****
Большак, с примятой по краям колесами повозок или следами от копыт коней травой, постепенно сменился узкой лесной тропкой. Сходить с него погорельцам не хотелось, но иначе до Ночи было не успеть. Другой путь обещал крюк, верст эдак на пять с гаком, а пешим ходом это было равносильно смерти. Ладно хоть погода милость явила — тихая, ветер лишь в кронах сосен шумит, вниз не доходит. Солнышко припекало, но не так, чтобы свешивать языки от жары. Облачка то и дело краешками закрывали светило, давая путникам краткие передышки, за время которых успевали если не отдохнуть, то хоть немного прийти в себя. Хоть в этом повезло! Могло ведь и дождем проливным на целый день зарядить. В плодовник такое часто случалось, особенно в последние годы. Веда тихо вскрикнула и навалилась на плечо Авара, когда неаккуратно ступила на поврежденную лодыжку. Ничему жизнь не учит! Сколько раз ей бабка твердила: «Смотри, дуреха, под ноги, а то опять коленки расшибешь, будешь реветь в три ручья». Совет-то запомнила, а вот следовать ему забывала. Всегда забывала. Вот и сейчас, когда посреди дороги внезапно вырос узкий твердый корень, Веда по своему обычаю не применула споткнуться. Она беспорядочной грудой растянулась на земле и болезненным криком переполошила все зверье в лесу. Морш посмотрел на ее вывернутую лодыжку, поцокал языком и сказал: « Эт к лекарю надобно!». Он-то хоть и стар, но опыта в таких делах не имел. Что уж говорить о дочке, чуть не лишившейся чувств при виде ее медленно распухающей ноги, или Аворе, сроду ничем сложнее разведения скотины не интересовавшегося. Дура! Как бы не сгинуть всем из-за нее… Веда покаянно вздохнула, опасаясь смотреть в суровое укоризненное лицо мужчины, которому теперь помимо едва волочащего от усталости ноги Морша, приходилось тащить и ее. — Долго еще? — отдуваясь, и силясь казаться не слишком заморенной, спросила Рада, подхватившая мать под вторую руку. — Ты не болтай, а тащи, — нехотя буркнул Авар, на секунду высвободив руку и утерев потный от перенапряжения лоб. По нему сразу же покатились новые капли, заливая глаза и затекая в приоткрытый от натуги рот. Мужчина беззлобно ругнулся и распрямился, с трудом удержавшись, чтобы не высказать глупой бабе все, что на душе накипело. Позже. Сил на это сейчас нет — того и гляди свалится, утянув за собой всю вереницу сплетенных друг с другом селян. Ладно, на Веду рухнет — поделом. Но девку младую и старика, сухого и тощего от многих прожитых лет, жалко. В своей туше чувствуется пудов шесть, если не больше. Только их косточки тонкие хрустнут и все, можно там же и хоронить. То пятно, что останется… — Так все же? — Успеем, дочка, — раздался уставший старческий голос Морша. — Главное, не останавливаться. Верно говорю? Авар нехотя поднял голову, осматривая окрестности. И не ответил. Потому что понял, что врет старик, щадит девку невинную. Стезя узкая, но утоптанная, стелется вдоль опушки. Слева сквозь стволы сосен, раскачивающихся и скрипящих под яростным ветром в кронах, было видно обширное луговое поле, шелестящее и исходящее рябью колышущейся травы. С других сторон — все та же прежняя стена леса. Не глухая, конечно — просветы на много шагов вперед видны, так что звук далеко разносится. Птичий гомон доносится чуть ли не с каждой ветки. Уже все уши прожужжали, отродья Встрешниковы! Если из-за их пересвиста память не изменяет, до развилки еще с пол оборота идти, а там уж по прямой, вплоть до Ближних Врагов. До темноты должны успеть… Если идти как раньше. А она ползут, как улитки! Эх, только от одной беды открестились, так другая навалилась. — Уф… — Что, замаялась? — мужчина ухмыльнулся в остатки подпаленной бороды. — С ног валюсь, — призналась девушка, сдувая с носа назойливую мошкару, что так и норовила забраться внутрь. — Терпи, — сочуственно прогудел Авар, поудобнее перехватывая руку невольно вскрикнувшей от боли Веды. — Небось, раньше дальше тына веси не ходила? Ничего, все надо в жизни испробовать… Внукам будешь рассказывать. Если не сгинешь с нами. — Авар! — Веда возмущенно повысила голос и вперилась в него негодующим взглядом. — Я же просила. — Ты-то уж помолчи. Вот же, одна морока с вами… Веда виновато склонила голову, а Рада надулась, вздернула носик и даже немного выпрямилась, всем видом выказывая обиду. Авар усмехнулся, подумав: «Ишь, взъярилась! Надо бы почаще ее злить, глядишь, еще и доберемся до темноты». А затем сам же себя одернул. Никуда они не доберутся без обережников. Силы женщин (не говоря уже о старике) таяли, как весенний снег, а конца пути все не было видно. Рада уже даже не пыталась обижаться, ссутулилась, тяжело дыша от тяжкой ноши. Но если она еще хоть как-то себя чувствовала, ощущала окружающий мир, то на Авара было жалко смотреть. Красный, истекающий потом, как загнанный мул, он едва переставлял ноги, шатаясь под двойным весом. Девка что — помощь ее мала, хоть и кажется ей, будто тащит все на себе. А вот он уже оборот как рук не ощущает. Удивительно, как только пальцы не разжались сами собой — видать свело с непривычки. Да и остальное тело ватное, будто целый день без отдыху землю пахал, а потом еще столько же перекапывал. Ну, а ее мать с Моршем… Им тоже не сладко пришлось. Веда тихо постанывала, с одной стороны от все усиливающейся боли в ноге и, отчасти, от незатихающего гласа совести. Старик шел сам, но так медленно, будто и не двигался вовсе. Последний оборот он практически висел на Аваре, зацепившись узловатыми пальцами за его мускулистую шею, потеряв свою клюку где-то по дороге. А Ночь уже наступала... То один, то другой, селяне вскидывали головы, беспомощно следя за солнцем, неумолимо клонящимся к закату. Тьма сгущалась, протягивая свои мерзкие щупальца из лесной чаши. Небо постепенно окрасилось кровью, светлеющей к горизонту. Не будь они так измотаны, наверняка восхитились бы открывшейся перед ними восхитительной картиной. Наряду с темными величественными соснами, эти просветы закатного неба казались столбами света, бьющими из-за шевелящейся травяной завесы поля, раскинувшегося у опушки. В кокой-то миг Авар застонал, не в силах более удерживать слабый, недостойный мужчины стон. Веда сцепила зубы, когда он остановился и кое-как медленно опустил ее на землю. Рада присела рядом с матерью, затравленно дыша и уткнувшись носиком ей в плечо. Затем рядом упал, расцепивший руки, Морш, смачно ругнувшись от боли в отбитой падением пояснице. Авар рухнул последним, с размаху опустившись на колени и растянувшись прямо поперек дороги, жадно и с наслаждением вдыхая свежий прохладный лесной воздух. Сколько они лежали так, без движения? Никто не знал. Лишь Рада лежала на спине, отрешенно наблюдая, как постепенно клонится солнце к горизонту. Вот-вот, и его нижний краешек коснется земли. А там уже не больше оборота, и сумерки плавно перетекут в Ночь. — Думаю, проститься пора, — прохрипел Авар сухим с шипящими переливами голосом. — Ясно уж, пропали мы. Стоило ли идти? Ему никто не ответил. Не потому что сил не было. Просто, не могли поверить в страшную правду. В то, что для них все кончено. — Прости. Прости, — Веда притянула к себе дочь и умоляюще шептала, ни на кого ни обращая внимания. Это ее вина. Из-за нее все погибнут. Или обернутся в Ходящих, что даже хуже смерти. — Простите меня… — И меня. Да защитят нас Хранители... Внезапно, вдалеке послышался топот копыт, усиливающийся с каждой секундой. Размеренный, неторопливый. Вершник, кем бы он ни был, явно не спешил, понимал, что до веси рукой подать. А уж на коне и вовсе можно рысью успеть доехать. Ноздри Морша расширились, затрепетали, когда он приподнялся на локтях и склонил голову на бок. — Помогите! Его крик был похож на комариный писк, но уже через миг закричали и остальные, надрывая пересохшие после долгого пути голоса. Их призыв эхом пронесся вдоль деревьев, затих, затем вновь набрал силу, когда они продолжили звать, умоляя услышать их. Идти навстречу не было сил, но кричали до тех пор, пока не охрипли. Лес недовольно шумел, взбудораженный их воплями. Спутники притихли, испуганно озираясь о сторонам. Топот копыт все еще был слышен, но как понять: близко или нет? Лес редкий, звук далеко уносится. Казалось, прошла едва ли не четверть оборота. Или меньше? Им, скованным страхом, каждая секунда казалась вечностью. Наконец, Рада, первой заметив движение, привстала, медленно поднялась на ноги, цепляясь за ближайший ствол сведенными от напряжения пальцами. Надежда постепенно разгоралась в ее, уже отчаявшейся было душе, когда она заметила мелькнувшую на фоне заката фигуру. Их нашли! Слава Благиям!!***
Девушка расширенными от ужаса глазами смотрела, как в приближающейся к ней темной фигуре, в районе головы, зажглись две сияющие бледно-красным светом точки. Не сразу до нее дошло, что «вершник», к которому кинулась с радостным криком — без коня, и идет не с дороги, а выплыл откуда-то из чащи, где уже слышны леденящие душу странные шорохи и скрипы. — Голодно… Рада застыла на месте, вцепившись в подаренный матерью оберег и дрожа, как осиновый лист. Она боялась не то что пошевелиться — дышать. Глаза человека напротив вспыхнули сильнее, но он не выходил из-за дерева. Солнце еще не село, и освещавшие ее лучи, пробивающиеся сквозь деревья на опушке, представляли для него непреодолимую преграду. До поры. Девушка услышала, как позади зашевелились родичи, молча поднимающиеся с покрытой желтыми иглами и перепрелым мхом лесной земли. Люди не проронили ни слова, но упорно вставали, как будто и не валялись в лежку минутой ранее. «Бежать!» — подумала Рада, но смогла только сделать маленький шажок назад. Как во сне услышала топот копыт, жесткий властный мужской голос: — Посторонись! Живо!! — ее грубо ухватили за плечо и отпихнули в сторону. Рада вскрикнула, больно ударившись бедром о беспорядочно растущие корни, в беспорядке торчащие из-под земли. Хорошо хоть не поранилась, успела спружинить руками! На нее пахнуло крепким конским потом, раздался металлический скрежещущий звук. Краткая вспышка. Слепящий бело-голубой свет резанул по глазам. Рада закричала, замахала руками, будто отгоняя рой пчел. Ужас разъедал внутренности, хотелось вырыть норку и, как испуганной мышке, забиться туда, скрыться, забыть… Сильная затрещина обрушилась неожиданно, голова девушки мотнулась, увлекая за собой тело. Рада мигом прикусила язычок и открыла глаза, недоуменно уставившись перед собой и растерянно хлопая ресницами. — Успокоилась? Вот дуреха… Это ж надо так верещать! Покойник дернул — даже упокоить не успел. Только пятки засверкали. Или это не из-за тебя? Да ладно, не блажи, шучу я. Вон он валяется, за кустами. Повезло, что не упырь или кровосос, а то не отбился бы. Не мое это, знаешь, дело, с железом на нечисть лезть. — С-спас… — А? Чего бормочешь? Мужчина наклонился, она увидела его серое облачение, опоясанное резным прочным ремнем с болтающимся сбоку добротным кинжалом. Колдун! Светлые, из-за смуглого лица и темных волос, глаза на его лице показались незрячими бельмами. Затем увидела саркастическую усмешку на его испещренном мелкими шрамами лице, когда он протянул ей руку. — Цепляйся, малахольная. Хорошо. Эй! — он, вытянув ее, как морковку с грядки, поставил на ноги, убедился, что ничего себе не повредила и только потом, с нескрываемым раздражением крикнул, покосившись через ее плечо. — Сюда ползите. Да поживее — время не ждет. Дважды просить не пришлось. Веда, наблюдавшая издали за схваткой обережника с порождением ночи, встряхнулась и с воплем облегчения кинулась к дочери. Ну, как кинулась… Почти что побежала, подволакивая больную ногу. За ней волочился Авар, подтягивая за собой кряхтящего, до сих пор не пришедшего в себя Морша. Рада вырвалась из хватки колдуна, понеслась навстречу матери. Они обнялись, заливаясь слезами, вне себя от пережитого ужаса. — Тихо. От полного угрозы и предостережения голоса наузника, женщины моментально примолкли и испуганно, и с надеждой уставились на обережника, который скрестил на груди руки, сверля их взглядом, не предвещающим ничего хорошего. — И на кой-ляд вас понесло в Ночь, дурни? С жизнью распрощаться захотели? Так это и дома можно, не слезая с печи. Обережник пораженно отшатнулся, когда у всех четверых ринулись наружу слезы. Веда и Рада без сил опустились на землю, плача тонко, едва слышно, устрашенные предыдущим наказом колдуна. У них перед глазами стояли тела убитых родных. Страшные, нечеловечески растерзанные, они вновь возникли в их памяти, стоило лишь вспомнить, отчего пришлось убегать в лес. Слезы текли по морщинистым щекам Морша, вспомнившего, как на его глазах огромный волк растерзал соседку Любляну, перегрыз ее детей, откусил старосте Водиму руку. Как трясся от страха под крышей, куда с перепугу влез, не успев даже запереть дверь в хату. И звериные горящие злобой зрачки волколака, снующего по горнице и тщетно пытающегося до него добраться. Если бы не ладанка, заговоренная от зова ему подобных Ходящих в Ночи, разделил бы участь других селян, которым не так повезло с оберегами. Даже Авар, ни проронивший ни слезинки со вчерашнего дня, не выдержал — слезы текли, когда он вспоминал свою погибшую дочку и сына. И с каждой секундой ненависть к обережнику, который имел наглость безучастно стоять напротив и сметь что-то у них требовать, усиливалась. Он уже было раскрыл рот, собираясь заорать за мальца, годящегося ему в сыновья, когда тот поднял руку и просто, спокойно предупредил: — Либо слово молви, либо молчи, коли с собой совладать не умеешь. Или пасть на обережника раззявишь, который тебе только что жизнь спас? И от этого леденящего тона мужику вмиг расхотелось перечить. — Нет? Тогда молчи. Пусть вон лучше дед говорит. Морш поклонился в пояс, рукавом грязной рубахи вытер лицо и тихо сказал: — Исполать тебе, обережник. Ты уж не серчай, тяжко нам пришлось. Благодарны мы за защиту, только… — Что случилось? — решил подбодрить его наузник, заметив, как старик неуверенно покосился на сжавшего пудовые кулаки Авара и на всхлипывающих мать с дочерью. — Из Вестимцев мы. Там… — Только вы остались? — парень нахмурился, мгновенно все поняв. Старик только кивнул, пряча заблестевшее лицо в последних закатных лучах солнца. — Кто напал? — Оборотни клятые, — выговорил Авар, наконец совладав с собой. — Всех пережрали, твари! Всех… — Довольно, — наузник жестом прервал его и покосился через деревья на небо, где от солнышка остался лишь узкий ободок, постепенно и неумолимо истончающийся. Затем он задумчиво хмыкнул и опустился на корты перед Ведой, кивнув — Ногу заголи. Быстрее! Так… Да не ори, я всего лишь дотронулся. Повезло тебе — всего лишь вывих со смещением. Я, конечно, не лекарь, но кое-что знаю. Ворот закуси. Без вопросов! Добро. Замри… Веда застонала, когда он грубо положил обе руки на лодыжку и крепко сжал пальцы. Но к следующему его действию она не была готова. Треск. Забыв про закушенный ворот, женщина, было, заорала в голос, но он молниеносно зажал ей рот и успокаивающе сказал, не обращая внимания на кинувшуюся на него с кулаками Раду. — Теперь ходить сможешь. Не сразу, но к утру пойдешь. Даже поскачешь. А ты, девка, брось бузить — жива она. Из всех его слов Веда, оглушенная резкой болью, услышала только пару, но самые страшные. Она испуганно округлила глаза и с отчаянием прошептала, когда он убрал ладонь и поднялся на ноги, направившись к своему гарцующему и то и дело укоризненно фыркающему коню, призывающему обережника прыгать в седло и отправляться в путь. — К утру? — Да. Сюда идите, что встали? — он вернулся от седельных сум, где только что усердно рылся и властным жестом поманил всё растерянно стоящих в сторонке мужчин. — Шевелитесь! Ночь уж на пороге, а мне еще круг замыкать. Сороку, надеюсь, успели отправить? — Да. Еще загодя, днем ранее ратоборца ждали, но не приехал он… — Стал быть, что весь ваша сгибла, в Цитадели не знают, верно? Так я и думал. Ладно, сам пошлю, как до места доберусь. Морш с Аваром расположились по бокам от сидящих на голой земле женщин. Только тогда наузник протянул Раде бурдюк, в котором что-то маняще плескалось и строго приказал: — Пей. Но меру знай, родным оставь. Девушка покосилась на мать, неуверенно пригубила, ожидая какого-то подвоха. Губы обожгло холодным огнем, защипало, как на морозе. И вдруг пришло понимание — вода! А щипало оттого, что губы от жажды потрескались. Фляжка мигом пошла по рукам и опустела, прежде чем колдун успел завершить черту. Ему стеснительно протянули пустую тару, но тот лишь отмахнулся, свободной рукой, не глядя, кинув второй мешок с парой черствых сухарей и каменным пряником, неизвестно как затесавшимся в его запасы. И эта нехитрая снедь была прикончена в мгновение ока, пока он щедро вливал Дар в обережную черту. Селяне, закончив трапезу, с тревогой смотрели за его работой, боясь даже пошевелиться лишний раз, не то что спросить чего. Наконец, наузник прервался, довольно хмыкнул, оценив свои старания, и посмотрел на сбившихся в самой середке людей. А потом демонстративно вытащил из ножен кинжал, успев с усмешкой заметить ужас, отразившийся в их глазах. Выучка Донатоса сказалась — не сумел отказать себе в такой малой радости. Видать, и впрямь решили, что резать их собрался! Вот смех то был бы… Если бы не знал, что недавно на их глазах сгибла родная весь. Так что пришлось кончать дурить. Лезвие с хрустом надрезало кожу на тыльной части ладони. Кровь освобожденно хлынула, тонким ручейком рванулась на свободу, заполняя сложенную лодочкой ладонь. Дар сладкой щекочущей волной наполнил руду, которой, наклонившись, вычертил защитные резы на лице пораженно раскрывшей рот Веды. Рада отпрянула и согнулась, схватившись за живот — только что съеденные крохи упорно просились наружу, но девушка сумела сдержаться, закрыв глаза и отвернувшись от мерзкого действа. — Не тронь! — наузник погрозил окровавленным пальцем, когда женщина потянулась к щекам. — Это твой оберег на ночь. Сотрешь — и от Зова тебя уже никто не защитит. Веда моментально убрала руки, а потом, подумав, вовсе сложила их за спиной. Наузник понимающе хмыкнул, проделав ту же процедуру с скривившимся от брезгливости Аваром и благодарно улыбнувшимся Моршем. Последний, не раз странствовавший с Вышцем в торговых обозах, знал, что такая защита на крови иной раз получше любого оберега будет. Последний мазок осененной рудой, и колдун отвернулся, вышел из круга, на всякий случай еще разок убедившись в сохранности черты после своих шагов. — Рада! — мать смертельно побледнела, когда поняла, что он не стал наносить резы на личико дочери. — Как же она?! Мужчина, посмотрел на нее, как на блаженную. — Оберег у нее рабочий, я проверил. Такого надолго хватит. Да ты и сама знаешь, чего попусту славословить? Так, все, слушайте! За черту не выходить, резы не стирать, иначе до утра не дотяните. Как рассветет, прождете с оборот и двинетесь в Ближние Враги. Вы же туда шли? Хорошо. Вас там уже будут ждать, и, может быть, даже я буду, если не отправят чистить ваши Вестимцы сгибшие. Хотя… Скажите-ка, пожарища были? — он испытующе покосился на их жалобные и умоляющие лица. — Сгорел кто? — Почитай половина веси, — слабый голос старика был заглушен бешеным рыком, который издал наузник. Рада в страхе отпрянула, ткнувшись спиной в застывшего от неожиданности Авара, и испуганно позвала маму. — Половина!!! И оборотни еще!! Встрешник их… — обережник грязно выругался, затем глубоко вздохнул и прошептал, отходя к коню и даже не оглядываясь на столпившихся у охранной черты людей. — Это ж на седмицу там застрять, с утра до ночи корячится! А вы… Нельзя вам боле в весь ту идти. Навь еще седмицу до Врагов не доберется, а если завтра за вами, на родную кровь потянется — сгубите их в тот же день. Так что ждите здесь, к полудню постараюсь управиться и к вам вернусь. — Куда вы? — четыре голоса загомонили наперебой, когда он птицей взлетел в седло и тряхнул поводьями. — Не бросайте!.. — Вот ведь принесла нелегкая, — он сплюнул и подъехал вплотную к Кругу, увидев, как Авар приготовился шагнуть за его пределы. — Куда лезешь?! Жизнь дорога — сидите и не высовывайтесь! Не могу я остаться. Не сейчас. — Почему? — и столько отчаяния было в девушке, с мольбой смотрящей в его глаза, что он сжалился и ответил, хотя собирался уехать, едва закончив творить защитные резы; — У Ближних Врагов жальник поднялся, утром сорока прилетела. Если не успею, и без вашей «помощи» сгибнут. И, честно, вам еще повезло, что я торопился и через Хляби свернул. Если бы через большак поперся, точно ваши крики не услыхал и… Тогда еще несколькими Ходящими стало бы больше. Родичи замолчали, сраженные не столько словами наузника, сколько тоном, каким они были произнесены и почти равнодушным выражением, что промелькнуло в его глазах. Веда ужаснулась, когда заглянула в них: они казались мертвыми, без малейшей искорки жизни. И хоть видела она такое не единожды (креффы часто посещали их весь в поисках выучеников), но не думала, что даже такие юные обережники будут настолько… Бездушны. — Скажи хоть имя! — дед Морш просяще протянул руки, будто хотел по-отечески обнять колдуна. — Ежели живы будем, хоть имя спасителя знать. — Велеш, — он уже уезжал, но его последнее слово осталось висеть, словно незримый оберег. С заходом солнца в лесу воцарилась тишина. Словно все звери и птицы попряталась, уже наученные горьким опытом, словно зная, что выходит из чащи с наступлением Ночи. Четверо чудом выживших людей сжались посередке обережной черты, стараясь держаться как можно дальше от ее границ. Чудно, но даже мошкара, успевшая уже порядком поднадоесть, улетела, будто и не было её вовсе. Им бы поспать, да только сон не шел. Первый раз они оказались оказались так далеко от дома, да еще и ко времени, принадлежащему Ходящим в Ночи. Даже Морш, которому ночевать в лесу было не впервой, с трудом унимал дрожь, и то лишь потому, что не хотел еще больше пугать вцепившихся в него и в Авара женщин. Одно дело с обозом ночевать, где чуть что — ратоборец на выручку придет, и совсем другое одним, пусть и отделенным от порождений тьмы незримым охранным кругом. Да, к тому же, из головы все не хотели идти слова Велеша о навьях, что за родной кровью пойдут. А вдруг, уже сегодня придут? Сейчас? И не только Морш — все об этом думали, вспоминая разрушенные Вестимцы. Пресвятые Хранители! Да за что же им столько горя? Грохот. Люди вздрогнули и чисто инстинктивно подняли вверх головы, всматриваясь через просветы сквозь кроны деревьев на небо, которое постепенно затягивалось темными, чернее самой Ночи, тучами. Грохот. Где-то далеко мелькнула краткая вспышка молнии. Веда потеснее обняла дочь и подтянула под себя ноги, всем телом ощущая наступающий со всех сторон холод. Эта Ночь станет самой долгой в их жизни.