Ходящие в Ночи. Осененный.

      В тот год стая Витора привечала родичей, бежавших с дальних краев Ветряной Рощи — одного из первых лесов, заселенных племенем рысей. Те три семьи остались последними, кто держался на границе людских владений. Их отличал характерный черный окрас шерсти, весьма необычный для племени рысей, и более свирепый нрав. Но, в конце концов, и они не выдержали. Зов, изначально воспринимаемый оборотнями, как едва ощутимое беспокойство, с каждой луной набирал силу, пока однажды не стал тем, чем являлся и поныне — сводящей с ума пыткой, неудержимой силой влекущей к людским весям.       Приведший стаю Вожак — сухой жилистый мужчина именуемый Гнетом, держал долгий разговор с Витором, которому последний с немалой долей сомнения разрешил оставить в Логове самую спокойную и самую малую из семей. Прочие, по его указке, отправились с Гнетом вниз по реке, огибая территории кровососов, в сторону Тихих Бродов, где жила еще одна стая рысей. Со стороны могло показаться жестоким так обойтись с уставшими путниками, успевшими провести в дороге немало седмиц к ряду, но Витор был непреклонен. В отличии от своей стаи и самого Гнета, бьющего кулаком в грудь и с пеной у рта доказывающего их полезность и незаменимость, старик видел тень безумия, окружавшего пришлых рысей. Хотя никого из них не касался Каженник, многие вели себя чересчур агрессивно, а зачастую и озлобленно. Что взрослые, что дети. Пока пришлые гости отдыхали с пути, ссоры и мелкие свары вспыхивали ежедневно, зачастую доходя и до откровенной грызни в звериной личине, более присущей Диким волколакам, но никак не лесным котам и кошкам, находящимся в разуме. Будь на месте Витора добродушный Ус, быть может стае Гнета и дали шанс. Но он сгиб во время лова от рук Охотников, и бремя решений легло на последнего оставшегося в Логове Вожака — рожденного в стае Витора, не смотря на почтенные годы не уступающего силой и крепостью тела молодым. Старый, похожий на столетний кряжистый дуб, мужчина имел более твердый и суровый нрав, чем свой предшественник. Витор прекрасно осознавал, к чему может привести соседство с такими неуравновешенными родичами и не поддался ни на какие уговоры. По правде сказать, он и оставшуюся семью хотел изгнать, но Никия уговорила его изменить решение. «Их всего трое! — убеждала она. — Всегда под приглядом будут, а наш мальчик, глядишь в жилу пойдет — с другом под рукой все легче Зову противиться!»       Новообращенного, которого они спасли вместе с ее мужем Стехом, уже вторую луну подряд запирали в Клети, иначе мальчик сбегал в лес. Ух и ярился малый Осененный! Кусался без жалости, брыкался не хуже разъяренного мула, а кричал так, что хоть уши зажимай! Больно ему было: родная кровь тянула в Семилово, где Никия вырвала его из когтей Диких. И от той пытки не только он — вся стая страдала. Но все же вынужденно терпела, готовая заплатить положенную цену за нового Осененного.       Так что Витор, скрепя сердце, согласился. Авось, и впрямь пришлый детеныш поможет ребенку пережить муки обращения. Если бы он заранее знал цену своего решения, то выгнал бы семью Шайрата взашей в тот же миг, как только они ступили на землю Логова! Но Витор не видел предзнаменований, и то, чему было суждено случиться, до конца жизни тяжким грузом висело на его душе. *       Прибылой, в кой-то веки принявший свою человеческую личину, тащил за руку непрерывно ноющего мальчишку через плохо различимую в сумерках тропку болотистых Гнилых Падей. Через ту самую, по которой Гнет привел к логову Витора стаю.       Шайрат хорошо запомнил дорогу, потому что в тот день чуть не утоп в трясине в самом начале болота. К счастью, наступающие морозы достаточно охладили почву, чтобы коренья рогоза, за которые успел уцепиться рысенок, не выскользнули из топи и не ухнули вместе с ним в тухлую болотную трясину. Идущие рядом родители быстро вытащили его, и стая продолжила путь, даже не остановившись. «Не утоп и ладно, нечего сопли разводить!» — рассудил Гнет. Но полученный урок, подкрепленный физической добавкой от разъяренного отца, прочно отпечатался в памяти рысенка и многому его научил. Оставшуюся часть болота Шайрат двигался очень осторожно, примечая каждый кустик и кочку, за которой могла затаиться хлюпающая ждущая очередную жертву бездна.       С той поры прошло почти пол года. Наступила пора ранней весны — сухого и безветренного голодника, но Шайрат не забыл о случившимся. Юноша двигался вкрадчивой кошачьей поступью и часто останавливался, трижды перепроверяя подозрительные поросшие мхом точки и зорко вглядываясь в причудливые извилины петляющей тропки. Туман стелился к болотистым очагам прозрачной зябкой дымкой, и утоптанная тропка тонула в его молочной мгле, нехотя расступаясь перед Осененными, казавшимися неприкаянными заблудившимися в мире живых навьями.       Шайрат цепко сжимал руку приятеля и, скрипя зубы, заставлял себя не обращать внимания на набившие оскомину скулеж и причитания. Ему порядком надоело возиться с сопливым мальчишкой, но он обещал старому Вожаку позаботиться о нем и намеревался сдержать слово.       Юный Ходящий скрытно ухмыльнулся. «Позаботиться» в его понимании было именно то, ради чего сгиб его отец от когтей Витора, а позже и мать, загрызенная Дикими на пути в Семилово. В стае ждали, что он будет убиваться и возжелает мести, но Шайрат лишь удрученно вздыхал и разводил руками, мол, ничего не поделаешь! В свои четырнадцать весен юноша лучше иных старших принимал обратную сторону жизни. Когда попытавшийся взять власть отец сгорел в лихорадке от нанесенных Витором ран, Шайрат принял его уход без видимого горя, отвечая справляющейся о его самочувствии стае: «Значит, слаб был!» , чем вводил их в состояние шока. Рыси впервые видели детеныша, так легко переживавшего смерть близких. Только по матери он втайне ото всех проплакал ночь, но следующее утро снова скакал кузнечиком, наперегонки вместе с радостно верещащим воспитанником семьи Стеха. И никто не заметил его затаенной боли, тщательно скрываемой за вызывающей ухмылкой и сумасшедшим бегом.       Витор озадаченно хмыкал в густую бороду, хмурил кустистые брови, но мало-помалу перестал доглядать за неугомонным сорванцом, будто бы и впрямь смирившимся с потерями. У него и без того забот хватало.       А Шайрату только того и надо было! Приступить бдительность и свершить то, о чем случайно узнал от родителей полугодом назад, когда те были еще живы.       Шедший за ним мальчишка внезапно затрясся, с головой потонув в висящем на нем меховом полушубке, и простонал: — Опять начинается! Пусти!       Ходящий, не мешкая, развернулся и с размаху влепил спутнику увесистую плюху, заставив того с обиженным визгом рухнуть на спину. Только лапти перепачканные илом и прилипшей травой мелькнули! Последовавшее за падением звериное рысиное рычание прибылой принял с улыбкой на узких, вытянувшихся в полоску губах. — Полегчало? — Шайрат заботливо прищурился и присел на корточки рядом с мотавшим головой приятелем.       Злобное пыхтение, осмысленный взгляд недобро прищуренных глаз и угрожающе сжавшиеся до белизны кулачки воспитанника Никии послужили достойным ответом. — Тогда в путь! — Давай хоть обернемся! Холод же — кости трещат! — Нет! Ты и сейчас рвешься, а уж рысью вовсе голову потеряешь. В трясину ухнуть хочешь? Что башкой трясешь — нет? Руку давай, иначе опять не туда ступишь!       Ходящий встал сам и помог подняться мальчику, с некоторой заминкой принявшему предложенную помощь. Когда он поднялся, выдавленная падением ямка в топкой земле стала заполняться грязной болотной жижей и Шайрат, вздрогнув от пережитой некогда жути, поспешил ускорить шаг. Воспитанник Никии поплелся за ним, громко шмыгая и бурча под нос крепкие словца, которые слышал от взрослых и значения которых еще не понимал. Скоро стихли и они.       Узкая тропинка вела их между высоких тополей и вязов, изредка ныряя под поваленные перегнившие стволы, которые трясина долгие годы затягивала в свои глубины. И куда ни глянь — везде одна и та же однообразная картина. Покрытая мхом и плесенью редкая стена деревьев, сухая перепрелая трава на редких сухих островках земли, да черные лужи мутных болотных очагов, не желающих отражать яркие ночные звезды в просветах листвы.       Но выбирать Шайрату не приходилось — до Семилова предстояло добираться еще с треть ночи, и эта дорога была самой безопасной, по заверениям матери. Именно по ней она собиралась увести его и мальчишку Никии, после гибели отца. «Да вот только Дикие рассудили иначе! Пропала, как высунулась за черту, и нас даже позвать не успела. Глупая, как и батя!» — озлился Шайрат, прогоняя видение родного лица мамы.       Он винил ее за то, что бросила его именно тогда, когда была нужна больше всего. Теперь ему придется проделать всю работу самому.       Прошло по меньшей мере с три оборота вожделенного молчания, прежде чем обида приятеля прошла и Шайрат услышал заново затянувшуюся на одном и том же песню. — Вдруг там и нет никого? Дядька засечет, как есть засечет! Седмицу потом не сядем! — А ну обережникам попадемся? Мамка семь шкур спустит!! — Долго еще? Долго? — А ежели до утра не обернемся? — Шайрат!! — Что?! — в какой-то момент не выдержал Ходящий и с самой рассерженной миной, на какую был способен, повернулся к неустанно дергающему его за рукав мальчишке. — А ты точно уверен, что получится? — Ты от Зова избавиться хочешь или нет? — Хочу! — Вот и топай! Пока не проверишь — не узнаешь. — Но дядька Витор говорит, что он схлынет! Надо обождать только! — Что ж ты тогда сбежал, раз он «говорит»? Оставался бы и ждал, будто я тебя силой тащил!       Мальчишка надулся, похожий в пушистом полушубке на взъерошенного после купания воробья, но возразить не смог. Его и в самом деле, будто бы не тащили, но вместе с тем и выбора не оставили. «Или так,» — сказал Шайрат, — «Или еще кто-нибудь из стаи сгинет! Дядька твой слушать не хочет, батю убил. И мать тебе помочь пыталась, а где она теперь? Только я остался, мне тебя и выручать!» — Он мне добра желает! — Что ж он тогда тебе имя не дал до сих пор? — У меня есть имя — Смил! Мама так величала… И не надо мне другого!       Шайрат насмешливо фыркнул, и выплюнул, словно ругательство: — Людское! Ты не их теперь -наш! Посему имя другое нужно.       Его приятель упрямо насупился. — Не хочу! Меня Смилом звать, уяснил?       Это был первый раз на памяти Шайрата, когда он не решился возразить мальчишке, в голосе которого вдруг прозвучали стальные непререкаемые нотки. Они напомнили ему сгибшего отца, которого Шайрат боялся до дрожи в коленях.       Так и не дождавшись ответа, найденыш семьи Стеха выдохнул, махнул рукой и устало буркнул: — Долго еще? — Долго. Если и дальше будем языками чесать, то и того дольше! *       С наступлением ночи стремительная тройка рысей выскочила из Логова и рванула по свежему следу детей, ведущему из чащи к окраинам леса. Ходящих возглавлял крепкий лесной кот, несмотря на полоски седой шерсти, держащийся также уверенно и грациозно, как и остальные оборотни. Поперед него никто не лез, но он то и дело оборачивался и предупреждающе порыкивал на серую рысь, выражая свое недовольство.       Никия также коротко огрызалась в ответ, но глаз не поднимала, виновато опустив морду к земле. Даже присутствие бегущего чуть поперед мужа, прикрывающего свою кошку от гнева Вожака, не могло умалить ее вины и стыда.       Упустила! Обещала приглядывать за детьми, но стоило лишь немного зазеваться и вот: оба сбежали. И только предкам ведомо, что может случиться дальше! «Не только. Я тебе скажу, что будет,» — к ней мысленно обратился Витор, догадавшись по зашкаливающим эмоциям Никии о ее беспокойных думах: «Звереныш явно что-то узнал, иначе сбежал бы еще после смерти матери. Если мы не успеем, он и Смила погубит и себя!»       Никия выдала слабый полурык, полустон: заплакать в зверином облике, да еще и прыгая через вязь корней лесной чащи, было трудно. Но в мыслях Вожака чувствовалось столько порицания, что она едва сдерживалась. Так стыдно кошке не было за всю ее долгую жизнь! «Быть может, обойдется!» — попытался сгладить недовольство Вожака добродушный Стех, жалостливо поглядывая на мучающуюся виной жену: «Если они к вечеру вышли, то успеем нагнать!»       Витор рыкнул чуть более громче, чем положено, и Стех покорно притих. Больше никто из них не проронил ни слова, пока стая не выбралась из леса, сделала крюк и обогнула людскую весь по кромке вдоль реки, бурлящей весенним половодьем. Только оказавшись вдали от взывающего к ним запаха людской крови, Вожак хмуро, ни к кому не обращаясь пробурчал: «Не надо было их брать. Что Гнет, что те трое — порченные. Черные. Им нет места в нашем племени.» «И что ты решил? Неужто и Шайрата тоже хочешь изжить?» — озабоченно спросил Стех. «Нет. Каким бы не вышел исход, решать судьбу звереныша буду не я.»       И Витор умолк, ничего не объясняя недоумевающим Никии и Стеху. На это не оставалось времени: они и так порядочно отстали от беглецов, теперь дорога была каждая минута.       За оставшуюся часть пути Вожак больше не позволял им отвлекаться, уверенно двигаясь в сторону далекой веси Семилово. Он знал, что беглецы двинулись через Гнилые Пади и надеялся нагнать их до того, как сторожевые тройки Охотников заметят неладное. Иначе, надежды не останется: выученики Цитадели без жалости убивают всех из оборотней, будь они в разуме или нет. Включая детей. *       Мальчики продирались через болотные заросли всю ночь, и только с рассветом наконец-то выбрались на свет. Оба, как подкошенные, рухнули в полевую траву; молодые стебли хрустнули под ними подмороженной утренней росой, а ледяной ветер иголками заколол раскрасневшиеся от утомительного пути лица. Осененные с оборот лежали без движения, смотря в медленно алеющее рассветное небо.       Позади них раскинулся широкий, уходящий в даль, на столько хватало сил видеть, негостеприимный лес, верхушка которого только-только начала окрашиваться золотистыми солнечными лучами. Казалось, он продолжает тянуться в их сторону крайними ветвями и бессильно завывает промозглым ветром им в след — упущенной добыче, выскользнувшей таки из его жадно чавкающего в болотистых глубинах чрева.       А впереди, за изгибом окаймляющего поле оврага с пересохшим ручейком на дне, виднелась размытая солнечным светом, слепящим глаза, родная весь приемыша Никии — Семилово. Шайрат, как ни старался, смог разглядеть только черную точку на горизонте, но его спутнику даже здесь пришлось туго. Его детские личико, скрытое ниспадавшей на лоб длинной челкой светлых волос, то и дело некрасиво кривилось, выдавая борьбу с звериным Зовом. Руками он цеплялся за Шайрата и так сжимал пальцы, что тот шипел от боли. Но не вырывался — немного потерпеть казалось прибылому ничтожной ценой за те силы, что он надеялся получить. Надо только довести мальчика до веси и устроить ему встречу с родичами, остальное он сделает сам, без его помощи!       Шайрат мечтательно прикрыл глаза, вспоминая слова отца, взахлеб расписывающего свои чаяния матери, слушавшей его жадно и внимательно, как никогда прежде. Они были так увлечены, что не заметили сына, притаившегося за большой сваленной в кучу горой мусора у делянки бывшего Вожака, под данью которого стаи рысей ставили логово. — Ты представь! — возбужденно кричал худощавый с редкой неопрятной бородкой мужчина, отличающийся от сына только более широким носом и длинными ниспадающими до плеч темными волосами, цвета воронова крыла. — Всего один глоток — и сколько сил прибудет! Нам и делать ничего не придется — мальчик уже с пару месяцев борется, Витор сказал, даже сбегал пару раз! Приведем его и останется подождать, пока он родной крови глотнет, и можно хоть на части его рвать — ничего не почувствует! Гнета на колени оставим, Витора, всех!! — Что тебе с тех сил? — больше из вежливости, прекрасно зная ответ, вопрошала мать. — Ты без Дара, и кровь мальчишки сведет тебя с ума! — Потому и берем с собой Шайрата! Сила мальчишки смешанная с теплой кровью его родичей столько сил ему даст, что никто супротив не сможет устоять! Он подчинит нам каждую стаю, а тогда и Цитадели долго не выстоять. Ух, заживем! — Витор не позволит нам этого. Старик и так следит за тобой, подозревает! Он никогда не отдаст Осененного. Тем паче, такого сильного, как Смил! — Не отдаст, — согласился отец. — Мне придется занять его место.       Шайрат увидел, как испуганно побледнела мать. Она ведала далеко не обо всех планах мужа, хотя до того ей так не казалось. — Но как же? Он же Вожак, Осененный! — Витор стар. А я намедни бегал к Вестимцам, много сил у людей взял. Мне теперь что с Даром, что без — все одно, он не соперник! — Пропадешь ведь! — запричитала мать, со слезами на глазах бросившись ему под ноги. — Осененный он, нам не чета! Окстись, не ходи! Мы что-нибудь придумаем, по-другому!       Раздавшийся следом женский крик и грозный рык двух рысей заставил их сына пуститься на утек, куда глаза глядели. Он донельзя испугался ярости обернувшегося отца, накинувшегося на мать с безумной мощью почуявшего кровь Дикого. «Лучше бы послушал тогда, дурень старый!» — ныне злобно думал Шайрат, искоса поглядывая на тяжело дышащего приятеля.       Тот приходил в себя быстрее, чем раньше. То ли близость к родной веси сказалась, то ли усталость Зов приглушила. Лицо воспитанника Никии расслабилось и почти вернуло прежний живой цвет. Шайрат поспешил воспользоваться нежданной удачей и ловко вскочил на ноги. — Пойдем, недалече осталось! К вечеру уже мамку обнимешь! «И вцепишься ей в горло».       Мальчик не отвечал. Он по-прежнему лежал на траве, не открывая глаз, и как-то странно улыбался. Шайрат занервничал. — Ты чего? Эй! Пойдем, говорю! — Дядька… — Кто? — Витор пришел! — Осененый рывком сел и улыбнулся шире прежнего, будто отведав лучшего из яств. — И Никия с ним!       В первую секунду Шайрат не поверил, но потом вспомнил Гнета, и в панике заметался. Связь Вожака со своей стаей крепка, и Шайрат не позволил себе усомниться — раз мальчишка сказал, что Витор близко, значит как оно и есть! Это значит, ему перегрызут горло, когда дознаются, зачем они ушли из Логова на самом деле. А в том, что Вожак узнает, прибылой не сомневался!       Витора опасался даже Гнет, без возражений уведший стаю дальше, к Тихим Бродам. Это Гнет-то, которого в былом малейшее возражение или непослушание могло привести в состояние безудержной ярости! Если и он сдался, то какая надежда остается ему, рысенку с едва тлеющим Даром? — Побежали! -завизжал Шайрат, хватая растерянно хлопающего ресницами Осененного. — Живо!! Перекидывайся!!       Он первым подал пример, обернувшись черным по-детски тощим плохо развитым рысенком. Шайрат успел пронестись всего с пару десятков пядей, когда тишина за спиной заставила его понять свою ошибку. За ним никто не бежал. Даже ветер, завывающий в вышине, вдруг притих.       «Нашли!» — с внезапной ясностью осознал Ходящий, волчком разворачиваясь на задних лапах и вспарывая когтями на передних болезненно свистнувший воздух. Ему уже блазнилось, что Витор накидывается сверху и как беспомощному котенку, без труда перекусывает его тоненькую шею мощными челюстями.       Обернувшийся рысенком, с красивой приятно ласкающей взор палевой шерсткой, его приятель твердо стоял на краю раскинувшегося к горизонту травяного поля, и неотрывно глядел в одну точку у теряющейся вдали кромки леса. Там виднелись три стремительно увеличивающиеся пятнистые точки — рысиная стая во главе с Витором, наконец настигшая своего «заблудившегося» детеныша.       Шайрат издал отчаянный горловой мяв и бросился наутек. Но не успел он прошмыгнуть обратно в болото, как вынырнувшая из крайних ветвей леса тень сбила его с ног и острыми зубами вцепилась в загривок. Рысенок обмяк, не в силах шевельнуть вялыми и ослабевшими лапами — так его носила мать, пока он был мал, и детские инстинкты взяли верх. Тащивший его кот пах знакомо, хоть и несколько иначе, чем он запомнил — более зрелым, уверенным. «Тверд!» — понял Шайрат, задрожав мелкой тряской от ушей до кончика хвоста.       Молодой Ходящий был единственным из его бывшей стаи, кого Шайрат боялся больше, чем отца. Тверд не имел Дара, но упорством и твердостью духа выбил себе место в свите Вожака, заставив считаться с собой всех Осененных, до единого. А уж ростом и статью уродился, будто не рысью оборачивался, а медведем! И это не смотря на то, что ему едва минуло за двадцатую весну — возраста, считавшийся у рысей достаточно зрелым, чтобы бороться за право вести стаю.       Болтающийся мир перед глазами рысенка мелькал с невероятной скоростью: Тверд был зол и на бегу больно прикусывал его за шкирку. Гораздо сильнее, чем отец и тем паче мать. Наконец, болтанье замедлилось и Шайрата грубо швырнули носом в рыхлую пахнущую гнилью и болотом землю. «Он ваш,» — рысенок услышал послание Тверда, прозвучавшее чересчур зло и с отчетливым оттенком презрения. «Я благодарен, но мое решение неизменно, Тверд. Пока я жив, ни один из черных больше не ступит в Логово. От вашей стаи одни беды». «Но мне хотя бы дозволено посмотреть, что будет? Если я вернусь, Гнет будет задавать вопросы». «Что ж, смотри. Это право ты заслужил».       Шайрат поднял голову да так и окаменел, встретившись с желто-зеленым омутом рысиных зрачков Витора. Ужас мигом сковал прибылого, сделав покорным и заставив перекатиться на спину в знаке полного повиновения. Он не рассчитывал на милость, но понадеялся так выторговать себе чуть больше времени. Задержаться еще немного на этом свете — большего устрашенный детеныш желать не смел. «Ответ будешь наравне с любым из нас держать.»       Суровый глас Вожака плетью стегнул по его нервам, заставил прищуриться и жалобно запищать. Мир для Шайрата съежился до размеров этого голоса. Больше не существовало ни болотных лезущих в нос запахов, ни полосы рассвета, бегущего по загорающейся золотом сухой полевой травке. Исчезли Никия и Стех, взволнованно наворачивающие круги на границе лесной тени около палевого рысенка. Скрылся замеревший поодаль великан Тверд, умело скрывающийся за широким, удерживающим восход дубом, растущим у опушки.       Остался лишь приговор Витора, каждым словом заколачивающий расплавленные иглы в уши Шайрата. «Я не могу отмерить наказание за то, что ты собирался сделать. Что ПОЧТИ сделал! Твою судьбу решит мой сын».       После этих слов впавший в ничтожество звереныш было завозился, но Витор не дал ему подняться: без особого усилия придавил передней лапой и призывно кивнул нервно ожидающему в стороне Смилу. «Подойди».       Рысенок сделал как велено, виновато оглянувшись на жалобно зашипевшую Никию, не смевшую переступить лесную тень. Ни она, ни Стех не могли выходить под солнце. Даже утреннее рассветное небо вызывало у них слезы и заставляло порыкивать от боли.       Витор хмуро оглядел его, покоянно опустившего голову с поникшими кристочками на ушах, и шумно выдохнул: «Надо было сразу сказать, что тебе грозит. Думал — мал и лишние тревоги могли навредить, еще хуже Зов разбередить. Но, вижу — вырос. Решать стал!»       Смил покаянно дрогнул и прижал уши, но раскусивший его Вожак, рыкнул: «Никаких оправданий! И слышать ничего не желаю! Так, взрослый, стало быть. Сбежать решил, к родне. Ну так и знай, к чему рвался!»       Вожак цапнул взвизгнувшего, не успевшего отскочить детеныша за хвост, и резко подтянул к себе. После чего прижался носом к его ощерившейся в страхе мордочке и открыл свой разум.       Витор дал ему больше, чем хотел поначалу. Убедившись, что Смил смотрит в его память без страха, он отворил путь тому, что скрывал так долго.       Внутренний взор рысенка затопили образы, более настоящие, чем сама явь. Живее самых красочных снов. Образы передавали запахи, ощущения, и в них не было и не могло быть лжи, ибо несли они память о случившемся. Память того, кто видел былое своими глазами и кто готов поделиться им с достойным. С ним, сыном Вожака стаи рысей!       Смил, жадно хватанул носом свежий утренний воздух и с головой нырнул в мысли Витора. Так они и стояли: двое Осененных — молодой палевый рысенок и старый седой Вожак. Для постороннего могло показаться, что боги разом забрали их жизни и заключили навек в камень.       Стех и Никия, доселе не находившие себе места, притихли. Они поняли, какую честь оказал Вожак их найденышу. Даже невозмутимый Тверд, славившийся в стае Гнета своим хладнокровием и бесстрастием, подался вперед и тут же с диким шипением отпрянул обратно в тень — восходящее огненное око нещадными лучами стегнуло по чувствительному зрению оборотня.       Спустя пару минут все закончилось. Шайрат под лапой Витора еще не успел набраться храбрости, чтобы рискнуть пошевельнуться, как Смил качнул вставшими торчком ушами и сделал пару шагов назад, на подгибающихся трясущихся лапках. Его спина выпрямилась, и шерсть на загривке встала дыбом; острые зубы обнажились в угрожающем оскале. «Успокойся» — предупредил его Витор: «Не теряй себя!»       Рысенок замедленно, с явным усилием мотнул головой, что могло означать в равной степени согласие и готовность в атакующему прыжку. К счастью, влияние Вожака помогло ему взять себя в руки. «Ты правда этого хотел?»       Шайрат под лапой Витора вновь оцепенел. Услышанный им холодный, чересчур спокойный вопрос ни капли не походил на голос мальчишки, некогда игравшего с ним в догонялки. В нем чувствовалась сила и бездна изливаемой боли от невыносимого чувства предательства. «Отвечай!»       Шайрат понял, что камлаться нет смысла. Его тайну раскрыли.       Воспользовавшись нарочно слегка приподнятой лапой Витора, прибылой изогнулся и разглядел стоящего в трех шагах приятеля, впервые выглядевшего не как котенок, а как взаправдашняя лесная рысь. Шайрат беззвучно ухмыльнулся. «Ты бы ничего не почувствовал. А мне нужен был всего один глоток твоей крови». «Я бы убил своих сестер и братьев! Ты знал!!» «Если бы я рассказал, то ты бы не пошел. Люди ничего не значат. Важна только стая и ей, — поза Шайрата в звериной личине будто бы не изменилась, но Смил с всплеском гнева ощутил, как тот улыбается, — нужен сильный Вожак!» «Но не ценой чужой жизни! — резко оборвал его Витор, надавив на лапу и заставив черного рысенка захрипеть от нехватки воздуха. — Сын? Решай же.»       Молодой Осененный мягко скользнул на лапах к оборотню, которого еще недалече считал другом. Склонился над его скалящейся мордой и клокочущее зарычал, вызвав у Вожака довольное урчание — растет детеныш! «Изгнание. Ты навсегда покинешь Логово.»       Шайрат задыхался — Вожак и не думал слезать с него. А приговор новообращенного, воспитанника Никии и Стеха, звучал твердо и без колебаний. Будто что-то надломилось в нем — веселый наивный мальчишка ушел, не оставив после себя и воспоминаний. Сейчас с Шайратом говорил лесной кот, наконец-то отринувший все человеческое. «Мы разошлем Зов всем стаям. Никто тебя не примет. Нигде не дадут крова. И никто не поможет в час нужды. Убирайся! Отпусти его, отец».       Витор нехотя слез с Шайрата, тут же выгнувшегося и жадно задышавшего. По виду Вожака нельзя было сказать, что он удовлетворен решением детеныша, но когда он заговорил, в его тоне проскользнуло удивление. «Ты назвал меня отцом». «Как и должно. Ты всегда говорил, что Вожак — отец своей стае. Но я не слушал. Прости».       Витор победно выпрямился и по-новому, с гордостью, посмотрел на сына. «Вырос все же! Выходит, ничего в тебе не осталось от хнычущего человеческого мальчишки, которого Никия притащила. Согласен?»       Ответ прозвучал спокойно и без эмоций. «Да».       Раньше бы мальчик принялся спорить и злиться, но после слияния мыслями Вожака, притворяться стало бессмысленно. Он знал, что изменился, когда Ходящие разорвали на части его мать и отца, но только теперь смог принять правду. Смил сгиб вместе с ними, и тот, кто появился на его месте, не имеет с ним ничего общего.       Витор довольно рыкнул. Связь с рысенком еще не истончилась, и он слышал его тайные мысли, как свои. «Твое прежнее имя больше ничего не значит. По велению завета предков, первых своего рода, нарекаю тебя Льданом — за силу духа и способность хладом рассудка смирить зверя в час нужды! А что до тебя, изгой…»       Взмах лапы — и Шайрат черным кубарем полетел в полевую траву, мигом вымокнув в утренней росе и намертво застряв в зацепившихся за шерсть семенах колючего репейника.       Вожак перекинулся в человека. За ним перекинулся и Тверд, не спешивший уходить и надеявшийся напоследок еще раз поговорить с Витором. — Без крови, что Вожак с лова приносит, Зов скрутит тебя к следующей полной луне. Потом к людям выведет, а у Семилова они со времен смерти родителей Льдана одни за черту не выходят, — Витор склонился над Шайратом, взмахом руки отсылая стаю в лес, пока солнце окончательно не поднялось. Весь его вид выражал плещущее через край презрение. — Надеюсь, ты встретишь самых злобных Охотников, которых только могла породить Цитадель!

****

— Что же ты, всю ночь глаз не сомкнул?       Льдан поежился, но не от внезапного появления Никии — ее тихую поступь он услышал еще из дома, воспользовавшись рысиным чутьем. Просто утро выдалось на редкость промозглым, и даже пару минут под липнущим к лицу туманом выжимали из тела все оставшееся тепло.       В лесном воздухе пахло сыростью и плесенью, будто бы просочившейся в настоящее из его давних воспоминаний. Здесь, у истоков ручья, они чувствовались особенно сильно, почти также явно как у Гнилых Падей, через которые его однажды в детстве вел Шайрат.       Никия нерешительно подошла поближе, кутаясь в теплую шаль и оскальзываясь на глинистом бережку. — Пойдем? Дети скоро проснуться, а я настойку заварила. Без Вожака не дело за стол садиться. — Я еще не закончил.       Льдан присел на колено и коснулся раскрытой ладонью взрыхленной земли. Никия разглядела узкую черту, вившуюся змейкой между деревьев, перебегавшую через поваленный поперек ручейка поросший мхом ствол и замыкающуюся кругом в полста пядях от истока ручья — месте, практически касающемся обережной границы Логова.       Яркая зеленая вспышка Дара разогнала чащобную мглу. Никия вскрикнула и отшатнулась, закрывая глаза рукой. — Прости, — повинился Льдан, поднимаясь на ноги и отряхивая с руки налипшие землю и сухую хвою. — Забыл предупредить, что нужно зажмуриться. Давай помогу.       Мужчина взял под руку свою ошалело моргавшую кормилицу и повел ее обратно к Логову. — Черту творил? От Шайрата? — спросила Никия, как только оправилась от шока.       К тому времени они уже почти дошли до терема. Льдан согласно улыбнулся: — Как догадалась? — Когда Витор и Надея Логово обносили, я тоже зажмуриться не успела.       Вожак негромко рассмеялся. И тут же резко прервался, разом погрустнел. — Мне его не хватает.       Никия печально вздохнула. — И мне. — Скажи, почему Витор тогда отпустил его? Он же знал, что Шайрат вернется. Не мог не знать!       На этот вопрос старая рысь не сразу решилась ответить. Она отошла от входной двери и присела на краешек лавки под ставнями первого яруса. Льдан сел рядом с ней и стал терпеливо ждать. Он умел быть терпеливым, если было нужно. Наконец, Никия заговорила, делая длинные задумчивые паузы. — Почем мне знать? Поди разбери его, старого. После гибели Къяри совсем нелюдим стал — слова лишнего не вытянешь. Только и оживал, когда с тобой возился, Дару вразумлял. Вот и скажи мне, почему! — Может, из жалости?       Никия насмешливо фыркнула: — Жалость и Витор? Мы точно об одном и том же судим? Нет, Льдан. Коли он и позволил отпустить звереныша, то уж точно не из жалости. Может, тебя вразумить хотел, чтобы решения научился держать. Или просто не верил, что он выживет. — Знать бы тогда, чем все обернется. Сколько бы бед избежали!       Никия успокаивающе прижалась к Льдану, согревая и его, и себя от утреннего хлада. — Не кори себя почем зря. — Его нельзя было отпускать! Витор не должен был мне позволить… А, впусте. Идем в дом. — И верно, уже зуб на зуб не попадает! Куда? Ноги отряхни, опять грязищи нанесли… Мальчика то пойдешь проведать? — Рано, пусть выспится. Для него теперь каждый день в борьбу обернется, пока Рада необращенная. — Пока, — как бы невзначай подчеркнула Никия.       Льдан звучно хлопнул дверью и молча прошел мимо нее через сени, ни разу не обернувшись. И также, без единого слова исчез в доме. Никия открыто улыбнулась ему вслед. Сейчас он как никогда, напомнил ей Витора.