soul drug

Шиён не уходит. Ни завтра, ни через день, ни через неделю. Он уезжает на выступления, но возвращается каждый вечер. Он просыпается утро за утром на футоне в чужой квартире. Шиён даже не думает, что в этом есть что-то. Он просто возвращается домой каждый вечер. Пусть и не к себе. Чанджун не навещает Шиёна в студии, когда тот снова пытается поймать ускользнувшую музу. Когда сидит над тетрадкой, закрыв макбук. У него нет денег на траву, даже на алкоголь, и он мог бы обратиться, например, к Чанджуну. Но Чанджун не навещает его в студии, где Шиён бесплодно сидит и курит хончолевские сигареты, потому что денег нет абсолютно, и даже Хончоль на его фоне богач. Чанджун не приходит, а Шиён не пересекается с ним нигде, кроме общих выступлений. У Шиёна забавные прятки. На самом деле они словно оба поняли что-то в свой последний раз. Смешно. Скорее Чанджуна больше не забавляет. Шиён отъезжает от стола и запрокидывает голову, чтобы уставиться в потолок. Прошла неделя. Он до сих не написал н и ч е г о. В его голове свистит ветер, прямо как в кармане. Неужели это всё, что он представляет из себя без допингов? Шиён вздыхает так громко, что в пустой студии звучит просто оглушительно. Может, ему стоит позвонить Сонуну? И что он скажет? Эй, хён, что там насчёт клиники? Шиён негромко и глухо смеётся. Наркоман. Неудачник. Бездарность. Дверь в студию хлопает очень громко, и Шиён разворачивается на стуле посмотреть на внезапного гостя. Конечно он испытывает долю разочарования, когда видит Хончоля. Хончоль нервно вытирает ладони об куртку и переступает с ноги на ногу. - Решил заглянуть, живой ли ты тут вообще. Шиён улыбается и закрывает глаза. Вроде живой. Вроде дышит. Он может (хочет) представить другой голос, другой образ под опущенными веками. У Шиёна богатое воображение. Шиён открывает глаза. Он такой дурак, когда трезвый. Хончоля, наверное, бесит, что Шиён такой. Хончоль вообще злой, когда судьба подбрасывает ему подарки в виде опустившихся наркоманов. Шиёну не хочется осознавать себя. Просто так получается, и он готов продать душу за прежнюю беспечность. Чтобы не думать о том, как много людей вокруг него и как мало рядом. - Не торчи у двери, бесишь. Хончоль бы дал Шиёну пинка, но уважение к старшим сильнее обыденных желаний. Неважно, что старший морально разлагается который год. Тем не менее Хончоль без спроса смотрит в раскрытую тетрадь на столе и пролистывает страницы назад тоже. Шиён заставляет себя не закрывать на это глаза. Не смотреть в сторону. Не поддаваться раздражению, рассыпавшемуся внутри. Да, это другой бродячий пёс. Но он не давит лапами чужие замки из песка. Шиён бы посмеялся над такими словами, если бы не думал их сам. - Почему ты их не записываешь? Наверняка у тебя и музыка под них написана. Шиёна словно вырывают на поверхность из тёмной плотной воды. Хончоль всё так же стоит возле стола, а Шиён смотрит сквозь него. Шиён вытаскивает из заднего кармана джинсов смятую пачку и закуривает, отметив, что сигарет осталось всего три штуки. Он словно где-то, даже не думая об этом, хочет выбесить Хончоля, насколько это возможно. Привести в ярость. Чтобы Хончоль прекратил думать, что он из хрусталя. Даже если Шиён сломанный, то точно не хрупкий. Шиён бессмысленно пускает кольца в потолок и вдруг вспоминает, что ему задали вопрос. И Хончоль ждёт. Шиён горько смеётся внутрь себя. - Это отличается от моих обычных трэков. Фанатки не оценят. Хончоль фыркает, и Шиён считает это вполне закономерным. Так и должно быть. Хончоль мнётся буквально мгновение и подходит к нему. Шиён задерживает дыхание, чтобы убедить себя, что у него захватывает дух. Шиён как будто наблюдает за собой из зала и со сцены. Хончоль наклоняется к нему, с силой сжав пластмассовые подлокотники пальцами. - Пойдём домой, - говорит Шиён вместо него, - пойдём домой, Хончоль. Шиён тяжело опускает ладони на угловатые плечи и целует в губы, потому что хочет. - Хончоль, - словно пробует на вкус не в том свете, в котором привык, - Хончоль, - его голос звучит всё тише. Шиён, словно сумасшедший; он повторяет раз за разом это имя и водит ладонями по широким плечам, напряжённой шее и горячему под волосами затылку. Это всё делает он. Это напряжение, это нер(о)вное дыхание. Имя нехотя перекатывается по языку и горлу, цепляется углами за легко рвущуюся кожу. Шиён не должен быть здесь. Не здесь и не с тем человеком, но Шиён не может. Сколько можно биться головой об стену, если рядом распахнутая дверь. Шиён теряется и путается во времени, потому что оно то тянется, словно старая жвачка, то летит так, что он только моргает, а уже пролетает неделя. Он сматывается из дома Хончоля в его одежде, оставив там все свои вещи и ночует непонятно где, у кого и с кем. Ему даже достают траву, и он строчит песню на коленке; комната плывёт в его глазах, горло распирает от смеха, и Шиён не может перестать смеяться так громко как может. Он выводит трясущейся рукой слова на куске туалетной бумаги. Было бы иронично подтереться им с утра, но Шиён топит его в бокале с пивом. Просыпается он в чужой квартире, на чужом диване, но хотя бы может встать, и на нём всё ещё хончолевская одежда. Уже на улице Шиён думает, как ему выбраться отсюда, если у него в карманах пусто. Возвращаться и стрелять денег на метро нет никакого желания; да и не знает он, как отсюда дойти до метро. На счету телефона оказывается минус, и Шиён после долгих раздумий отправляет Сонуну сигнал о помощи. На самом деле Шиёну сложно думать сейчас о чём-то, кроме постели и сна, но он думает о том, почему и как долго ещё Сонуну будет не в напряг вот так приезжать за ним. Сонун по дороге к его дому заезжает в магазин, и Шиён в общем-то не против. Они больше не поднимают тему лечения. Сонун как-то особенно тяжело вздыхает, когда посуда пустеет, и говорит: - Ты одет как бомж. Шиён хлопает глазами как дурак и смотрит вниз, на штаны и низ футболки. - Хончоль говорит, это винтаж. Сонун издаёт многозначительный смешок и бормочет что-то вроде: "Хончоль, значит" Шиён неловко чешет затылок и смотрит в стол. Они перекидываются ещё парой фраз, а потом Сонун начинает собираться. У Шиёна ощущение, словно он планировал остаться. Он чувствует себя немного мудаком, когда просит отвезти его ещё кое-куда. От взгляда Сонуна хочется скрыться, но Шиён вообще-то ни в чём не виноват и ничего не обещал. Они всю дорогу молчат, а Шиён как-то скомканно благодарит Сонуна, прежде чем скрыться в подъезде. На самом деле у него чувство, что лучше бы он остался в своей пустой квартире. Хончоль злой как собака, но молчит и сидит, отвернувшись от двери, с ноутбуком на коленях. Шиён падает за его спиной на футон прямо в одежде и заворачивается в одеяло. Ему похуй, кто там на него злится. Все чего-то от него хотят и ждут, и, наверное, только Чанджуну ничего не надо. Они не виделись по-человечески уже недели три точно. Сегодня Шиён бы ему позвонил. Но денег на счету как совести, и слава Богу. Шиён моргает и смотрит в тарелку прямо перед собой. Кажется, полчаса назад он сам готовил этот рис. А может, это было за три дня до этого. Он поднимает голову. Хончоль, сидящий напротив, поднимает бровь. Шиён хмыкает мелькнувшей мысли о том, что он и без наркотиков выпадает из жизни. На часы, на сутки. Почти месяц в чужой тесной квартире пролетел как один день. Если не считать утонувшей в пиве туалетной бумаги, он написал целое ничего. И не сломал ни одних очков. Хончоль не позволяет себе ерошить его волосы. Хончоль вообще ничего себе не позволяет. Он словно притаился и не верит. Не верит собственным глазам и не проверяет руками. Ничего так и не изменилось; Шиён всё ещё мнимо хрустальный. Хончоль ложится за спиной Шиёна практически вплотную. Спрашивать, что ему нужно, довольно глупо; они спят на этом футоне вдвоём уже недели три. Просто спят. Шиён чувствует его большую тёплую ладонь на своём боку и задаётся вопросом, что же нужно ему самому. Хончоль дышит ему в шею и едва касается её губами. Шиён слишком часто смеётся так горько в себя. Как давно они с Хончолем встретились впервые? Как долго он его динамит? Хончоль кажется в эту секунду едва ли не святым. Шиён разворачивается, чтобы определиться и из уважения к терпению Хончоля; его футболка задирается до середины живота. Хончоль целуется так жадно, что Шиёну даже нравится. Он повторяет в своей голове: "Держать глаза открытыми. Не закрывать глаза" - и позволяет перевернуть себя на спину. Хончоль гладит его рёбра под футболкой. Хончоль громко дышит. Хончоль кусает его плечо, оголённое съехавшим широким воротом. Слишком сложно держать глаза открытыми не потому, что это Хончоль. Потому что всё зря. Потому что Шиён не хочет открывать незапертую дверь. Потому что долбиться в стену привычнее; глядишь, монолит покроется трещинами и осыплется. Шиён упирается обеими ладонями в плечи Хончоля, и тот замирает. Близится буря. - Хончоль. Хончоль сам слезает с него. Шиёну мерещится злое рычание, словно он держит в руках отнятую кость. Его словно засасывает в водоворот. Половицы скрипят под тяжёлыми шагами. Щёлкает выключатель, и лампочка вспыхивает над головой Шиёна так ослепляюще ярко. Как злится Хончоль. Шиён готовится ночевать на улице покусанным злой дворнягой. Шиён садится и одёргивает футболку (не свою, между прочим), прикрывая красные следы от зубов. Становится невыносимо от злого молчания. - Слушай, хён. Шиён с лёгким удивлением понимает, что не испытывает стыда, когда смотрит на Хончоля. Но вот неловко становится, когда он случайно смотрит ниже пояса. Хончоль складывает руки на груди, а Шиён с трудом держит равнодушное выражение лица, хотя хочется смеяться горько, потому что не стыдно, зато неловко спросить: "От чего ты защищаешься? От меня?" и смеяться. Смеяться так громко, насколько это возможно. Смеяться взахлёб. Чтобы задохнуться. Шиён роняет голову на подставленные руки и ерошит собственные волосы. Как же они глупы, когда бегут от очевидного и защищаются от слабого. Шиён слабый. Слабый и противный в своём желании разбить лоб об бетонную стену. Хончоль зол. Зол, потому что не знает, что делать. А может, потому, что Шиён полнейший кретин. Хончоль зол, а Шиён всё же смеётся. Кажется, он сходит с ума. На утро Шиён думает об отчаянии и беззвучно, но очень тяжело выдыхает. Он стоит напротив входной двери с полупустой сумкой, а сзади стоит Хончоль. Хончоль утыкается лбом между его лопаток и сопит. Не то чтобы у Шиёна есть к Хончолю претензии, но ночью создалось ощущение, что он должен будет вернуться домой. Их отчаяние не входит в резонанс, потому что те же ночные мысли кажутся пустыми словами. Шиён трёт пальцами переносицу и разжимает те, что сжимают оплетённые тканью ручки. Сумка с глухим звуком шлёпается на пол. Господи, как же они с Хончолем похожи в своём отчаянии и смирении. Хончоль не трогает его руками, хотя очевидно хотел бы. Шиёну кажется, что он всё-таки справится. Или они справятся. Терпение Хончоля похоже на пузырь из жвачки; оно лопнуло, но Шиён снова его надует. Шиён остаётся, и он последний размудак в жизни Хончоля.