Бастард

Знай он, какие пышные похороны его ожидают, он бы уже давно умер. Авраам Линкольн.

                     Говорят, что брошенные дети своих родителей частенько недолюбливают. Ко мне это правило применить вряд ли получится. Я никогда не испытывал ненависти к своему биологическому отцу. Честно говоря, у меня всегда было слишком много других дел. Впрочем, и жалости или сочувствия я к этому человеку никогда не питал, что уж говорить о большем? Я не знал Гилдероя Локхарта в те времена, когда он был в своем уме, и понятия не имею, насколько хорошим или паршивым человеком мой папаша был на самом деле. Тот человек, которого я однажды видел в клинике имени Святого Мунго, был обладателем того особенного взгляда, носителями которого бывают либо двухлетние дети, либо слабоумные. Разговора по душам у нас с ним, в силу очевидных причин, не вышло. Зато он дал мне автограф! Тот еще повод для гордости. И вот теперь я стою рядом с его гробом и стараюсь как можно меньше задумываться о том, на кой черт я сюда явился. По официальной версии – для того, чтобы отдать последнюю дань памяти усопшему. Беда только в том, что помнить об этом самом усопшем мне, по большому счету, нечего. По версии неофициальной – я согласился потратить первую половину законного выходного на это мероприятие из-за матушки. Она считала, что это будет правильно, если я приду сюда сегодня. Лично я думаю, что она откупилась моим присутствием от необходимости идти сюда самой. Оставить смерть Гилдероя Локхарта совсем уж без внимания она не могла – да-да, я точно знаю, что у нее есть такой же автограф! – а злить папашу Джона не хотела. Вот и пошла на компромисс. Слава, да еще и такая, какая была у моего биологического отца, требует постоянной подпитки. Лишенная пищи, она погибает быстро, так что я даже не удивился, что кроме меня проводить Локхарта в последний путь пришло еще человек пять: мать покойного, две его старших сестры и пара каких-то тетушек. Судя по всему, кто-то из медицинского персонала Мунго. С самого начала церемонии эти медсестры откровенно на меня пялятся. Как и мои тетки по отцовской линии. Как и моя бабка. Да, да, Люцифер побери, я в курсе, что за исключением темных волос, я – точная Локхартовская копия! Но все равно ощущать себя экспонатом в музее – не сказать бы драконом в виварии – неприятно. Поэтому я с нетерпением жду, когда постный, как бедняцкий суп, работник Министерства покончит с формальностями, взмахнет палочкой, запечатывая гроб, и поместит его в соответствующую ячейку склепа. Тогда я смогу, наконец, убраться отсюда с почти чистой совестью. А пока, чтобы не встречаться ни с кем глазами, я рассматриваю покойного – единственного, кажется, в этой компании, кому плевать на мое присутствие. Министерский служащий не в счет. В смерти Гилдерой Локхарт кажется значительнее, чем при жизни. Парадная голубая мантия, солидно скрещенные на груди руки, между которыми покоится волшебная палочка, тщательно расчесанные золотые локоны, в которых совсем еще нет седины. Вечное рассеянное, чуть удивленное выражение исчезло с его лица, и он выглядит тем, кем и должен был по задумке природы – нестарым еще, в сущности, красивым мужчиной. Интересно, от чего он все-таки умер? Пятьдесят один год даже для маггла возраст еще отнюдь не преклонный, а уж для мага… внешних повреждений на нем тоже не видно, как и следов какой бы то ни было болезни. Центральный персонаж этого мероприятия вообще выглядит на редкость здоровым. Если не принимать во внимание тот факт, что он мертв. По мере того как я раздумываю над этим вопросом, мне становится все более и более любопытно. За свою недолгую жизнь я видел достаточно разнообразных и необычных смертей. Текучка кадров в нашем отделе высока не столько по причине увольнений персонала, сколько по причине отбытия этого персонала в новый, возможно, лучший мир. Так что мой интерес можно назвать профессиональным. Краем уха я слышу, что настало время для прощальных слов, значит скоро финал. Тем более что никто из присутствующих к излишнему словоплетству явно не склонен. Они вообще не выглядят убитыми горем. Даже Локхартовская мать. Но здесь я ничего удивительного не вижу – своего сына и брата почтенные дамы похоронили еще в девяносто третьем. То, что проживало в палате на четвертом этаже клиники, по причинам ему самому неясным продолжая раздавать автографы, уже не было Гилдероем Локхартом. И у них было двадцать два года, чтобы смириться со своей потерей. Наконец, все формальности соблюдены, все, кто считал своим долгом высказаться – высказались, и гроб с покойником занимает свое место в фамильном склепе Бросстоунов. Именно к этой династии принадлежит моя бабка по отцовской линии, а у деда маггла, ясное дело, никакого склепа, да еще и на магическом кладбище, не имеется. «Все, в конечном счете, упирается в породу, – проносится в голове ехидная мысль. — Даже в смерти магов кладут рядом с магами, а магглов рядом с магглами». — Простите... – на выходе я осторожно касаюсь рукой локтя одной из медсестер, – могу я задать вам вопрос? Та оборачивается, глядя на меня с легким удивлением и жгучим, уже ничем не прикрытым любопытством. — Разумеется…хм… Недосказанность с жирным вопросительным знаком на конце повисает в воздухе, как топор в министерской курилке. И догадаться о ее природе мне совсем не трудно. — Гил Алиен, мадам, – то, что я все понял, еще не значит, что я собираюсь ей помогать. Хочет спросить, кем я приходился покойному, пусть делает это сама. Разочарование на ее лице столь явно, что я едва сдерживаю усмешку. Видимо, задать вопрос в лоб кажется ей бестактным. — Я слушаю вас, мистер Алиен, – вместо этого говорит она. — Вы ведь работаете в клинике мадам… — Мисс. Мисс Роберта Свонсон. «И мои родители хотели мальчика», — мысленно добавляю я. — Да, я ухаживала за мистером Локхартом в последние десять лет. Он был весьма милым джентльменом и хорошим пациентом. — Это чудесно, рад, что вы поладили. Но спросить я хотел не об этом. Скажите, мисс Свонсон, от чего именно он умер? А вот этот вопрос ей, кажется, не нравится. Редкие рыжие брови хмурятся, и в глазах появляется беспокойство. Хм… это становится действительно интересным. Я терпеливо жду, продолжая смотреть на нее. — В том-то и дело, что мы не знаем, – наконец, решается мисс Свонсон. – Мы нашли его позавчера утром во время обхода. Я принесла ему завтрак, как обычно, а он…. В общем, он уже был таким. Прямо в кресле с книгой. Мы провели все анализы, но так ничего и не нашли! Он был абсолютно здоров, абсолютно! «Ну да, – хмыкаю я. – Все мы сегодня были этому свидетелями. Здорового покойника сразу видно». — Может быть Авада? – я шучу, но не совсем. Потому что я знаю только одно заклинание, которое способно превратить абсолютно здорового человека в абсолютно здоровый труп. — Молодой человек! – она смотрит на меня гневно. – У нас в Клинике никто не мог бы применить непростительное! — Что все такие святые? – не могу удержаться я. У меня есть официальное разрешение министерства на применение первого и третьего непростительных. Разумеется, в особых случаях. В нашей работе бывают и такие. — На всей клинике в несколько слоев подвешены оповещающие от Невыразимцев! – отвечает она, все еще негодуя. Защита за авторством сотрудников Отдела Тайн это действительно серьезно. Без дураков. – И потом, зачем кому-то убивать безобидного пациента, которого только-только перевели из палаты для безнадежных больных? Да еще и авадой! — Перевели? – вот это новости! — Да, – мисс Свонсон кивает задумчиво. – Видите ли, новые методики лечения ментальных травм в его случае начали давать неплохой результат. В последний месяц мистер Локхарт начал приходить в себя, хотя мы уже не надеялись, что к нему когда-нибудь вернется хоть какая-то память. Он даже книги свои начал перечитывать. Надеялся, что это ему поможет восстановить события… Я уверена, еще бы полгода, и он бы был почти здоров! Она шмыгает носом. Я делаю вид, что сочувствую, хотя голова у меня уже занята другим. Любопытная получается картина: двадцать два года назад человек полностью теряет память и все это время ведет тихое безмятежное существование. Даже вторая магическая война на его здоровье никак не отразилась. А как только появилась надежда на исцеление, и он начал вспоминать, он непонятным образом умирает. Забавно… Или у меня паранойя, или здесь дело нечисто. Что же такого ты, папаша, мог припомнить, что даже спустя двадцать два года представляло для кого-то опасность? Или все это бред, и ты умер без посторонней помощи? — Спасибо, мисс Свонсон, – я вежливо киваю женщине и отхожу в сторону, сам еще не зная, что делать с полученной информацией, и хочу ли я вообще делать с ней хоть что-то. Что бы там ни случилось на самом деле, Локхарт в результате скончался, а мне еще не помешало бы посидеть над своими расчетами по «Восставшему» и изучить взятые в лаборатории пробы, чтобы понять, какую дрянь я ухитрился из него сотворить и как. Пока время есть. Проходя мимо матери покойного я дежурно бормочу слова соболезнования и, было, окончательно собираюсь аппарировать домой, как чувствую, что уже моего локтя касаются чьи-то пальцы. Миссис Локхарт как-то нерешительно меня разглядывает, словно сомневается в том, что именно ей от меня нужно. — Ты ведь Гилдерой? – наконец, тихо спрашивает она. – Гилдерой Алиен, верно? — Если можно, Гил, мадам, – из уважения я стараюсь не кривиться. Терпеть не могу это дурацкое имя. Интересно, кем надо быть, чтобы назвать так своего сына? Очевидно, либо Дианой Локхарт, либо Элайзой Алиен. – Но да, вы правы, это я. — Ты не собираешься на поминальный обед? Невооруженным глазом видно, насколько ей неловко от общения со мной. Еще бы! Родная бабушка, как-никак. Которую я вижу впервые за двадцать четыре года. Не слишком-то нужен был я своим родственникам, как видно. Да и они мне, честно говоря, тоже. Так что, особой проблемы не вижу. Только что теперь-то изменилось? Или все дело в том, что я маг по мужской линии? Сестры-то Локхартовы обе магглы без проблеска силы. В отца пошли. Да нет… Не одного же бастарда папаша, пока был при разуме, заделал! Хотя что-то толпа скорбящих потомков у склепа не топчется. Один я такой дурак, и то, потому что матушка попросила. — Не думаю, что в этом есть смысл, мадам, – честно отвечаю я, пожимая плечами. — Ты поразительно похож на моего сына в молодости, – еле слышно шепчет Диана Локхарт. Мои тетушки в отдалении посматривают на нас с интересом. – Одно лицо… Сколько тебе лет? — Двадцать четыре, мадам, – разговор меня начинает потихоньку бесить. – Но какое это имеет значение? Я никогда не знал вашего сына, равно как не знаю и вас. И простите, мадам Локхарт, я пришел сюда сегодня не потому что скорблю. Когда-то он способствовал моему появлению на этот свет, так что, пожалуй, правильно, что я проводил его, когда он этот свет покинул. Он сделал одну вещь для меня, я сделал одну вещь для него: квиты, можно сказать. Ах да, и еще я не голоден. — Я и не жду, что ты будешь о нем скорбеть, – похоже, сбить Диану Локхарт с толку не смог бы и Конфундус, что уж говорить о моих вялых попытках. – Дело в том, Гил, что мой сын оставил мне кое-что для тебя. Все раздражение, вызванное бессмысленностью нашей беседы, слетает с меня, уступая место безмерному удивлению. — Мне? Оставил? – не очень умно переспрашиваю я. – Когда? — Когда я навещала его в последний раз, – Мадам Локхарт твердо смотрит мне в глаза. – За два дня до своей смерти.