Ходящие в Ночи. Осененный.

      С наступлением вечера бледные тени пугающих ночными шорохами сумерек окутали разоренные Лущаны и Вестимцы вместе с густым молочно-белым туманом, пришедшим из болотистых низин широкой бурлящей реки. Она набирала силу от множества ручейков, берущих начало в густых темных лесах — пристанищах Ходящих в Ночи, избегающих губительного для них дневного света.       Едва огненное око солнца скрылось за медленно гаснущим горизонтом, как на опушке зашевелились и заскользили звериные тени, выдающие себя голодным блеском горящих ненавистью и злобой нечеловеческих глаз. Дикие волколаки, кровососы и упыри завывали, грызлись друг с другом и постепенно покидали свои норы, влекомые жаждой крови к дальним людским весям, от которых даже за столько верст тянуло сладким запахом страха. Прошло не больше оборота, прежде чем ночная тишина смогла вернуться в лес.       Только тогда двое Ходящих из стаи рысей рискнули показаться из-за своей территории, на которую не смел ступить ни один чужин. К устью ручья, в прыжке раздвинув молодые побеги острой осоки, вынырнули два молодых кота, тут же затеявших веселую возню на мелководье. Первый, с разномастными пятнами на шерсти, пытался окунуть в студеную воду второго, со светло-песочной однотонной шкурой, чему тот, ясное дело, яростно и с диким мявом противился. Брызги от прыжков и неуемной беготни искристыми фонтанами вздымались в воздух, зачастую заливая обоих шкодников от ушей с кисточками до кончиков хвостов.       Вскоре, обе рыси были настолько мокрыми, что продолжать играть на победу стало бессмысленно — они единогласно фыркнули и выпрыгнули на берег, с довольным рычанием встряхнувшись, подобно волкам, взметнув мириады разлетевшихся в ночное небо капель. Один из котов, круглый от вставшей дыбом после встряски шерсти, тут же пристроился под корнями растущей на откосе ивы и принялся с остервенением вылизываться, изредка посверкивая светящимися желтыми щелками узких зрачков на брата, готовясь, в случае чего, снова ввязаться в веселую схватку. Но второй Ходящий будто и думать забыл об играх, замерев на полусогнутых лапах и принюхиваясь к чему-то неуловимому, принесенному легким заблудившимся в приятно шелестящей траве ветерком.       Осознав, что его просто игнорируют, Ходящий прекратил демонстративно умываться и, по-кошачьи бесшумно припав всем телом к земле, стал подкрадываться к брату, решив атаковать со спины. Но он не успел проползти и пяток пядей, как второй кот окутался облаком зеленых искр и перекинулся в высокого худощавого юношу в мокрой прилипшей к телу одеже и всклокоченными торчащими иглами слипшимися волосами.       Светоч искоса глянул на изумленно замеревшую в семи шагах от него рысь и, с насмешливым выражением на красивом, но еще по-детски угловатом лице, подначил: — Ежели ты всегда так охотишься, то чудно, как вся дичь окрест не попряталась!       Кот угрожающе зашипел и следом за Светочем перекинулся всклокоченным юношей, разъяренно сжавшим кулаки. Похожий на брата всем, кроме чуть более узкого носа и очертания бровей, поднимавшихся хищно-изогнутыми уголками к вискам, Сполох предпочитал дело болтовне, и потому, не мешкая, полез ратиться. — Это из-за тебя дичь упустили! — обвиняюще рычал он.       Светоч издевательски рассмеялся и ловко увернулся от просвистевшего мимо носа кулака. — Еще чего! В лежку сохатого ты влетел! Глядишь, кабы не пришлось от стада уворачиваться, сдюжили бы!       Сполох так побагровел, что стало видно даже в ночной мгле, и с оскорбленным ревом попер на Светоча лоб в лоб, явно намереваясь отстоять свое уязвленное самолюбие.       Будь он поспокойнее, то давно сообразил — их охота с самого начала была обречена. Стадо оленей устроилось почти на самом краю территории рысей, где солнце уже начало проникать в чащу и освещало мелкие клочки верхних частей крон многовековых древ. Инстинктивно животные выбрали самое безопасное место: дикие здесь появлялись редко, а Осененные Льдан и Умила старалась попусту не бередить дичь. Для простых же рысей, коими были братья, даже такой разреженный свет нещадно слепил глаза, и они были вынуждены красться по самому краю лесной мглы, чтобы зазря не мучить себя. Но дурость-то не изживешь, если советы старших мимо ушей пропускать! Не зря Льдан им перед уходом вдалбливал: в середку стада не суйтесь — выберите кого с краю и тяните в чащу, пока остальные с испугу не опомнились. Так и сами слепнуть не будете, и прочих зверей из виду не упустите.       Нет же, понесло его в самую гущу стада, где приглянулась дремлющая одуряюще пахнущая олениха — диво, как хороша! Молодая, стройная и маняще-беззащитная. Едва завидел, прямо и сиганул с места, промеж примеченного Светочем худющего явно загибающегося на исходе жизни оленя, прикорнувшего аккурат с самого краю лежки. Думал, напором возьмет, неожиданностью. Нет, не думал даже — уверен был!       А когда под разъяренное шипение оставшегося позади брата влетел в один из немногих пробившихся сквозь листву лучей солнца, мало того, что чуть язык не откусил от резкой боли, так еще и со всего маху напоролся на мигом очнувшегося сохатого, едва не поднявшего наглого хищника на острые рога. Олени взвились, напуганные трубным кличем вожака, и понеслись сломя голову к спасительному клонящемуся ко сну солнцу. Как не затоптали, Сполох сам не понял, а очнулся уже на старой, но крепкой ветке сосны, в которую со страху вцепился всеми когтями и чуть ли не зубами. Сверху было видно, как Светоч смазанной светлой тенью носился вокруг набирающих скорость оленей, пытаясь сбить с ног и задрать хоть кого-то, но рысь — не волк. И по размерам ему уступает, и по силам. Где уж там ей мечущегося от ужаса оленя свалить? Только когтями шкуру подпортит, но не так, чтобы совсем смертельно. От заразы дичь потом, может, и загнется, но до того успеет за много верст усвистеть, ищи ее потом!       Все это Сполох мог бы понять, если бы хоть иногда находил силы унять горячий нрав и стал прислушиваться к гласу рассудка. А так, вышло как вышло: обида за неудавшуюся охоту и издевки Светоча окончательно доконали Ходящего. Злость и досаду сорвать, кроме как на братце, было не на ком, и молодой оборотень дал волю рукам.       Светоч, который только того и добивался, ехидно скалился, улепетывая от дурнем верещавшего Сполоха. Он-то уже успел учуять приближавшегося Вожака и прекрасно помнил, как раздражают того свары в семье, только зря напоминавшие об озверелом Шайрате и тщательно забытых распрях между стаями рысей, ныне разбежавшихся по дальним лесам, подальше от лютующих Диких и безжалостных Охотников. Зная горячий нрав Сполоха, Льдан даже разбираться не станет: навешает тому увесистых затрещин, а ему, Светочу, должно быть сделает очередной укоризненный выговор, за подколки — невелика беда. Зато на взбучку брата посмотреть — вот потеха-то! Особенно после его глупости на охоте, стоившей им добычи.       Да только не суждено было сбыться его замыслу. Завернув на очередной круг вдоль берега, Ходящие, как по команде остановились и уставились на темные очертания всхолмленных полей, уходящих вверх к давеча разоренной волколаками веси новообращенного мальчишки. Светоч забыл, что за ним гонятся и хотят навалять тумаков, а из затуманенной яростью головы Сполоха вылетели любые обиды. Теперь их занимало только одно — внезапно проснувшийся голод.       Ветер переменился и помимо обычных запахов принес нечто невероятное, заставившее забурлить кровь в жилах рысей — трудноуловимый дурманящий волю запах живого человека. Молодой девки! Глаза братьев засветились жадным звериным блеском, по растопыренным в предвкушении пальцам и полусогнутым ногам пробежалась волна зеленых искр — предвестников обращения. Да, они окормлялись совсем недавно, но как она пахла! Молодая, уже вошедшая в пору, но источающая сладко-нежный аромат нетронутой невинности — о, она просто выворачивала им души!       Обернувшиеся рыси уже собирались ринуться на ее запах, как внезапно появился Вожак их стаи, красивым прыжком перемахнувший густые речные заросли высокой травы, и перегородил им дорогу. Полыхнувший белесым пламенем Дар заставил котов испуганно отпрянуть и покорно вжаться в землю. Туманящая разум дымка желания испарилась, словно ее и не было. Остался только животный страх — они посмели посягнуть на чужое! Хуже того, на принадлежащее Льдану!       Братья прищурили глаза и уткнулись носами в землю, признавая превосходство более сильного Вожака. Их прижатые к головам уши с пушистыми кисточками дрожали, когда большая рысь со светло-палевой шерстью подошла и издала низкое горловое рычание. «Она — моя», — угрожающее внушал Льдан, заставляя братьев пригибаться еще сильнее. — «Только моя!»       Сполох и Светоч покорно молчали, не смея даже лишний раз шевельнуть хвостами.       Убедившись, что его право на главенство признают, Вожак удовлетворенно фыркнул, приказывая: «Перекидывайтесь». И пока братья поспешно меняли личины, успел мысленно дотянуться до кошки Тверда. «Можешь вести их». — Мы не знали, что она твоя, — покаянно шмыгнул носом Светоч, заискивающе улыбаясь и толкая локтем брата, в поисках поддержки. — Верно? — Угум, — угрюмо буркнул Сполох. — Просто она так пахнет!..       Льдан, уже успевший следом за ними принять человеческий облик, только усмехнулся. Иного он и не ждал: девку попортить не дали, так теперь хоть на словах отыграться, душу выплеснуть! — Сил нет! — подхватил Светоч, с жалобным стоном принюхиваясь к принесенным ветрами запахам. — Необращенная, да еще и несговоренная! Ты уж не серчай — сам понимаешь. — Понимаю, — утвердительно кивнул Вожак. — Потому и предупреждаю по-хорошему — впредь звериное в узде держите. Второй раз так легко не отделаетесь.       Сполох недоуменно повел плечами. — Дык, как только в стаю примем — уж сдюжим! На Умилу-то не кидаемся, место знаем. Просто, эта — человек, да еще и девка. Трудно сдерживаться, но мы потерпим, коль нужда есть.       Его брат согласно кивнул и неуверенно спросил, втайне боясь разгневать: — Давно обращается-то? Реку бы успеть пересечь, прежде чем перекинется! Легче ей освоиться будет, на родной земле.       Льдан нахмурился, но ничего сказать не успел: его прервал звенящий смех Умилы, показавшейся совсем рядом, на затянутом высокой сорной травой склоне. — Она еще не рысь. Не станет Льдан ее обращать!       Кошка, как и остальные рыси принявшая человеческую личину, помогала спускаться дрожащей от страха молодой девушке в потрепанной изгвазданной грязью и чужой кровью одеже, то и дело оборачивающейся на далекую уже скрытую в темноте разоренную весь. Как ни странно, но даже такой неказистый вид не сильно портил ее красоту: стройная, восхитительно женственно сложенная, с молочно-белой кожей и будто светящимся изнутри необычно красивым личиком, ни капли не похожим на простых селянских девок, часто по весне чересчур худющих и болезненных от недоедания. А уж как пахла! Только близость предостерегающе рыкнувшего Вожака помогла братьям взнуздать вновь взбунтовавшееся естество.       Оттого и вопрос Светоча, заданный сквозь стиснутые от усилия зубы, прозвучал скорее раздраженно, чем удивленно: — Получается, до логова поведем? А там уже?.. — Льдан не станет ее обращать, — еще раз повторила Умила, загадочно улыбаясь и крепко удерживая за руку дрожащую девушку, с ужасом уставившуюся на братьев, чьи глаза в темноте сверкали зеленоватыми звериными бликами. — И никто из нас тоже!       Молодые рыси были так ошарашены, что забыли не только об инстинктах, но и не заметили вынырнувшего последним, из зарослей на склоне, Тайля, старающегося держаться на приличном отдалении от стаи.       Мальчик, ни на кого не обращая внимания, направился к кромке реки да так и застыл, устремив ничего не выражающий взор на темную громаду леса у противоположного берега. Голод, унявшийся было в прошлую ночь проведенную рядом с сестрой, теперь вновь начал скручивать нутро. На то, чтобы не обращать на него внимания, у Осененного уходила большая часть сил. Но хотя Тайль ненавидел себя за эту слабость, злиться на Льдана он больше не мог. Не из-за усталости, или смирения, а просто потому, что знал: Вожак не желал сыну такой участи и по-своему страдал не меньше него, вынужденный навсегда жить с мыслью о вынужденно причиненной Тайлю боли. А после того, как Льдан приоткрыл ему свои тайные мысли, мальчик даже стал испытывать слабую, пока неосознанную благодарность. Потому что в воспоминаниях названного отца увидел, каких мучений тому стоило переяриться и перестать бросаться к далекой от логова веси, куда беспощадной хваткой тянул Зов родной крови. И каких страданий вынуждена была натерпеться некогда большая рысиная стая, прежде чем дикий мальчишка не вошел в ум.       «Лучше единожды нанести зверю смертельную рану, чем мучить его, понемногу вытягивая кровь из жил, — мысленно объяснил Льдан, когда Тайль очнулся и смог услышать что-то иное, кроме сводящего с ума Зова, застилающего глаза кровавой пеленой. — Сначала боль дикая, но позже ослабевает, пока не приходит избавление».       «Правду сказал», — ныне осознавал Осененный, ощущая близость сестры и силой воли сражаясь со своим зверем.       Теперь он знал, как заставить себя если не заглушить его, то ненадолго загнать в узилище, где он бился и пытался выбраться на волю. Искра Дара пылала в его груди, живительными волнами очищая рассудок и помогая сохранять человеческий вид. Когда Тайль поверил и принял свою силу, бороться с голодом стало во много раз легче. Конечно, он еще не мог осознанно пользоваться Даром, как Льдан или Умила — попросту не умел, но сдерживать рысь уже был способен. Даже рядом с Радой. — То есть как не будем? — наконец, оправившись от шока, смог вымолвить Светоч. — Вестимо как — молча, — отрезал Льдан, пресекая дальнейшие возражения. — Рада пошла с нами по своей воле. Она хочет помочь Тайлю. Да и нам лишние руки не помешают: хозяйство поди большое.       А сурово сверкнувшим взглядом пригвоздил: «Не вздумайте ляпнуть чего лишнего! Не готова она».       Умила ехидно скалилась, наблюдая за пораженно раскрытыми устами братьев. Что один, что второй, жадно хватали воздух, как выброшенные на берег рыбины. Ох, весело! Если уж этих так ошарашило, то что еще дома будет! Никия, небось, аж с лица сойдет. А Тверд…       Ухмылка сбежала с губ кошки так стремительно, как и появилась. Ее нареченный! Как же она могла позабыть?! Он еще у подворья хижины строго наказывал: «Поперек Льдана не лезь, но и следи, чтобы лишних глупостей не наделал. Молод он еще, хоть и силится казаться мудрее всех». Но Умила, как всегда, зачарованная его низким приятным голосом, пропустила советы мимо ушей. А ныне пожалела — зря не слушала, глядишь, смогла бы вовремя образумить Льдана.       Умила обеспокоенно глянула на Вожака, который невозмутимо представлял дрожащей и жавшейся к ней девке братьев, после первого изумления постепенно возвращающихся в былой игривый настрой. Сполох уже привычно ухмылялся, вот-вот собираясь выдать нечто ехидно-издевательское. И судя напряженной сосредоточенной мине Светоча, тот озаботился тем же, но как назло на ум не шло ничего дельного.       Меж тем, Льдан и бровью не повел, будто заранее приготовил ответ на любую колкость. — В стае есть еще трое: Тверд, Никия и Яра, — невозмутимо продолжал он, умело управляя голосом и постепенно успокаивая Раду. Умила плечом почувствовала, как дрожь, сотрясающая девку понемногу ослабевает. — Они тоже в разуме и не причинят тебе вреда. Даю слово Вожака. «Нет, ничего бы не вышло, — с грустью поняла Умила. — Чересчур упрямый. Все одно сделает, как сам хочет».       Ей стало чуть легче: по крайней мере, будет чем оправдаться. И не будет сердце сжиматься от укоризненного взгляда любимого. — Данное Вожаком слово много значит, — пояснил Льдан, заметив, как удивленно взлетели брови девушки. — Это люди привыкли молоть языком почем зря. Но в стае иные порядки и данное обещание — не пустой звук! Особенно от меня.       Рада силилась что-то спросить, но под вежливо вопрошающими глазами Льдана сробела и так и не вымолвила не словечка. Сил у нее оставалось только на то, чтобы не краснеть слишком сильно и натянуто кивнуть, в знак того, что верит.       С прошлой проведенной бок о бок с Льданом ночи, Рада не раз ловила себя на мысли, что зачастую слишком часто наблюдает за ним. Причем, не с опаской, а с увеличивающимся с каждым разом любопытством. Казалось, ничего кроме злости и досады не должна испытывать, ан нет: как-то само собой выходило, что раз за разом украдкой поглядывала на Ходящего, когда тот не видел или перекидывался рысью. Взращенный с младых лет страх перед чудищами Ночи мало-помалу уступал, сменяясь усиливающимся интересом перед чем-то новым и притягательно неизведанным. Как не хотелось ей признавать, но мужчина был красив, как в человечьем, так и в зверином обличье. Мужественные черты лица всегда выражали непоколебимое спокойствие, которого доселе Рада не видела ни у одного мужчины, даже у отца. Разве что обережники могли с ним потягаться, но в них было гораздо больше суровости, а зачастую и равнодушия, с которыми креффы не единожды осматривали по весне выстроившихся рядком робеющих подлеток. Казалось, не шло от них ни тепла, ни даже простого человеческого участия к чужому горю. Словно вытягивала их далекая Цитадель, оставляя после себя выжженную бесчувственную пустоту, страшащую простой люд не меньше ужасов ночи.       В людской личине Льдан был на удивление хорошо сложен, и, должно быть, поэтому двигался по-звериному степенно и уверенно, с исполненной достоинства грацией. Ни разу он не оступился и не посмотрел под ноги, когда шел вперед, ведя остальных вдоль леса обратно в логово.       В отличии от всегда находящейся рядом Умилы или вдруг ставшего нелюдимым Тайля, с прошлой ночи держащегося в стороне, Вожак иногда обращался рысью и тогда их группа делала резкий крюк, сворачивая с лесной кромки в безлюдные поля или спускаясь к низинам извивающейся змеей реки. Девушке было невдомек, что Льдан уводил их от снующих в лесной чащобе Диких.       Всякий раз, когда его окутывал колдовской туман Дара, Рада испытывала щемящий сердце страх, мигом позже сменяющийся искренним восхищением. Вожак оборачивался большой, несколько меньше волколака, рысью, с гладкой светло-палевой шерстью, приятно ласкающей взгляд. В отличии от Умилы, в своем зверином обличье слишком уж выделяющейся вызывающей белесой шерсткой цвета восходящего месяца, или Тайля, с серебристой шкурой и горящими едва сдерживаемом алчным желтым светом глазами, Льдан казался девушке гораздо менее страшным. Отчасти даже, дружелюбным. Такого же цвета была кошка Мурка у соседей в Вестимцах, никогда не упускающая случая подластиться к проходящим мимо людям. И еще он никогда не скалил в ее присутствии зубов, которые, как уже убедилась Рада, по остроте ни капли не уступали похожим на крючья когтям рысей. Она видела спину упыря, буквально разорванную озверевшим Тайлем, когда Ходящий попытался сожрать ее мать.       От этой мысли горло Рады сдавил болезненный спазм, удерживающий рвущиеся на свободу слезы. Как она там? Неужто уже обратилась?       Заметив, как вдруг посмурнела девушка, от которой он так и не услышал никаких осмысленных слов, и догадавшись о причинах, Льдан подавил сочувствующий вздох и кивком приказал Умиле: — Переходите ручей и идите вперед. Мы вас догоним.       Рысь понимающе поглядела в сторону Тайля, который за все время на берегу так и не сдвинулся с места. — Думаешь, оправится?       Руки мальчик узким хватом прижал к груди, но не дрожал, хотя ночная прохлада вкупе с брызгами от воды из речки неприятно леденили кожу. Умила передернулась, ощутив острое желание свернуться пушистым клубком на ветке в густой лесной кроне, куда даже ветер до доходит. Жалко его было — сил нет! — Иди, — подтолкнул кошку Льдан, видя, что она медлит и нерешительно топчется на месте. — Да не забудь Зов Никии послать! Пусть знают, что мы возвращаемся.       При звуке имени кормилицы Вожака, доселе молчавший Светоч внезапно округлил глаза и звонко, на всю округу расхохотался. К нему присоединился Сполох, понимавший брата с полуслова. Их уморительный смех подхватил ветер и понес над громко зашелестевшими полями, будто тоже присоединившимися к всеобщему веселью.       Рада вновь прижалась к теплому плечу Умилы, но поймала себя на том, что тоже начинает улыбаться. Смех сорванцов оказался дюже заразительным! — Умолкните! — резко приказал Льдан. — Не хватало еще Диких сюда накликать. Я что сказал? В Логово! Бегом!       Ходящие нехотя повиновались, но исчезающий в зарослях последним Сполох не удержался, и сладко-приторным сочащимся ехидством тоном посетовал: — А мы ведь так ничего и не поймали! Но Никия будет «довольна» — целую девку к ней притащим!       И, весьма довольный собой, исчез, прежде чем Льдан ринулся к нему, собираясь проучить наглеца. Вожак рассерженно, по-кошачьи, фыркнул, но зла держать не стал, вспомнив себя в их возрасте. Он вернулся к Тайлю и встал бок о бок рядом с ним. — Как себя чувствуешь? — обеспокоенно спросил Льдан.       Если бы в его голосе прозвучала хоть толика жалости, мальчик бы не ответил. Он терпеть не мог, когда его жалели, и до, и после обращения. Но слова Вожака не выражали ничего, кроме спокойного участия и готовности помочь, поэтому Тайль нашел силы хрипло выдавить из себя: — Тяжко. Но как она ушла, стало полегче. — Идти готов?       Мальчик неуверенно пожал плечами. — Да, кажется. Мы домой?       Льдан не сдержал улыбки, поняв, что домом Тайль назвал их логово. Сам, по своей воле! — Домой, сын.       Осененный облегченно выдохнул: — Хорошо. Побежим?       Мужчина ласково потрепал его по вихрастой макушке — Побежим.       Минутой позже две тени — одна серебристым росчерком, вторая размытой палевой полосой, наперегонки метнулись в густые речные заросли осоки и бесследно исчезли, подобно своей стае, уже успевшей уйти далеко вперед, к лесу.       А еще через четверть оборота к реке вышла стая диких оборотней, жадно клацающих зубами и то и дело грызущих друг друга. Волки покрутились на месте и злобно беспомощно взвыли, проклиная исчезнувших в никуда жертв.       Даже в зверином облике Льдан не забывал Даром заметать за собой следы и запах.

****

      Ночь в сердце леса — не совсем та ночь, что царит в местах, откуда можно увидеть лунный свет. Людям он худо-бедно позволяет если не видеть в темноте, то хотя бы различать размытые едва видные силуэты окружающего мира. А для Ходящих даже таких слабых лучей хватает, чтобы отчетливо видеть Ночью также хорошо, как и в сумерках.       Но сердце леса — место особенное. Солнечный день здесь угадывается только по чуть посветлевшей листве в кронах многовековых древ, настолько старых и высоких, что ветви на их широких стволах, покрытых твердой неотделимой корой, встречаются не раньше, чем на высоте нескольких десятков пядей от земли. С наступлением вечера этот свет постепенно меркнет, пока, за несколько мгновений до заката, окончательно не исчезает, погружая чащу в непроглядную темноту, настолько глубокую и угольно-черную, что обычный человеческий глаз не может уловить ничего на расстоянии дальше носа на лице.       Тоже было верно и для Ходящих, коим для того, чтобы видеть, нужен хотя бы малый и незначительный источник света. Пусть даже отраженный от листьев высоко в кронах, или, на худой конец, от далеких едва заметных на небосводе сияющих точек, которые некоторые помнящие из рысей считали смотрящими сверху Хранителями, оберегающими всякий живой род.       Потому Тверд и Никия, ждущие свою стаю на границе охраняющей черты, проведенной Осененными, находились в своих человеческих личинах и держали в руках по пропитанной животным салом слабо тлеющей лучине, которые и не сильно жгли глаз, и позволяли им прекрасно видеть достаточно далеко, чтобы не стать застигнутыми врасплох. Зов, посланный Умилой не объяснил слишком много, но донес главное: все живы, включая новообращенного мальчишку. И Сполох с братом тоже вместе с ними возвращаются.       Опытной Никии этого было более чем достаточно, чтобы успокоиться и перестать переживать. Но, к сожалению, недостаточно для обычно невозмутимого Тверда, уже успевшего за прошедший день тягостного ожидания в неизвестности надумать самое худшее.       После краткого затишья он снова встревоженно прогудел, сжимая и разжимая от волнения пудовые кулаки: — Они уже должны были вернуться!       Никия поморщилась. Она устала повторять одно и то же. — Сказано ж тебе, дурню: живы они. Остановись и понюхай! Ни ран, ни своей крови, только чужая. И то — неживая. Вернутся, никуда не денутся! — Тогда почему так медленно? — не унимался нервно ходящий туда-сюда Тверд, отчаянно вглядывающийся в темную бездну чащи, с трудом различимую для оборотня в его человеческом облике. — Пешком идут, как люди! Зачем?       Старая рысь устало прислонилась спиной к кряжистому дубу и еще раз втянула ноздрями холодный с привкусом сухой хвои лесной воздух. — Откуда мне знать? Их запах сквозь Дар практически не различить. Думаю, и Льдан, и Умила — оба постарались. Всяко могло случиться: в засидку Диких попали и хотят их с толку сбить; или от чумных волков Серого схоронились. — А если их Охотники настигли? Нет, тогда совсем ничего не понимаю! Рысями-то безопаснее и быстрее убегать!       Никия возвела очи-горе к скрытому плотным ковром листьев небу. Что толку дураку впусте талдычить? Пока сам лбом в стену не упрется, не поверит, что дальше ходу нет. — Идут! — внезапно рыкнул Тверд, заметив проглядывающий сквозь плотную стену стволов отблеск туманно сияющего Дара. «Встретимся за чертой», — донесся до рысей мысленный Зов Вожака. — Стой на месте, — тоном, не терпящим возражений, буркнула Никия, вставая по левую руку от Ходящего и устремляя взгляд на понемногу увеличивающийся зеленоватый огонек. — Стою, да не по твоей указке! — огрызнулся насупившийся великан, смешно поджавший губы.       Никия украдкой ухмыльнулась: ох уж это мужское самолюбие! Редко кто лишен его гнета, а значит и способности видеть скрытое второе дно, под первым, самым заметным. Так бы успокоился и понял: волнуется она за него, неслуха упертого! Как бы дел не наворотил сгоряча, не кинулся навстречу любимой. Мало ли, почему Осененным пешком возвращаться пришлось, да еще и под таким колдовским пологом? Зря бы Льдан не наказал за чертой оставаться.       Минута за минутой, одна другой тягостнее и нестерпимее, стая рысей приближалась к своему логову, закрытому для всех, кого не привечали и не ждали. Тверд громко сопел, но постепенно успокаивался, уже более отчетливо ощущая присутствие своей кошки. Мужчина выпрямился, расправил могучие плечи и оттого стал еще выше. Взволнованное выражение на лице сменилось привычной суровой маской, так пугающей новеньких.       Никия засмеялась про себя: «Гляньте, какой важный! И не скажешь, что с оборот назад все уши ей прожужжал, как трещотка Яра!».       Первыми к черте ожидаемо выбежали Сполох и Светоч, оба с широкими улыбками до ушей. Не успели они открыть и ртов, как Никия испытующе прищурилась, осматривая их пустые руки, и как бы невзначай, деланно-участливо протянула: — А дичь-то куда упрятали, котятки? Уж не на закорках ли тащите, нет?       Вопреки ее ожиданиям, братья и не думали смутиться, а наоборот, только еще больше задергались, знаками указывая туда, откуда пришли и не в силах вымолвить больше пары слов от обуревавшего их восторга. — Там такое!.. — многозначительно подмигивал Светоч, задыхаясь и тщетно стараясь не расхохотаться. — Ух! Ты спуску-то не давай, как следует его там!.. Ишь че удумал! — А хороша-то! — на его фоне вдохновенно пел Сполох, разве что не прыгая на одной ножке. — Хороша! А пахнет! — Вы чего мелете? — насупился Тверд, силясь различить лица приближающихся оборотней, чуть смазанных от туманной дымки разгоняющего темноту Дара. — Охламоны! — с ходу завелась Никия, и не пытаясь различить их лепет. — Дичь куда дели, спрашиваю? — Дык… — окончательно потерял дар речи Светоч и в предвкушении надул щеки, кивнув за спину Сполоха, поспешно отскочившего в сторону, чтобы было лучше видно.       К черте вышли четверо фигур, двое из которых держали на уровне глаз светящиеся зеленоватым сиянием руки, подсвечивая землю на несколько шагов вперед. Из них одна, пугливо жмущаяся позади, на миг отпрянула назад, но ее подтолкнули в спину, и вместе с ней стая переступила черту, одновременно скидывая морочащий полог Дара. — Каженник тебя раздери! — пораженно ругнулся Тверд, мгновенно утративший напускной важный лоск, что уже говорило о многом. Прежде он не позволял себе ничего подобного, особенно вне логова. И тем паче при чужинах, которых видел впервые в жизни!       Никия, от удивления отпрянувшая от дерева и едва не споткнувшаяся о торчащий из земли толстый узловатый корень, с непроизвольно вырвавшимся рычанием пошатнулась, одной рукой ухватившись за плечо застывшего каменным изваянием Тверда, а вторую прижав к груди, где загнанно колотилось сердце. — Прежде пройдем в дом, — твердо произнес Льдан, первым выступая вперед и предостерегающе повышая тон. — Вопросы потом!       Но Никия и Тверд не услышали его. Они во все глаза разглядывали молодую девушку с длинными льняными волосами, в потрепанной изорванной одеже, робко прячущуюся в тени Вожака, поближе к виновато улыбающейся Умиле. Не Ходящую. И даже не обращающуюся в рысь! Человека. Да-да! Самую взаправдашнюю обычную девку, от одного вида которой их звериные сущности настороженно пригнулись и жадно предвкушающие зашипели, чуя запах молодой толчками бьющей в жилах живой крови. Только сила воли, да незримое внушение Льдана, беззвучно предупреждающего: «Не сметь трогать! Моя!», удержали рысей от обращения. А благодаря его недавно испитой крови, их разум быстро взял контроль над звериным. — Идем уже в хату, — слабым и усталым голом попросил кто-то, когда молчание слишком затянулось.       Никия, с трудом оторвалась от недоверчиво изучения незваной гостьи и повторно схватилась за сердце. — Пресвятые Хранители! — ошарашенно прошептала она, забыв, что упрямо не верит в них далеко не первый десяток лет. — Это кто ж тебя так, бедный?!       Тайль, которого она по первости и вовсе не заметила, за всего лишь один неполный день исхудал и осунулся так, будто с седмицу провел в пути, без малейшего отдыха. А в мрачном колдовском сиянии Дара Умилы и Вожака, он выглядел еще хуже! Глубокие тени, запавшие под отрешенно и равнодушно смотрящими в пустоту темными глазами цвета предгрозового неба, казались черными провалами. Черты детского, некогда беззаботного личика заострились, стали более суровыми и безжизненными, подобно Тверду, когда тот хотел кого-нибудь устрашить. Но у того никогда не было таких потрескавшихся, искусанных от невысказанного страдания губ, будто ежесекундно сдерживающих рвущийся наружу болезненный крик.       «Борется с собой», — мгновенно подняла Никия, с легкостью узнав страшные почти забытые признаки туманящего рассудок Зова родной крови, который некогда чуть не свел с ума ее приемное дитя — Льдана.       А чуть погодя, заставив себя отбросить лишние эмоции, поняла причину. Стоящую позади всех и неловко топчущуюся на одном месте. — Это что же… — хрипло начала рысь, с каждым словом повышая тон, а к концу вовсе срываясь на крик. — Ты кого притащил?!       Но Льдан не дал ей продолжить. Одним хищным размытым движением он вырос перед Никией и мощным всплеском освобожденного Дара впечатал ее в хрустнувшую засохшей хвоей землю. А заодно с ней и Тверда, из горла которого уже вырывалось вибрирующее не предвещавшее ничего хорошего рычание, само собой вырвавшееся после первого спавшего шока.       Прочую стаю не задело, но и они невольно присели, устрашенные гневом Осененного.       Сполох и Светоч, только что радостно скалящиеся в ожидании намечающейся свары, покорно склонили головы и крепко боязливо зажмурились. Как всегда, затевая очередную проказу, они забывали, что внешне спокойный и обычно трудно выводимый из себя Льдан — Вожак стаи. До тех пор, пока тот не являл силу, как сейчас.       Умила за руку притянула к себе вскрикнувшую Раду, ища в ее близости силы, чтобы не кинуться к рухнувшему пластом любимому. Тверд болезненно захрипел, и она жалобно застонала вместе с ним. Но так и не сдвинулась, подчиняясь сковавшей стаю воле Льдана.       Рада в ее объятьях притихла, еще не понимая от усталости, что произошло. Она и путь-то сюда с трудом перенесла, ежеминутно поддерживаемая Умилой, чтобы не валиться в беспамятство от окружающей ночной жути, полной пугающих звуков и далекого воя-скрежета Ходящих, ищущих поживы. Только в при виде уверенно выпрямленной спины ведущего стаю Льдана ощущала слабую надежду — авось, не даст сгинуть! Но теперь поняла вдруг, увидев, как он нависает над сжавшимися на земле старухой и дюжим мужиком, которые тоже, наверное, были оборотнями-рысями: зря его к человеку равняла, выдумывала невесть что. Откуда ей знать порядки Ходящих, которых раньше выше зверья лютого и бездумного не ставила? С чего взяла, что по доброте душевной ее с собой взяли? Вон как вдарил бедняг, и не пожалел ведь! Надысь, и ей перепадет, если рискнет неуважение проявить. От этой мысли девушке стало до боли обидно, а веки сами собой увлажнились от слез, будто уже и ее бить начали. Но Рада сдержалась, вспомнив где и с кем находится. Будет еще время выплакаться, а сейчас надо о брате позаботится! Она робко посмотрела в его сторону.       Из всей стаи один Тайль не потерял самообладания, при виде разъяренного Вожака. Осененный будто и вовсе ничего не заметил, и проявил признаки жизни только тогда, когда лежащий на земле Тверд, крепко удерживаемый Даром, дернулся и что-то просяще прошептал наклонившемуся Льдану. — То-то, — хмуро, но вместе с тем удовлетворенно процедил мужчина, позволяя силе схлынуть и перестать давить на двух рысей. — И чтобы впредь место знали! Много вам Витор позволял, раз язык за зубами не научились держать.       Тайль неспешно подошел сбоку и со слабым, едва различимым сквозь усталость любопытством спросил: — Зачем? — Распустились, — не оборачиваясь, буркнул Льдан, наблюдая, как с кряхтением поднимается с земли Никия.       Но Тайль по-прежнему стоял рядом, непонимающе вскинув брови, и он вынужденно пояснил: — В стае не должно быть лишних споров, сын. Рыси обязаны следовать за мной, — Вожаком! — покорно, без колебаний. Сказано перекидываться и бежать через бурелом, не закончив лов — значит должны убежать, даже не мявкнув! Сказано не пытаться прятаться в чаще с наступлением утра, а залезть на дерево и ждать до ночи — и это должны сделать. Без вопросов «зачем?», «почему?», и особливо нытья, что «солнышко глазки жжет!». Жжет — уткнись лбом в ствол и прикуси язык!       Льдан намекающе покосился на вполне успешно прячущих смущение братьев, но развивать тему не стал. — Прервав лов и сбежав, рыси упустили добычу, но спаслись от волков, которых Вожак почуял задолго до своей стаи. — Как? — С помощью Дара. Некоторые из нас могут ощутить его сущность — жилу, которая в одних едва тлеет, а у других горит так, что смотреть больно. Вчера ты тоже ее увидел, я прав?       Тайль болезненно поморщился. Отголоски пережитого мучения лезвием ноющей боли вонзились в виски, а клыки во рту неприятно зазудели. Вновь потянуло к стоящей позади сестре, но мальчик заставил себя сделать пару глубоких вдохов-выдохов, прежде чем в очередной раз взять верх над рысью и нехотя ответить: — Да. Но больше не вижу. И не хочу!       Льдан выдавил понимающую улыбку, но опровергать не стал. К чему рысенку сейчас знать, что увидев однажды жилу, это умение останется с ним навсегда? Пусть сначала с болью примирится, а там будет видно.       Следом за Никией поднялся и Тверд, как и старая рысь, застывший на почтительном отдалении и терпеливо ждущий, пока Вожак закончит рассказ. В его могучей фигуре не осталось ни капли прежнего буйства: похожие на бревна руки безвольными плетями висели вдоль тела, порывистая напряженная осанка сменилась согбенной спиной нашкодившего мальчишки, а разъяренное выражение на лице сменилось прежней непроницаемой маской, за которой прятались тщательно скрываемые вина и стыд. — У тех Осененных волколаков жилы пылали очень сильно, как бывает, если испить слишком много людской крови, — меж тем продолжил Льдан, движением головы разрешая измаявшейся Умиле рвануться к своему избраннику. — Их Дар за много верст виден. Такие оборотни дуреют, и им все одно кого жрать — людей, рысей или оленей. Загрызут и не спросят, в разуме ты или нет! Понял теперь, почему Вожака слушать надо?       Тайль утвердительно кивнул и поспешил задать еще вопросы, ощутив внезапный прилив интереса. — А зачем вы на дереве-то прятались? Тоже от волков?..       Льдан заметно помрачнел. — Нет. От Охотников. — Обережников? — Берегут они людей, а на нас охотятся! Охотники, стало быть. Впредь помни и не путай! В то лето они устроили облаву на логово кровососов у Путеводья, прячущихся в землянках от солнца. Умно поступили: зашли со всех сторон и отрезали путь к бегству, — он чуть помолчал, погрузившись в воспоминания.       Сияние его Дара, разгоняющее ночную мглу, чуть померкло, отражая сильное внутренне смятение. И вдруг снова запламенело, еще ярче прежнего! Тьма трусливо отпрянула, поспешно спряталась далеко-далеко в глубине чащи, устрашенная гневом Осененного.       Когда Льдан наконец заговорил, его по-кошачьи сжавшиеся зрачки угрожающе сверкнули желтым огнем, как в обличье зверя. Но он остался человеком, хотя человеческий голос то и дело грозился сорваться на вибрирующее рысье рычание. — Мы тогда поневоле на ту территорию зашли — Гиблые топи огибали. А когда почуяли неладное, уже стало поздно. Началась резня. Нам едва удалось скрыться на верхушках деревьев незамеченными, и то, только потому, что я заметил странное шевеление в тенях и решил не пытать удачи. Мы с Умилой прикрыли и себя, и Сполоха со Светочем мороком. Охотники нас не видели, но мы-то видели все! Прямо под нашим деревом они убили мальчишку, которому едва осемнадцать весен минуло. Он не был Диким, просто испугался и пытался защитить себя. Там же прирезали и его обезумевшую от горя мать, когда она, раненная, пыталась до него доползти. Знаешь как? Костевым ударом меча, направляя клинок большим пальцем руки сверху вниз. Равнодушно и деловито, как гвоздь забивают. А после и прочих добили, без жалости. Мы слышали их крики! Крики, понимаешь? Не рычание, не шипение, а человеческие крики. И кто после этого звери?       Льдан многозначительно умолк, хмуро буркнув напоследок: «Идем», после чего развернулся в сторону логова, совершенно неразличимого в лесной чащобе. Стая понуро поплелась следом за ним, виновато опустив плечи и головы. Ни у кого из них и мысли не возникло перекинуться, чтобы ускориться и рысями поперед Вожака быстрее добежать до хаты. Они усвоили урок, и забудется он еще не скоро.       Тайль шел бок о бок с названным отцом и уныло размышлял о своей печальной участи. Боль пережитого Буйства крови сама собой отодвинулась на задворки разума, стихла и затаилась, приглушенная горькими мыслями.       Сколько лет пройдет, прежде чем его убьют, подобно тому мальчишке? И стоит ли вообще жить в таком страхе, постоянно оглядываясь назад? Нет, Тайль нисколечко не хотел нарочно оборвать свою жизнь, отдавшись на волю обережнико… охотников! Единожды коснувшись краем рассудка сосущей пустоты беспамятства, Осененный осознал, что все же боится смерти. И любая мысль как-либо нанести себе вред теперь казалась невыносимой и отталкивающей.       Наоборот, только после пережитого Буйства крови, он смог по-настоящему ощутить радость жизни. Постиг счастье простого дыхания, когда от пьянящего лесного воздуха распирает грудь и хочется бежать без остановки до потери сил. Заново посмотрел на свое сильное молодое тело: живое, неизувеченное, подчиняющееся малейшему неосознанному желанию! Понял, как хорошо просто быть.       И оттого стал задумываться, пока робко и неуверенно: не лучше ли будет просто уйти? Не важно куда, лишь бы схорониться от постоянной угрозы, которую ныне он ощущал постоянно! Дикие Ходящие, Охотники, чужие стаи, следы которых невольно подмечал на обратном пути в логово — все они не шли из головы мальчика. Он боялся, хоть и не хотел того признавать. Быть может, к Злому морю? Дед Вышец однажды рассказывал о тамошних землях, настолько далеких от воли Цитадели, что креффы едва ли раз в год наведывались туда за будущими выучами. Незаметно для себя мальчик размечтался, представляя, как хорошо заживет один, вдали от этих ужасов Ночи и Дня. Как замечательно будет одному, там, где нет не единой живой души! Не станет ни боли, ни страха. Останется только свобода!       По-детски витавшему в сладких грезах Тайлю было невдомек, что одиночество подчас хуже неминуемой угрозы смерти. Ко второму рано или поздно можно привыкнуть. А первое будет неустанно грызть изнутри до скончания жизни или потери рассудка. И даже если бы ему удалось улизнуть достаточно далеко от Охотников, беды бы не только не закончились, но стали только больше и страшнее. Потому что там, куда не светило строгое око Цитадели, царили безжалостные ужасы Ночи, беспощадные как к людям, так и к оборотням в разуме. Охотники убивали быстро и без мучений. А некоторые стаи волколаков, подобные бешенным шавкам Серого, или изгнанные из мирных стай рыси Шайрата, любили поизмываться над добычей, наслаждаясь ее ужасом и беспомощностью.       Юный Осененный пока не мог осознать всего этого, зато понимал Льдан, развитым чутьем разгадав задумчивую мину новообращенного рысенка, незряче смотрящего вдаль и то и дело спотыкающегося о торчащие из земли корни. — Смотри под ноги, — негромко напомнил мужчина вздрогнувшему от неожиданности Тайлю. — А то помимо израненной души получишь еще и разбитый нос! Лечи тебя потом.       Но напомнил по-доброму, без былого раздражения. Льдан всегда быстро выходил из себя и также быстро успокаивался. Зная эту его черту, доселе молчащая Никия торопливо заговорила. Она давно ждала повода хоть немного сгладить возникшую между ними напряженность.       Старая кошка начала издалека, будто бы обращаясь к рысенку, но на деле не сводя просящих виноватых глаз со спины своего воспитанника, ныне ставшего главой стаи. — Вожак, Тайль, все видит наперед. Оттого и ответственность на нем великая, и слушаться его должны, как отца родного. Просто иногда мы забываем… Я забываю, что не дите ты уже. А себя трудно перековать. Прости.       Последние слова были обращены уже именно Льдану, и оттого прозвучали едва слышно и сдавленно. Никия по-кошачьи прищурилась, подавляя инстинктивное желание припасть к земле и перевернуться на спину, в знак повиновения. Вроде и не оборачивается Льдан, и даже не рыкнул никак, а все равно жутко стало. А ну как кинется? Она ведь не просто воспротивилась его воле, а учить вздумала. Указывать! Как всегда, забыла, что не мальчишка перед ней боле, а Вожак. И он, как и прежний давно сгибший Витор, не спустил ей своеволия. И, хоть гордость и твердит обратное — правильно сделал!       Стая должна знать свое место, несмотря на дружеские или семейные отношения. Иначе они будут ничем не лучше людей.