, он чувствовал, что многим ей обязан, но разве это повод спускать в унитаз собственную жизнь? Теперь что, превратиться в её раба до скончания времён? — Ужасно. Ты стал любовницей женатика. — Любовником. Да, ужасно. Я не сразу осознал, во что вписался. Он был безумно добр ко мне, часто приезжал в Питер на неделю-две. Снял для нас квартиру, и мне казалось, что мы живём как семейная пара, только иногда он ездит в Мурманск в командировки. Я был счастлив, как дурак. Когда он уезжал, мы постоянно созванивались, писали эсэмэски. Но однажды я подумал, а как он обходится без секса в то время, что меня рядом нет? Несмотря на возраст, на потенцию он не жаловался. Более чем. Мы общались уже три года и трахались минимум дважды в день — обязательно утром и вечером, и очень часто днём. По крайней мере, отсасывали друг другу, к тому времени он и сосал, и всё что угодно. Правда, в зад не давал — уверял, что ему дискомфортно. Ну бывает. Это был хороший темп — дважды в день. Я спросил, как он терпит без меня, и увидел, что он смутился. Знаешь, у него была такая черта: он мог промолчать или отказаться что-то обсуждать, но уж если говорил, то всегда правду. Он мне ни разу не солгал, считал, что ложь унижает обоих. Так вот, я увидел по его лицу, что он что-то скрывает, и докопался. Ну он и признался, что спит с женой. А я понятия не имел, что он с ней спит, когда ездит в Мурманск! Я был абсолютно уверен, что у них давно нет никаких постельных дел. Я почему-то думал, что она родила Даньку, и они перестали заниматься сексом, а тут вдруг узнаю, что они спят как ни в чём не бывало. «Часто?» — спросил я. «Каждый день. Она моя супруга, что в этом такого?» — ответил он. — Ох, нифига себе! — Тогда во мне что-то сломалось. Я не мог поверить, что он, познав меня, не отказался от этой толстой пятидесятилетней женщины. Мне даже в голову не приходило, что между ними не всё кончено, поэтому я раньше и не спрашивал. Не знаю, поймёшь ли ты. Я изначально знал, что он женат. И да, я влез в семью, но я чувствовал, что он внутренне свободен, потому что семья без любви и секса — это пустая оболочка, фикция, деловой договор. А тут внезапно выяснилось, что ничего не фикция, что они трахаются. Это как по яйцам с ноги получить. Я, конечно, попросил, чтобы он перестал с ней трахаться, и он пообещал мне, но после этого всё изменилось. Я понял, что я не любовь всей его жизни. — Поэтому я всегда отказывала женатикам. Они все одинаковые. — Не в том дело, Вер. Уверен, будь я девушкой, он бы женился на мне. Сколько там браков распадается по статистике? Восемьдесят процентов? Кто осудит мужика под сороковник, который развёлся ради двадцатилетней блондинки? Да никто! Женщины возненавидели бы его, но в глубине души оправдали, а друзья бы завидовали. Так постоянно происходит, оглянись вокруг. Куча таких пар, куча вторых браков. Но я был парнем, а он даже не был стопроцентным геем. А кто может с женщиной, тот по-любому выберет женщину. Миша — мог. Для него любые отношения были возможны. Он влюбился в меня, дорожил мной, ценил меня, но чтобы весь мир для него умер, остался только я один — такого не случилось. — Вы прожили три года, прежде чем ты понял, что он любит тебя не так сильно, как ты его? — Можно и так сказать. Мне не к чему было придраться. Мы проводили вместе половину всего времени, жили в одной квартире, ездили за границу, он платил за мою учёбу, дарил подарки, качественно трахал и даже перестал спать с женой, но мне было мало. Я же говорил, он был нужен мне целиком. Я захотел, чтобы он развёлся и переехал в Питер насовсем. Он не соглашался. Он затаскивал меня на себя, катал мою голову по груди и говорил: «Андрюха, прекрати меня мучить. Это невозможно, этого никогда не будет. Прости меня, Андрюха». — Его можно понять… — Не думай, что я его не понимал, просто я ощущал, что наше время утекает, как вода сквозь пальцы, и это меня разрушало. В сорок лет он был порнографически сексуален, люди головы сворачивали, смотрели ему вслед. При этом — совершенно библейская красота, свет в глазах. Ты бы его видела! И докторишки, и сёстры в питерской клинике — все бегали за ним. А я до одури боялся, что скоро этот свет погаснет. Когда он в очередной раз уехал в Мурманск, я впервые изменил ему и с тех пор постоянно изменял. Мерзко, грязно, с кем попало. Начал пить, курить траву. Снова таскался в «Устрицу» и подставлялся любому кто захочет. Меня стали узнавать, прозвали Мальвиной — я сам вбросил эту кличку. О Мальвине пошла плохая слава, но мне было насрать. Я оказался в тупике и не знал, как выбраться. Я любил его так, что боялся умереть от любви, боялся, что сердце не выдержит. Перед его приездом трезвел, наводил порядок в квартире, готовил гуляш с зелёным горошком. — Чего? Какой гуляш? — в голове шумело, внезапно захотелось узнать рецепт. — Венгерский. Неважно. Приблизительно в то время я познакомился с Игорем. — Игорь? Что ты всё время перепрыгиваешь? Я запуталась! Ты сделал шугаринг и приехал в Мурманск в день рождения, а Миша повёз тебя на дачу, где стояли атомные подводные лодки. — Да ты совсем напилась. Предупреди, если соберёшься блевать. — Я никогда не блюю. Давай попросим проводницу принести кофе, у них эспрессо есть. Немного протрезвеем. Андрей кивнул и шатаясь вышел в тёмный коридор. Через минуту вернулся и сел напротив: — Сейчас принесут. — Когда он увёз тебя на дачу и трахал по-всякому… Почему так? — Что? — Почему так запросто? Восемнадцать лет прожил с женой, а потом кинулся на мальчика? Ты у него первый был? — А я не знаю. На этот вопрос он никогда не отвечал, а уж я-то допытывался. Но то, как он… Как он… Господи боже мой… — Что «господи боже»?! — То, как он стонал под Игорем… Как раздвигал руками свой зад… — Блядь, Андрюша! Сначала кофе, потом Игорь!Часть 2
3 октября 2015 г. в 21:08
— Я совсем помешался. Всё время с ним разговаривал, о себе рассказывал, в любви объяснялся — мысленно, конечно. Мечтал, как в койку его уложу. Ты думаешь, я весь такой па-а-ассив, ресницами хлоп-хлоп, губами шлёп-шлёп? Да, мне нравится в жопу трахаться, но я и сверху люблю. Иногда так хочется на парня залезть, аж яйца звенят. Вот от Миши звенели — я дрочил, как в пятнадцать лет, вспоминая его гибкую спину. При этом я переживал, что такое счастье мне вряд ли обломится. Миша был не такой. Я мог развести его на трах или хотя бы на минет, — то есть, я верил, что мог, — но вниз он бы не лёг. Прикинь, у нас ещё ничего не было, а я уже загонялся, как умная Эльза. У меня крыша поехала.
— А до него у тебя не было отношений? — я подвинула к себе лоток с печёночным тортом, залитым свежайшим майонезом, и принялась есть чайной ложкой. Это был лучший печёночный торт в моей жизни.
— Ну какие отношения? Отсос в общаге по пьянке или быстрый перепих в «Голубой устрице», но после этого становилось так мерзко, что я зарёкся туда ходить. У меня даже друзей не было, не считая Маринки Дроновой. Она здорово мне помогала и по работе, и вообще.
— Она супер. Единственный человек, который умеет правильное каре стричь.
— Ой-ой, можно подумать!
— Ты тоже умеешь! — засмеялась я, почувствовав, что он взревновал. Знала же, что нельзя при одном мастере хвалить другого. — Значит, ты впервые влюбился. В женатого натурала на восемнадцать лет старше.
— Вер, не говори так: натурал, не натурал. Это всё не так жёстко, как тебе кажется. Стопроцентных натуралов мало, у большинства людей сексуальная ориентация… вариативна. Зависит от многих факторов, — назидательно заявил Андрюша. — Вот взять, к примеру, тюрьму. Садится натурал, а выходит закоренелый гей. Садится гей — выходит…
— Кто?
— Никто, — он налил в стаканы до краёв. — Выходит никто. Тюрьма — страшное место для гея. Лучше смерть.
— Тюрьма для всех страшное место. Так что, ты его соблазнил?
— В своих фантазиях. А так-то он в Мурманске жил. Я Даньку у подъезда подкараулил. Такой лопух: пригласил меня домой, о родителях всё выложил. Так я узнал, что его маме сорок шесть и она стоматолог-ортодонт. Ну, брекеты ставит. У них в Мурманске две клиники, его отец — руководитель, но не врач. Просто менеджер. Скоро они откроют клинику в Питере, поэтому отец часто приезжает по делам. Больше из Даньки ничего выжать не удалось, его не интересовал семейный бизнес. Он собирался закончить институт и свалить в Америку. Все его двоюродные и троюродные уже свалили кто в Германию, кто в Штаты, и он тоже собирался. Девушки у него не было. Я понамекал ему, но он вообще в тему не въехал: или гетеро, или асексуал. Короче, вялый кадр. В отличие от отца, который хоть и подшучивал надо мной, но реагировал правильно. Данька назвал дату, когда Миша снова прилетит, и накануне я подговорил Дронову ему позвонить. Сам звонить боялся: вдруг услышу его голос и хлопнусь в обморок? Она позвонила, представилась администратором «Мальвины» и пригласила обновить стрижку и получить бонус — фирменное бритьё от Андрея-брадобрея. Он тут же записался ко мне на самое позднее время. Я часто позже всех в салоне оставался, а потом включал сигнализацию, когда уходил.
— Ха-ха, не знала, что ты ещё и бреешь!
— Ха-ха, бороды у тебя нет, вот ты и не знала! — весело парировал Андрей. — Тогда мало кто умел брить клиентов опасной бритвой, я в Москву ездил на курсы. Потом специальное кресло заказали, инструменты, косметику. Побрить мужика не так просто — это целый ритуал, спа-процедура. Сейчас многие салоны продвигают такую услугу, а раньше народ шарахался. Ну, со временем я, конечно, набрал постоянных клиентов, я классно брею.
— Ему понравилось?
— Ещё бы, такой затяжной оргазм.
— От бритья?!
Он посмотрел на меня, как на больную:
— От меня. Он пришёл перед закрытием. На этот раз не в костюме, а в джинсах и кашемировом свитере. Таким он ещё больше мне нравился: казался моложе и доступнее. Я помыл ему голову и начал стричь. Он довольно сильно оброс за три недели, рука-то у меня лёгкая. Я не болтал: и стеснялся немного, и был занят тем, что нюхал его и трогал. Обычно я стараюсь минимально прикасаться к клиентам, многие не выносят чужих прикосновений, но с ним не устоял. Трогал пальцами его голову, уши, шею, вдыхал горький запах духов. Гладил плечи, как будто пеньюар расправлял. Миша был тёплый, красивый и уже родной. Мой мужчина. Он посматривал на меня в зеркало и тоже молчал. Лишь когда я заканчивал укладку, сказал: «Андрей, я знаю, ты расспрашивал сына обо мне. Не делай так больше, не смущай его. Это лишнее». Я ответил: «Я люблю тебя». «Не придумывай, — сказал он. — Всё это глупости». «Почему?» «Потому что я женат и уважаю свою супругу». Вер, я чуть не заорал от счастья!
— Но он же отказал тебе…
— Нет, не отказал! Отказывают по-другому! Он даже не сказал, что не гей, не воспользовался этой тупой отговоркой, — Андрюша подпрыгнул на диване. — По сути он сказал, что хочет меня и лишь уважение к жене его тормозит.
— Ого! Вот как…
— Вот так! Если бы он хотел всё прекратить, он не пришёл бы ко мне. Никогда не слушай, что мужчина говорит, — смотри, что он делает.
— Хорошо, я запомню. Судя по тому, что вскоре он кончил, ему удалось справиться со своим уважением к супруге?
— Ему не пришлось ни с чем справляться. Он не принимал решения о том, чтобы изменить жене. Я не оставил ему выбора.
— Не понимаю.
— Когда ты видишь, что человек загрузился принципами или моралью, или другой хренью, ты можешь подумать, что он весь такой высокодуховный и надо дать ему время, чтобы он разобрался в себе и понял, чего хочет. Полная хуйня! Это говорит только о том, что человек не хочет брать на себя ответственность. Он хочет и рыбку съесть, и хуем не подавиться. Так вот, если тебя угораздило влюбиться в такого человека, бери всё на себя, принимай решения за него. Не позволяй ему размазывать манную кашу по тарелке.
— Но тогда, если что-нибудь пойдёт не так, все шишки на меня.
— А ты как хотела? За всё приходится платить! — пафосно изрёк Андрюша. — Я видел, что он меня хочет, но будет упираться до последнего — это всегда видно, уж поверь. Меня это не устраивало. Я приступил к бритью. Уложил его в специальное кресло, откинул спинку, нанёс кисточкой масло для размягчения щетины и сделал горячий компресс. Я люблю брить, это очень интимный процесс. У тебя в руках опасное лезвие, которое медленно и плавно скользит по коже, — это возбуждает. Впрочем, рядом с ним я всегда был возбуждён. Начал с правого виска, нежно натягивал кожу и едва касался бритвой, потом перешёл к левой стороне. Я видел очень близко его твёрдые сухие губы, меня так и подмывало их поцеловать, я буквально в миллиметре остановился. Аккуратно снимал мыльную пену с верхней губы, с подбородка, и умирал от желания. Он чувствовал моё прерывистое дыхание, и скоро тоже начал дышать глубже. Перед тем, как брить подчелюстную впадину, я перекинул ногу и сел на него верхом. Прижал заточенное лезвие к яремной вене. Сердце колотилось, как у перепуганного зайца. Он затаил дыхание, но не шелохнулся, только глаза распахнул. Я сказал: «Всё в порядке, расслабься, мне так удобнее брить шею». Он закрыл глаза, но не расслабился — я чувствовал, как он напряжён подо мной.
— Ты охренел, Воробьёв, — я опрокинула в рот полстакана коньяка. Он повторил мой жест.
— Ага, совершенно охренел! Я сидел на его члене и тёрся жопой, как голодная кошка. И при этом брил его! Первый раз по росту волос, второй раз — против. Господи, исключительно на автопилоте! Он не выдержал и начал приподнимать бёдра, вжимая в меня свою выпуклость. Забыл и о жене, и обо всём на свете. Это было безумие. Мы трахались в одежде и не могли остановиться. Я выронил бритву, железная ручка звякнула о плитку, и Миша очнулся. Он столкнул меня, я упал на пол, а он больно схватил за хвост, запрокинул мою голову и посмотрел какими-то бешеными глазами. Я, наверное, тоже выглядел как пациент психушки. Стоял на коленях, морщился от боли и расстёгивал свою ширинку. Я был счастлив, что он ко мне прикасается. Мне было всё равно, что он недоволен, я пробился за линию его защиты и наслаждался победой. Он увидел, что я спустил штаны и дрочу, и целых пять секунд сомневался. Пять секунд! Я думал, у меня сердце разорвётся, я застонал и потянулся к нему, хотя волосы уже трещали. Наконец он сдался. Одной рукой расстегнул болты на джинсах и вытащил член, а второй впечатал мою голову себе в пах.
— Блядь…
— У него сантиметров двадцать было, серьёзно, а головка огрубевшая, он же обрезанный, головка всё время о бельё трётся. Я сосал, как последний раз в жизни, — жадно, торопливо. Он пихал слишком глубоко, я захлёбывался, по подбородку текли слюни, но он не отпустил меня, пока не кончил. Спустил прямо в горло, а я уже сам кончал и кончал, забрызгал ему джинсы, ботинки… Он убрал член в трусы, сорвал с шеи полотенце и вышел из салона, только колокольчик на двери брякнул. У меня руки и ноги дрожали. Я повалился на пол — вокруг колечки чёрных волос и капли спермы, а я лежал на холодном полу и чувствовал себя самым счастливым в мире.