Ходящие в Ночи. Осененный.

      Рада не понимала, сколько времени прошло после их встречи с оставшейся частью стаи. Она уже и тогда выбилась из сил, а как поняла, что еще идти придется — совсем духа лишилась. Никогда в жизни Рада столько не ходила! Даже когда с утра до вечера наперегонки носилась с подружками кругами по Вестимцам, столько не выходило. И вот теперь с непривычки и измаялась раньше срока, совершенно не готовая к таким испытаниям.       Время для Рады слилось в беспросветную череду вспышек тянущей боли, отдающихся снизу вверх от усталых стертых до кровяных мозолей ступней к безвольно обвисшим рукам, которыми она бездумно вцеплялась в запястье идущей впереди Умилы. Усталость и постоянный неослабевающий страх ослепили ее, сделали безвольной и покорной, подобно кукле на нитках. Она даже не вскрикивала, когда случалось оступиться или отбить пальцы на ногах об предательски выскакивающие из ночной мглы корни деревьев. Только сжимала зубы и беззвучно стонала, заставляя себя ковылять дальше. Больше ничего вокруг для нее не существовало — осталась лишь мысль, набатом бьющаяся в висках: «Идти! Идти! Идти!». Пусть больно. Пусть скребет от жажды пересохшее горло. Вперед! Иначе оставят, а умирать в темноте одной намного страшнее, чем на ногах, но хоть с кем-то поблизости.       Сестра Тайля настолько утомилась, что даже оживленность доселе молчавших Ходящих восприняла, как бессвязный шум. Какая ей разница, что они говорят? Кажется, кто-то просит прощения, а кто-то в ответ выговаривает порицания, строгим и непреклонным тоном. Вот и все, что она разобрала. На большее не хватило ни воли, ни желания.       Когда Рада уже была готова плашмя навалиться на идущую впереди Умилу, рысь резко остановилась и радостно воскликнула: — Пришли!       И сразу же со вскриком неожиданности покачнулась, потому что бредущая в беспамятстве Рада с размаху уткнулась носом ей в лопатки. — Чтоб тебя, клуша! Осторожнее впредь… Эй? Ты чего? — Воды принеси, «чего»! — буркнул чей-то раздраженный голос, вдруг напомнивший Раде склочную бабку Лукерью с дальней стороны Вестимцев, тоже любившую поворчать власть, по поводу и без.       Девушку, понемногу оседающую на подкашивающихся ногах, сжала твердая хватка чужих рук и безжалостно потянула вверх, не давая завалиться на манящую обещающую сладкий сон землю. — Эк замаяли девку! Совсем на ногах не стоит. И худющая же, где только нашел такую, Льдан? — Тайль нашел. — Оно и видно. А красота-то нездешняя, я таких отродясь не видывала! Волосы льняные, кожа белая, будто светится. Дело сорванцы говорили — и впрямь хороша, аж завидно. Умила, кошка драная, что застыла — воду сюда давай! Стоит тут, тоже еще, зенками лупает! Давай, родная… Радой величать, говорите? Озорница, видать. Да тише ты, не давись, в достатке тут! Вот, потихоньку. По глоточкам.       Вместе с живительной влагой, приносящей долгожданное блаженство и облегчение, из темноты начал возвращаться практически исчезнувший окружающий мир. Первой Рада увидела деревянную плошку, заботливо наклоненную женской рукой с морщинистой кожей так, чтобы было удобно пить. Потом возникло сияние Дара стоящей рядом Умилы, с неожиданным беспокойством всматривающейся в ее лицо. Последними появились размытые в темноте очертания фигуры Тверда и мельтешение приплясывающих на месте молодых братьев. Ютящегося в стороне ото всех Тайля Рада не заметила. А Льдана вдруг почувствовала по шумному дыханию рядом со своими волосами.       Эта мысль заставила девушку дернуть головой и спешно вырваться из рук Никии, едва не разлив миску с водой. Почему-то ей стало не по себе от его близости. Как если бы Ходящий собирался зубами вцепиться ей в горло. — Вот же ж напасть прыгучая! — ругнулась Никия, мигом растеряв всю свою доброжелательность. — Ты чего дергаешься, вошь чумная? Едва зуб мне не выбила! — Простите! — искренне повинилась девушка, но Никия уже не слушала, уходя прочь в тьму и сердито скрипя на ходу: — Принесла нелегкая! Сначала одного котенка приволокли, теперь вон нате еще — вторую притащили, козу бодливую. Ладно хоть бы нашу, ан нет, необращенную даже! Ууух, зла на вас нет! «Слава Хранителям, хоть напрямую славить Льдана не стала, поостереглась!» — облегченно выдохнула Умила, втайне опасавшаяся новой свары. Но, к счастью, обошлось.       Когда Никия исчезла в темноте, Льдан указал ей на висящие потухшие чаши под крышей, помимо освещения защищавшие дом от назойливой мелкой мошкары, в обилии роящейся в лесу. — Огни выдохлись, — сказал он. — Давай вместе.       Умила протянула руку и сделала плавное движение кистью, будто закручивая незримую веревочную петлю. На кончиках ее пальцев кратко вспыхнул Дар, и вместе с ним осветились и подвесные чаши, в которых радостно заплескались не испускавшие искр зеленые язычки колдовского пламени.       Равномерный таинственный свет выхватил выпрыгнувший из тьмы бревенчатый бок добротного дома, и пошатнувшаяся Рада не сдержала потрясенного возгласа. Ее взору предстала не какая-то лесная хижина, как она думала, а самый настоящий терем! Высоченный, о двух ярусах, с такими толстенными бревнами в основании, что и взрослый мужчина наврядли смог бы обхватить одно из них руками. Пристроенные сбоку прекрасно слаженные сени показались ей частью дома, по меньшей мере, в треть всей его длины. Стыки между ними и бревнами первого яруса были практически неразличимы — оставалось только позавидовать мастерству плотника, сумевшего добиться, чтобы и в зимние холода ветер не проникал внутрь хаты. Кровля терялась в ночной мгле наверху, и разглядеть удавалось только нижние тщательно спрессованные куски земляного дерна по краям скатов — предохранение от огня, особенно опасного в лесной глуши. «Как можно сотворить такое чудо? Разве под силу человеку? И уж тем более Ходящим! Откуда им ремесло знать?» — растерянно думала девушка, но вслух смогла вымолвить лишь слабое: — Вы тут живете?.. — Нет, мы сюда в гости заглянем, а потом на дерево полезем! — насмешливо фыркнул Светоч, вызывающе скалясь. — Или нору, как крысюки полевые, взроем! Главное мордой в землю не тыкаться, а то нос быстро забивается! — Вон те корни мои! Мои, сказал! — задорно заорал Светоч, включаясь в забаву. — Там рыть буду! Сухо и червей мало! И белка знакомая, стервь, в том дупле третий день как орехи жилит! Давно пора ей хвост отгрызть!       Рада вымученно улыбнулась и робко шагнула к разговаривающему с Твердом Льдану, стоящему недалеко от сеней, у потрескавшегося пня для колки дров. Она довольно быстро поняла, к кому обращаться за советом или вопросом, а кто только языком трепать горазд. В этом сестра Тайля очень походила на свою мать. — Правда здесь? — она постаралась не слишком выдать голосом свою затеплившуюся надежду. — Правда? — Да, — терпеливо ответил Льдан и потянул на себя тяжелую дубовую дверь. — Заходи давай. Сполох, куда прешь, морда? Воду опять всю выдули, а таскать новую кто будет? Ведра в зубы и бегом к ручью! Да проходи же, Рада! — Но как вы спровадили этакую махину? — Вот ведь неугомонная! — восхитился Сполох, оживленным подмигиванием вгоняя ее в краску. — Все-то ей расскажи! — Нишкни, балабол!       Никия, выскочившая и тут же забежавшая обратно в сени с небольшой охапкой дров, по привычке потянулась отвесить ему воспитательную затрещину, но молодой Ходящий ловко отпрыгнул, и рысь разочарованно цыкнула. — Ну, попадись мне! А ты девка, давай, обувку скидывай! Неча в хату с грязными ножищами лезть! Опять потом вычищай за вами…       Никия, бурча и огрызаясь, протиснулась мимо неловко вжавшейся в стену Рады и исчезла за скрипнувшей дверью в сени.       Пока Рада снимала обувь, держать рукой за бревенчатый верстак, впотьмах принятый ею за ладно сложенную поленницу, Льдан соизволил удовлетворить ее любопытство. По мере рассказа, он деловито шарил по углам, запоздало разбирая разбросанный мастеровой инвентарь и сгребая в кучу опилки и стружки с пола, которые давеча обещались убрать Сполох со Светочем, но так ничего и не сделали. — Помимо нашей, в давние времена семь стай рысей жили. И это только из тех, что я знаю. Теперь многие ушли, а прочие или одичали, или их свели со свету Охотники. — Так что ж, вы одни остались? — Нет, не одни. Дослушай сперва! Так вот: в стае Стеновых, близ Криворощи и тамошней людской веси Вайлуги, раньше плотник жил. Дюжий мужик был, высокий и сильный! Чем-то на Тверда похож, только пузо больше и бородища до пояса. И усищи густые, обильные! Так Усом и прозвали, хотя до обращения Славом был. В стаю он уже немолодым попал, пятый десяток разменяв, а до той поры в Старграде работал, в своей мастерской. И хорошо работал, надо сказать! Сытно жил, в достатке. И уважение немалое имел, с посадником глаза в глаза здоровался, и не думал кланяться. Но вместе с тем тяжко ему было — жена в одну зиму сгибла от горячки, а детей так и не нажили. Может потому в лес его и понесло — опостылело только ради себя лямку тянуть и в одиночестве загибаться. И Зову не захотел противиться, хотя мог!       Так он и оказался в стае. Первый и единственный ремесленный мастер в стаях рысей за много годин! И, что гораздо важнее — Осененный. — Быть не может! Как же его обережники проглядели? — Дар Уса слабый оказался, мне Витор, мой отец рассказывал. Его потому в Цитадель и не взяли — ничего путного из него бы не вышло. — Как же не взяли? — удивилась Рада. — В Цитадель всех с Даром забирают! — Это нынче Охотники всех подряд под гребенку тащат, и младых, и хилых. Раньше иначе было: многие с Даром в весях оставались и в семьях свой век доживали. А из них, рано или поздно, больше половины обращались. Да, не удивляйся! В стае Дар не только по силам меряют! Для нас достаточно, есть ли он вообще, чтобы человека принять к себе.       Уса обратили, и он наконец-то вдохнул жизнь. Нужным себя ощутил, любимым! Жену взял, хотя раньше думал — куда ему, старому пню, женихаться? А оно вон как сложилось — полюбил. Рысью-то лучше: и живешь дольше, и силы со старостью иначе убывают. Не так быстро, как у людей. Ожил бывший плотник, загорелся! В стае ему уже тесно стало — тамошний Вожак, хоть и привечал его, но советов не терпел. А Ус, по старой памяти, вечно забывал, что для рысей его былое уважение у людей ничего не значит. И лез куда не надо, за что не раз был одернут и даже покусан. Видишь теперь? У меня-то Никия с Твердом еще легко отделались. Я считаю грызня в семье — последнее дело. — А что дальше? С Усом-то? — С тех пор он с семьей перебрался сюда, в наш лес. Его тогда уже многие оборотни знали и уважали, включая моего отца Витора. Когда Ус послал Зов помощи стаям, многие откликнулись. Всем миром хату ему помогли ставить! А Осененные в первый же день черту охранную возвели — от Диких Ходящих и чужинов из других незваных стай.       И всем, кто руку приложил, место в его доме нашлось! Так вот и появилось Логово. Ну, будет на пороге стоять!       Остальная стая уже давно вошла в дом, и в сенях остались одни Рада с Льданом. Осознав это, девушка заалела и со смущенным писком метнулась в горницу, больно стукнувшись плечом о дверной косяк.       Тут ее ждало очередное потрясение: не разглядев за дверью, Рада впопыхах налетела на стоящую прямо у входа широкую крепкую лавку, отчего спящая на ней Яра завозилась во сне и недовольно причмокнула. Зеленое колдовское пламя делало ее кожу бледной и неживой, будто выточенной из горного хрусталя. Рада не удержала потрясенного вскрика: на миг ей поблазнилость, что перед ней лежит ее младшая сестра Лучезара или Милана, похожие друг на друга, как две капли воды.       Грозно пыхтящая Никия, в одиночку переставлявшая объемную лохань с плескавшейся на самом дне мутной питьевой водой, укоризненно шикнула на Раду: — А ну нишкни, дуреха! Разбудишь лихо — сама сызнова укладывать будешь!       Сестра Тайля одной ладошкой захлопнула ротик, а второй утерла взопревший лоб, напоследок шумно разочарованно вздохнув: и впрямь поблазнилось! Надуманное сходство таяло, подобно снегу под жарким весенним солнцем. Нет, не Лучезара перед ней. У сопящей на лавке девочки оказались длинные рыжие волосы, наспех и неумело заплетенные в свисающую до пола косу, узловатое худенькое тельце, более присущее задирам-мальчишкам, и живое подвижное личико, умудряющееся корчить недовольные обиженные гримасы даже во сне. Ее маленький носик смешно морщился, когда упрямо нахмуренные припухшие ото сна губы изредка раздвигались и являли свету острые кончики маленьких клыков, почти незаметных, если нарочно не заострять внимания.       Но Рада заметила и опасливо отстранилась: еще одна Ходящая! Хоть и ребенок совсем, а жути не меньше взрослых оборотней нагоняет. Тайль вон тоже грозным не кажется, а как упыря загрыз? А на нее как бросался? До сих пор зубы стучат, а ведь она среди своих погодок в Вестимцах самой храброй считалась! Почти до самой ночи могла гулять, хорохорилась, хотела на деда Вышца походить, с обозами разъезжавшего. Правда перепадало ей изрядно за родительские тревоги, но сердце гордость распирала: хоть и девка, а иных парней за пояс заткнула! Один Зарен с ней не боялся ходить, но и тот уже сгинул, вместе с остальной семьей. Рада больше не смогла плакать, но душа при мысли об отошедшем к Благиям женихе снова зашлась, закричала надрывно, оплакивая потерянную жизнь. Напросились, дурни, приключений на голову! И как беда пришла, немного их храбрость, на поверку, стоила! Оба: и Зарен, и она, Рада, перед ужасами Ночи склонились. И сделать ничего не смогли.       Заметив, как не с того ни с сего задрожала «гостья», Льдан насилу усадил ее на лавку у очага и строго наказал, понимая, что иных слов Рада через свою тоску не разберет. — Жди тут пока. Сейчас детей уложим и разговор держать будем.       Девушка отрешенно кивнула, и стала наблюдать за Никией, неспешно поднимающей спящую Яру на руки и нежно нашептывающей под нос: — Намаялась, егоза! Тшш… Спи, спи, котенок.       Тверд, о чем-то напряженно размышляющий посреди горницы, чуть усмехнулся, отвечая на вопросительный взгляд Рады: — Видать, нас ждала. К кругу мы ее, само собой, не взяли, а бабка еще и спать наказала. Да разве Яру уложишь? И в обычное-то время силком приходится в постель загонять! А тут столько интересного разом! И Зов Умилы нахлынул, и братья должны были уже обернуться. Добро хоть за нами не увязалась! Но прождала, верно, до самого упора, пока не сморило.       Вместе с девочкой кормилица Льдана плавно скользнула мимо посторонившегося Тверда, и потихоньку ушла наверх, едва слышно поскрипывая деревянными ступенями лестницы второго яруса. По дороге она успела выразительно подмигнуть Льдану, беззвучно шугнуть некстати подвернувшегося Сполоха, уже успевшего выудить солидный шмат вяленого мяса из крынки у печи и требовательным кивком указать на уныло застывшего в углу Тайля, мол: «Этого тоже тащите спать!». — Отведи мальчика, — Льдан за плечо подтянул вяло передвигающего ноги Тайля к Умиле, хозяйничавшей у накрытого стола рядом с печью. — И дверь к нему затвори.       Тверд выразил молчаливое удивление своей кошки: — Зачем? — Если обернется во сне, то дальше покоев не выберется. А там я его успокою.       Гигант удовлетворенно хмыкнул, будто что-то понял, но переспрашивать не рискнул. Недавний урок Вожака крепко отпечатался в его памяти. Заместо этого, он проводил Умилу с новообращенным, а когда вернулся, застал Раду, расположившуюся на лавке у стола с домашней утварью, уплетающую принесенный Сполохом кус мяса и заботливо подкладываемые Льданом остатки их вчерашнего ужина.       Братья жадно наблюдали за ней, не пытаясь скрыть своего интереса. Рада была первым живым человеком, которого они видели с момента обращения и потери памяти. Чтобы молодые рыси не позабыли свое место, подле нее, но с другого краю лавки расположился Льдан, успевший переодеться в чистую рубаху и задумчиво перебирающий скрещенными пальцами на животе. Колдовское зеленое пламя, мягко освещавшее хату, падало на левую часть его лица, теряя вторую в рябящей тени, предававшей Вожаку таинственный и одновременно зловещий вид. Но Тверд знал, что это только видимость и ни капли не удивился, когда внешне грозный Льдан участливо напомнил Раде: — Не торопись. Никто у тебя еду не отнимает.       Но она не слышала, а если бы и слышала, то не поверила — голод неудержимо брал верх. В первые же секунды трапезы он заставил Раду прикрыть в истоме глаза и позабыть обо всем на свете.       Девушка поняла насколько голодна, только когда унюхала запах мяса, робко протянутого ей одним из мальчишек, которых еще не различала по именам — так они были похожи друг на друга. Рада робко потянулась, страшась дотронуться до его руки, но юноша поощрительно улыбался, и она решилась.       С первым куском нахлынувшее наслаждение затуманило мысли. Второй теплой волной прокатился по горлу и влил свежие силы в согбенную под грузом усталости спину. Сестра Тайля подобралась и накинулась на заботливо подставляемые ей блюда, загребая одуряюще пахнущую еду голыми руками. Сначала вяленую полосу оленины, поданную Сполохом, потом пряные звучно похрустывающие на зубах соленья и холодную овощную запеканку, тоже из мяса и каких-то терпких кореньев, тонко оттеняющих сырой кровяной привкус. Последняя оказалась настолько сытной и вкусной, что девушка дважды больно прикусила язык, но остановиться так и не смогла, пока миска не опустела. Как-то незаметно ушли заботы и горечь потери. Забылось даже настойчивое желание кинуться за братом, которого увели неизвестно куда. А в конце осталось лишь ощущение мерно накатывающей сытости, уже забытой и казавшейся далеким воспоминанием чужой жизни, оставшейся в разоренных волками Вестимцах.       Смотря, как Рада с жадным рычанием вгрызается в дичь, Тверд не удержал веселой ухмылки. Ишь, как уплетает, аж у самого живот заурчал! Вожак пока не разъяснил, зачем притащил человека, но ему и без того видно — рысь из девки получится на загляденье! Сама ладная, пригожая, фигурка стройная, как тростинка. И в то же время не слабая, за тонкой шкуркой и миловидным личиком видна гибкая воля. Такая, как ива у реки — может и гнется, но не ломается.       «Образумился, стыло быть!» — понял Тверд. Оно и верно. Негоже Вожаку без кошки стаю вести, в этом Никия права. К тому, кто от семьи шарахается, доверия не много, а на одном слепом подчинении далеко не убежишь. Вон, хоть того же Шайрата взять! Тоже в одиночку стаю тащит, но та побольше ихней будет, эдак раз в пять-шесть. И проблем оттого у него немерено! Раздоры постоянные, свары, а грызутся друг с другом чуть ли не каждый день, как бешеные волколаки Серого. Только что не дичают, но при таком дурном Вожаке всякого можно ожидать. От выскочки Серого тот отличался только тем, что помимо врожденной злобы имел вкрадчивый змеиный характер. Такой не станет убивать направо-налево, лучше умело окутает жертву страхом, что та вскоре сама покорно на спину плюхнется, лишь бы прекратить оглядываться и ждать жуткой неизвестности.       Тверд решил подождать, пока Льдан сам решит обо всем рассказать. А до той поры отложил опасную тему, заместо нее спросив на пробу о другом, не менее важном: — Почему так долго добирались?       Льдан отвлекся от благодушного созерцания насыщающейся Рады и нехотя повернулся к Тверду. — Слишком опасно было прямой дорогой возвращаться. До вечера-то еще споро двигались, а потом началось! Сначала весь Тайля обходили: там волколаки лютовали, еще пуще прежнего. Совсем ошалели с пережору! Деревья зачем-то начали грызть, хотя на кой-ляд они им сдались? Мертвечиной волки отродясь не брезговали, а ей за несколько верст несло так, что хоть нос зажимай! Дальше не лучше. Диких кровососов на людском тракте заприметил и после с оборот вилял, пытался следы запутать. Даром ведь особо не разбросаешься — он их почище крови манит. Только что запах и удалось прикрыть, а в остальном по-старинке пришлось, через овраги да поля, где трава повыше головы. Натерпелись, конечно, кое-кто ведь вовсе по камням ходить не умеет!       Льдан недвусмысленно скосил глаза в сторону осоловело хлопающей ресницами Рады, уже отставившей пустую миску и тщетно противившейся накатившему сытому сну. — Лишь у реки и вздохнули спокойно, оторвались. А там уже и они нас встретили, — он кивнул на «скромно» потупившихся Сполоха и Светоча, тут же улизнувших со своих мест и притулившихся на лавках в самом дальнем темном углу хаты. — Правда, прежде пришлось немного «порычать», как на тебя с Никией, но потом уж без остановок шли, до самой черты. — Отчего не побежали? Глядишь, успели бы до полуночи! — С Радой особо не набегаешься — итак едва тащилась, ногу за ногу волокла. — Дык, на спину бы закинул и деру! — Не удержалась бы. Да и не села бы на меня. На ее глазах только мать загрызли… — Ооо, — Тверд не удержался от жалостливого взгляда, но Рада больше с дремотой боролась, чем слушала их разговор.       Убедившись, что она по-прежнему спокойна, Тверд рискнул тихонько уточнить, нарочно снизив тон голоса: — Уж не мальчишка ли постарался? — Нет, к счастью. Упырь, из Диких. Тайль ему всю спину разорвал, мне и добивать не пришлось.       Тверд уважительно хмыкнул и повернулся на скрип лестницы. Вниз спускалась женская половина стаи, во главе с воинственно нахмурившей брови Никией. Умила на цыпочках сменила следом, нервно оглядываясь себе за спину. Очевидно, ей не хотелось оставлять Тайля без присмотра, но любопытство взяло верх. — Без нас начали?       Льдан неопределенно дернул плечом и стал наблюдать за внутренней борьбой своей кормилицы, силящейся удержать острое словцо, вертевшееся на языке. В обычное время она бы не сдержалась, но сейчас поостереглась лишний раз спорить. Только что мучительно побледнела и до крови прикусила нижнюю губу: нелегко оказалось рвущийся нрав сдержать! Но пришлось. Отголоски вдавливающего в землю Дара до сих пор ощущались в теле, как постепенно проходящее онемение, отдающее чувствительными покалываниями в кончиках ступней и пальцев рук.       Вместе с неловко топчущейся позади нее Умилой, Никия замерла, едва сойдя с лестницы, и покорно уставилась глазами в пол. Она почти что физически ощущала на себе изучающий взгляд Вожака, оценивающий исходящую от нее угрозу. Будь старая рысь в звериной личине, то опрокинулась бы на спину и смиренно поджала лапы, демонстрируя полную покорность. Но в доме стая перекидывалась редко, по особым случаям, и Никии оставалось лишь ждать. — Садитесь, — наконец разрешил Льдан, замедленным кивком указав на свободные лавки напротив себя, рядом с прялкой. — Детей уложили? — Да. — А дверь у Тайля не забыли затворить?       Никия подняла голову и встревоженно, на одном дыхании выпалила: — Все сделали, как ты сказал. Что с ним приключилось, Льдан?       Мужчина мягко тронул за плечо доселе клевавшую носом Раду. От его прикосновения девушка пискнула загнанной в угол мышью и сразу же выпрямилась, устыдившись своего страха. Мол, не подумайте чего! Это я от неожиданности, не более! — Она приключилась. Да вы все сами уже почуяли, к чему вокруг да около кружить? Родная кровь Тайля мучает. Рада его сестра, к счастью, не единоутробная, иначе его бы никакие силы в разуме не сдержали. — Зачем ты ее привел? — подчеркнуто вежливо спросила Никия, опасаясь проявить неуважение и в то же время пытаясь удержать вновь всколыхнувшееся раздражение. — Не вышло, значит? Не переярился он?       Льдан задумчиво закрутил большими пальцами на скрещенных руках. Прошло несколько томительных минут, прежде чем он стал отвечать, тщательно взвешивая и подбирая слова. — Отчасти он подчинил своего зверя, но все оказалось не так просто, как мы надеялись. Подцепив хворь, человек ведь не в один день в жилу входит. Ему нужно время и уход. А позже, исцелившись, вполне может быть, что он снова сляжет. И, притом, с той же заразой! Чтобы не допустить этого, человеку нужно не просто побороть заразу, но приспособиться к ней. Подчинить ее. Тоже и с Тайлем. Сейчас Буйство Крови рвет ему рассудок, пытается взять вверх, но оно не смогло сломить его в первый раз, а, значит, не способно сломить впредь. Постепенно Тайль возьмет верх и исцелиться. Но до той поры он должен сопротивляться, иначе его муки были бы напрасны. — Так ты притащил ее необращенной только поэтому? Чтобы и дальше мучить мальчика? — уловила суть Никия, недобро прищурившись.       Рада, сидящая напротив Льдана сжалась в комок и разве что не заскулила, устрашенная красноречивым молчанием Вожака. Так вот, зачем ее взяли! Сон, минуту назад безжалостно закрывавший потяжелевшие веки, как рукой сняло. Теперь ее внимание было приковано исключительно к Льдану, от которого она вместе со всеми ждала ответа. Но тот, вместо того, чтобы оправдываться, или, в противовес, разозлиться, как ни в чем не бывало ответил, обращаясь уже не к Никии, а сразу ко всем в хате. — Вы когда-нибудь видели, как рождается ночной мотылек? Прежде чем взлететь, он должен выбраться из кокона, который сам же и сплел гусеницей. И вот, когда проходят положенные дни, он начинает биться внутри, но вылезти не так-то просто! Казалось бы — вот она свобода, всего лишь тонкой стеной! Расправляй крылья и в путь! Ан нет, кокон не так-то просто разорвать. И так он крутится, и этак, но тот не поддается! Думаете, мотылек сдастся? Нет! Для нас с вами пройдут часы, а для него, быть может, годы, прежде чем кокон ослабнет и лопнет. А до тех пор мотылек страдает. Ему больно, но свобода, увы, требует жертв! Пройдя через боль стягивающего кокона, мотылек станет сильнее. Только так, и никак иначе, он сможет выжить! А вздумай мы ему хоть немного помочь? Просто взяли бы, да ножом вскрыли кокон! Полетит, думайте?       Собравшиеся молчали, завороженные не столько простенькой историей, сколько бархатистым заволакивающим гласом Вожака, будто проникающим в самые потаенные уголки их душ.       Не дожидаясь, пока кто-нибудь опомнится, Осененный ответил сам себе: — Нет! Он рухнет прямо там же, на землю! Слабые крылышки, не продравшись сквозь кокон, просто не способны поднять его в небо. Мотылек оказался не готов к свободе.       Так и Тайль сейчас находится на том же перепутье. Бороться или сдаться на полпути — иного ему не остается. Его кокон — это борьба с Буйством крови, тянущим к сестре. Через себя он уже переступил, когда там в лесу впервые подчинил звериную личину. Теперь осталось пережить боль, и со временем он полностью очистится от нее. Навсегда, а не так, как я! Меня, как рысь, до сих иногда влечет в Семилово, хоть я и научился спустя годы отчасти подавлять Зов. Но Тайлю не придется жить с такой ношей. — И что ты хочешь сделать? — внезапно насторожилась Никия, а с ней и остальная стая. — Что, получается, так и оставишь ее? — Да, она… останется человеком, — невозмутимо сказал Льдан, незаметно для Рады, но не для прочих, более искушенных в общении с ним, умолчав «пока». — И будет жить с нами, столько, сколько потребуется для выздоровления Тайля. — Не самая удачная идея, — встревожено прогудел Тверд. — А вдруг кто из нас не удержится? Нет, ты не подумай чего! У меня Умила есть. Да и Никия опытная, сможет себя удержать. Но вот эти двое?       Сполох и Светоч оскорблено зашипели, чуть ли не колотя друг друга локтями по груди и всеми способами показывая, что вот они то, как раз, самый что ни на есть образец смирения и силы воли! А кто тут кидаться будет, еще и поспорить надо! — А есть еще Яра, — между тем продолжал убеждать Тверд, под согласные кивки Никии. — Глупая ведь малявка совсем, и носится туда-сюда целыми днями! Как за ней уследить, если звериное вдруг наружу хлынет? Как царапнет, или того пуще грызанет от души — поминай девку, встречай рысь! Не держать же твою Раду целый день взаперти?       Сестра Тайля с обидой поджала губы, от этого бесцеремонного и возмутительного обращения «твою Раду», но рта так и не открыла. Сейчас решалась ее судьба, и она до дрожи в коленях боялась случайным оскорбительным словом оттолкнуть Льдана, который и сам уже будто бы неуверенно поглядывал в ее сторону. «Только бы не решил обращать! Благие, защитите! Не хочу, как мама! Не хочу!! Ты обещал!!!» — И это ладно наша стая! Допустим, поначалу как-нибудь да сдюжили бы, а потом, глядишь, Тайль взаправду в жилу пойдет, — подхватила Никия, не переставая щипать себя за кожу на тыльной стороне ладони, чтобы не забыться и не повышать лишний раз голоса. — А как Шайрат узнает? Помнишь, я говорила, что он не потерпит еще одного Осененного у нас? Своих-то у него с гулькин нос, и слабые все, а тут нате — на семь рысей трое с Даром! — И каким! — не удержавшись, гордо вскинула носик Умила. — Льдан говорит, у Тайля Дар даже поболе, чем у него горит. Представляешь? У новообращенного, да еще и у мальчишки, сильнее, чем у Вожака! Да и я не самая слабая…       Льдан прожег ее ненавидящим взглядом, и Умила покорно утихла, однако слов уже было не воротить. Никия ощутила поддержку и затараторила вдвое убежденнее: — Вот, вот! Сколько пройдет времени, прежде чем он почует и Тайля, и Раду? И что будет потом? То, что нового Осененного взяли — ладно. Глядишь, отбрехались бы как-нибудь, не впервой! Но как ее объяснить? Человек! Да еще и молодая девка, в самую пору вошла! Глянь вон на Светоча или Сполоха: чуть ли не слюну пускают, паршивцы! Мало того, что их молодая кровь ярит, да еще и самку чуют, пусть и необращенную. — Они знают свое место, — напомнил им Льдан, украдкой от Рады обнажая чуть заострившиеся клыки. — И будут держать себя в узде.       Своей рысиной частью Никия поняла этот взгляд и оскал, означавшие: «Моя!». В другое день она бы порадовалась, что Льдан внял ее мольбам и, наконец, нашел свою избранницу, но сейчас страх напрочь забивал прочие мысли. Она попыталась снова, в тщетной надежде внять голосу разума Вожака: — Пожалуйста, Льдан! Я знаю, Шайрат не станет больше терпеть! Не силой сгубит стаю, так голодом нас заморят — окружат стеной черту и попробуй выйди — враз в загривок вцепятся! — И что ты предлагаешь? — Обратим ее, пока не поздно! — Нет!! — умоляя, крикнула Рада.       Кроме успокаивающее поднявшей ладошку Умилы ее никто не услышал. Остальные не отрывали глаз от Никии и Льдана.       В свою очередь, старая рысь не обращала внимания ни на кого, кроме Вожака, нарочно смотрящего в потолок, где блестела подсохшая смола на ровно выструганных опорах второго яруса. — Обратим сейчас, пока ее не почуяли!       Никия даже привстала, но Льдан, внезапно резко опустивший голову, коротко полыхнувшими желтым светом зрачками заставил ее рухнуть обратно. После чего вкрадчиво спросил, игнорируя жалобный писк Рады, сжавшейся в комок на противоположном конце лавки: — Ну, пусть обратим. А как же Тайль? — Так же как ты, — чуть растерявшись, все же нашлась рысь. — Ты же однажды успокоился? Вот и он тоже сможет, когда она изменится!       Льдан отрицательно покачал головой: — Уже не сможет. Слишком глубоко запустил в себя когти. Теперь либо вытащит их с мясом, и шрамы зарастут, либо так и будет себя мучить до конца дней. Обращение Рады нисколько не поможет — оттого она не перестанет быть его сестрой, разве что забудет прошлую жизнь. Но Тайль ведь все будет помнить! Нет. Нам придется идти до конца, во что бы то ни стало.       Никия горько застонала и привалилась к могучему плечу Тверда, который в совершенной растерянности бурчал себе под нос полную несуразицу, нахмурив брови так, что между ними пролегла глубокая морщинистая складка. Умила грустно улыбалась уголками губ и попеременно наблюдала то за Радой, то за Льданом. Одна дрожала и шмыгала носиком, а второй погрузился в безмолвное забытье, для знающих означавшее крайнюю степень утомленности. Видимо до сих пор Льдан не вполне осознавал, в какую передрягу их втравил и, только высказав все вслух Никии, сложил картину воедино. И это осознание тяжким грузом упало на его плечи.       Из всей стаи только братья сохраняли прежний довольный вид. Не сказать, что оба были такими уж глупыми, чтобы не осознать возможной опасности, но сестра Тайля занимала их внимание куда сильнее, чем туманная угроза, которая, авось, никогда и не наступит! Когда Рада стала всхлипывать совсем уж явно, Сполох стал подниматься, чтобы подбодрить ее и почти сразу разочарованно откинулся обратно: его опередил Льдан, вдруг резко вставший на ноги и решительно вздохнувший: — На сегодня хватит языками чесать! Спать пора давно…       Внезапно, странно оборвав фразу, Льдан скользнул к двери в сени и к чему-то прислушался. Крылья его носа жадно затрепетали, сопящее втягивая теплый прогретый племенем в очаге воздух. Следом за ним повскакивали с лавок и остальные Ходящие, принявшие те же напряженные позы, что и Вожак стаи. У Умилы сверкнули глаза, а руки стали медленно наливаться пока прозрачным туманом Дара.       Рада испуганно вжалась спиной в стену, руками цепляясь за прохладные бревна с прощупывающимися глазками обрезанных сучков, и едва не свалилась с лавки. Ей показалось, что рыси решили накинуться на нее всей толпой и насмерть загрызть. — Светоч — отведешь Раду наверх. Закроешь отдельно от детей, — тоном, не терпящим ни малейших возражений, приказал Льдан.       Один из братьев что-то утвердительно буркнул и, не мешкая, бросился к девушке, потянув ее, тщетно сопротивляющуюся, за собой. Она попыталась вырваться, но куда там — в тощем на вид парне вмешалась силища двух дюжих кузнецов. Чтобы не поволочься за ним, как привязанная за веревку игрушка, Рада вынужденно вскочила, морщась от боли в затекших ногах. А со следующим рывком послушно засеменила след в след, с непривычки спотыкаясь о выступающие ступени лестницы, ведущие наверх хаты.       Последнее, что она услышала, были несколько отрывистых фраз Никии, Вожака и одного из мальчишек, оставшихся внизу — Накликала-таки, старая!.. — Да умолкнешь ты когда-нибудь, или нет, ирод?! И без тебя тошно! Льдан! Что теперь будет? — Что, что? К ним пойдем. Я не позволю Шайрату влезть на мою землю!