Ходящие в Ночи. Осененный.

      Висящая в горнице тишина казалась осязаемой. Протяни руку и сможешь дотронуться, пощупать. По крайней мере так мнилось Тайлю, слух которого невероятно обострился с момента обращения. И хоть до одури хотелось, чтобы происходящее оказалось сном, пришлось заставить себя поверить. В то, что отныне его прежняя жизнь кончена. Оборотень. Тварь клятая. А то, что по воле случая рысью выпало стать, а не волком, так то хрен редьки не слаще. Никто его не примет в таком виде. Даже мама отвернется, не говоря уже о семье Ильда. Он знал, что это правда. Ненависть к Ходящим в Ночи — постоянный спутник людей, с первого вздоха и до отхода к Благиям. Да что там, Тайль сам ненавидел себя. И то, во что обратился. А эти, что расселись на лавках, и пялятся на него, могут сколько угодно добреньких из себя строить. Но от того порождениями Встрешника быть не перестанут!       Свет из печи шел ровный, но гораздо более приглушенный, чем от обычного огня. И искр от него не летело почти, будто не поленья горели, а не пойми чего. В этом зеленоватом сиянии стая, собравшаяся на совет по приказу Вожака, виделась застывшими каменными статуями. И все семеро в людской личине. Никия в сторонке, на самом краю лавки, но от прежнего благодушия не осталось и следа — то и дело злобно косится на игнорирующего ее Вожака. По нахмуренному лбу к вискам разбегается сетка морщин, отчего кажется, что женщина вот-вот сорвется на крик. Или это только его, Тайля, воображение? Не похоже. В самом деле, от нескольких таких молчаливых «выпадов» захотелось сжаться в комок под кроватью и не вылезать до старости. Жуть берет!       Левее — могучий великан Тверд сидящий в обнимку с кажущейся девочкой в его объятьях Умилой. Он тоже выглядел напряженным, хотя и делал вид, будто их новый гость не заслуживает его внимания. О чем бы мужчина не говорил с Вожаком, но тот явно не убедил его, и теперь Тверд сидел весь на иглах, того и гляди вскочит и начнет крушить все подряд. Хотя нет, все не станет. А вот ему, новенькому, может и всыплет. Тайль постарался не задерживаться на нем взглядом, дабы не искушать судьбу.       Веснушчатая красавица Умила плечиком прислонилась к широкой груди Тверда и что-то успокаивающе и едва слышно мурлыкала под носик. Не злись, мол! Все образуется. Тайль подавил желание подойти к ней и прижаться к девушке, чтобы тоже получить хоть каплю успокоения. Надо почаще напоминать себе, рядом с кем находишься. Не люди они. А значит и сочувствия ждать не нужно. Не убили еще — и на том спасибо.       А эти двое… Братья оказались еще моложе, чем показалось вначале. Оба худощавые, жилистые, они прямо лучились энергией и юношеским задором. Тем и пугали. Даже, пожалуй, больше, чем всегда невозмутимый великан Тверд. Вон, к примеру, у Сполоха уже дважды глаза желтым загорались, и Тайль нутром почуял — того обуревало желание вцепиться в глотку новому Осененному. Ходящий… А братец его тоже хорош! Хоть и молчит, но ухмыляется так, что не понятно — то ли сожрать хочет, то ли обхамить. Мальчик машинально оскалился, и тут же отвернулся — пусть не думает, что его задели эти их штучки. Одна Яра, пожалуй, выглядела более-менее мирно.       Девчонка притулилась на самом краешке лавки, и на ее светящемся любопытством личике застыла доброжелательная улыбка с оттенком вины. Ей было явно неловко оттого, что тогда в лесу напугала Тайля, и, к тому же, мальчик выглядел настолько потерянным и испуганным, что ее так и подмывало подойти и утешить его. Хоть самую капельку! Чтобы перестал зыркать на них, как на зверюг лютых. Они ведь не такие! Не Дикие! У нее, вон, кукла даже есть из соломы сплетенная, батя расстарался! А какие она венки плетет, если случается на речку выбраться! Умила, кошка Тверда, хвалит! Красивые, говорит. Эх, вот бы ему показать! Сразу бы понял, что она — хорошая. Но поперед взрослых лезть не пристало, так что пришлось Яре прикусить язычок и молча изнывать от нетерпения.       Вот и вся стая. На Вожака Тайль демонстративно не смотрел. Отчасти оттого, что помнил, по чьей вине стал Ходящим, и отчасти потому, что боялся его. Да что там, если по-честному, страх вызывал у него не только Льдан. А вся стая, от стара до млада. Они чужие ему. Совсем.       Но глаза все же искали какую-то опору, чтобы хоть ненадолго отвлечься от окружающей жути. Осененный коротко глянул на внутреннее убранство горницы, которая под стать хозяевам — такая же странная и пугающая: кроме лавок, на которых они расположились, здесь стоял разве что небольшой столик в углу, на котором хозяйки расставили разную домашнюю утварь. Вот и все удобства. Комната казалась пустой и бедной, а от того делалось еще страшнее. Хотя, казалось бы, куда больше?..       Тайль невольно втянул голову в плечи и опустил взгляд. Зачем его привели? То, что Льдан сказал, так он ни единому слову не поверил. И дал себе зарок: как только возможность представится — сбежит. Лишь бы подальше от их радушного камлания, будто не укусили его и обратили в зверя, а приняли как родича, который долго дома не был.       Льдан, с прямой спиной и скрещенными на груди руками, сидел на своем месте и с ожиданием смотрел на притихшего и отводящего взгляд мальчишку. Он первый раз имел дело с новообращенным Осененным и не знал, с чего нужно начать разговор. Там, в лесу, проще было. Вроде сам малец подсказывал, что делать нужно: успокоить, научить обращаться. А теперь сидит, как ушибленный, замкнулся в себе. О чем думает и слепому видно: на судьбу-злодейку бурчит, да думает, как ноги поскорее унести. Можно, конечно, силу явить, задавить волю, чтобы и думать о побеге не стал, но та мысль, только появившись, так и сгинула, не оставив после себя и запаха. Рыси не волки, которые чуть что грызутся и рвут друг друга. В их стае отношения на доверии держатся. Даже Никия, перепалки с которой стали привычным делом за столько лет, никогда не предаст его. И дело тут не в том, что выкормила его, найденыша, оставшегося без родителей, сгибших после атаки Диких на обоз, идущий из Старграда в Семилово. И даже не в том, что он Осененный, от крови которого зависит остается ли она в разуме или нет. Просто их стая — не бездушные звери, бездумно идущие за своим Вожаком. Они — семья. В этом рыси были чем-то похожи на кровососов, в которых людского больше, чем в любых других Ходящих.       Сполох, вольготно развалившийся рядом с чем-то раздраженной Никией и распираемой от бьющего через край любопытства рыжеволосой Ярой, не выдержал. — Долго еще молчать-то будем? Небось, все мухи в округи со скуки передохли. Я б лучше на охоту сбегал, косулю какую задрал к ужину! Все лучше, чем на рожи ваши постные пялиться.       Вожак усмехнулся, покосившись на молодых братьев и Яру, беспокойно ерзающую на самом краешке лавки. Дети они еще. А девка еще и любопытная сверх меры! Было видно, как ее детскую мордашку разбирают сотни вопросов, наскакивают друг на друга, дерутся. И от этого ее прямо-таки трясло, если бы Сполох не выдержал первым, то разразилась бы такой тирадой, что хоть уши зажимай. Хорошо хоть Тайль ей по возрасту одногодка: будет с кем поиграть, может и перестанет донимать взрослых. Но до того ощетинившегося детеныша еще убедить надо. И успокоить — Может, поесть хочешь? — мужчина постарался, чтобы вопрос прозвучал участливо, но без капли неловкости, которую испытывал с непривычки. — Ребята недавно олениху загнали, а мясо мы зажарили с травами жгучими — вкуснотища!       Братья гордо подобрались, расправили плечи и призывно заулыбались, явно красуясь перед внешне спокойной Умилой, не отрывающей внимательного взгляда от юного Осененного. Тверд коротко рыкнул в пустоту, охлаждая их пыл, но девушка не заметила этого. Ее внимание было целиком приковано к новообращенному.       Тайль не шелохнулся. Лишь побелели костяшки на его руках, вцепившиеся в свежие порты, выданные Никией. Льдан, не дождавшись ответа, вздохнул, и уже приподнялся, собираясь встать, когда прозвучал глухой и полный затаенной боли голос детеныша. — Вы же кровь пьете?       Вожак нахмурился. Вот так значит, не откладывая? Сильный малец, раз сам храбрости набрался спросить. Словно ощутив его удивление, Тайль поднял голову и впился напряженным взглядом в Вожака. Темные, цвета грозовой тучи, глаза мальчика смотрели прямо, но с вызовом, граничащим со страхом. Вдруг Ходящий загрызет его за такую дерзость? Так пусть, ему своя жизнь уже не дорога.       Льдан чуть улыбнулся уголками губ, но когда ответил, то голос его звучал спокойно и без капли издевки. — Да. Но крови той немного надо.       Тайль отвернулся и отрешенно сказал в пустоту, не желая обращать внимания на стаю: — Почему вы себя не убьете? Из-за вас люди гибнут.       Все беспокойно зашевелились. Яра так вообще чуть чувств не лишилась, когда Светоч ладонью прикрыл ее распахнувшейся в возмущенном крике ротик. Но стоило лишь Льдану поднять вверх руку, призывая семью к порядку, разом успокоились. — Наша стая сроду человека не убила. Мы не Дикие, Тайль, чтобы собой не владеть.       Мальчик фыркнул, выражая плещущее через край недоверие. — Но люди гибнут! Я вот, например. — Не мели чушь, дурень, — вновь не выдержал Сполох, на секунду опередив Льдана. — Ты ж говоришь, дышишь, даже воняешь… местами. Живой, как ни посмотри! — Живой? — мальчишка так зыркнул на парня, что у того поневоле выщерились в оскале заостренные клыки. — Кровь пить — и вдруг живой?! Нет. Не жизнь это, если живых людей жрать нужно.       И снова все примолкли. Столько отчаяния прозвучало в этих словах, будто не ребенком произнесены, а умудренным прожитым опытом взрослым мужчиной. Даже Тверд, доселе демонстративно не прислушивающийся к разговору, с интересом воззрился на паренька. Вправду так думает или силиться за взрослыми речами скрыть свои страх и неуверенность? — Ты не слушаешь, — укорила мальчика Никия, оторвавшись от созерцания переливающегося колдовского пламени в печи.       Вожак коротко предостерегающе шикнул, но она словно и не заметила, невозмутимо продолжила: — Сказано ж, живых мы не убиваем. Да, кровь нам нужна, чтобы разум не терять, но что той крови? Три глотка в луну — и бегай себе дальше, в ус не дуй. Человек и не заметит ничего, если правильно Зовом сковать, а потом отпустить с миром.       И Льдан послал ей мысленную благодарную улыбку, когда Никия закончила говорить. «Спасибо, что лишнего не сказала! Он еще не готов».       На что та лишь криво ухмыльнулась и вновь отвернулась к пламени, также мысленно ответив: «А то я не знаю! Вот расхлебывай теперь, стервец! Мне нервы успел потрепать, пришло и твое время котят вразумлять.» — Дикие, Тайль, это монстры Ночи, Ходящие, как люди нас называют, которые без вожака одурели и потеряли разум, — Льдан говорил с чувством, полностью убежденный в собственной правоте. — Мы не такие! Ты поймешь, когда узнаешь нас получше. — Нет, — неожиданно, даже для самого себя, выдал мальчик, но останавливаться было поздно, так что он, упрямясь, договорил, неловко ерзая под укоризненными взглядами Умилы и Никии. — Не узнаю. — Можешь дичиться сколько угодно, — Вожак поднялся на ноги и, сопровождаемый взглядами стаи, подошел практически вплотную к новообращенному рысенку, вкрадчиво произнес. — Но стоит тебе одному выйти наружу — и тебя сожрут даже не подавившись! Ты до сих пор жив только потому, что тебя охраняли на всем пути, начиная от речки. Кровь Осененного манит Диких похлеще иных людишек, а тут в лесу, уж поверь мне, их в достатке. И упыри, и кровососы, и волколаки, стоит тебе высунуть нас за черту, придут на запах твоего Дара! — Нет у меня никакого Дара, — холодея от собственной храбрости, огрызнулся Тайль, вжимая голову в плечи от вида взрослого мужчины, нависающего над ним. — И не было сроду! — Хватит, — в тоне Льдана, которому уже порядком надоело препираться с обнаглевшим детенышем, прорезались стальные нотки. — Ты рысь, Тайль. Не веди себя, как неблагодарная свинья! Мы тебя не для того от стаи Серо… Волколаков спасали, чтобы ты тут сидел и рожу кривил. Сказано Осененный — значит так оно и есть! Сказали не тронем — значит не тронем. И будь добр, вежество не забывай — не с приятелями своими говоришь.       Лицо пристыженного мальчика заполыхало, а от стыда захотелось провалиться сквозь землю. Даже Яра притихла, исподлобья сочувственно косясь на рысенка. Лишь бы не вякнул чего лишнего! Понятно — новенький, но инстинкты-то должны подсказать — против Вожака мяукать дело не просто напрасное, но еще и грозит трепкой. Он, конечно, не Тверд, но если всыплет — мало не покажется! Девочку передернуло: до сих пор аукалась ее прошлогодняя ночная вылазка на охоту в тайне ото всех. — Ну, будет, — Льдан, неловко потрепал Осененного по плечу. — Может, поешь что-нибудь уже?       При мысли о еде кишки Тайля подвело, а нос поневоле учащенно задышал, улавливая восхитительный запах печеного и жареного мяса, идущий от объемных, но простеньких деревянных мисок, стоящих с краю уставленного снедью стола. Сколько же он не ел? Услужливое воображение тут же нарисовало смачный дымящийся кус оленины, истекающий соками, но чуть сыроватый изнутри, чтобы можно было ощутить дурманящую, брызжущую из-под вонзающихся клыков непрожаренную кровь. Мальчик застонал и сцепил зубы, всеми силами сдерживая рвущегося наружу зверя. Пока говорил с Вожаком, ненависть и злость притупляли голод, но стоило лишь на секунду дать слабину, как захотелось перекинуться, вихрем пронестись по дому, грызя и убивая каждого, кто окажется на пути. Взгляд затуманенных глаз с нарастающей жаждой скользнул по напрягшейся, вдруг, Умиле, которая предостерегающе коснулась плеча моментально насторожившегося Тверда. Затем сместился на братьев, тихо посмеивающихся и то и дело насмешливо косящихся в его сторону, наконец остановился на маленькой девочке с тоненькой каштановой косичкой, тут же пунцово покрасневшей от такого пристального внимания.       Ярость воспламенила все чувства, сердце гулко забилось в груди, а побледневшие от напряжения пальцы вцепились в колени. Как же зудят клыки! Он уже чувствует ее беспомощные крики, сладость парной пышущей жаром живой плоти. Одно движение — и его никто не остановит.       В рот хлынула одуряющая пряная жидкость. Мальчик закашлялся от неожиданности, но инстинкты взяли вверх, и он алчно припал к ране на чьем-то запястье, откуда тугим ручейком сочилась руда, с искрящимися нежно-зелеными бликами силы. Постепенно сквозь затуманенный жаждой крови рассудок прорезался чей-то успокаивающий и заботливый голос: — Не торопись. Дай дару очистить себя. Вот так.       Пелена, застилающая взор, постепенно спала. Тайль увидел прямо перед собой крепкую мужскую руку, в которую так глубоко вонзил удлинившиеся клыки, что чуть ли не прокусил насквозь. Если первый глоток показался глотком жизни, то следующие не просто успокаивали, а насыщали ненасытный голод. Как хорошо!       Эта мысль кнутом стегнула по распаленным нервам, заставила разжать челюсти и, поспешно отползти в сторону. Он, что, только что?.. Нет! Не может быть! Тайль заплакал, но вместо рыданий из горла раздался жалкий и какой-то придушенный мявк. Недоумевающе изогнул шею и мысленно застонал — опять эта треклятая шерсть, век бы ее не видеть! И когда успел перекинуться?       По телу пробежала толпа покалывающих иголок, и вот он уже снова в личине человека, сжался в комочек под лавкой и лицом уткнулся в пахнущие свежей дубовой корой половицы. Его трясло, как тогда, когда только очнулся в Лесу, на топком и скользком берегу ручейка. Как же мерзко на душе! Кем он стал? Слезы потоком текли по щекам, но горло словно кто-то сдавил железной хваткой, и вместо рыданий смог лишь глухо и жалобно простонать. Больно. Во рту до сих пор ощущался солоноватый привкус крови, но на этот раз он не вызывал желание, только отвращение. К себе и к тем тварям, что сделали его таким. Боги, как же мерзко!..       Тайль прикрыл глаза. Говорить, и уж тем более двигаться, не хотелось. После крови навалилась какая-то странная умиротворенность, отчего хотелось забыться и заснуть. Но, все же заставил себя навострить уши и прислушаться, тем более, что говорили о нем. — Бабка, чей-то с ним? Не загнулся чай от пережора, не? — Нишкни, холера, не видишь — не до тебя сейчас! А еще раз бабкой облаешь — выпорю так, что месяц на задницу не сядешь! Светоч, выведи его! И егозу эту заберите, все уши уже прожужжала! — Эй! — Поскалься мне тут еще, сколопендра хвостатая! Не посмотрю что… А ты что вылупился, паршивец? Топай давай, покуда уши целы! А ты, Льдан… Мало я тебя в детстве порола, так ума и не прибыло! — Не ори. У меня не было выбора. И у тебя тогда тоже не было, помнишь? — Не сравнивай! Тогда было совсем другое дело! Если бы не я, ты бы умер! — Нет. Здесь тоже самое. Хватит уже, Никия! Я же сказал: Серый со своими шавками мог вернуться, да и окрест стая упырей крутилась. Им что ли Осененного надо было отдать?! — Тебя им отдать надо было, дурень! Понимаешь ты, что мы сейчас на лезвие ступили — чуть шаг в сторону и смерть! — Правда? Может и так. Но я принял решение и сделанного не воротишь. — Дурень! Ей богу, дурень! Умила, ты хоть скажи! — Полегче, Никия! Я ж и осерчать могу! — А ты, Тверд, вообще рот прихлопни! С благоверной твоей спрашиваю, не с тебя! Ну? — Он прав… — Что?! — Не злись, прошу! Выбора и впрямь не было! Мальчик в самые пороги залез. Еще чуть-чуть и не собрали бы уже. А так… Хоть какая-то польза. — Ах вот как? Польза? Хорошо. Рассказать тебе, как я с этим стервецом песочным мучилась? — Никия… — Что, Льдан, скажешь не так было? Чего морду бесстыжую воротишь? Забыл, небось, сколько нервов мне поистрепал в первый год? Как я тебя из-под носа охотников вырывала? — Не надо. — Вот и не урчи мне тут! Решил он, понимаешь…       Ее прервало тихое угрожающее шипение Вожака. Тайль еще дальше забился под лавку и крепко зажмурился, попытавшись зажать уши руками. Увы, сиденье помешало, и ему пришлось слушать дальше.       Страшно стало до одури! Да и не только ему одному. Вся хата смолкла, и даже братья с Ярой на улице притаились, хотя буквально только что громко возмущались поведением Никии, выставившей их на улицу.       Спустя положенное время раздался осторожный, и уже без прежней порывистости, голос пожилой женщины. Она словно спрашивала разрешение говорить. — Прости? — Я не обиделся. Но больше так не делай. — Не буду. И все-таки, Льдан, ты знаешь: взять Осененного, да еще и ребенка… Шайрат этого так не оставит! — Да Каженник с ним! Ему сюда ходу нет. — Ты это Огневым скажи, на которых охотники вышли! Где они теперь, а? Его работа, помяни мое слово! — Его или нет, а против нас пойдет — когти обломает. И охотники сюда не сунуться никогда, ты знаешь почему. — Ладно, пусть так. Но Осененного он нам не оставит! Тем более… Такого. — Я справлюсь. — Знаю. Но мне все равно страшно. — Вижу. Подойди, пока рану не затворил. Ты, Тверд, тоже. И детей позови. До полной луны с седмицу осталось, сейчас самое время       Дальше Тайль помнил смутно. Исцеляющий сон свалил его прежде, чем он успел что-нибудь осмыслить. Мнилось правда, что чьи-то сильные и бережные руки подхватили его, потащили куда-то прочь из горницы, затем аккуратно опустили на что-то мягкое. Он тут же заворочался, сладко причмокнул, подгреб под себя теплое вязаное покрывало. По телу разлилось блаженное тепло, стало уютно и спокойно, прямо как дома. Осененный засопел, так и не успев услышать двух тихих женских голосов, шепчущих над его головой: — Спи, котенок. Да защитят тебя Хранители. — Нет для нас Хранителей, Умила. Пора бы перестать себя обманывать — Тогда почему я все помню? А он? Разве это не их Дар? — Эх, милая моя… Не дар это, а проклятье. Тебе повезло, что родных не знала. А другим как? Льдан, бывало, сам себя загрызть хотел с тоски. А на меня как кидался! Страх. От Хранителей, скажешь, страдания такие? — Не знаю… — Глупенькая. Радуйся, что эта доля тебя стороной обошла. А вот ему, бедному, придется хлебнуть по полной.

****

      Сон сморил Тайля на пол дня, если не больше. Может быть, он и дольше спал бы, но возня и громкие крики за околицей внизу сделали свое дело, пришлось нехотя разлепить глаза и подниматься. Свет из окошка проникал приглушенный, как за оборот до рассвета, потому не сразу Осененный вспомнил, где на самом деле находится. «Вот неугомонные, небось опять Костр подбил мальчишек в салки бегать, так никакого отдыху теперь не сыскать!»       Встать. Нужно успеть сходить к колодцу, мать давеча жаловалась, что воды не хватает, а одной носить тяжко: Ильд в кузне целый день пропадает, Веда тоже в заботах, а на сестер старших надежи нет. Одна сватов ждет, ничем иным не интересуется, другие две кроме посиделок своих дурацких да шушуканья и разборов сплетен, дел никаких не хотят знать, ужас просто! Распустили их тетка и дядька, аж стыдно. На него только вся и надега.       Тайль заозирался в поисках обувки, но с каждым мигом навеянная сном картина дома испарялась, как предрассветная туманная дымка. В первую очередь в глаза бросилась мягкая пушистая перина, которая ну никак не могла уместиться на его привычной лавке у печи, где он спал всю свою жизнь. Еще в углу виднелась кипа пахнущих хвоей и потом холстин, в беспорядке сваленных на полу. И всё. Прямо сказать — не богато. И вообще пусто, ничего общего с его домом, где повсюду раскидана куча всякой разной утвари, и то и дело снуют снаружи внутрь и обратно домочадцы, занятые своими делами. Просторная светелка, по размерам раза в два больше горницы в их доме, заканчивалась широким окном, сквозь которое виднелась плотная стена темных стволов деревьев. Но у них сроду не росло рядом таких деревьев! Только маленькая березка, которая еще и в жилу толком не пошла, весен пять назад расти начала. Нет, не может быть!       Последние сомнения исчезли с особенно громким женским вскриком, раздавшимся с первого яруса: — Я сказала, оставь! Слышишь?       К горлу тут же подкатил плотный комок, дышать стало трудно, а глаза застлала мутная пелена слез. Значит, взаправду! Он здесь, с ними. До сих пор. А видения о доме — всего лишь мечты, которые развеялись, стоило лишь услышать их голоса. Ходящие в Ночи.       Тайль рукавом нервно стер набежавшие слезы, сделал пару глубоких вдохов и прислушался к голосам внизу. А они умолкли, будто почуяли его настороженное и напряженное внимание. «Погоди, не шуми. Слышишь?» «Проснулся!» «Да. Так чего застыла? Беги уже!»       Эхо отголосков чужих мыслей неприятным шумом зазвенело в голове, забилось, отчего Тайль моментально закрыл уши ладошками и даже зажмурился. Может, повезет, и ему только показалось?       Дробный топот детских ножек внизу, а потом по лестнице, ведущий на второй ярус, развеял все его отчаянные надежды. Конечно, его учуяли! Тайль отчаянно огляделся по сторонам — куда деться? Где спрятаться? Не под полати же лезть! Эти найдут даже там.       Пока суматошно метался по светелке, от окна к выходу и обратно, дверь распахнулась, громко стукнула о косяк, и на пороге застыла взъерошенная девчонка с густой копной расплескавшихся по плечам каштановых длинных волос. Вчера они правда в косу были заплетены, но тут, видно, так мчалась, что их плетение разошлось. Озорная улыбка на светящемся в предвкушении личике сменилась безграничным удивлением, когда она увидела его, полупресевшего, как для прыжка, с угрожающе разведенными в захвате руками и злобным оскалом на лице. «Только дернись! Убью!»       Яра удивленно распахнула огромные карие глазищи, раскрыла в удивлении ротик, собираясь что-то сказать, но тут же прервалась, услышав тихое приглушенное рычание, вырвавшееся из глотки стоящего напротив мальчишки. Уж не взъярился ли? Вроде нет, она бы почувствовала! Тогда почему?.. — А, все еще дуешься? — девочка брезгливо фыркнула и гордо задрала носик, всем видом выказывая равнодушие к его грозному виду. — Ну и дурак! Я ж не нарочно тогда, поиграть только хотела! А ты…       Тайль не ответил. Он вообще пропустил мимо ушей все, что она сказала. К чему слушать? А вот следить за движениями ног стоит, они первыми выдадут ее бросок. В Вестимцах соседская ребятня частенько дралась, а ему, росшему без отца, доставалось больше других. Вот и выучился стоять за себя. Дети жестоки, порой больше, чем иные взрослые. В их драках нет чести, а побеждает тот, кто сможет причинить противнику наибольшую боль, унизить. Другого он и не знал, поэтому мерил застывшую напротив Яру по-своему, припоминая, что доверять незнакомым детям, будь то мальчик или девочка, все равно что подставить врагу беззащитную спину. Страшно и глупо. А эта, ко всему прочему, еще и Ходящая, тоже, небось, кровь пьет, как и он вчера. От этих воспоминаний его передернуло, а девочка, с которой он не сводил настороженного взгляда, приняла это его движение по своему и обиделась окончательно. — Ну и Каженник с тобой! Я-то думала… А он…       Яра демонстративно развернулась, каштановые волосы вихрем скользнули по громко захлопнувшейся двери в комнату — девочка стремительно выскочила наружу, даже не обернувшись напоследок. «Что такое?» «Ничего! Сами с ним возитесь, а меня в покое оставьте!»       Голоса утихли и Тайль неуверенно склонил голову, прислушиваясь. И впрямь ушла? Вот так просто?       Льдан появился внезапно, как будто выпрыгнул из пустоты. Вот только что он был в комнате один, как вдруг напротив оказался расплывчатый силуэт Вожака, его светлые глаза с укором уставились на сжавшегося в комок Тайля, а гремящий глас дрожью отозвался по всему телу: «Что у вас приключилось? Ох, дети… На минуту не оставь, уже грызутся друг с другом! Спускайся. Да не медли! Ночь скоро, а тебя еще научить кое-чему надо».       Видение исчезло. Тайль моргнул, неверяще провел рукой по тому месту, где только что стоял Вожак. Ни следа. Осененный затрясся, сообразив, что все происходило только в его голове и на деле он был в светлице один. Как же глубоко они забрались! Последняя надежда на скрытый побег и так едва тлеющая под гнетом навалившихся проблем, в последний раз полыхнула и погасла, оставив в его душе тянущую глухой болью пустоту. Права Яра, дурак он! На что рассчитывал? Те, кто сумели так глубоко проникнуть в самые потаенные уголки разума, уже не покинут его. «Долго тебя еще ждать? Шевелись!»       А это уже Тверд не выдержал, чья стальная воля кнутом прошлась по испуганному сознанию рысенка. Тайль поспешно подобрался и, чуть ли не срываясь на бег, понесся вниз. Об обувке уже и не вспомнил, понесся босиком, подстегиваемый неприятным ощущением чьего-то пристального взгляда в спину. Крутая лестница вниз, горница, где вчера шел разговор со стаей, просторные сени. Под конец не выдержал, перешел на бег, вырвался из дома, как пущенный камень из рогатки. Суровый голос Тверда до сих пор звенел в ушах и подгонял почище жгучей крапивы. Лишь бы не решил, что он опоздал! Такого злить себе дороже.       Тайль выскочил наружу, боязливо огляделся, по привычке давая глазам привыкнуть к темноте. Не сразу сообразил, что не нужно это — зрение по-прежнему было острым и тьма не играла особого значения. Сквозь густые колышущиеся под ветром кроны в вышине пробиваются редкие лучики солнца, более чем достаточно, чтобы видеть малейшие детали леса, но Тайль не удержался, подумал: «Не видно ж ни зги! Как бы морду себе не расквасить о корень какой».       Однако упрямая мысль не обрела силы, а только еще сильнее усилила его терзания, потому что на деле Тайль прекрасно видел чащу на много шагов вперед. И чувствовал. Мог разглядеть каждую веточку, каждый изгиб коры на кряжистых могучих стволах столетних дубов, мог сказать, где вчера проходила стая волков, сделавших широкий крюк, обходя охранную черту Дара, или где остались метки Льдана, обозначившего свою территорию. В груди поднялось жгучее желание перекинуться, поноситься вокруг дома, может даже позадирать стоящих неподалеку Светоча и Сполоха. А вон с ними и остальные, ждут его. Веснушчатая Умила жмется к могучему, как всегда чем-то недовольному, Тверду, хмуро озирающему окрестности, старая Никия что-то занудно бурчит на ухо морщившемуся Сполоху. Вожак командным голосом втолковывает насупленному от неудовольствия Светочу последние указания: «…не преследовать!..ждать до трех оборотов!..смотрите у меня!» О чем бы не шел разговор, Тайль поспел к самому его концу.       Едва он подошел ближе, как две тени, искристая желтая и такая же, но в темных разводах причудливых темно-коричневых пятен, юркнули в разные стороны и скрылись в густой стене лесной чащи. Льдан удовлетворенно хмыкнул, переглянулся со скрестившей на груди руки Никией, тут же скорчившей скептическую мину, и обратил взор на притихшего рысенка. — Что у вас там случилось?       От испытующе тона Вожака Тайлю сделалось не по себе, но он сдержался и ответил ровно, почти не выдав голосом собственное волнение: — Ничего. — Вот как? А почему Яра в доме осталась? Я ее за тобой посылал. — А я почем знаю?       «Не выеживайся, котенок, — до него дошла предупреждающая мысль Никии. — Будешь так дальше лямку тянуть, то если не Льдан, так я тебе точно всыплю, невеже! Или тебя дома не учили, как к старшим обращаться?»       Вожак услышал ее, досадливо отмахнулся. — Брось, некогда сейчас разборки чинить, и так кучу времени потеряли. Так, ты чего застыл? Перекидывайся давай, нахаленок.       Тайль кивнул, не пытаясь перечить — смирился. Веки уже не прикрывал, знал, что в зверя обратиться можно в любом положении. А потому испытал краткий приступ ужаса, когда увидел окутанные мерцающим колдовским зеленоватым сиянием собственные руки и ноги, уменьшающиеся, вытягивающиеся в размерах. И на этот раз ощутил боль, правда, какую-то приглушенную и тупую, будто четыре вершника медленно растягивали его на веревках в разные стороны. Сквозь кожу рванулась густая серебристая на кончиках шерсть, и когда покалывание прекратилось, одновременно с ним исчезло и сияние обращения.       Рысенок сладко выгнулся, потянулся, разминая затекшие мышцы. Хорошо! И зачем столько противился, сидел в этом жутко неуклюжем, медлительном человеческом теле? Глупый. Рысью быть — счастье! Уже только от одного ощущения неукротимой звериной мощи, чувства единения с Лесом и близости к своей Стае хочется протяжно замурлыкать, растянуться на земле до хруста в костях, может даже позадирать Вожака, чтоб поиграл с ним…       «Ну, ну, эк тебя расплостало!» — Льдан, уже в истинной личине, оттолкнул разыгравшегося Тайля толстой пушистой лапой, и когда тот от неожиданности кувыркнулся через голову и обиженно зашипел, строго произнес: «Баловаться потом будешь! А сейчас тебе предстоит научиться быть… собой. Идем».       От такой неожиданной грубости, шелуха нового воплощения слетела так же быстро, как и появилась. Мальчик вспомнил, кто именно с ним говорит, да и вообще все, что с ним произошло. Тайль угрюмо склонил голову и поплелся за Вожаком, даже не обернувшись на оставшихся позади и провожающих их членов стаи, к которым потихоньку незаметно присоединилась Яра. Обиды обидами, но ей страсть как стало интересно понять, куда Батя потащил новообращенного мальчишку.       Она прошлась деланно равнодушным взглядом по исчезающим в темноте рысям, мысленно отметила, с какой исполненной величия грацией двигается Отец и как потерянно семенит за ним Тайль. Сразу вспомнился ее первый год в стае, когда каждый день поражалась новым открытиям и с удовольствием и огромным желанием училась новой и интересной науке быть собой. Одной из Семьи. Даже то, что пришлось раз в луну пить кровь Вожака не уменьшило ее увлечения. Большое дело что-ли? Чего этот мальчишка так ярится? От нее ведь мало того, что сил прибывает, так и звериное в узде проще держать: хоть целыми днями туда-обратно перекидывайся и ничего!       Мысли девочки прервало тихое шуршание справа: это Умила выскользнула из объятий чем-то раздраженного Тверда, напоследок примиряюще чмокнула его в уголок губ и побежала в лес, на ходу окутываясь туманом обращения в зверя. Яра недоумевающе оглянулась на старших, и, не дождавшись объяснений, аккуратно подергала за подол сарафана стоящую рядом с ней бабушку — Ммм? — Никия задумчиво протянула голосом, следя за красивой цвета восходящей луны большой кошкой, которая кинулась следом за Вожаком и новым Осененным, едва те скрылись за деревьями. — А она-то зачем с ними? Зачем? — Надо так. — Но отец со мной один на лов ходил! Всегда! — Этот мальчик — особый случай. Осененный. — И что? — девчушка ревниво фыркнула и насмешливо оскалилась.- Что теперь, он не может кабана какого загнать? Или олениху? У меня и то с третьего, нет, со второго раза получилось, а этому вообще делать нечего — вдарь Даром и жри, пока мясо тепленькое!       Никия раздраженно нахмурилась и скосила взгляд вниз, на в миг сробевшую Яру. Но когда заговорила, ее слова, к удивлению последней, прозвучали скорее рассеянно, чем сердито. — Что бы ты понимала, малышка? Дуй-ка лучше домой, поиграй. — Это что же, мне теперь весь день там сидеть? — Яра топнула ножкой. — Я ж со скуки помру! — Иди, говорю! Сорванцы скоро дичь притащат, если вредничать не будешь — покажу, как настоящие пироги печь. — Что, с мукою прямо? — карие глазищи озорницы восхищенно округлились.       Вот это да! Интересно небось самой такую вкуснотищу готовить!       Едва воодушевленная девочка вприпрыжку скрылась в доме, к Никии, задумчиво уставившейся вглубь лесной чащи, подошел оставшийся один Тверд. — Думаешь, надолго они? — Зависит от того, как быстро мальчишка ощутит Буйство крови. — Не нравится мне ваша затея.       Женщина раздраженно передернулась и отмахнулась. — Довольно. У тебя уже была возможность высказаться! — Так я еще раз скажу: натравливать ребенка на родню — жестоко!       Никия понимающе ухмыльнулась и не стала отвечать, неспешный походкой возвращаясь в дом. Но не успела она вернуться и на половину, как ее заставил обернуться сердитый угрожающий рык и мысленное послание: «Ты не ответила!»       Женщина молниеносно обернулась, скидывая человеческую личину и оборачиваясь серой с черно-бурыми пятнами на шерсти рысью. Угрожающе оскаленные клыки и горящий огнем взгляд нацелились на опешившего Тверда, впрочем, находившегося в растерянности не больше краткого мига: он тоже перекинулся, сразу ощутив свое превосходство над старой кошкой, значительно уступающей ему и по силе и по размерам.       Впрочем, Никию это ничуть не смутило. Когда она заговорила, ее голос звучал также твердо, как и минуту назад, когда ушли трое Осененных «А я и не обязана! Мы приняли решение. И Льдан в том числе! Чего тебе еще надо, окаянный?»       Громадный кот, практически сливающийся из-за своего цвета с окружающей лесной тьмой, пытливо склонил голову. Его глаза превратились в щелки, а уши, с нервно подрагивающими кисточками на кончиках, прижались к голове. «Я хочу знать — зачем? На этот раз всю правду, а не жалкий кусок!» «Вот как? А почему ты меня спрашиваешь, а не его? Поджилки трясутся?»       Утробное горловое рычание раскололо ночную тишину. Тверд пригнулся, как для прыжка. «Не зли меня! Льдана здесь нет, чтобы тебя прикрыть!»       Кошка насмешливо фыркнула и мысленно рассмеялась, игнорируя его провокацию. Она прекрасно знала, что Тверд сроду не причинит ей вреда. Или кому-то другому из стаи. И потому ответила со всем ехидством, на которое только была способна: «Может, еще и в горло мне вцепишься, как псина последняя? Ну так давай, порадуем Шайрата напоследок!»       Тверд застыл, буравя Никию пылающим яростью взглядом. Впрочем, чтобы успокоиться, мужчине потребовалось не больше пары глубоких вздохов. Он окутался сиянием превращения, и его примеру тут же последовала кормилица Льдана. Ну, а пока перекидывалась Никия, ему как раз хватило времени, чтобы полностью убрать с лица любые проявления чувств. Когда женщина устремила на него вопросительный взгляд и задала провокационный с оттенком ехидства вопрос: «Успокоился, хвостатый?», он уже достаточно владел собой, чтобы ответить ровно и с достоинством: — Да. И все же я хочу знать. — Ты порой хуже Яры, — Никия обреченно вздохнула и приглашающе махнула рукой. — Пошли в дом, в ногах правды нет.       Она еще что-то ворчливо пробурчала под нос и пошла впереди, не оборачиваясь на своего спутника. А Тверд, неотрывно следующий за ней по пятам, победно улыбнулся: «Оно того стоило!»       Рыси молчали всю обратную дорогу, и уже в доме, устроившись на лавках в горнице озаренной желто-зеленым огнем из печи, начали неторопливый разговор. Яру, сунувшую было свой любопытный носик к ним, отправили убирать и мыть плошки с мисками, оставшиеся после обеда, на котором присутствовали все, кроме Тайля, отсыпающегося после насыщенной событиями ночи. И хоть возмущению девочки не было предела, спорить она не решилась: нутром ощутила, что взрослых надо оставить одних.       Оно и правильно. Беседа предстояла не для детских ушек.       Едва за ней захлопнулась дверь, терпеливо ждущий Тверд вопрошающе уставился на Никию. — Ты вчера ел? Когда Льдан кормил мальчика?       Эти неожиданные вопросы застали его врасплох. Тверд удивленно вскинул брови. — Да. Сразу после него, ты не помнишь что-ли? — Помню. Суть в ином. Ты слишком быстро потерял контроль! Если ты ел, тогда в чем дело?       Он деланно безразлично дернул плечами, и Никия моментально все поняла. Ее губы поднялись в понимающей улыбке. — Никак, до сих пор ненаглядную свою ревнуешь? Глупо, Тверд. Умила тебя любит, и Льдан о том знает. Не дури! — Я… — Брось, не оправдывайся. Ох, вроде бы взрослый мужик, а порой как дитя малое! Тебя Сполох случаем не покусал? — Нет. Хватит, не трави душу! Скажи лучше, почему с мальчишкой так решили? Разве это не бесчеловечно? — Где ты тут людей учуял, лишенец? — Никия беззлобно хохотнула. — Иначе нельзя. Это раньше я могла рысенка выходить, пусть и Осененного. И то, даже тогда, хлопот с ним было… Помню, как-то удрал он прямо во время дальнего лова, у Путеводья. Ни я, ни Витор ничего сделать не успели: раз, и как не бывало, паршивца! Знаешь, где его нагнать удалось? Уже там, у черты их поганой, в Семилове! Счастье, что на охотников не наткнулись, тогда бы точно лап не унесли. — Вы никогда не говорили… — А нужно было? Хвалиться тут нечем. Льдан тогда больше двух седмиц в себя придти не мог, даже на меня кидался. Насилу угомонили, а Витор столько крови пролил, что потом еще несколько дней бледный ходил. Жалко их было, жуть… Как вспомню, так слезы наворачиваются. Буйство крови ведь посильнее обычной жажды будет. А Осененным, сам знаешь, поболе времени нужно, чтоб звериное побороть. Потчас год, иногда больше. Тут и у опытных силы не хватает, а дитю неразумныму как сдержаться? Молчишь? — Нет. Думаю. — А нечего тут думать. Я тоже поначалу противилась, а как он кинулся на Яру, поняла — прав Льдан. Нет смысла дольше тянуть. Охотники с каждым днем свирепеют, многие уже целенаправленно начали стаи вырезать. Ладно волков, или кровососов — Каженник с ними! Серый, рано или поздно, их всех под меч подведет. Но ведь и нас изничтожать начали! Огневых стая где, а? А Ктановы? Я уже которую ночь Зов шлю: не слышит никто. Даже Надея молчит! И что делать прикажешь? Ждать, покуда у мальчишки звериное над разумом верх возьмет? И если он охотников на нас наведет? А так оно и будет, если сейчас не переярится. — Так быстро? Не может быть! Ты уверена?.. — Не знаю. Доселе никто подобного в стае не делал. — То есть они пошли в слепую? Умила!       Тверд приподнялся, но Никия цепко ухватила его за рукав и рывком заставила плюхнуться обратно — Сядь! Тоже мне, герой выискался! Куда ты днем попрешься? И шагу за Круг ступить не успеешь, взвоешь — день на дворе! Сиди уж спокойно и не дергайся, без тебя справятся. Вон, сорванцы наши лося скоро притащат, или еще кого. Делом займешься.       Тверд застонал и вцепился себе в волосы. — Но я не могу просто так ждать, пока она в опасности! — Можешь. И подождешь! Мне, знаешь, тоже их отпускать не в радость было. Охолони, Тверд! Прошу. Мы с Витором хорошо воспитали Льдана, он справится. — Но если… — Никаких «если»! Он Вожак не первый год. Да и Умила — Осененная, она в состоянии о себе позаботиться. И о мальчике тоже.       Мужчина пытливо покосился на Никию, уловив едва заметное изменение ее тона. Для других такая перемена ничего бы не сказала, но он влился в стаю Льдана, когда тот был немногим старше Тайля, а Вожаком слыл мудрый и старый Витор, ныне уже отошедший к Хранителям. С тех пор много воды утекло. Сгибли Вожак, его кошка Къяри, мужа Никии и трех их детей убили охотники, юных Сипа и Юту загрызли волколаки за год до обращения Яры. А те немногие, кому повезло выжить, стали друг для друга гораздо большим, чем просто членами одной стаи. Семьей. И они знали каждого лучше, чем себя самих.       Потому, сейчас для него в голосе Никии послышалось нечто тщательно скрытое, чего она не выказывала уже давно — тревогу. — Думаешь, мальчишка не выживет?       Молчание. Никия, впервые за многие годы, ушла от ответа — отвернулась, неумело пряча глаза.