Ходящие в Ночи. Осененный.

      «…идущие следом да обрящут мир на далекой чужбине, сокрытой оком морским ото зла пришлого, неживого. Первого цветня с Великого Исхода волхвам вещим нарекаем: сторониться всякого, вкусившего скверны Ушедших; беречь племя от раздора и лютости звериной; хранить песни от отцов к детям их, и завещанное блюсти строго, дабы не ввести во грех слабых духом. И да заслонят вас Дар и Покон в безызвестности, куда вы ступаете…» – Тайль?       «Я не сплю!»       Рысенок подскочил, запутался в лапах и со всего маху рухнул мордой в колючую еловую хвою. Послышался детский смех и ехидное фырканье тех детенышей, кто, как и Тайль, слушал Вожака в звериной личине.       Осененный чихнул и вскочил на лапы, стараясь не замечать шепотков приятелей в голове. Хорошо хоть не человеком был! А то так бы и сгорел со стыда, не выдержав упрека в отцовских глазах. – Понимаю, скука смертная, – сказал Льдан, обводя строгим взглядом послушно притихших рысят, – но таков наш Покон. И раз уж вы все в моей стае, то и знать его должны на зубок.       «А чего мы за всех отдуваемся?» – уловил Тайль чью-то робкую мысль, но как ни крутил головой, так и не смог понять, кто из невинно глазеющих ребят посмел прервать Вожака. Должно быть, Шнырк из выводка Гордивых снова языка не сдержал. Ну, точно! В рысиной личине Тайль без усилий разглядел в чащобной мгле родичей пятнистого рысенка, неуютно завозившихся на еловых ветвях, где отдыхала вся стая. Ох, и нагорит языкастому, когда батя отпустит их с выучки… – Вразумляетесь, – строго поправил Льдан, намеренно упустив из виду сам вопрос. – Заветы предков не водица, в них мудрость, нам непонятная. Но знать их надо слово в слово, как велит Покон. Усвоили?       Рысята прижали ушки с кисточками и пугливо сгорбили худые спинки. Удовлетворенный увиденным Льдан дружелюбно улыбнулся и махнул рукой, отпуская ребятню на волю. А те только того и ждали!       Тайль припал на передние лапы и пролетевшая над его головой Велька кубарем покатилась по лесной хвое. Рысенок победно оскалился, но праздновать было некогда – пришлось отскакивать от ее старшего братца Слава, такого же рыжего, как и все младшие из рода Лиса, сгинувшего в Лебяжьих Переходах. Отлично от огненно-пятнистой Яры, их шкурка и впрямь напоминала по цвету лисиц. Тайль, привыкший к озорству Яры, куда охотнее находил общий язык с ними, чем с более покладистыми пятнистыми погодками Звеновых, Осмировых, или Кусачом из рода Смеличей.       При мысле о последнем Тайль поневоле передернулся и едва не упустил из виду грозно урчащего Слава, попытавшегося тяпнуть его за заднюю лапу.       Старше его на две весны, Кусач чем-то напоминал Сполоха. Правда, не прежнего, от чьих шалостей на пару со Светочем сотрясалось все Логово, а нынешнего нелюдима, молча следующего за самыми последними рысями в стае. Тайль старался держаться подальше от обоих, но от Кусача особенно. Угрюмый и никогда не меняющий личины сын Смеличей наводил на него не меньше жути, чем Дикие упыри, преследовавшие стаю последние несколько дней.       «Уж лучше совсем ни с кем не дружить, чем с... этим, – твердо решил Тайль, но уже скоро позабыл тревоги и погнался за Ярой, пытаясь ухватить рыжую бестию за кончик хвоста.       Рыси на нижних ветвях единодушно вздохнули, услыхав сквозь дремоту возню под корнями, но вмешиваться не стали. Тайль знал, что почти все они родились в стае и детскими играми резвящихся детенышей их сон не спугнуть.       Грам! Щелчок зубов у самого уха заставил Тайля встряхнуться от раздумий и прыгнуть на Яру, неслышно подобравшуюся к нему со спины. Шутливо прикусывая друг друга за бока, они вихрем понеслись меж еловых корней, топоча, как стадо диких туров. Велька и Слав устремились следом, а за ними еще несколько пятнистых: Шнырк, Лада и Зной, тоже решившие принять участие в игре. Ну, держитесь!       Прыжок, правая задняя лапа – оттолкнуться от ствола. Подушечкой на левой передней пройтись по носу зашипевшего Слава, рыком заставить отступить Вельку и Ладу, уже собирающихся вспрыгнуть ему на спину. Не на того напали, хитрюги! Осененного не так-то просто провести…       Тайль сам не понял, что заставило его остановиться на полном ходу и вздыбить шерсть на загривке. Перед глазами заплясали то тускнеющие, то вспыхивающие зеленоватые и голубые искры. «Опять!» – в страхе подумал рысенок, прежде чем его рассудок заволокла пелена Дара.       Распластавшаяся в прыжке Велька не успела остановиться и непременно сбила бы его с лап, не приди на выручку Яра. Мигом обо всем догадавшись, Яра на лету цапнула подружку за хвост и бросилась наперерез Тайлю. Возмущенное Велькино шипение и тревожные крики Тайль услушал сквозь грохот крови в ушах. Отчаянно цепляясь за остатки ускользающего разума, он жадно вдыхал запах прижавшейся к нему Яры и молился, чтобы на сей раз пытка кончилась поскорей.       Каженник бы побрал этот распроклятый Дар! Сколько уж минуло с ухода из Логова? Две луны, три? Последний приступ случился еще у людских границ, близ Щьерки, и с тех пор Тайль лелеял надежду, что все прекратилось, но нет. Стоило лишь ненадолго отвлечься, как проклятая слабость накатила с новой силой. И вот, он вновь не может пошевелиться, искра Дара чуть ли не прожигает грудь изнутри, а от усилий удержать рвущуюся на волю мощь Осененного, голову пронзают полосы раскаленного железа. «Мама, когда же это все закончится…»       Понемногу слабость стала спадать, и Тайль смог разобрать встревоженные голоса стаи. – …уже не впервой, Льдан! Сколько ему еще в себе это держать? Дай выход дитю, не упрямься. – Ты не Осененный, Велет, нечего меня учить! Сказано ж, и не раз: нельзя вам его крови! Хоть каплю лизнете – и взбеситесь так, что Серого добрым словом попомните. – И чего делать-то? Не хочешь по-старинке, так просто жилы отвори. Авось перебесится… – Не перебесится. Раньше мог, а сейчас нет. Скрытое наружу лезет. – Что скрытое? Скажи нам, не молчи! За детей боимся – а ну кинется! Осененный ведь, не удержим. Скажи! – зазвенели наперебой гомонящие голоса. – Уймитесь. Узнаете, как дойдем до Древопущи. – Дело ведь говорят, Вожак, – услышал Тайль басовитое гудение Тверда. – К медведям не меньше четырех ночей добираться, а мы ни сном, ни духом. Если не веришь мне, так хоть Умиле скажи! Осененная все ж, не абы кто. – Нет. – Почему?!       Льдан заметно снизил голос, и Тайль не услышал бы ничего, не стой тот так близко. – Мы не можем ему помочь. Никто из нас, даже мы с Умилой. Потому к медведям и идем. – Дык, коль вы оба не... а какой тогда от мохнатых прок? – Вот и увидим.

***

      Дикие не увидели знаков перемен, но почувстовали, как что-то изменилось. Тысячи теней, блуждающих во мраке Ночи, в один миг увидели свет и вздохнули, понимая, что все наконец закончилось...       Голоса тех, кто пленил их, отзывались в каждом уголке, в каждой потерянной душе: «– Прощения лишь дай мне... Виноват я... И нет вины этой горше... – Прощаю, друже. Прощаю...»       А Дар все лился и лился, снимая оковы древней клятвы, связанной кровью и Словом. Освобождая тех, кому на роду было начертано умереть Ходящими в Ночи...

***

      Раду разбудила возня рысей на соседних ветках. Кошка лениво приоткрыла глаз и, прищурившись, проводила взглядом спрыгивающих на землю родичей. «Уже уходим?» – спросила она, дотянувшись мыслями до Умилы. Ответа долго не было, и Рада уже было заволновалась, но тут услышала: «Брату твоему худо». «Ясно».       Рада поудобнее устроила морду на лапах и снова смежила веки. Опять дурной мальчишка стаю будоражит, спасу от него нет. Когда уж перебесится, окаянный? Скорей бы угомонился... Устала она и от него самого, и всего, что их якобы связывало.       Брат, как же… У них даже шкура разная: у нее пятнистая, а у него серебряная – ни у кого в стае такой нет! Льдан пусть сколько хочет твердит, но ей-то лучше знать, кому и кем она приходится.       Есть он – Вожак, и есть она, Рада. Та, ради которой он собрал Большую стаю и пошел супротив самого Серого. Вот что значат семейные узы! Не словами, а делами скреплены – так Никия завещала. А с этим детенышем Осененным ее лишь обида и злость за предательство роднят, не больше. Если не может ради стаи Дар укротить – так пусть и уснет навек. Слабым и увечным среди них не место, что бы там кто ни говорил… «Точно не спустишься?»       Рада шумно фыркнула и поморщила отчего-то чешущийся нос. Вот еще! Было б ради кого суетиться. Пусть глупые себе нервы треплют почем зря, а она лучше еще прикорнет, до заката. Который день в пути, лапы как деревянные, еле гнутся. Надо спать, покуда можно...       Но что ж нос-то так зудит, зараза?! Рада чихнула, потерлась мордой о ветку но и тогда зуд не прошел, разве что чуть ослаб. Вот напасть, откуда взялась только?       Внезапная мысль заставила рысь поднять морду вверх, а там уже с диким шипением отпрыгнуть в сторону. Так вот что ее жгло!       Сквозь густую еловую крону пробивался крошечный солнечный лучик, невесть как прокравшийся в чащобную тьму. Страх перед дневным светом Ходящие в Ночи впитывают с младства, но и новообращенные понимают, какую боль может причинить злое небесное око.       Рада всем телом прижималась к стволу, судорожно прикидывая, как бы так ловко перепрыгнуть на другое дерево, чтоб и вниз не сверзнуться, и себя не задеть. До кошки не сразу дошло, что в раздумьях она не отрывала взгляда от светлого пятнышка на хвое. А когда поняла, то и сообразила: свет не резал глаза, как прежде…       Рада недоверчиво потянулась передней лапой и черканула на миг осветившимися когтями по лучу. Ничего не случилось! От ее движения вниз посыпалась хвоя и мелкие чешуйки коры, но глаза по-прежнему не резало, а в груди вдруг проснулось что-то, заставившее рысь покинуть тень и с опаской посмотреть вверх.       Сквозь просвет в кроне леса виднелось чистое голубое небо. Сердце забилось еще чаще. Солнца видно не было, но Рада знала: оно где-то там. Ждет ее. И отчего-то мысль взобраться на верхушку ели и воочию увидеть его, не показалась такой же нелепой, как прежде. Она так соскучилась по теплу, небу, облакам…       Как в забытье, Рада принялась взбираться по ветвям, забыв обо всем остальном. Острые рысьи когти глубоко вонзались в смоляную кору, в глаза летела осыпающая сухая хвоя, но Ходящая не останавливалась, взбираясь все выше. Чем ближе к макушке – тем меньше становились ветви, и больше света проникало в лес. Поднебесье – уже не крошечное пятнышко, а целая россыпь нежно-голубых пятен, рвалось навстречу, манило, звало. Глаза слезились от резкого перехода из тьмы на свет, но Раде было плевать, лишь бы поскорей увидеть его… «Рада? Ты куда пропала?» – донесся снизу встревоженный Зов Умилы. Потом к ней присоединился и Льдан, но Рада не ответила, прижавшись лбом к раскачивающейся верхушки ели и жадно вдыхая чистый ничем не замутненный воздух. Из глаз катились слезы, никак не связанные с солнечным светом.       Небо было точно таким, каким она его помнила. Солнце, заискивающе выглядывающее из-за громадных пушистых облаков. Стайки мелких птиц, носящихся друг за дружкой в вышине, куда не заглянуть простому человеку.       Но Рада, уже не была человеком. От той прежнее девушки из Вестимцев от нее осталось только одно имя… «Тайль, что же я натворила?!»

***

      Рысиная стая коротала день в еловом подлеске, достаточно густом, чтобы укрыть всех от солнечного света и голодного взора Диких. Их лес пронизали недружелюбные запахи, заметные всякому, кто способен чуять дальше собственного носа. Потому все и старались держаться поближе к Вожаку, что молодшие, что постарше. С ним они чувствовали себя настолько защищено, насколько это было возможно на чужбине, вдали от родного очага.       И все же не все рыси жались к Вожаку. Двое предпочли остаться на самом краю стоянки, подальше от перешептываний и неудобных взглядов, коими их щедро одаривали в стае.       Сполох занял высокую валежину, откуда хорошо просматривался лес во всех направлениях. Подобная предосторожность была излишней: метки Льдана и без него отгоняли Диких, но Ходящему нравилось думать, будто это из-за него никто не смеет подобраться к стае. Так его существование наполнялось смыслом, почти утерянным, после предательства брата.       Второй, укрывшийся в ветвях высокого дерева над Сполохом, был известен в стае под кличкой Кусач. На деле его звали по-другому, но пришлые шайратовские и даже сами родичи по крови звали его только Кусачом. Сполох не знал почему, и не желал допытываться. Сей негласный уговор объединил их обоих еще с самых первых дней встречи: не лезть в мысли друг друга и не говорить без особой надобности. У них и без пустой трепотни доставало о чем подумать.       По правде сказать, Сполох и сам не заметил, как отдалился от своей семьи. Поначалу все казалось дурным сном. Горящее Логово, смерть Никии, бегство Светоча… Сполох до последнего надеялся, что брат одумается, а потом увидел его в чужой стае и сразу понял – вспять ничего не воротить. Все, даже маленькая Яра, требовали расплаты за содеянное. Но последней каплей, сломившей Сполоха, стало не это… «Заметил кого?» – кратко спросил Кусач, отреагировав на глухой рык Сполоха шевелением в ветвях.       В другой раз Сполох бы просто ушел от ответа, но сейчас вопрос был оправданным. Странные устои, связавшие их, касались не только простой речи. У рысей, как и любых диких зверей, имелось множество способов общения, и людской язык стоял в списке далеко не первым. А Сполох, невольно озвучивший свои мысли рычанием, подал Кусачу тревожный знак. «Нет».       Шебуршание в ветвях тут же прекратилось, и в чаще снова воцарилась тишина. «Вот и поговорили», – с усмешкой подумал Сполох. Теперь до следующей ночи молчать будут, а то и дольше. Эко странно судьба закрутила…       Еще с полгода назад Сполох бы и не подумал, что станет затворником, как озлобленный старик на склоне лет. В Логове большая часть шума всегда исходила от них со Светочем. Яра пусть и добавляла огоньку, но все ж была больше дете́м, шалившим в силу возраста. А с появлением Тайля и вовсе стала покладистой и пушистой. На выучке Никии и то мышкой сидела, усердно вразумляясь чисто женским делам, от которых раньше шарахалась, как от огня. Братьям оставалось только удивляться таким переменам и гадать о причинах хитрых взглядов и перешептываний старших рысей, связанных с рысятами.       Отчасти именно зависть к их дружбе и подтолкнула Светоча и Сполоха сунуться в Лебяжьи Переходы. Как новообращенным, братьям было трудно обжиться в рысиной стае, где каждый знал свое место. Возня с Ярой, которую старшие облегченно спихнули на них, помогала им коротать время в лесу, где от скуки можно было лапы протянуть.       Но когда объявился Тайль, все резко изменилось. Внимание девочки переключилось с них на него, и Сполох со Светочем снова остались одни. А там Льдан и вовсе девку молодую притащил! И не какую-то, а необращенную! Да еще и пригрозил расправой, если кто их них не так глянет в ее сторону. Этого с лихвой хватило, чтобы братья почувствовали себя настоящими изгоями.       У всех в стае кто-то был. Умила у Тверда, Яра у Тайля, даже Вожак себе кошку сыскал, хотя допрежь всеми лапами отпирался. Одни они, как сычи. Ну не с Никией же им было миловаться...       Зато в Лебяжьих Переходах их встретили с радостью! Рысей боялись не так, как волков, а погодок Сполоха и Светоча у кровососов хватало. Особенно девок. Ни о каких свиданках речь, разумеется, не шла: Сполоху же первому и накрутили уши, когда Лис прознал о его поползновениях к молодой и румяной Веселине. Но сдружиться было с кем, и на какое-то время рыси почувствовали себя своими в чужой стае... До того, как случайно встретили Шайрата, однажды пришедшего справиться о планах Серого.       Первое время Сполох не желал замечать блеск в глазах Светоча, когда черный Вожак расписывал прелести вольной жизни. Им обоим нравилось слушать о Ходящих, свободных от Покона и вольных поступать так, как сами того захотят. Нравилось до тех пор, пока однажды не выяснилась цена такой вольности…       Сполох пытался отговорить Светоча, даже погрыз пару раз, благо силой был одарен поболе братца, но всякий раз терпел неудачу. Сладкие речи Шайрата, постоянное присутствие Рады и равнодушие Льдана, отдающего все внимание кровному сыну и своей будущей кошке, делали свое дело. В конце концов Светоч стал закрываться не только от стаи, но и от брата, не пуская никого в свои мысли и чувства. Сполох так и не узнал, куда он отлучается из Логова до самого последнего дня, когда страшная правда всплыла наружу.       Править что-то было уже поздно, и Сполох сделал все, чтобы защитить стаю. Все, но недостаточно…       Сполох вцепился когтями в валежину и зажмурился, сдерживая очередной рвущийся наружу рык. Никия боролась до последнего, но что могла старая кошка супротив черных, пережравших людской крови? Увидев ее, и окровавленную морду брата, Сполох чуть сам не кинулся на него, но вдруг услышал: «Я не виноват. Я пытался помешать, но они не слушают».       Это был последний раз, когда Светоч обращался к нему напрямую. Услышав в голосе брата ту же боль, что и испытывал сам, Сполох понял – тот сказал правду. Вот только кто бы захотел ее слышать кроме него?       Так и вышло. Приговор уже читался в глазах стаи Льдана, смотрящей на Светоча, как на самого настоящего предателя. Сполох не смог воспротивиться им ни тогда, ни позже, когда брат увел остатки стаи Шайрата. В ту ночь Сполох погас окончательно, уже не чувствуя никакой связи с именем, данным Вожаком после первого обращения. Логово сгорело, Никия мертва, а брат – единственный, кому он мог по-настоящему доверять, ушел. Бросил его одного, даже не попрощавшись, как тогда, в обозе… «Чего опять?» – с верхних ветвей выглянула недовольная пятнистая морда Кусача, уставившаяся на подорвавшегося с места Сполоха. Ответа не последовало, но на сей раз Кусач помедлил прятаться, настороженно следя за молчаливым приятелем.       Дыхание с хрипами вырывалось из глотки Сполоха, вытаращенные глаза уставились в одну точку где-то в глубине лесной чащи. Перед его внутренним взором один за другим мелькали всплывающие образы: сумерки, большая вереница обоза, людские крики и голодный рык Диких…       Их было так много. Обережники метались в гуще снующих тел полулюдей-полузверей. Звук льющегося Дара перемежался со звоном стали и свистом стрел. Отец из последних сил закрывал мать, но в него уже вцепились мертвые упыри. Хлещущая темная кровь из шеи заливала ему лицо, а бесцветные губы шептали на последнем издыхании: «Спасайтесь…».       Могута кинулся им на помощь, но дорогу перегородил Ходящий. Страшная рожа с оскаленными клыками и горящими колдовской зеленью глазами повернулась к нему, но так и не успела сомкнуть челюсти. По шее Ходящего мазнул быстрый серебристый росчерк, и голова упыря с противным хлюпаньем отделилась от тела. – ...не удержим! – окровавленный вой в изорванной черной одеже пронесся мимо Могуты, ни на миг не прекращая вращать клинком, сыплющим голубыми искрами Дара. – По тракту, быстрее!…       Волк, размером вдвое больше положенного, выпрыгнул из ниоткуда и сомкнул чудовищные челюсти на плече воя. Мужчина страшно закричал, на последнем усилии поворачивая меч острием назад… Дар огнем заплясал на шкуре оборотня, последним усилием умирающего воя подавляя Зов Ходящего в Ночи.       И тогда Могута побежал. Сперва, со страху не разглядел куда, а когда понял – было уже поздно. Ветки хлестали по лицу, а обоз затерялся в чащобной мгле. Мальчик не знал, сколько бежал и куда. Отдалявшиеся крики умирающих звенели в ушах, а бешено колотящееся сердце едва не прорывало грудь.       В какой-то момент среди сплошной тьмы показался проблеск света, и Могута бросился к спасению, в голос рыдая от облегчения. Люди, обережники! Нашли его, все-таки нашли…       Столпившиеся у обгрызенного ствола дерева рыси повернулись к нему, со злобы не сразу сообразив, какая славная добыча вышла на их Зов. От них исходил призрачный свет, как от Дара обережников, только более приглушенный и странного болотного цвета. Но и его доставало, чтобы обмерший от ужаса Могута разглядел измочаленный острыми когтями ствол дерева, где на нижней ветки сотрясался от рыданий его брат Дрогор. Одной рукой тот держался за ветку, а второй зажимал обширную рваную рану на бедре.       Дрогор, трясущийся всю дорогу из Радони, спрыгнул с обоза в первые секунды, едва Ходящие в Ночи прорвали обережную черту. Отец что-то кричал ему вслед, но жуткие тени уже вспрыгивали на возки, и Могута потерял его из виду. Теперь понятно, куда его принесла нелегкая…       Над дрожащим телом Дрогора замерла большая пятнистая рысь, уже собиравшаяся вонзившая крючковатые когти в окровавленный бок добычи. Под его причитания, зверь медленно повернул голову к Могуте, и в тот же миг стая под корнями сорвалась с места.       Ему некуда было убежать, негде спрятаться. Где-то во тьме закричал Дрогор. Или это его собственный крик вырвался из середины зверей, вцепившихся в него со всех сторон?       Уже умирая, Могута услышал возмущенный рев лесных хищников, но от боли не понял, мстится ли ему мужской голос, велящий кому-то: «Забирай второго, Тверд! Этого я понесу...»       Кусач спрыгнул с дерева и обернулся худым, как щепка парнем, с густой копной русых волос на голове, больше похожих на птичье гнездо. – Ты чего? – повторил он. Сполох отрешенно посмотрел на Кусача, задним умом понимая, что тот и сменил личину только потому, что он сам это сделал. Со дня ухода стаи из рысьих лесов ни один из них не пожелал обернуться человеком. До сих пор. – Мне надо к Вожаку, – тихо сказал Сполох, рукавом утирая выступившие слезы. Кусач недоуменно уставился на него, поджав губы. – Зачем? – Я возвращаюсь за братом.

***

      Пока старшие тихонько обсуждали случившееся, Яра суетилась вокруг Тайля, пытаясь хоть немного отвлечь того от переживаний. Серебристый рысенок вяло огрызался на ее заигрывания, пряча морду под животом, но девочка не желала так просто сдаваться. На сунувшихся было Вельку и Слава рыкнула так, что сама удивилась, как грозно вышло. Но оно и верно, пусть не лезут! Тока она да батя знают, как лучше с ним быть после… Яра не знала, как это назвать.       Тайля словно подменяли. Дар хлестал из него, как вода из продырявленного ведра, и только Льдан мог ослабить его, используя ее, Яру, как громоотвод. Девочка не возражала. Ей даже нравилось прижиматься к теплому боку друга, чувствуя, как его Дар приятными покалывающими волнами проходит по ее шкурке и уходит в землю. В такие моменты Яра ощущала себя по-настоящему счастливой, понимая, что не просто спасает чью-то жизнь.       Она спасает Его.       Тайль приоткрыл левый глаз и искоса глянул на подругу, неожиданно для себя самой издавшую странный смущенный мявк. Яра притворилась, что просто уколола лапу о хвою и продолжила тыкаться носом в спину рысенка. «Ну же, кончай валяться, пошли поиграем! Вон, Звеновы уже носятся, а Зной даже от своего бати плюху словил! Пошли!» «Отстань». «Ухо откушу!» «Кусай, все равно не отвяжешься».       Яра обиженно фыркнула и боднула рысенка лбом. Вставай, сказано! Не то… – …никто до весны не дотянет. Мы должны.       Тайля подбросило на все четыре лапы от ее дикого вопля. Теперь уже сам рысенок юлой вертелся вокруг обернувшейся Яры, пока она плакала, сжавшись в комочек и размазывая слезы по щекам.       А голоса забытых родичей так и звучали в ушах, вбивая в землю страшным приговором… – Моя дочка, кровиночка! Не отдам! – Пусти, дура. Сейчас не откупимся, так и сами по миру пойдем, и семью пустим. – Ирод бессердечный!!! – Не верещи. Мирун хорошую цену предлагает. Хату подправим, скотину купим, да еще и ее старшим сестрицам на приданое останется… – Да что ж ты за зверина такая, хуже Ходящего! Родную кровь в закуп! Как язык-то поворачивается такое говорить? – А лучше чтоб мы с голоду сдохли? А?? – Не бей… – Так-то. Вздумаешь впредь перечить – не помилую! Ну все, не блажи. И ты тоже нишкни, Златка! Тоже еще душу рвет, соплюха мелкая. – Дочка… Доченька… – Ниче, авось не пропадет. Мирун – купец знатный, служек у него много. Вырастет, окрепнет, а там, дай Хранители, выкупим. – Да как же вырастет, если он… он… – Да уж договаривай, чего хотела. И в глаза мне смотри. – Все знают!.. – Что? – Ми-мирун по зиме кто провинился в снега швыряет, на погибель! Детей тоже, за шалость малую! Ходящим все равно кого жрать!.. – Брешут. А ты рада уши развесить. Все, уйди. – Нет! Не отдам! – Уйди, сказано! А ты, кончай за мамкину юбку цепляться, не репей. Со мной пойдешь, немедля!       Яра всхлипнула и обхватила себя руками. Тайль вытянулся вдоль ее спины, согревая теплом своей пушистой шкурки, но холод все равно пробирал девочку до костей. И не абы какой, а самый настоящий ледяной мороз, какого и быть не могло в начале зеленника.       ...ее тащили за руку, как козу на веревке. Плечи покрывала теплая шубка из песцовой шкурки, но ноги в легкой обувке уже задубели. Снега было по колено, но дядька Мирун все равно вывел ее за черту, да так и тащил за собой, пока весь не скрыли кряжистые, покрытые снежной изморозью стволы вековых дубов.       Из последних сил Злата вырвалась, закричала, но никто кроме Мируна ее не услышал. А если б и услышал, то не пошел на выручку. Затемно за черту только блаженные да обережники суются. – Не пойду, не пойду! – Вот же докука попалась..., – бурчал себе под нос Мирун, не смотря на плачущую Злату. – Останешься, сказано, и неча реветь. Никто тебя не съест, враки все это! А ежели... так и невелика потеря. На Цитадель никакой надеги нет, вон уже сколько весей сгибло. Черты их, как же… Знаем мы их черты. И Ходящих знаем. Чего им, значица, надобно. А тут одну робу возьмут, зато другие живы останутся. Ай! Куда рвешься, дурища, а? От же упрямая попалась. Хорошо веревку прихватил...       Запястье стянули невидимые путы. Яра попыталась пошевелить онемевшими пальцами, но не смогла. Вокруг нее и Тайля уже бегали старшие, что-то кричал Льдан, тряся ее за плечи, и Яра через силу стряхнула наваждение – открыла слипшиеся от слез веки и посмотрела на Вожака. Потом также медленно перевела взгляд на склонившегося над ней мужчину. Того самого, кто нашел ее в ту страшную ночь и принес в Логово, еле живую и почти не чувствующую отмороженных ног...       Яра протянула руку к нему, заново вспоминая и его успокаивающий шепот, и легкий укус в запястье, которого тогда даже не почувствовала. Вместо него она ощутила разливающееся тепло, принесшее с собой долгожданный покой. В его могучих и надежных руках она так и уснула, пока не проснулась рысью среди тех, кто стал ее новой семьей... – Говори со мной! Яра! – Тверд держал ее за плечи и безмолвно плакал, будто случилось что-то плохое. Но ведь все было как раз наоборот... – Злата. – Что? – раздался встревоженный шепот Умилы, Велета, и еще нескольких рысей. – Что она сказала? – Меня зовут Злата, – девочка протянула руку и, счастливо улыбаясь, коснулась мокрой от слез щеки Тверда. – Я помню тебя.

***

      Стая собралась там же, где нашли плачущую Яру, цепляющуюся за шерсть Тайля. Сначала никто не мог ничего понять, но потом также странно стали вести себя и другие рыси. Многие обернулись и ударились в плач, подобно Яре. Другие просто окаменели, не в силах вымолвить ни словечка.       Льдан с Умилой метались от одних к другим, щедро отдавая целебный Дар, но все было бестолку. Единственное, что им удалось понять, так это то, что все «заболевшие» были обращенными рысями, а не рожденными в стае.       Понемногу страсти поутихли, и тогда к стае присоединились еще трое. Рада тут же кинулась к Тайлю, а Сполох, не взирая на протесты, отвел Льдана в сторону и твердо заявил: – Мы уходим. – Мы?.. – совершенно обескуражено переспросил Льдан, смотря, как Рада обнимает сменившего личину Тайля и что-то нашептывает тому на ухо. Его сын выглядел удивленным и смущенным одновременно. – Мы – то есть я и Кусач, – Сполох кивнул на неопрятного парня, терпеливо переминающегося за его спиной. – Только попрощаемся со всеми и сразу уйдем. – Да что со всеми вами творится?! – басом сорвался Тверд, успев ровно за секунду до того, как тоже самое сделал Льдан. Над рысиной стаей повисла тишина, нарушаемая тихими всхлипами Рады, прижимающей к себе Тайля и Яру.       Сполох грустно улыбнулся, еще больше ошарашив Вожака. – Я помню. – Помнишь? Ты можешь объяснить толком, что… – Не держи нас, Вожак. Кусач тоже идет по своей воле, хоть я его и не просил. Дадут Хранители – свидимся, – Сполох подошел ближе и сделал то, чего не делал никогда прежде – обнял Льдана. – Спасибо за все, что вы сделали для нас с братом. Мира в пути.