Ходящие в Ночи. Осененный.

— Кхх, — Тайль дрожал всем телом и кашлял, ощущая, что легкие вот-вот вывернутся наизнанку.       Изо рта лились мутные потоки речной воды, с кусочками водорослей и тины: поневоле наглотался, пока барахтался на дне реки, влекомый сильным течением. Повезло еще, что, упал в место, где поток терял силу, а не наоборот, набирал! Иначе еще в самом начале себе голову о подводные камни расшиб, и тогда уж точно — конец. Впрочем, может оно даже было бы и лучше? Не пришлось бы терпеть то, что ощутил, едва оказавшись вне воды. — А-а-а! — мальчик неосторожно оперся на локоть, и раненную руку тут же свело судорогой. «Только не плакать», — Осененный, стиснув зубы, прикрыл от острой боли глаза. Плечо горело, словно его непрерывно жгли раскаленным прутом.       Тайль со стоном оттолкнулся здоровой рукой от грязного и липкого, покрытого тиной и ряской берега реки, и завалился на спину. Из его груди вырвалось слабое жалкое поскуливание, едва стоило вспомнить, что произошло.       Мама. Сестры, брат. Их родители, его тетка и дядя. Мысли роились, словно пчелы в потревоженном улье. Что теперь с ними стало? Неужели, они все погибли? Нет. Только не это! Только не из-за него!       Попытался привстать, но ничего не вышло — по руке тут же прошлась волна ослепляющей боли, будто кто-то заживо резанул его ножом. В позапрошлом году порезал себе палец, так чуть язык себе не откусил от боли. Казалось, что еще немного — и смерть, так больно было! Хотя, по правде сказать, страшнее было больше, чем больнее. Глупый. Теперешние ощущения были во много крат хуже. Думалось, что лучше бы всеми ножами на свете изрезаться, лишь бы не быть порванным лесным зверем. Нет, хуже, чем зверем! Ходящим в Ночи.       Затем вспомнил последние мгновенья перед падением и беспамятством. Соваться в реку оказалось большой глупостью — течение было слишком сильным и быстрым для его юных неокрепших мышц. И самое обидное — только оказавшись в воде, Тайль сообразил, что совершенно не умеет плавать. Ох… Даже жутко вспоминать, какого ужаса натерпелся, пока беспомощно барахтался в ледяном потоке, пытаясь выбраться на берег. «Я бы не выбрался, ни за что. Только благодаря…»       Когда мальчик думал, что уже все, пришел конец, а перед глазами начали плясать разноцветные круги от нехватки воздуха, кто-то за шкирку вытащил его из бурлящей воды и вышвырнул на берег, оставив выплевывать противную речную муть и приходить в себя. А затем скрылся, не сказав ни слова. «…ему смог. Почему Он оставил меня тут? Почему не помог?» — с горечью думал Тайль о неизвестном спасителе, осматривая свою покалеченную конечность.       Она бесполезной культей лежала на его груди: после «заплыва» в реке, двигать ей уже не получалось. Саму рану видно не было, но тыльная сторона предплечья пульсировала жалящими волнами боли. А по локтю, смешанные с капельками воды, стекали тонкие кровавые ручейки. И еще кожа… Оттчего она такого странного фиолетового оттенка? — Ай!! — Тайль попытался дотянуться кончиками пальцев до пореза, но, едва стоило коснуться воспаленной кожи, как с криком дернулся и прикусил себе щеку, пытаясь новой болью перекрыть первую.       Это помогло. Ненадолго, правда, но достаточно, чтобы осмотреться по сторонам и прийти в полное отчаяние. — Помру я здесь, — обреченно прошептал Осененный, с тревогой вращая глазами по сторонам. Головой двигать он не мог, так как это сразу отдавалось болью в поврежденном плече.       Вокруг была сплошная густая стена Леса. Не такого, в который иногда отваживались выходить взрослые — там все было видно на много шагов вперед. И ходить далеко вглубь не нужно было: грибы да ягоды росли практически у самой опушки, совсем близко к веси, откуда, стоит лишь кликнуть, тут же толпой прибегут мужики и помогут, если нужда есть. А здесь… Тайль ощутил новую волну дрожи, никак не связанную с холодом или изматывающей душу болью в руке.       Солнце практически не пробивалось сквозь густые, растущие вплотную друг к дружке кроны вековых деревьев. Но, как ни странно, темно здесь не было. В воздухе витала какая-то странная дымка, напоминающая туман, разве что слегка прозрачнее. А звуки… В обычном лесу их всегда много. Шелест листвы, жужжание назойливых насекомых, щебетание птах, перекрикивания белок, да мало ли. Здесь не было ничего подобного.       В этом Лесу царила тишина, от которой начинали стучать зубы, а пыльцы судорожно сжимали мокрую землю, стараясь найти хоть какую-нибудь палку — не для защиты даже, а для собственного успокоения. Небольшой ручеек, у которого лежал мальчик, не издавал практически никаких звуков — вода в нем стояла ровная и совершенно не текла. Как он сюда попал? Поди теперь разбери. Казалось, вроде бы мгновенье назад тонул, и вдруг лежит здесь. Один.       Волна дрожи холодной змейкой пробежала вдоль хребта и осела где-то в груди Тайля, сжимая гулко стучащее сердце в тесные кольца страха. Как долго он уже здесь лежит? А вдруг за ним кто-то наблюдает и не кидается только потому, что наслаждается ужасом, который сковывает беззащитную жертву?       Где-то вдалеке раздался донесенный эхом треск, словно сломали сухую ветку. Звук волной докатился до испуганно поджавшего под себя ноги Осененного и затих, затерявшись где-то между стволами деревьев. — Все хорошо, — прошептал Тайль, до боли стискивая глаза и едва удерживаясь, чтобы позорно не разреветься от страха.       К сожалению, себя не обманешь. Других можно, но себя — никогда. Тщетные попытки успокоиться ни к чему не привели. Запруда слез в уголках глаз не выдержала, прорвалась, солеными потоками скользя вниз по его бледному и изнеможенному лицу       Один. Раненный. В такой чаще, куда даже обережники не отваживаются соваться. Хорошо еще хотя бы днем очнулся, судя по редким пробивающимся сквозь густую листву лучикам солнца. А вот когда придет Ночь… Что делать тогда? Это их время. Даже если ему удастся каким-то чудом не заблудиться и выйди на окраину Леса, то до темноты все равно не успеть, особенно, если даже малейшее шевеление доставляет острую боль.       А как же еда? Он уже голоден. Но поблизости даже самого завалявшегося кустика с клюквой или брусникой не видно, которыми пусть и не надолго, но насытился бы! Да даже если бы и было — что толку? Разве спасли бы эти жалкие крохи его жизнь? — Я сильный, — пытаясь приободрить себя, хрипло шептал Тайль. — Мама говорила — я сильный.       Сказал, и тут же жалобно всхлипнул, отчетливо понимая, что, скорее всего, не доживет даже до вечера, не говоря уже о завтрашнем дне. «Дед Вышец рассказывал страшные истории. Про упырей, оборотней, кровососов. Все они охотятся на людей, а потом забирают их к себе. Милана, глупая, тогда еще смеялась: зачем, мол, им нас забирать, если они нас едят? А дед так посмотрел на нее… Вот попадешь в их зубы, тогда и узнаешь, сказал он. С той поры у них напрочь охота отпала в лес проситься. Страшно было.       Но вот, он здесь. И скоро его заберут, прямо как деда говорил». — Скоро. Заберут, — повторил Тайль, стискивая зубы, чтобы не заорать от боли и пытаясь подняться на ноги. «Но не сейчас».       Тело не желало слушаться и ощущалось как ватное, словно две недели провалялся в лихорадке. Когда, наконец, сумел встать на обе ноги, показалось, что держит на плечах здоровенный валун, который постепенно, по капле, вытягивает из него все силы. Одно хорошо — боль в руке понемногу ослабла.       Приободренный этим ощущением, мальчик сделал глубокий вдох и посмотрел находящийся от него в паре шагов ручеек. Теперь, сверху, он действительно казался маленьким. Нечего тешить себя надеждой, что сам сюда мог доползти. Достаточно лишь вспомнить, как тонул, и как ноги не могли нашарить дно. А в этой канавке разве что жаба может утонуть, и то, если ей очень не повезет. «Надо идти вдоль воды, — решил Тайль, дрожа от холода и со страхом косясь на темную и безмолвную стену деревьев. — Авось, получиться добрести обратно. А там, наверное, и дом недалеко. Мне помогут, обязательно. Хоть кто-то…»       О том, что Ходящие, должно быть, перебили всех родных и соседей в беззащитных Вестимцах, он старался не думать. Иначе, свалился бы прямо тут же и уже не встал — смысл жить, если никого больше не осталось? «Я сильный», — Тайль, уже с упрямством, напомнил себе, отгоняя прочие мысли.       Он с замиранием сердца сделал первый шаг, ожидая неминуемого возмездия в виде острой боли в предплечье. Но, как ни странно, ее не последовало.       Осененный в шоке дотронулся до болтающейся вдоль тела руки. На ощупь она была совершенно ледяной и без признаков жизни. И если еще минуту назад в ней ощущалась какая-то пульсация, означавшая, потерю очередных маленьких порций крови, то теперь он не чувствовал ровным счетом ничего. «Колдовство, — с недоверием подумал мальчик, еще раз, уже немного смелее, но все еще недоверчиво потыкав пальцем у края рваной раны. — Наверно, это тот свет как-то помог. Знать бы еще, откуда он берется. Может и не пришлось убегать от волков».       Откуда ему было знать, что с Даром происходящие с ним изменения не имели ничего общего? Никто в их семье никогда не говорил, что именно происходит с несчастными, которым не повезло быть раненными Ходящими в Ночи. А если и говорили, то от любопытных ушек детей скрывали. Незачем им просыпаться с криком по ночам от ужасных видений!       Так что… Тайль, воспряв духом, уже более уверенно сделал следующие пару шагов, а потом, чуть ли не бегом кинулся вдоль ручейка, стремясь во что бы то ни стало выбраться из жуткого Леса до темноты. Думать на бегу было трудно, и это приносило облегчение: хоть ненадолго отвлечься от самобичевания и укоризненного гласа совести. Некоторое время несся вообще ни на что не обращая внимания, лишь держа в поле зрения все более истончающийся ручеек. Иногда, правда, возникали мысли, что должно быть наоборот, но остановиться уже не мог — что-то неудержимой хваткой влекло его все глубже, в самую середину чащи леса.       Только спустя пол оборота выдохся настолько, что ни смог больше сделать ни шага. Тайль грохнулся с размаху на колени и чуть не пропахал носом старую полусгнившую листву, вперемешку с хвойными пожелтевшими иглами.       Ручеек здесь переходил в тонкую ниточку, почти что неразличимую под толстым слоем мха и увядших сухих скукожившихся листьев, нападавших с высоких деревьев. Похоже, как раз где-то здесь и начинался родник, откуда вода стекала дальше, к основной реке. И, не надо быть обережником и знать грамоту, чтобы сделать правильные выводы.       Все это время он бежал не в ту сторону. «Нет, это не взаправду», — Тайль с отчаянием вцепился себе в волосы и огляделся по сторонам.       Место, где он оказался, отличалось от того, в котором он очнулся пол оборота назад. Точнее время мальчик сказать не мог, так как постоянно сбивался, пока считал. Здесь было еще темнее, и, хотя деревья росли не так плотно, солнечный свет сюда не проникал — плотная листва полностью загородила небо. Около истока ручейка наискось завалилось сломанное у корня дерево, которое, зацепившись спутанными ветками за другие стволы, иногда поскрипывало, издавая тот самый жуткий щелкающий звук, который он то и дело слышал, пока брел сюда. «Вот теперь — Конец», — внезапно отчетливо и с каким-то странным равнодушием подумал Тайль, присев на один из вывернутых с землей корней и обреченно уставившись прямо перед собой.       Обратно до темноты уже не дойти. Хотя, о чем это он? Здесь и так сплошная Тьма! На пять шагов вперед ничего не разглядеть. Как его еще не слопали? Видать, берегут про запас. А если и нет, то долго ждать не придется — они непременно его учуют. Хотя… Что если?       Тайль вскинул голову и, прищурив глаза, попытался разглядеть верхушку поваленного дерева. Видно было плохо, но судя по всему, подходящие сучья остались, и довольно крепкие… «Наверх, — решил он. — Если не доберутся, то протяну до следующего дня. Ну, а ежели нет?.. Что ж, падать оттуда очень высоко. Если повезет — расшибусь сразу и не буду мучиться».       Страха в нем больше не осталось. Ни капли. Был да вышел весь, пока трясся от ужаса, убегая от волков в Вестимцах и скулил на берегу неведомо как оказавшегося здесь, в Лесу, ручья. Ныне в Тайле не осталось вообще ничего, кроме усталости и вновь навалившейся слабости. Хотелось застыть на месте, и больше никогда не двигаться, но все же заставил себя сесть поперек ствола, ухватиться здоровой рукой за шершавую кору и ползти наверх, подстегивая себя воспоминаниями о доме. И о матери. Только ради нее все еще не сломался, с усилием заставляя себя цепляться за жизнь.       Мальчик ухватился за следующий сук. Рывок. Ветка треснула и едва не сломалась: чем выше поднимался, тем слабее и тоньше они становились. Но Тайль все равно упорно полз, стараясь смотреть только перед собой. Кожа на ладони уже вся покрылась мелкими порезами от острой коры дерева. Не важно. Мелочь, по сравнению с раскалывающейся головой и начинающей неметь ногой.       Тайль не запомнил тот миг, когда силы окончательно оставили его. Просто вдруг рука, цепляющаяся за очередные ветки, соскользнула, и он завалился на спину, чудом не рухнув вниз — оперся неповрежденным плечом и левой ногой на толстый прочный сук, торчащий под углом из соседнего дерева, на которое как раз и опирался поваленный ствол. «Как глупо все получилось. И не пожил ведь вовсе», — с тоской подумал Тайль, прежде чем потерять сознание.       …Желтые фосфоресцирующие глаза с круглыми внимательными зрачками подрагивали практически на расстоянии вытянутой руки от его лица. У Тайля не было сил сопротивляться. Не было сил сползти с дерева, чтобы разбиться с высоты и не позволить Ходящему рвать себя живьем. Он просто смотрел в эти сверкающие, завораживающие точки и ждал. Даже слегка повернул голову, открывая худую шею, чтобы зверю было проще вцепиться. «Пусть закончит начатое. Не могу больше. Устал».       Но рысь не стала атаковать. Она шумно обнюхала тело человека, удовлетворенно фыркнула и… улеглась в ногах мальчика, крепко вцепившись когтями в кору поваленного дерева. Ее светло-палевая шерсть хорошо заметная даже в темноте, первые мгновения топорщившаяся от присутствия человека, улеглась. Теперь зверь стал похож на обычную кошку. Разве что чересчур большую. «Чего она ждет?» — равнодушно подумал Тайль, скосив глаза на усатую морду, которая хитро и с прищуром щелок горящих глаз смотрела на него снизу.       Рысь, словно услышав его мысли, укоризненно тряхнула кисточками на ушах и широко зевнула, открывая полную острых устрашающих клыков пасть. Мол, нужен ты мне больно, такой мелкий и щуплый! Захотела бы есть, загрызла бы какую-нибудь лесную дичь, но не стала бы рисковать и грызть такую неаппетитную тушу, как у тебя.       И прежде чем вновь кануть в Пустоту, Осененный, как бы издалека, услышал чей-то приятный и успокаивающий мужской голос. «Не бойся, сын. Здесь тебе ничто не угрожает. Спи».

****

      Волколак по каким-то причинам ушел, не успев закончить трапезу, а то, что осталось… Зрелище было ужасным. — Собирай вещи, — вдруг произнесла Веда, с трудом оторвав взгляд от убитой и обводя настороженным взором разгромленные сени. — Мы уходим. — К-к-уда? — заикаясь, выдавила из себя Рада.       Мать не ответила. Она под руку с дочерью вернулась в дом, и опустилась на колени посреди комнаты. — Мам? — девушка, переборов страх, опустилась следом за родительницей и неуверенно потрепала ее, роющуюся под грудой сваленных вещей на полу, за плечо. — Куда мы пойдем? — За твоим отцом. Ох, да что же… Ничего не понимаю, — Веда, раздраженно прошипев что-то сквозь зубы, на миг оторвалась от поисков и кивнула дочери, в оцепенении не сводящей взгляда с выхода, где далеко лежала мертвая Томира. — Обереги у тебя на месте? — Что… А?       Рада не расслышала вопроса. Ее сверкающие от слез глаза не отрывались от сеней. Девушка поняла вдруг, что только благодаря «жертве» матери Тайля, они еще до сих пор живы. Волк мало что оставил от тела, но, судя по всему, в итоге наелся и ушел. — Дочка! Хватит, на меня смотри. Вот так. Скажи, ладанки у тебя на месте? — Д-да, — Рада непослушными пальчиками провела по шее и вытащила из-за спины драгоценные обереги на плетеной веревочке. — Смотри не потеряй! — Веда коротко кивнула и вновь опустилась, переворачивая осколки от разбитой посуды. — Да где же?.. Я же помню, что они в кувшине были! Нежто, унес? — Что? — Ожерелье, мне от прабабки досталось. Она, говорят, сильная колдунья была… Ох! Вот же они, чуть с ума не сошла. Рада, наклонись, дочка… Вот так. — А как же ты? — девушка растерянно ощупывала связку из простеньких белых бус, которую мама торопливо нацепила ей на шею. — У меня есть, не волнуйся. Но это ожерелье… Мне мать рассказывала, что оно редкую силу имеет: от всех порождений Ночи защитить может. Но потому при создании и сил обережника требует немерено, и цены не имеет — такие вещи только на заказ делали, для родичей. Никто его еще до тебя не использовал, привыкли обычными оберегами обходиться. Так что носи, не снимая! И не спорь, мне так спокойнее. — Но… — Рада уже собиралась, было, возразить, но мать не стала слушать пререканий — цапнула ее за рукав и потащила за собой, к выходу.       За околицу вышли так, словно в любую секунду ждали нападения. Соседние дома скрипели несмазанными петлями распахнутых дверей, нагоняя паническую дрожь. В некоторых даже были высажены окна — к таким старались не приближаться, потихоньку шагая вдоль чудом уцелевшего заборчика вдоль дороги. Солнце хоть и не поднялось достаточно высоко, но даже то, что было видно в столь слабых рассветных лучах, наводило сжимающий душу ужас!       Практически во всех встречающихся по пути дворах валялись растерзанные туши домашней скотины. Волколаки не стали поедать, лишь разрывали острыми клыками глотки, заливая теплой багровой кровью траву перед хатами на много шагов во все стороны. Кое-где, правда, виднелись и человеческие тела.       Рада вздрогнула и отвернулась, заметив выглядывающий из кровавой каши знакомый расшитый подол сарафана их соседки — тетки Дорны, которая частенько угощала их козьим молоком. Добрая она была! Всегда улыбалась и никогда слово дурного никому не сказала. Даже когда в прошлогоднем зеленнике застала их с сестрами, ворующих недозревшие яблоки, ругать не стала — пожурила только слегка, да наказала впредь больше не шкодничать. А они устыдились и впрямь больше ничего подобного не вытворяли. Дорна, не смотря на мягкий характер и преклонный возраст, убеждать умела не хуже их матери. И теперь она мертва. Убита Ходящими в Ночи. Что эта за жизнь такая, что даже такие люди, сроду никому не возжелавшие зла, вынуждены погибать под клыками бездушных тварей?       Вскоре дошли до развилки. Веда было направилась к телам дочерей, но Рада удержала — видела, что от них осталось, и не хотела, чтобы мать еще на день впала в забытье. А может и того хуже — навсегда! Только ценой огромных усилий и немалых пролитых слез Рада убедила мать идти дальше, к кузнице. Потом вместе отцом вернутся, отнесут домой к прибытию обережников. Если вообще осталось что-то, что можно унести.       Дальше пошли еще быстрее. По сторонам больше старались не смотреть, вздрагивая от любого постороннего шороха. Но, чем ближе пробирались к центру Вестимцев, тем больше хотелось повернуть назад и нестись в родной дом, поскуливая от отчаяния и горя.       Сквозь крыши прогоревших, черных от сажи домов, просвечивали лучи восходящего солнца. Пожар, длившийся всю ночь, уже утих, оставив после себя практически целиком уничтоженную весь, чадящую извивающимся на утреннем ветерке белесым дымом из-под деревянных обломков. Огонь, только чудом не добравшийся до их окраины, сжег все: торговые лавки, бани и амбары со скотиной внутри, мастерские и простые хаты. Ничто не устояло перед его мощью.       Рада зажала нос, не желая вдыхать мерзкий запах прогоревшего дерева, смешанный с едкой выворачивающий наизнанку вонью паленой шерсти и подгоревшего мяса. Те люди, которым посчастливилось уйти от клыков оборотней, погибали прямо у себя в хатах, не в силах выбраться наружу. Тела некоторых были видны даже отсюда, с дороги: страшные, до сих пор исходящие струйками пара и черные, будто прошедшие сквозь преисподнюю. Нет, их даже трупами назвать язык не поворачивался! Просто скелеты, обтянутые черной копотью вместо плоти, вцепившиеся в обугленные доски или скрючившиеся посреди пепелища. Рада постанывала сквозь зубы, когда навстречу вылезало очередное сожженное здание, но держалась, влекомая к кузнице вцепившейся в нее матерью.       Веда, едва увидев исходящее дымом пепелище, поняла, что задерживаться здесь нельзя. День только кажется длинным, а там уже и вновь Ночь настанет, когда вслед за первой бедой явится вторая, пострашнее всех прочих. Проклятые навьи, пожирающие людские души. Вышец, вдоволь наслушавшийся в своих путешествиях различных баек от обережников Цитадели, рассказывал ей страшные вещи. Многое уже забылось, но стоило лишь взглянуть на искореженные пламенем человеческие останки, истории вновь возникли перед глазами, как живые. Поэтому Веда держалась, усилиями воли заставляя себя и подвывающую от страха дочь шагать вперед.       Но дойти до кузницы так и не успели. На первом же повороте от главного тракта, проходящего через всю весь, им навстречу кинулась одинокая перемазанная сажей фигурка, практически сливающаяся на фоне черных остовов сгоревших хат. Веда замерла, задвинув за спину сопротивляющуюся дочь, и испуганно впилась взглядом в приближающего человека.       Даже на таком расстоянии было видно, как сквозь рваную прожженную во многих местах одежду, просвечивает израненная кожа с ожогами, идущими длинными красными полосами по всему телу. Выжить после такого было трудно, да что там — практически невозможно! Разве что бегущий был…. Навью. Веда приготовилась сражаться на смерть, защищая своего ребенка. — Рад-а…, — его прерывающийся крик постепенно креп. — Помогите!       Мать неуверенно качнулась вперед, смутно улавливая знакомые нотки в хриплом юношеском голосе. Но и этого было достаточно, чтобы почуявшая свободу Рада вырвалась из ее запоздало ухвативших воздух пальцев и понеслась навстречу зовущему. — Дочка! — Веда отчаянно закричала, кидаясь за ней следом.       Незнакомец плашмя рухнул на землю, не добежав до Рады всего несколько шагов. Веда успела подскочить как раз к тому моменту, как ее дочь перевернула постанывающего юношу на спину и подолом вытирала его перепачканное гарью лицо. — Зарен… — ее прерывающийся шепот был едва слышен за судорожными хрипами, вырывающимися из его обнаженной груди, с висящими на ней обрывками подпаленной рубахи.       Веда опустилась рядом с ними на колени и отстранила руку дочери, своими неловкими прикосновениями причиняющую Зарену еще большую боль. Ей было достаточно лишь раз взглянуть на его покрытое рубцами от ожогов тело, чтобы с тоской понять: парень не жилец на этом свете. Даже то, что продержался столько — уже сродни чуду, не говоря о том, что смог встать на ноги и побежать куда-то.       Рада сжала ладонь нареченного и тихо плакала, орошая его кожу потоками слез, отчего на ней появились грязные мутные разводы. Зарен кряхтел от резкой боли, но все же сумел найти в себе силы поднять взгляд на женщин и едва слышно прохрипеть сухим от обезвоживания голосом: — Сестренка… Отец… Ради всего… — Где? — Веда, наклонилась, не в силах что-либо расслышать из-за бурно рыдающей Рады. — В хате. Скорее, умоляю, — его глаза вдруг застыли, а с приоткрытых губ так и не сорвался последний звук.       Рада затрясла его за руку, не желая поверить в случившееся. Еще только вчера она ждала сватов от его семьи. Еще вчера они целовались на окраине Вестимцев, скрытые бурно растущими садовыми деревьями от посторонних любопытных глаз. Зарен говорил, что любит. Что хочет остаток жизни провести только с ней. И она верила, потому что знала правду. А теперь…       Веда молча взяла дочь за руку и потянула вверх, заставляя выпустить из объятий постепенно остывающее тело, ныне же ночью станет их смертельным врагом. Рада не хотела, упиралась всеми руками и ногами, отчаянно звала любимого по имени, но мать была непреклонна и настояла на своем.       Оставшуюся часть пути прошли гораздо медленнее, потому что всхлипывающая девушка то и дело порывалась повернуть обратно. Веда все понимала, но не позволяла сделать и шага назад. Материнское сердце, и так уже истерзанное тоской по Милане и Лучезаре, разрывалось от горя и сочувствия, но что она могла сделать? Ничего уже не исправить, не воротить.       Из-за сгоревшей стены мастерской кожевников показался угол крыши отцовской кузницы. И вроде бы даже неповрежденный! Рядом с ней стояли еще несколько выживших: старик и взрослый мужчина, ровесник Ильду, в которых Веда признала деда Морша, когда-то водившего обозы вместе с ее братом Вышцем, и отца только что погибшего Зарена — Авара. Они встретились на излучине дороги и рухнули друг другу в объятья, словно самые родные друг другу люди. Рада вновь разрыдалась, уже на груди Авара, силясь между всхлипами произнести имя Зарена, на что тот вопросительно покосился на утирающую слезы Веду и хриплым грубым голосом, в котором звучала глухая боль, просипел: — Мой сын…. Когда? Где?       Мать Рады, едва удерживаясь, чтобы не зарыдать вслед за дочкой, мотнула головой назад — на покрытую грязью и пеплом дорогу, по которой шли минутой ранее. Авар выпрямился, все еще сжимая в могучих руках всхлипывающую девушку, и всмотрелся в даль. Разумеется, отсюда тела сына он не увидел, но это и не нужно было. Понял по ревущим женщинам, что все кончено.       Слезы потекли сами собой, оставляя на покрытых копотью щеках светлые дорожки и срываясь с клоков остатков опаленной в пожаре бороды. Какая-то незримая струна в его душе оборвалась, с каждым мгновением вводя его в отчаяние своим неумолимым звоном смерти. Больше никого нет! Сын погиб в дороге, пытаясь привести им с дочерью помощь. Авар звал, умолял остаться и помочь разгрести завалы, но тот не хотел слушать. Рванулся наружу, оставив его выть от отчаяния рядом с мертвым крошечным телом дочки, надышавшейся едкого дыма и не дожившей всего каких-то пары минут до рассвета. Если бы не дед Морш, то так бы и остался там в погребе, заваленный обломками от полупрогоревших балок, свалившихся на дверь в полу. И подох бы, не в силах больше ни секунды жить в этом мире, если бы не крошечная надежда искоркой тлеющая в душе — сын. Но Зарен погиб, и что дальше? Ради чего жить? — Ильд? Костр? Ты видел моего мужа? — Веда, устав смотреть в мутное от едва сдерживаемых чувств подрагивающее лицо мужчины, повернулась к Моршу, придерживающему ее за плечо. — Что ты бормочешь? — Не ходи, — старик отводил глаза, не в силах смотреть в лицо женщины, родных который только что видел разорванными на части на пороге их же кузницы. — Не ходи, дочка… — Что?.. — сдавленный крик вырвался из груди Веды, когда поняла, почему он отворачивается. — Нет!!! НЕТ!!!       Она развернулась и кинулась мимо стоящего столбом Авара, к уже виднеющейся неподалеку кузнице. Едва мать скрылась за поворотом, Рада оторвала голову от груди мужчины и мутными от слез глазами взглянула на Морша, с кряхтением садящегося прямо на голую землю. Она еще не поняла, поглощенная горем по Зарену, почему мама убежала, не взяв ее с собой, и почему Авар вдруг стал успокаивающе поглаживать ее по волосам.       Внезапно раздался полный боли крик, перешедший в вой. Это кричала ее мать, нашедшая своих мертвых мужа и сына посреди разрушенной огнем кузни. Мгновенно все поняв, Рада не верящим взглядом уставилась на старика, мрачнеющего с каждым новым воплем, раздающемся из-за чадящих дымом развалин. — Не думал, что доведется пережить такое на своем веку, — сиплым простуженным голосом проскрипел Морш, откидываясь на спину и подставляя старое морщинистое лицо под лучи наконец выбравшегося из-за кромки леса солнышка. — Но я бы отдал все, что мне осталось, лишь не слышать… Это.       Ноги девушки подкосились, и она беспомощно завалилась на землю, выскользнув из рук не успевшего подхватить ее Авара. Мужчина не стал приводить девку в чувство. Только опустился рядом на землю, переложив ее голову себе на колени.       Так и сидели еще несколько часов, слушая рыдания и стоны убитой горем Веды. Авар, безразлично опустивший плечи и уставившийся в одну точку на горизонте; Морш, что-то бурчащий себе под нос и то и дело вздрагивающий от новых особенно болезненных воплей женщины на пороге кузни; и Рада, чей обморок постепенно перешел в глубокий оздоровляющий сон. Их жизнь была разрушена, полностью и окончательно. Но они, почему-то, до сих пор жили. Вот только, лучше бы они умерли вместе с остальными! Потому что терзания, охватившие их души, были куда мучительнее любой из смертей.

****

      Тайль проснулся рывком, сразу вскочив на все четыре лапы и ошарашено озираясь по сторонам. Нос резанули куча разом навалившихся запахов, а глаза с непривычки ослепило от яркого света. Только потом понял, что яркий свет — от луны, а второй мир, тонко наслаивающийся на привычный зримый, целиком состоит из звуков и запахов, коих в ночном лесу оказалось столько… Как он раньше этого не замечал?       Внезапно почувствовал рядом чужое присутствие, скакнул вверх по стволу и угрожающе зашипел, выставив перед собой лапу в серебристой с угольно-черными полосками шерсти, и с острыми лезвиями сверкающих когтей. Стоп! Что происходит?       Тайль ошарашено перевел взгляд на свою руку, которую и рукой то назвать теперь язык не поворачивался. Лапа лесного зверя с толстыми мягкими подушечками и острыми загнутыми внутрь, как у кошки, когтями никак не могла быть частью его тела! Видимо, он совсем потерял голову от страха. И почему в теле такая странная легкость? Хочется ринутся с места и нестись сломя голову через лес, отбросив все посторонние мысли! Но почему, разве он не умирает? «Сын. Спускайся».       Тайль повернул голову и увидел аккуратно крадущуюся к нему по сваленному дереву рысь в пушистой светло-палевой шерсти. Ту самую, которая его поранила! И именно ту, которую видел в последний раз, прежде, чем окончательно распрощался с жизнью и окунулся в беспамятство. Странно, но в этот раз страха она не вызвала. Наоборот, захотелось… Прижаться к ней? Да что это с ним?!       Зверь подошел практически вплотную и навис над вжавшимся в ствол пузом Тайлем, почувствовавшим вдруг серьезную угрозу. Осененный хотел было пересилить себя и вновь поднять голову, но рысь так грозно рявкнула вибрирующим рычащим голосом, что он окончательно обмяк и вцепился в ствол дерева всем, чем смог. Даже хвостом. Благие пресвятые!!! Хвостом?! «Так-то, — произнес удовлетворенный голос в его голове. — Знай свое место, сын. А теперь спускаемся. Да не бойся ты, я не обижу» «Не пойду! — отчаянно жмурясь, пропищал Тайль, даже не сразу сообразив, что говорит, не произнося ни звука голосом. — Ты меня укусил».       Воцарилось молчание. Тайль приоткрыл глаз и снизу вверх удивленно уставился на зверя, который, не смотря на разницу в размерах и внушительный грозный вид, казалось, был чем-то смущен. «Идем, — последовал еще один настойчивый приказ, прежде чем рысь ловко развернулась на месте и махнула перед его носом коротким хвостом, моментально вызвавшим неудержимое желание расчихаться. — Тебя все ждут». «Кто — все?» — осторожно спросил Тайль, аккуратно на пузе сползая следом за зверем, не смея больше игнорировать его приказ.       Конечно, можно было бы попробовать вновь воспротивиться, но Осененному почудилось, что тогда последствия для него могут быть не слишком приятными. «Все — это твоя семья, сынок. Твоя новая семья».