Бастард

— Ой не похож! Ой халтура! Дай хоть зубы подвяжу...несчастье мое! Понимаешь, у того лицо умнее. к/ф «Иван Васильевич меняет профессию»

                     — Господин Локхарт? Что это с вами? Невысокий худенький человечек в темно-зеленой мантии удивленно пялится на меня сначала сквозь стекла очков, а затем поднимает их на лоб и, подслеповато щурясь, осматривает без них. — Это я просто болел долго... — не выдержав, ехидно бормочу я себе под нос. Ей Мерлин, набор реплик у них у всех удручающе однообразный. — Простите? — Нет-нет, ничего м....мистер Баррингтон, — да, я подло подсмотрел имя и фамилию выпускающего редактора на табличке у двери. — Последнее творческое путешествие получилось нелегким. — Странно, — сотрудник издательства «Мэджик Марлоу» озадаченно хмурится. — Выглядите вы просто замечательно. Как будто пару лет сбросили! — Спасибо, — я скупо улыбаюсь. — Главное, это следить за собой. Тогда, вместо того, чтобы стареть, начнете омолаживаться. Майкл Баррингтон смеется, как мне кажется, из вежливости, а я вздыхаю. Ну да, ну да, сбросил Ваш Локхарт пару лет...а если быть точным, аж четыре года сбросил. Плюс подрос на пол головы, ну и так, по мелочи еще. Вот сейчас он спросит про мои... — А что, если не секрет, случилось с вашими волосами? Бинго. — Постригся, — я уже привычно пожимаю плечами и щедро добавляю красок. — Знаете ли, на неделю ездил в Финляндию, а там в местном лесу клещей... — я завожу глаза к потолку, стараясь не смеяться. — Но это еще что. А вот когда мои чудные белокурые локоны начали нещадно за ветки цепляться, вот это была настоящая трагедия. Вообразите себе, загоняю я, значит, стаю оборотней Ступефаями, и в самый ответственный момент мои волосы намертво запутываются в ельнике! Ну я не растерялся и Секо по ним, Секо. А покрасился, чтобы оборотни в чаще сразу не заметили. Мой собеседник пялится на мою невозмутимую физиономию несколько секунд. Ну и глаза у него...совам на зависть. — Вы шутите?... — робко спрашивает он. — Да. Я присяду, мистер Баррингтон? — Ах да, да, конечно! — он сбрасывает с себя оцепенение и суетливо кивает. — Если же серьезно, — продолжаю я, занимая стул напротив редактора, — То со мной приключилась довольно скверная история. Вы, возможно, уже слышали...очнулся неизвестно где, почти ничего не помнил первое время. Весь в грязи, под рукой ничего, даже палочки. День по лесу бродил не в себе...как только в Мунго аппарировать сумел, ума не приложу. Волосы в таком состоянии были, что пришлось больше половины отрезать. Хвала нашим колдомедикам, они сумели мне немного помочь...хотя память до конца восстанавливаться не спешит. Так что заранее прошу простить, если забыл что-то важное. — Мои соболезнования, мистер Локхарт, — Майкл Баррингтон участливо качает головой, но мне почему-то кажется, что про себя этот тип злорадствует по полной. Допрыгался, мол, герой, наконец! Что ж, не осуждаю. — Надеюсь, в скором времени вам станет лучше, и вы порадуете нас новой книгой о своих невероятных приключениях! Но, может быть, вам стоило остаться в клинике на курс реабилитации? Ага. Которая, как пить дать, включает в себя медика-легилимента, искренне желающего помочь мне восстановить потерянную память. Сейчас! Даже думать не хочется, что он там, в моей голове, рассмотрит. Оклюмент-то из меня средненький. Щиты держать в учебке еще учат, а вот остальное...то есть попытку меня считать я, конечно, засеку, и такого же средненького легилимента в свою голову смогу элементарно не пустить. Но вот спрятать там что-то или, и того круче, создать ложное воспоминание...нет, это не ко мне. По этой причине мне вчера пришлось ползти в Лютный, обзаводиться приличным амулетом, искажающим мысли носителя до такой степени, что у любого легилимента глаза в кучу сведет. Нет уж, моя голова — моя крепость, и нечего там шастать непрошеным гостям. Все остальное — правда. Для чистоты эксперимента я действительно прошатался по Норвежскому лесу пятнадцать часов, доведя себя до нужной внешней и внутренней кондиции. Диагностику-то первичную мне в Мунго все равно провели. Нашли переутомление, легкую степень истощения и нервное потрясение. С последним, учитывая недавние события, проблем не возникло — я и так подозревал, что нервы у меня сейчас ни к черту. — Нет, не думаю, мистер Баррингтон. С новой книгой придется подождать, — я отрицательно качаю головой. Мой собственный литературный талант исчерпывается написанием скабрезных поздравительных стихов в открытки для сослуживцев. — Однако я, как видите, пользуясь случаем, решил сменить имидж. Блондины, знаете ли, нынче не в моде. Этот образ рассчитан исключительно на домохозяек и девочек-подростков. Я же решил расширять свою...ммм...целевую аудиторию. — А сейчас вы опять шутите? — кажется, он вот-вот разрыдается, бедняга. — Да. Я просто очнулся в таком виде и решил, что мне, пожалуй, так нравится больше. Любопытно, что же я делал накануне... — задумчиво тяну я и, округлив глаза, добавляю, — Должно быть инкогнито посещал очень злачное место. Какой-нибудь бордель с вейлами-стриптизершами... Или стриптизерами. Это уж равновероятно, учитывая, что с Айной Локхарт спал исключительно пользы дела ради, а я, выходит, его первый и последний ребенок. Дома у Локхарта косметики больше, чем у многих моих девушек. Крема, притирания, припудривания, присыпки, еще куча всяческих загадочных «при»... Да папаша один работой целую компанию по производству косметики обеспечивал! Ознакомившись со всем этим богатством, я щедрой рукой сгрузил его в помойное ведро и твердо решил, что если по каминной сети начнут названивать папашины ухажеры, буду держать суровую круговую оборону с применением тяжелых подручных предметов. Любители себе подобных в магическом мире тоже не редкость, как и в маггловском, собственно. И относятся к ним в магосообществе тоже по-разному, разве что закон наш к таким людям неумолим: развлекайся с кем хочешь, дело твое, а наследника сделать будь добр. Тут уже вступают в игру вопросы не предпочтений, а суровой действительности: магов в Британии и так книзл наплакал, уровень рождаемости надо поддерживать. Сцепив зубы. Сам я к таким оригиналам отношусь спокойно. До тех пор, пока они ко мне вообще никак не относятся. Я выныриваю из своих размышлений и замечаю выражение лица папашиного делового партнера. Мне становится его почти жаль, и я стараюсь взять свою безобразно творческую натуру под уздцы. — Прошу прощения, мистер Баррингтон, — мило улыбаюсь. — Я и вправду пока несколько не в себе. Надеюсь, вы проявите терпение. Что именно вы хотели со мной обсудить? — Да, конечно, я все понимаю, мистер Локхарт, — бормочет Майкл, кося глазом на мою темно-зеленую мантию. Она явственно убеждает его в том, что гениальный писатель действительно не в себе. После папашиного фирменного стиля «форель в кружевах» оно и понятно. Да только я такое носить не собираюсь. И в блондина краситься, кстати, тоже. Я контуженный, могу себе позволить. — Из типографии пришли сигнальные экземпляры. Вы же сами просили всегда давать их вам на оценку перед встречей с главным редактором... — Разумеется. Давайте посмотрим, — батюшка разбирался в издательском деле? Однако. Подозреваю, что разбирался он в нем так же, как во всех остальных вещах. Из ящика стола на свет божий появляются два новеньких, пахнущих свежей краской самодовольно-глянцевых томика. Визы главного на них еще нет. Мерлинов стыд, и тут его физиономия почти во всю обложку! Да еще и в золотых вензелях. Мало мне домашнего «гимна Нарциссизму». Жить, все время натыкаясь на собственную физиономию, куда бы ни пошел, это как же себя любить надо!? Локхартовский портрет, завидев меня, начинает вертеться и так, и эдак, махать руками и посылать воздушные поцелуи. Я брезгливо прихлопываю его ладонью, стараясь, чтобы мое собственное лицо при этом не сильно перекосило. Как видно, без особого успеха. — Что-то не так? — вежливо интересуется Майкл. — Нет-нет, все просто замечательно! — с неискренним энтузиазмом уверяю я издателя, принимаясь бегло пролистывать книжку. С картинками. И с каждой мне в лицо жизнерадостно скалится мой покойный батюшка. Брр... — Великолепно! Впрочем, как и всегда. Виден ваш высокий профессионализм. Я абсолютно одобряю! Я подпихиваю книги обратно редактору, сияя широкой лицемерной улыбкой. Да, улыбаться я тоже умею не хуже Локхарта. — В таком случае мы сегодня же поставим подписи и отправим заказ на весь тираж! — обретая твердую почву под ногами, зачастил Баррингтон. — На печать и переплетные работы, конечно, уйдет время, но с середины июля можно будет давать рекламу в книжных магазинах, в «Пророке» и «Ведьмополитене». А в десятых числах августа мы, как всегда, договоримся с мистером Блоттсом о презентации в его магазине. Самая горячая пора, мистер Локхарт, все как раз возвращаются из путешествий перед началом школьного сезона и отправляются за покупками... А раз уж мистер Блоттс берет у нас на реализацию две трети тиража... Он продолжает еще щебетать что-то, взволнованно посверкивая очками, а я, скроив мину повнушительнее, киваю с умным видом. В июле, так в июле, в августе, так в августе. Мне фиолетово. В крапинку. Еще минут десять я старательно изображаю китайского болванчика, мило улыбаюсь и всячески свечу лицом, слушая о том, что предыдущая книга продалась не так хорошо, как ожидалось, поскольку вышла «не в сезон», и теперь нам всем вместе придется очень постараться, поднажать и приударить, чтобы Локхартовское эпическое творение с треском не провалилось. Неплохо бы снова, как и в прошлый раз, организовать интервью в «Воскресном Пророке», а еще лучше в «Ведьмополитене», поближе, так сказать, к нашим непосредственным читателям. Читательницам. Но на это придется выделять дополнительные средства, так что неплохо бы господину писателю сходить в отдел, занимающийся издательской рекламой, и уже с ними... ведь обидно будет, если этот шедевр не оценят по достоинству, да и деньги уплывут. По достоинству, скажите пожалуйста. Я из интереса попробовал тут полистать отцовские творения — идти в издательство просто так было чересчур рискованно. Ну, что я могу сказать? Бумага, как известно, стерпит все, а батюшкины шедеврики оказались далеко не худшим вариантом. Я даже не ожидал. Слог у Локхарта был неплохой, хоть и на любителя. Все эти «пурпурные закаты», «лунные отблески», «таинственные тени» и прочая сладкая вата странице, эдак, на двадцатой начали всерьез действовать лично мне на нервы. Прибавьте к этому всяческое восхваление себя любимого через каждые пару страниц, и.... Одним словом, понятно, почему мужчин среди Локхартовской целевой аудитории почти нет. Как раз с этим мой папаша и промахнулся — если бы не стиль, книги бы получились интересными и снискали куда большую популярность не только среди Британских домохозяек и их дочерей. Сюжеты краденных подвигов папаша заворачивал мастерски, интригу держать умел, нагнетать атмосферу тоже. Детализацией не гнушался опять же. Реши он стать автором художественных приключенческих романов — все бы вышло лучше не придумаешь. Но нет! Славы писателя Локхарту показалось слишком мало, подавай ему еще и репутацию овеянного легендами героя. Только что нимба над белобрысой башкой не хватает. Ей Мерлин, такое чувство, что этот поразительный человек сам верил в то, что писал. А еще, поклясться могу, что в молодости он таскал у миссис Локхарт дамские романы, в которых те «пурпурные закаты» и «глаза, глубокие, как лесные озера» можно было ложкой хлебать. С другой стороны, даже в мое родное время искусство в Магической Британии двигали в основном магглорожденные. Среди тех, кто родился и вырос в магическом мире, лишь единицы становятся художниками, писателями, певцами и скульпторами. Когда изобрели, наконец, магический кинематограф и маготелевидение, дело пошло поживее, но отсюда до этого славного дня еще пятнадцать с гаком лет. К чему это я? Да к тому, что мой папаша, издавая свои опусы в виде автобиографических произведений, пошел по проторенной дорожке: маги на удивление сдержанно относятся к «выдуманным сюжетам», а вот чужие биографии воспринимают куда благосклонней. После Майкла, явно севшего на своего любимого конька, а потому трещащего со скоростью десять слов в секунду, я плетусь в этот чертов отдел издательской рекламы, где традиционно выслушиваю все тот же набор охов и вопросов. Дьявол побери, скоро в ответ я начну посылать любопытствующих по краткому, но витиеватому адресу! Из «Мэджик Марлоу» я выползаю ближе к обеду со слегка чугунной головой и начальной стадией аллергии на книги. А поскольку издательство притаилось в одном из многочисленных отнорков Косой аллеи, ничего удивительного, что мой желудок, вступив в сговор с остальной пищеварительной системой, настоятельно тянет меня в сторону Дырявого котла. На худой конец к кафе Фортескью, хотя мороженое — не по моей части. Зато внутренний голос заманчиво напоминает мне о прекраснейшем крепком кофе, который можно раздобыть в этом заведении. Короче говоря, жрать хочется неизъяснимо. И вместо того, чтобы пройти пару шагов и получить, наконец, тарелку чего-нибудь горячего с дополнением в виде блюдца чего-нибудь холодного, я прямо с порога издательства аппарирую в маггловский Лондон. Почему? Да потому что популярность дела Локхарта в народе я поначалу всерьез недооценил. На первых парах я уже имел глупость привычным маршрутом завернуть в «Котел». И это было чертовски познавательно. Я обогатился пониманием, что вместо еды я буду до посинения расписываться на всем, на чем придется и что найдется под рукой у женщин, посещающих паб: на «своих» книжках, на книжках чужого авторства, на клочках пергамента, на салфетках...хорошо еще, что расписаться у себя на груди — в духе поклонниц рок-музыкантов — ни одна не предложила. Кое-как унеся оттуда ноги и взвесив все «за» и «против», я пришел к гениальному выводу: хочешь есть, сваливай подальше. Так что через каких-то десять минут я, скинув к Мерлину мантию и оставшись во вполне цивильных джинсах и рубашке, уже обедаю в свое удовольствие в тихом маггловском кафе, где никому не приходит в голову на меня таращиться. Заодно, раз делать все равно пока нечего, можно подвести промежуточный итог. * * * Элементарная логика оправдала возложенные на нее ожидания: ну, спрашивается, под каким соусом можно было подавать Британскому сообществу настолько корявого Локхарта? Повторюсь, с батюшкой я тесного знакомства не водил, да и сказок на ночь про красивого, доброго и до тошноты героического папашу мне само собой не рассказывали. Думаю, матушка была не очень в курсе. О том, что в семье Алиенов я родня далеко не всем, я знал, сколько себя помню. Папаша Джон никогда не считал нужным скрывать ни исторической правды, ни своего ко мне отношения. Что, в общем-то, я считаю плюсом: меньше иллюзий и меньше соплей от запоздалого разочарования. Узнай я «страшную тайну» в подростковом возрасте, мне пришлось бы куда как труднее. А дети... что дети? Дети — существа гибкие. В возрасте четырех лет принимать жизнь такой, какая она есть, гораздо проще. Так что я с самого начала не обольщался. Зато в полной мере мог оценить то, что у меня все же было. Мерлин свидетель, отсюда, из девяносто второго, даже отчим смотрелся чуть ли не любимым папочкой. Чего бы я только не дал за возможность еще разок услышать его берущий за душу вопль «Немедленно иди сюда, чертов мальчишка!». Впрочем, сентиментальное нытье не мой конек. Вопрос возвращения домой по прежнему открыт, а пока придется подстраиваться под нагло ржущую мне в лицо реальность. В которой о своем новом «Я» я знаю позорно мало. Гилдерой Локхарт: двадцать восемь лет отроду, путешественник и популярный в магическом мире писатель. Довольно ловкий мошенник и при этом весьма посредственный маг. В совершенстве папаша владел только obliviate-ом, и этого вполне хватало ему для того, чтобы устроиться с комфортом. В прошлом выпускник Райвенкло, а значит, обладатель очень хорошо соображающих мозгов. Я сам, в свое время, выпустился с этого факультета, так что примерно могу представить, о чем речь. Опыт наблюдений за сокурсниками показал, что в Райвенкло просто так «под дурака» никого не заносит. Интересно, какого черта папаша не стал развивать свой магический и, главное, интеллектуальный потенциал? Лень помешала? Или цель перед собой ставил совсем не ту? Хм....пожалуй, второе ближе к истине. В конце концов, райвенкловцы всегда добиваются поставленной задачи. Что мешает предполагать, что добился ее и Локхарт? Он хотел быть знаменитостью и стал ей. Уже то, что он додумался, как на одном единственном заклинании и хорошо подвешенном языке соорудить блестящую карьеру, доказывает, что был он отнюдь не дурак. Но это все лирика. Что еще? Как я понял, очень любил себя в искусстве, а значит эгоист. Красавчик и кокетка похлеще иных женщин. Обладатель ну охрененно расплывчатой морали. Вероятнее всего, еще и редкостное сыкло, — простите, — трус. Вот только и это все относилось к тонким сферам. С конкретикой же — толстая полярная лисица. Родня: мать, две сестры, и, может быть, отец. Семейное положение: холост. Политические воззрения: прочерк. Место жительства: прочерк. Любовные связи: прочерк. Друзья: прочерк. Круг общения: прочерк. Привычки: прочерк. В общем, дальше в моих познаниях о Локхарте была локальная черная дыра. И дабы ее хоть как-то обосновать, я не придумал ничего лучше, чем изобразить знаменитость, долбанутую на всю голову. Какое-нибудь шальное трудно определимое заклятие, и вот я уже мог в упор не узнавать прежних приятелей, щеголять родным цветом волос и вести себя, как Левифолд в ухо свистнет. Конечно, при таких исходных, оставался риск, что меня, как тихого психа, никто в Хогвартс работать не возьмет. Но других вариантов для себя я не видел. В конце концов, если они взяли на работу моего папашу в его истинном обличье, то может и я им сгожусь. В Мунго, под восторженные ахи и вздохи медперсонала, в лице мисс Роберты Свонсон, с более морщинистой и корпулентной версией которой я в 2016-м обсуждал причины Локхартовской кончины, я битых три часа изображал из себя жертву мозгового паралича. Видимо, изображал достаточно убедительно, чтобы мне-таки поверили. Устроил там показательную истерику в духе «я не буду кушать кашу», вызвал у мужской части сотрудников нервный тик и желание контузить меня повторно. Под это дело подло отбрыкался от легилименции и прочих сомнительных мероприятий, «нечаянно» уронил шкафчик с зельями и добился того, что они вызвали Диану и едва ли не рыдали от счастья, сдавая меня ей на руки. К маме на пирожки я ехать категорически отказался, зато с ее помощью выяснил, наконец, где именно я живу. К слову сказать, Диана так явно была счастлива меня видеть, что мне стало ее даже жаль. Похоже, нежный сын не баловал мать своим вниманием и привязанностью. По крайней мере, именно такое у меня сложилось впечатление. И мои крайне неуклюжие попытки вести себя доброжелательно вызвали у женщины просто бурю восторгов. Вот этого я, к слову, не ожидал. Магия что ли была ко мне благосклонна, или ветреной Моргане приглянулась моя мордашка: я-то был уверен, что с мамашей Локхарта я засыплюсь мгновенно, но понимал, что избежать встречи все равно не удастся. А выяснилось, что сынуля, скотина эдакая, хорошо если раз в полгода удостоит родительницу монаршим вниманием. Ну батюшка...видит Мерлин, ты и правда был тем еще козлом. Спасибо тебе за это! Не будь ты им, я бы и дня в этом мире не продержался. Четырехкомнатная, весьма симпатичная квартирка в одном из тихих кварталов Лондона поразила мое воображение обилием зеркал и портретов. А еще барочным стилем. Красотища перла изо всех щелей. И везде, где нет изящных завитушек и драпировок — Локхартовская морда. Либо запечатленная на холсте маслом, либо отраженная в магическом зеркале. Да у меня после нескольких часов чуть расщепление личности не случилось от ощущения, что я таскаюсь по дому «толпой». Кое-как отделавшись от Дианы и заверив ее, что врачебная, равно как и материнская помощь мне не требуется, и дальше я оклемаюсь сам, я взялся за грязное и нудное дело: методично, комната за комнатой, превратил квартиру в форменный бедлам в поисках любой мало-мальски полезной информации. В гостиной поразился роскошному нежно-голубому канапе, в ванной офигел от количества средств по уходу за всем, даже за тем, за чем самому мне ухаживать в голову не приходило, в кабинете тоскливо проинспектировал завал писем от восхищенных «моим» гением читательниц, в кухне понял, что лопать мне отныне по ресторанам. Сотворив в новообретенной квартире хаос и разорение, я плотно засел в рабочем кабинете, не без оснований предположив, что все самое полезное кроется именно там. Обилие макулатуры в небольшой по размерам комнате удручало: судя по пластам, залегающим на глубине поближе к полу, Локхарт бережно хранил ВСЕ. Письма поклонниц, газетные вырезки, в которых упоминалось его имя, открыточки, конвертики и все это вперемешку с важными документами, вроде подписанных издательских договоров, рецензий и набросков рукописей. Рисунки на полях поведали мне и о том, что батюшка умел неплохо рисовать...кто бы знал. Изображенный на одном из исчерканных пометками клочков пергамента Дериколь казался почти живым. Не желая уступать папаше, я нарисовал поверх ближайшего восторженного письма от некоей Саманты К. книзла. Поскольку с рисованием у меня было так же, как с литературой, на выходе получил некую страшную тварь, отдаленно напоминающую бешеного гриндилоу, и временно успокоил свои творческие порывы. Как, ну как, скажите на милость, разбираться в этой каше?! Очевидно, самым неинтересным способом: планомерно и поступательно. Как же я ненавидел бумажную работу! Черные мундиры по долгу службы тоже заполняли тонну бумаг — слава бюрократии, чтобы она в аду сгорела. И каждый раз уже на двадцатой минуте беспощадного крючкотворства я начинал сатанеть и делался социально опасен. А тут — целый бумажный Монблан. Вот в таком состоянии озверевшего грифона к вечеру меня нашел приходящий домовик Фальк. Кареглазый ушан с неимоверным изумлением осмотрел сначала меня, сидящего на ковре в окружении аккуратных стопок пергамента, потом покосился на камин, в котором весело догорали те самые открыточки, конвертики и полные сопливого обожания записочки, и аккуратно спросил, все ли у «Локхарта сэра» в порядке. Озверевший грифон медленно моргнул красными от бумажной пыли глазами, пару раз копнул когтистой лапой ковер и неприятным голосом заверил домовика, что все просто отлично. Лучше некуда. Не будет ли досточтимый Фальк против того, чтобы убраться? Из кабинета и в квартире. Фальк, печенкой почуявший, что с хозяином-психопатом лучше не спорить, немедленно принялся за уборку, расставляя по местам все, что я переворошил и предусмотрительно обходя кабинет по широкой дуге. Во избежание. Я же сгрузил все нарытые документы в ящики письменного стола и, обозрев образцово-показательный порядок, засел в кресле перед камином — думать. Среди папашиной документации я не нашел никаких его личных записок, дневника Локхарт, по всей видимости, тоже не вел, так что единственным трофеем оказалась его записная книжка с невообразимым количеством адресов и номеров каминной связи: для глубокого анализа личности явно не достаточно. Но это не такая уж беда, подстраиваться под батюшку я все равно не собирался — голимый из меня лицедей. Папаша Джон не раз ворчал, что мой «мерзкий нрав», моя индивидуальность то есть, прет отовсюду, даже там, где и не надо бы. Поганей всего было то, что я не нашел ключей от Гринготтского хранилища Локхарта. Видимо, как и всякий деловой человек, батюшка носил его при себе, а значит и испарился в момент перехода тоже с ним вместе. Вот ведь пакость. В небольшом сейфе, в лучших традициях пошлого детектива спрятанном за одним из Локхартовских портретов, хранилось около сотни галеонов и несколько побрякушек, вроде булавок для шейного платка, запонок и прочей ерунды. Нет, дорогой мой папаша, мне позарез нужно в твое хранилище. Траты мне предстояли немаленькие. Локхартовские портреты со стен смотрели на меня немного испуганно и в кои-то веки не кривлялись. Наслушались, видно, отборной матерной брани в моем исполнении. Или на них угроза отправиться следом за письмами поклонниц так подействовала? — Что молчите, любезные? — мрачно усмехнулся я из своей «норы». — Где гринготтский ключ? Видимо улыбка у меня получилась воистину дьявольская, поскольку все как один Локхарты шарахнулись в стороны, некоторые и вовсе скрылись из рам — побежали к собратьям в гостиную, не иначе. Я только хмыкнул и пожал плечами. Ну не разговаривают портреты пока носитель жив. А носитель теперь я. К лучшему, наверное: иначе у Локхарта в доме стоял бы непереносимый галдеж. Ну раз нет ключа, завтра проверим, действительно ли магия считает меня Гилдероем Локхартом. — Фа-а-а-альк — громко позвал я, и домовик мгновенно материализовался прямо у меня перед носом. — Вот, возьми денег и принеси мне поесть, будь добр. Я уже близок к тому, чтобы соблазниться на мясо домовика, а портить с тобой отношения ой как не хочется. Ушастик еще больше округлил глаза и затрясся, было, но увидев мою усталую улыбку, неожиданно хихикнул. — Сию минуту, Локхарт, сэр, — браво отрапортовал он и исчез в неведомом направлении. Оставалось лишь надеяться, что с ужином он поторопится. * * * Как известно, если болван-маг ухитряется потерять свой ключ, гоблины довольно легко восстанавливают его «пропуск» к родному сейфу. После полной идентификации личности, само собой. Признаюсь, процедура заставила меня всерьез понервничать — Майла с ее шаманскими штучками это одно, а гринготтские гоблины, цербера сожравшие на недотепах-мошенниках, совсем другое. И если тотемная ведьма ошиблась...судьба магов, попытавшихся обмануть гоблинов очень незавидна. Азкабан по сравнению с ней — курорт на теплом, солнечном побережье. Когда после получаса, который понадобился гоблинам для проверки моей крови на все, что только можно, Дарнгот — смотритель папашиного сейфа — с легким полупоклоном вручил мне новенький позолоченный ключ, я принял его с чувством некоей обреченности. Всё. Дальше цепляться за вариант «это какая-то ошибка, и скоро все разъяснится» не было смысла. Если гоблины Гринготтса признали меня Локхартом, значит я — Локхарт. И ни одна магическая экспертиза не сможет доказать обратного. Был ли я рад? Нет, черт побери! Но это многое упрощало. Разумеется, я немедленно посетил «свое» хранилище с целью инспекции. Н-да... Ну что сказать, типичный сейф полукровки, давно и сознательно открестившегося от своих корней. Ни фамильных инкунабул тебе, ни родовых амулетов. Там, в 2016-м у меня был почти такой же: в основном монеты. То, что я зарабатывал, да отчисления папаши Джона. Отчим, при всей своей нелюбви к моей персоне, всю мою юность откладывал небольшие суммы в специально отведенное для меня хранилище, чтобы к совершеннолетию я подошел с каким-никаким «приданным». Тут, правда, было чуть поинтереснее: во-первых, содержимое сейфа было явно богаче, чем у меня. Зарабатывал на своих книгах папаша, похоже, не дурно. Во-вторых, в грудах золота попадались украшения и какие-никакие артефакты. Некоторые, похоже, были довольно редкими. Хм...сдается мне, что не одними книгами богател Гилдерой Локхарт. Я был почти уверен, что многие побрякушки прихвачены моим предприимчивым папашей из его творческих путешествий. Обливиация вообще удобная штука, а батюшку чистым на руку назвать трудно. Что для человека, способного украсть кусок жизни, кража вполне материальных ценных предметов? С другой стороны, может быть, после всего, что я узнал о нем за эти дни, я просто сгущал краски. В любом случае, на то, чтобы наладить свой быт, мне нужны были деньги. А уж каким путем их папаша добывал — не моего ума и не моей совести дело. Так что, не отягощая себя моральными терзаниями, я нагреб себе галеонов и отправился улучшать свою жизнь в рамках разумного и необходимого. Дальше все пошло относительно ровно: я мотался между магическим и маггловским Лондоном, пытаясь заново собрать свою личность. Розовые и голубые мантии отправились на помойку вместе с присыпками и припарками, их место заняли более привычные для молодого мужчины традиционной ориентации цвета: синий, черный, зеленый, серый и бордовый, плюс одна «парадная» золотисто-бежевая на все случаи жизни. Почти как моя прежняя. Старорежимные папашины костюмы я тоже без зазрения совести выбросил: помимо того, что сам я такое под мантию не надену, так и мало все безбожно. Судя по одежкам, оригинальный Локхарт был действительно ниже ростом и существенно шире в талии. Пирожные он, что ли, по ночам трескал? Вместо элегантных, но старомодных костюмов я купил несколько пар хороших джинсов, пару-другую рубашек и нежно любимых мной поло, цивильные брюки и серую жилетку на случай непредвиденных выходов, ну и так, по мелочи. Особенно расходиться в плане гардероба не стал: все равно, если история имеет склонность к повторениям, ближайший год торчать мне в Хогвартсе, где куча шмотья мне будет ни к чему. Да и в своей прежней жизни я как-то привык к компактному и функциональному гардеробу, не изменять же привычкам. Обувь, к слову, тоже пришлось менять. Не с моим десятым было подступаться к этим золушкиным башмачкам седьмого с половиной размера.* Еще одной проблемой стала для меня волшебная палочка. Моя родная, из красного дуба с сердечной жилой дракона внутри, конечно, всем была хороша и слушалась меня идеально, да вот беда — за Локхартом-то зарегистрирована совершенно другая, которой у меня во-первых не было, а во-вторых не факт, что она стала бы меня слушаться. Так что следующим моим шагом была подача в министерство заявления об утере палочки и торжественный поход в лавку Оливандера. На месте выяснилось, что папаша мой был обладателем одиннадцатидюймовой вишневой палочки, также с сердечной жилой дракона в качестве сердцевины. По словам того же Оливандера — палочка для исключительно сильных, умных и талантливых волшебников. Эх, папа-папа, права была Майла, не в исходных данных дело, а в личном выборе. Как же ты ухитрился просрать свой потенциал? Впрочем, Мерлин с тобой. Мне же после получасовых страданий над коробочками ответила взаимностью четырнадцатидюймовая осиновая «красотка» с пером гиппогрифа. При этом Оливандер покосился на меня как-то озадаченно, а на закономерный вопрос «какого черта?» пояснил, что осина — дерево капризное, выбирающее в первую очередь бойцов и революционеров, а уж в сочетании с начинкой из гиппогрифа выходит и вовсе любопытная картина. Я на это только пожал плечами и буркнул, что полная героических подвигов жизнь, должно быть, изрядно меня перекорежила. Я не разбираюсь в особенностях древесины, и, честно говоря, не очень верю во всю эту мистику. Но если эта палочка пригодна для того, чтобы дать Вселенной пинка под зад, значит мы нашли друг друга. Свою прежнюю палочку я тоже бережно сохранил — дополнительный незарегистрированный бонус в рукаве всегда пригодится. Потом был Лютный с его неаппетитными на вид, но очень интересными по содержанию лавчонками. Новая палочка прекрасно показала себя, поджарив пальцы оборванному быстроглазому мужичку, решившему проинспектировать содержание моих карманов. Эх, дядя, кого ты хотел удивить? Местные порядки я знал прекрасно, так что расслабляться и не думал. Как, впрочем, и шарахаться от каждой тени. В прежней жизни я нередко бывал в Лютном: нет, не ради совершения страшных преступлений против человечества, а ради закупки редких и запрещенных ядов и прочих интересных штучек. Именно черные мундиры в «Алиен и Алиен» ведали такими вот не слишком легальными делишками — для стартовых экспериментов нашим специалистам порой требовались и запрещенные министерством вещички. Чтобы двигать медицину средневековые исследователи выкапывали на кладбищах свежие трупы, коль скоро властями было запрещено изучать внутреннее строение человека в официальном порядке. А чем мы, спрашивается, хуже? Наука требует жертв, черт побери. Там, в Лютном, у одного из торговцев, знакомых мне еще по прошлой жизни, я разжился тем самым амулетом-защитником от излишне любопытных легилиментов и еще парочкой интересных артефактов. На всякий случай. Было это не далее как вчера, а сегодня, вот, я вплотную познакомился с делом всей папашиной жизни...и на все про все ушло две с гаком недели. Сносный результат. * * * Домой я возвращаюсь уже под вечер, нагулявшись по маггловскому Лондону, кроме обеда, зацепив еще и ужин. В кабинете меня уже ожидает свежая горка корреспонденции. Каюсь, я так и не решил, что мне делать с этими письмами. Они приходят с завидной регулярностью — длинные и короткие, благоухающие разномастными духами. В парочке таких посланий «ароматизация» отчетливо отдавала каким-то приворотным, ну да, нас на такие детские уловки не поймаешь: камин вам пухом. Однако не отвечать как будто бы не вежливо, а отвечать — не охота. В конце концов лично я для них не сделал ничего, за что мне есть резон горбатиться над ответными открыточками. Я сажусь в кресло, уже привычно прошу у приходящего по вечерам Фалька чаю, ибо мне лень идти на кухню, заваривать его самостоятельно, и принимаюсь за работу. Письмо, еще письмо, открытка с цветами, открытка с сердечками, письмо и — ого! — фотография непристойного содержания с номером каминной сети, написанном на обороте. Нет, дорогая Велинда Райд, рыжие худышки, льющие на пергамент духи с феромонами, не в моем вкусе. Хотя грудь — ничего. Еще пара писем. Опять Глэдис Гаджен. Мерлин всемогущий, женщина, у тебя что, нет в жизни других занятий, раз ты пишешь мне каждый день по три страницы?! Ладно, черт с тобой, на тебе открытку с изображением Локхарта и подписью Алиена. Все равно у папаши этих открыток, как на складе при типографии. Только отстань от меня наконец. Все остальные, извините — в камин. Чуть ли не последним я извлекаю из стопки плотный желтый конверт, решительно не похожий на очередное признание в любви. Где-то я такой уже видел...последний раз три года назад, когда Эдмонду стукнуло 11. На моем лице сама собой расплывается довольная улыбка, и я смело взламываю красную сургучную печать, заранее зная, что именно увижу.