Не могу больше

Вечеринка на Бейкер-стрит оставила в душе Джона горький привкус вины. Не менее горькое чувство она оставила в душе Шерлока — чувство ненужности. Закрыв за Джоном и Лестрейдом дверь, он обессиленно прижался лбом к ее прохладной поверхности. Он не был пьян и не был весел, как это, наверное, выглядело со стороны. Идея пригласить Грега пришла спонтанно. Шерлок был убежден, что возможность увидеть инспектора Джона обрадует, более того, стремился этой неожиданной встречей доставить ему удовольствие. Это была первая из его ошибок — Джон не был рад. Его разочарование Шерлок почувствовал сразу и весь вечер себя ругал — в который раз он сам всё решил. А ведь, скорее всего, Джон рассчитывал провести этот вечер иначе: поговорить, возможно, посоветоваться о чем-то… Да просто посидеть вдвоем в их старой кухне, потягивая вино и наслаждаясь обществом друг друга. Именно Лестрейд по простоте душевной озвучил мучительную проблему, которую ни сам Шерлок, ни Джон обсуждать пока не решались: не то, что было в те счастливые времена, когда ещё не ворвался в их размеренный быт разрушитель, спутавший всё и разыгравший партию по своим безжалостным правилам, а то, что есть сейчас, и с чем им обоим оказалось так трудно смириться. У Джона Ватсона — своя жизнь, в которой нет места для Бейкер-стрит. Два года Шерлок готовился принять неизбежный факт перемен. У жизни свои законы, отполированные течением времени, и противиться этому глупо. Как бы плохо ни было человеку сегодня, завтра он непременно сделает шаг вперед, и с этого, пусть даже робкого и неуверенного шажка начнется для него что-то новое. И так было всегда. И это нормально. Именно так всё и произошло с Джоном. Как бы ни был он счастлив, как бы ни лучились его глаза, как бы ни тосковал он по прежней жизни, когда-то доставляющей ему столько хлопот и вместе с тем приносящей столько будоражащей кровь свободы, вернувшись домой, он будет встречен любящей женщиной. Окунется в ставшей уже привычной жизнь с её заботами и повседневными мелочами, такими важными и значительными, если у тебя есть семья. Нормально. Конечно, это совершенно нормально. Но… Но сейчас всё казалось неправильным, и сердце Шерлока отчаянно протестовало: не хочу, не хочу, не хочу! Думать о том, что в жизни друга он теперь лишний, более того, что скорее всего он проблема, гвоздь в стуле, было тяжело. Собственное «воскрешение» раздражало своей мелодраматичностью и смахивало на пошлый, плохо продуманный театральный эффект. Впервые после возвращения квартира, которую он так любил, и куда с таким нетерпением рвался, давила на него пустотой и холодом, который Шерлок никак не мог истребить, как бы жарко ни растапливал вечерами камин. Впервые он не представлял, как ему дальше жить. Он вернулся к Джону, но Джон не вернулся к нему. Да и как такое возможно? Это была вторая ошибка Шерлока. * Прошло два дня. Для Джона — два долгих дня. Два непонятных дня. Два дня нервотрепки и безумной усталости. После вечеринки он проснулся довольно поздно, и, хотя чувствовал себя разбитым, был несказанно рад: тому, что, во-первых, сегодня у него ночное дежурство, а значит, можно расслабиться и поваляться в кровати подольше, а во-вторых, что Мэри уже ушла, и добрая половина дня долгожданного одиночества ему обеспечена. С момента возвращения Шерлока он находился в состоянии непрерывной гонки — каждый день куда-то бежал. И речь шла вовсе не о физическом марафоне. Неслась, подгоняемая жадным нетерпением, его душа. Ощущение внутреннего крика не покидало Джона с той самой минуты, когда он обнял и прижал к себе «ожившего» друга. И хотя прошло меньше недели, он чувствовал себя вымотанным до предела. Надо подумать, взвесить, решить. Такая редкая возможность — остаться наедине с собственными непростыми мыслями. Но вместо этого он потянулся за телефоном. Шерлок не отвечал. Не ответил он через час. И через два. Через три часа долгих одиноких гудков Джона кидало то в жар, то в холод: где он, черт бы его побрал?! Куда умчался в такую рань? Услышать «Привет, Джон», и только после этого продолжить начатый день… Беспокойство разъедало душу. Он выпил пятую чашку кофе, два раза постоял под горячим душем, съел, вернее, заставил себя съесть яичницу из двух яиц и треугольник тоста, давясь при этом каждым куском. Тревога росла и всё валилось из рук. * — Миссис Хадсон. — Джон! — Услышанная улыбка согрела даже на расстоянии. Милый, родной голосок сразу же протянул невидимые нити между ним и Бейкер-стрит. А значит, между ним и Шерлоком. — Где наш новоявленный Лазарь? — Джон старался не выдать ни ноткой той нервной, почти конвульсивной дрожи, что заставляла его сейчас усиленно вдавливать тело в спинку дивана. — Шерлок? — удивилась его вопросу миссис Хадсон. — Наверху. Полчаса назад я относила ему чай. Он копался в своих коробках. «Архив разбирает… Естественно, зачем ему при этом кто-то ещё?» — Разве вы не созванивались? — Похоже, он не услышал. — О, Джон, я немедленно поднимусь ещё раз… — Нет-нет, миссис Хадсон, это не обязательно. Я позвоню ему позже. Пусть копается. «Что происходит? Ещё вчера было всё хорошо. А сегодня… Выходит, сегодня Шерлок перестал нуждаться в моем звонке? Не говоря уже о моем присутствии». Конечно, это же Шерлок. Даже смерть не смогла уничтожить вековые залежи его эгоизма и преодолеть тысячи миль упрямства. Ничего не изменилось. Ничего. Первая ошибка Джона. Больше в этот день он Шерлоку не звонил. * Дежурство было тяжелым, поток поступающих больных — почти непрерывным, и к рассвету Джон не чувствовал под собою ног. Ночью он почти не сомкнул глаз, лишь на часок прикорнув в ординаторской прямо на стуле, и дома, уже на пределе сил, принял душ и рухнул в кровать без единой мысли в гудящей от усталости голове. Спал до самого вечера и проснулся с колотящимся сердцем и ощущением невозвратимой потери. Он сразу же позвонил Шерлоку, но вновь единственным ответом были длинные, раздражающие гудки, отозвавшиеся в голове нарастающей болью. Контрастный душ немного взбодрил, большая кружка крепкого кофе прибавила сил, но настроение оставалось гнетущим, муторным. Ругая себя за слабость, Джон вновь и вновь набирал Шерлока, как будто твердо решил потягаться с другом в упрямстве. Но потом пришла Мэри и звонить при ней Джону совсем не хотелось. Вечер потянулся томительно-долгой лентой привычных кадров: приветственный поцелуй, короткий разговор  («как дела? — все в порядке»), обещание скорого ужина. Раздражение росло. После очередного звонка, сделанного украдкой и с оглядкой на неплотно прикрытую дверь, оно переросло в глубоко запрятанное негодование. Вечер тянулся издевательски медленно. Джон хмуро молчал, уставившись в телевизор, и ничего не понимая из происходящей там суеты. Мэри вопросов не задавала, лишь бросала на мужа тревожные взгляды, слишком часто, по его мнению, забегая в гостиную, где по сути ей нечего было делать — все необходимое для приготовления ужина было у неё под рукой. И только когда Джон наотрез отказался идти к столу, по-настоящему всполошилась: — Ты здоров? — Здоров, — коротко отозвался Джон, не отрывая глаз от мелькающих цветных картинок, по его мнению, полных бессмыслицы и пустоты. — Дежурство оказалось тяжелым. Устал. — Как Шерлок? Вы созванивались? Почему-то этот простой и вполне закономерный вопрос Джона до смерти разозлил. Злость закипала где-то в центре грудной клетки и душными волнами разливалась по телу. Тяжесть взгляда, который он исподлобья бросил на Мэри, была так ощутима, что та запнулась и не смогла задать следующий вопрос, готовый уже сорваться с её языка: когда ты нас познакомишь? В течение дня Мэри мысленно, а иногда и вслух произносила эту короткую фразу, стараясь подобрать подходящую интонацию — нейтральную, но не безразличную. Интонацию, которая поможет ей скрыть стойкое нежелание когда-либо вообще встречаться с этой непредвиденно воскресшей проблемой. — Он не отвечает на мои звонки, — нехотя выдавил Джон. — И сам не звонит? — Нет. Вопрос показался Джону невероятно глупым. Всё было глупо: наигранное беспокойство Мэри, собственная злость, этот мерцающий до рези в глазах экран и молчание Шерлока. — Так надо узнать у миссис Хадсон, — заволновалась (глупо, глупо, глупо!) Мэри. — Вдруг что-то случилось? Джон промолчал. «Почему я взбешен? Почему так хочется заорать? И почему этот паршивец не берет трубку?! А может быть, он обиделся? Господи, что за бред я несу… Это так на него не похоже. Но за два дня не позвонить ни разу… Не понимаю. Бог мой, какой же я кретин! Он же знал о моем дежурстве — не хотел отвлекать. Конечно! И он помнит… наверное, помнит, что после дежурной ночи я всегда отсыпаюсь подолгу. Сколько раз он посмеивался над моей медвежьей беспробудностью! Но почему не отвечает на вызов?» — Что? Джон не сразу услышал, как Мэри что-то упорно пытается ему втолковать. — Позвони прямо сейчас, Джон. — Нет. — Джон снова повернулся к экрану. — Не хочу. — Не хочешь? — Голос жены неожиданно зазвенел, больно резанув слух, и Джон поморщился, на несколько секунд сосредоточившись только на этом звоне и не вникая в то, что она говорит. — Или боишься? Боишься сделать это при мне? Вдруг он ответит… Но потом смысл сказанного дошел до его сознания, и старательно утрамбованное раздражение безудержно хлынуло на поверхность. — Зачем ты это делаешь? Джон был так пугающе спокоен, что сердце Мэри затрепетало. — Что? — Зачем говоришь всё это? Что тебе от меня надо, Мэри? Чтобы я чувствовал себя виноватым? Но в чем? — Голос набирал силу, рокочущие нотки настойчиво пробивались сквозь природную мягкость, делая его незнакомым. — Чего ты добиваешься своими намеками? Да, меня тянет на Бейкер-стрит. Да, мне было там хорошо. Да, я чертовски скучаю по Шерлоку. Что странного ты в этом находишь? Джон продолжал сидеть на диване, и Мэри вдруг подумала, что если сейчас он с него поднимется, она убежит из гостиной, из квартиры, из Лондона навсегда. Но Джон продолжал сидеть, и лишь руки его нервно шарили вокруг собственного тела, в поисках незримой опоры поглаживая обивку дивана. — Что в этом странного? — повторил он. — Там прошла пусть и небольшая, но лучшая часть моей жизни, и если я не сдох от тоски, то лишь потому, что меня держали воспоминания. — Почему ты злишься? — Голос Мэри дрожал от волнения. — И в чем обвиняешь меня? Злость неожиданно прошла, но усталость навалилась таким непомерным грузом, что не в силах её выносить, Джон закрыл глаза и ответил еле слышно, без интонаций: — В том, что увидела грязь и в моем горе, и в моей радости. В том, что… да! да!.. я боюсь позвонить другу, которого всем сердцем люблю и ценю превыше всего, потому что твои нелепые выводы сделали меня уязвимым и зависимым от твоего чертова мнения. И… — Не смей, — прервала его Мэри. — Не смей говорить мне такое. — И выкрикнула неожиданно тонко: — Можешь прямо сейчас убираться в объятия своего дорогого дружка! Какая разница? Ни с ним, ни со мной у тебя не будет детей, так что можешь смело его любить, тем более что меня ты не любил никогда. Удивление Джона было так велико, что пересилило даже вновь нахлынувшую волну негодования. Мэри решила начать войну? Ради чего?! Он старательно гнал от себя образ чужой, незнакомой женщины, возникший перед ним уже во второй раз и замутивший душу очередным сомнением. — Откуда в тебе столько яда и как я мог не разглядеть этого раньше? — только и смог он произнести. — Мне плевать на то, что ты обо мне думаешь! — Мэри понизила голос, проговаривая каждое слово с непонятным Джону наслаждением: — Мы были счастливы, пока не появился он. Я мечтала отдать тебе всю себя, жить для тебя, любить тебя до конца своих дней. Но этот… Ненавижу его! Ненавижу! Лицо исказила гримаса ярости, но хлынувший поток безудержных слёз мгновенно смыл её, оставив только отчаяние. Джон растерянно встал — слишком резок был переход от гневного шипения к жалобным всхлипам. Слезы всегда обезоруживали его, вводя в растерянное оцепенение — он не знал, что делать и что говорить. — Мэри… Он сделал неуверенный шаг и замер, услышав звонок. Камень с души! Все камни этого мира! Тонны гребаного космического мусора! Он не сомневался, что это Шерлок, и быстро вышел из комнаты, забыв обо всем на свете. — Привет. — Черт бы тебя побрал! — Я тоже соскучился. — Где тебя носило два дня? — Не ворчи. Улыбается! Снова он улыбается! Идиот! — Что ты делаешь завтра вечером, Джон? — Догадайся, умник. — Может быть… Знаешь, кажется, я готов познакомиться и с твоей женой, и с твоим новым другом. Готов?! Господи, всё это время Шерлок готовился? Обдумывал ситуацию, размышлял, настраивался. Ненормальный! Совершенно ненормальный! Два дня невыносимой пытки… Шерлок, даже могила не в силах тебя исправить! Что он ещё сказал? С новым другом?! Алекс? Алекс, конечно, друг, но как можно сравнивать?! — Никого у меня нет, Шерлок. — Никогда ещё Джон не был настолько уверен в том, что произносил. — Никого, кроме тебя. Сдавленный горестный всхлип за спиной заставил напрячься каждый нерв в готовом рассыпаться от напряжения теле, и Джон, не оглядываясь, добавил: — …И Мэри. Это было второй ошибкой Джона.