Не могу больше

Джон пил замечательный, в меру горячий напиток, вопросительно поглядывая на Алекса: тот явно пригласил его не только ради очередной, составленной им самим и ни с чем не сравнимой композицией из аромата и вкуса. Слишком напряженной и даже неловкой была сейчас его поза. Но тем не менее он молчал. Во всяком случае, молчал об истинной цели своего приглашения. — Вкусно. Алекс довольно улыбнулся — ему всегда доставляло радость сотворение чего-то нового и необычного из казалось бы давно известных сортов. Он создавал свои знаменитые на всю клинику сборы, как гениальный парфюмер создает неповторимый букет из привычных, знакомых с рождения запахов: цветочная пыльца, нагретая полуденным солнцем, ночная прохлада, свежесть дождевых капель… Джон наслаждался каждым глотком, но тоска при этом почему-то становилась острее. Он больше не хотел недомолвок и скользящих поверх головы взглядов — рассматривать стены своего кабинета Алекс прекрасно мог бы и в отсутствии Джона. — Алекс, я не твой пациент, — произнес он негромко, но очень решительно. — Если хочешь поговорить о Шерлоке, я готов. Смущение Алекса было по-мальчишески ярким: враз вспыхнувшие уши и алые пятна, живописно расположившиеся на щеках и шее. — Как он тебе? Понравился? — Да! Очень! Джон тепло улыбнулся — желание приятеля выразить свой восторг было более чем очевидно. И подавил его Алекс с немалым трудом. Ах, Шерлок… — Очень, — повторил Алекс более сдержанно. — Но мне не понравилось то, что между вами происходило. И, судя по всему, происходит на данный момент. Сердце неожиданно сделало странный кульбит: перевернулось несколько раз, испуганно дернулось из стороны в сторону и заполнило грудь грохотом горного камнепада. «…происходит…» Эти простые, ни к чему не обязывающие слова вдруг вызвали странную, непредсказуемую реакцию: следом за испугом пришел мучительный стыд. Словно Алекс, сам не подозревая того, вторгся на очень личную, интимную территорию. В запретную зону. В святая святых. В место тайного поклонения. Джону стало жарко и томно. «Господи, я и в самом деле схожу с ума!» Рука, сжимающая бокал, предательски дрогнула. Он опустил бокал на столик и сжал руку в кулак, впившись ногтями в центр ладони так сильно, что заломило запястье. И вдруг, еще не понимая смысла происходящего, не имея времени заглянуть внутрь себя в поисках источника столь необъяснимого, бросающегося в глаза замешательства, выпалил, изумленный горечью собственных слов: — Мне самому это очень не нравится. Алекс, я так измучен… И он рассказал Алексу всё. Он говорил и говорил, торопливо глотая окончания, прерывая себя на полуслове, сбиваясь и путаясь. Он понимал, что нельзя этого делать, ни в коем случае — слишком личное, слишком больное. Он знал, что будет жалеть и злиться, но остановить извергающийся поток откровений уже не мог. Да и не хотел. Алекс слушал внимательно, ни разу не перебив и даже не пошевелившись, стараясь понять все сказанное Джоном так, как тому было необходимо, и найти ответ еще до того, как иссякнет этот мутный поток отчаяния. Наконец Джон замолчал, и молчание было давящим, настороженным. Было видно, что легче ему не стало. Да оно и понятно. Облегчения Джон не ждал. Слишком сложным был этот завуалированный конфликт, чтобы путь к его разрешению отыскался за пятнадцать минут. — Черт… Джон, как это дьявольски тяжело. Не хочу говорить банальности, но только время… — Алекс. — Джон выдохнул стеснявший его грудь воздух. — Я не ждал от тебя совета. Просто… Захотелось вдруг выговориться. Да и не надо было вовлекать тебя в эти… дрязги. Извини. Я сглупил. Алекс крепко стиснул его руки в своих ладонях и энергично встряхнул, будто надеясь привести Джона в чувство, взбодрить хоть немного. Хоть чем-то. Пусть это будет простое человеческое участие, жест солидарности, понимания и сочувствия. — Не хочу, чтобы ты сомневался. Во мне… Я твой друг, Джон, даже если ты так не считаешь. И потом, тебе необходимо было избавиться от этого груза, ты не находишь? — Да. Трудно даже представить, насколько необходимо. — Глаза Джона блеснули. Он сейчас готов был заплакать, презирая себя за слабость. — Алекс, почему так? Самое невероятное счастье оборачивается вдруг болью. Я не знаю, как дальше быть… — Ты хочешь уйти от Мэри? Джон удивленно вскинул глаза: — С чего ты взял? Конечно же нет. Она моя жена, и я собирался провести с ней остаток жизни. Собирался… — Но тебя страшно тянет туда. Джон на мгновенье закрыл глаза. — Невыносимо, — прошептал он. Этот придушенный шепот оглушил Алекса своей безысходностью. Джон страдал по-настоящему, сильно, глубоко. — Джон… — Слова находились с трудом, корявые, все как один бессмысленные и пустые. — Ты выдержишь, я это точно знаю. И Мэри привыкнет, поймет. Шерлок… Вы по-прежнему будете вместе. Все наладится… «Черт, что я несу?! Человек разрывается напополам, а я бубню пошлейшие шаблонные фразы какого-то идиотского утешения! Он врет самому себе — не нужна ему сейчас Мэри. Никто не нужен, кроме…» Алекс замолчал на полуслове и пристально посмотрел Джону в глаза. Этот человек стоил других слов — правдивых, выстраданных долгими годами мучительных воспоминаний и приступов смертельной тоски. — Ты очень сильный, Джон. Я всегда восторгался твоей выдержкой и твоим самообладанием. Тебе придется принять тот факт, что не все решается нами, и попробовать с этим смириться. К сожалению, это так. Есть дороги, которые мы выбираем сами, а есть дороги, которые выбирают нас. * Джон брел по белому коридору клиники, пытаясь привести в порядок разбегающиеся в разные стороны мысли, но попытка была бесполезной: голова звенела то ли от пустоты, то ли от излишней заполненности. Ничего определенного не вырисовывалось — сплошной поток всё той же отвратительной мути. Эти два дня он злился на Шерлока так, как не злился на него еще никогда. Они не виделись, не давали друг другу о себе знать даже короткими сообщениями. Как будто Шерлок был все еще мертв, и его чудесное воскрешение пригрезилось Джону в тяжелом кошмаре. Даже сейчас, после своей импровизированной горькой исповеди, Джон продолжал ощущать эту злость: самонадеянный гордец, интересно, что с тобой будет, если я больше никогда не появлюсь в нашей… Именно в этот момент ему позвонил Шерлок. Ноги мягко подкосились, и Джон привалился к стене, чтобы удержать равновесие и не съехать на пол, как перепуганный насмерть подросток. — Привет, Джон. — Привет. — У тебя нет сегодня дежурства? — Нет. — Может быть, вечером заглянешь на Бейкер-стрит? «Может быть! Может быть! Может быть! Дожить бы до этого вечера…» — Загляну. Конечно. — Хорошо. «Мать твою, что происходит?! Почему меня так страшно трясет?! И почему хочется орать от счастья и нетерпения?» * Мэри проснулась рано, и первой ее мыслью была мысль о Шерлоке. Две ночи после спонтанного секса, больше напоминающего борьбу, чем страстное соединение мужчины и женщины, но при этом доставившего Мэри яркое сексуальное наслаждение, Джон провел на диване в гостиной. Они никак это не комментировали — просто вечером Джон оставался в гостиной и не приходил в супружескую постель. Мэри мучительно вслушивалась в каждый шорох затихшей квартиры, в каждый негромкий скрип, и так и засыпала с выражением муки на осунувшемся лице. Встречу в ресторане они тоже не обсуждали и не задали друг другу ни одного вопроса. Они просто существовали на одной территории, но не вместе. На третью ночь Джон пришел в спальню, лег рядом, приподнявшись на локте, и тихо спросил: — Ты считаешь, что так возможно? — Как? — шепнула она, с большим трудом сдерживая желание прижаться к мужу, обнять и покрыть поцелуями дорогое, утомленное переживаниями лицо. Только вот в истинной причине его переживаний Мэри уверена не была… — Вот так — холодно, отчужденно, пусто. — Джон… — Мэри не выдержала — прильнула, вжалась в обтянутую белой майкой грудь. — Я так люблю тебя. — Она гладила его плечи, наслаждаясь силой и надежностью мышц, вдыхая родной, волнующий запах. — Все наладится. Джон промолчал, но на ласку ответил, заключив ее в объятия и привлекая к себе. Мэри спряталась в теплом кольце его рук, затрепетав, как испуганная птичка, и замерла, надеясь, что руки не разомкнутся, что утешат и убаюкают ее, уставшую от самой себя и собственных подозрений. Но Джон отстранился. — Посмотрим… И больше не обнимал. Уснул он быстро, и его ровное дыхание почему-то казалось ей пронзительно громким. Очень хотелось заплакать — его объятие до боли напоминало повинность, вынужденное действие, необходимое в тягостной ситуации. Надо же как-то жить. Но она не заплакала. Напротив, глаза ее сухо блестели в сумраке спальни. Она не отдаст своего мужа ни прошлому, ни настоящему. Она не отдаст его никому. Проснулась Мэри с твердой решимостью поехать туда. * Она подходила к дверям Бейкер-стрит, обессиленная волнением. Покидая квартиру, Мэри дрожала от нервного возбуждения, с неестественной радостью предвкушая нелегкий разговор и гордясь своей неслыханной, граничащей с вызовом, смелостью. В такси воодушевление слегка поутихло, и сердце тоскливо подрагивало: а надо ли это все? Шерлок, такой, каким она увидела его в ресторане, оставлял ей мало шансов на победу в задуманном состязании. Он был притягателен настолько, насколько это возможно. Даже она сама, со всеми ее страхами и сомнениями, с ее ревностью, возрастающей с каждой минутой, сидя рядом с ним, слушая его и впитывая каждый жест, каждую интонацию, каждый производимый им звук, вплоть до легкого, хрипловатого покашливания, чувствовала мистическое желание придвинуться ближе, дотронуться, дотянуться, прильнуть… Не как к мужчине, нет. Как к чему-то, без чего просто нельзя обойтись. Это напугало ее еще больше. А их легкая перепалка с Джоном, их неожиданное, ранящее обоих противостояние окончательно убедили в том, что эти двое друг без друга не могут. Даже если и не осознают этого до конца. Пока еще не осознают… Но Мэри увидела все. О, она-то хорошо знала, как могут гореть глаза одного мужчины при даже мимолетном взгляде на другого, чем бы они при этом ни занимались — играли в шахматы, сидя друг против друга в маленькой кухне домика, скрытого густыми ветвями сада, или пили в ресторане вино… Миссис Хадсон удивленно всплеснула руками. — Мэри? — Она растеряно оглянулась по сторонам. — А Джон? Он не приходит уже два дня… Мэри ласково прижалась щекой к ее теплой, мягкой щеке. — Ничего страшного, — заверила она миссис Хадсон. — Джон очень занят, а мне необходимо кое о чем пошептаться с Шерлоком. Удивление в глазах и немой вопрос «о чем?» ее не остановили. Скорее, скорее, пока не передумала и не сбежала трусливо и малодушно. Ей понадобилась для этого добрая половина дня тревожных раздумий и бешено колотящегося сердца. Каждая ступенька давалась с большим трудом — незнакомая, слишком крутая для ее ослабевших ног вершина. Мэри не была в их квартире ни разу — это было табу. Даже тогда, когда только-только начиналась их счастливая жизнь, когда Джон принадлежал лишь ей, ей одной, а это покинутое им жилье ничего, кроме легкой грусти и сочувствия в Мэри не вызывало, даже тогда Джон просто осатанел от робкой просьбы показать свою бывшую комнату. — Я сам ни разу там не был! — отрезал он и добавил уже не так возмущенно. — С тех самых пор… Она не настаивала, хотя любопытство охватывало ее все настойчивее и сильнее. Мелькала мысль попросить добрейшую миссис Хадсон устроить ей небольшую экскурсию в это заветное и запретное место, но она так и не решилась. И если хорошенько подумать, какое ей, собственно, дело до всего того, что было в жизни ее мужа до их знакомства и соединения. Она перестала об этом думать. Сейчас квартира, куда Джона так неудержимо тянуло, казалась ей пещерой Минотавра, загадочной, пленительной и опасной. Хозяина квартиры она обнаружила в кухне — Шерлок варил себе кофе. Одиноко стоящая на столе кружка ошеломила Мэри своей беззащитностью. Глазам вдруг стало больно и горячо. Правильно. Так и надо. — Шерлок, вы украли моего мужа. Она хотела произнести эту фразу весело и задорно, но оказавшись рядом с ним и мгновенно попав в магнетический плен его одиночества, выстонала ее едва слышно и жалобно. И это тоже было правильно… Она горько заплакала, припав к его груди. Ей казалась, что она может проплакать всю оставшуюся жизнь, так много накопилось в сердце рыданий, искренних и горячих. Только бы не оттолкнул, только бы дал возможность вот так постоять и униженно поскулить, пропитав его белую, пахнущую чем-то пряным рубашку своей бедой — пусть знает, как ей сейчас плохо. — Я не понимаю причины ваших слез, — Шерлок все-таки отстранился. Слегка, едва заметно, но Мэри сразу почувствовала, как нежелательно ему столь интимное прикосновение, и оторвалась наконец от его груди, вытирая слезы и судорожно всхлипывая. Шерлок не отводил от нее взгляда — пронзительного, проникающего прямо в душу. Он ей не доверял, сомнений у Мэри больше не оставалось. Она не понравилась ему уже тогда, в ресторане. Ну и что! Она тоже, мягко говоря, не пылает к нему любовью. У нее есть цель, почти святая, и это поможет ей выдержать все что угодно — даже если сейчас этот оторопевший мужчина брезгливо смахнет со своей рубашки следы ее отчаяния, она сделает вид, что ничего не заметила, и прильнет к нему снова. Потому что так надо. — Мэри, что с вами? Джон вас чем-то обидел? Господи, к чему эти странные фразы? Ведь ясно же, по тону произносимого им вопроса ясно, что именно он сейчас думает: Джон никогда и никого не может обидеть. Он самый прекрасный, самый порядочный, самый идеальный, самый… самый… Да, самый. И он мой! — Я не знаю, Шерлок. Может быть, меня обидели вы? — Я? Но чем? Конечно же, он догадался. Горечь его вопроса так очевидна. Тем, что остался жив? Тем, что Джону хочется находиться рядом со мною больше, чем рядом с тобой? — Он… любит вас. Всегда любил. Боже, что стало с его аристократичной бледностью? Вспыхнул как обыкновенный плебей — сочно, предательски откровенно. Разучились держать себя в руках, мистер Шерлок Холмс? — Но… Что в этом удивительного, не понимаю. Я тоже его люблю. Мы друзья. Побольше, побольше горечи. Сегодня ее должно быть так много, чтобы ею пропиталось все вокруг: эти стены, эта тоскующая без привычных прикосновений мебель и эта его рубашка, такая тонкая и нежная на ощупь. — Друзья… Он выбрал вас своей половинкой, Шерлок, а я не могу без него жить. — Половинкой? Кажется, он изумлен совершенно искренне. Хм… — Что за чушь вы несете, Мэри? В чем пытаетесь меня убедить? — Вы поняли меня. Добавить усталости голосу, изломанности жестам и тоски взгляду. — Поняли, — повторила она. — И от вас теперь зависит вся моя жизнь. Мэри снова прильнула, припала к его груди доверчиво и простодушно. Шерлок ошеломленно замер, и хотя он не сделал даже попытки обнять поникшие, слабые плечи и уж тем более прижать ее к себе, чтобы утешить и ободрить, отстраняться на этот раз он тоже не стал. И это уже было немало. Человек, который доверчиво выплакал на вашей груди свое горе, поневоле становится ближе. И даже если вы не приобретете в его лице друга, вашим врагом он точно не сможет стать. Во всяком случае, это будет весьма затруднительно. Это была победа. Мэри торжествовала. Она сейчас беззастенчиво обнажила перед Шерлоком свою душу, показала ему все свои страхи, сделав его невольным наперсником горестных тайн. Мэри очень хорошо разглядела в Шерлоке все, что было необходимо: его ранимость и неумение противостоять чувствительным встряскам. Теперь он не посмеет даже подумать о возможности что-то вернуть, чего-то добиться. И Джона на порог не пустит, если тот все же решится вернуться на эту проклятую Бейкер-стрит навсегда. — Мэри… Она подняла на него заплаканные глаза и отпрянула. — О простите, Шерлок, кажется, я испортила вам рубашку. По-детски шмыгнула носом. — Я пойду. И развернулась, бодро зацокав каблучками к выходу. — Мэри! — догнал ее спокойный голос. — Не волнуйтесь. Все будет хорошо. — Я знаю, — сказала она. И даже не оглянулась. * Шерлок был поражен. Эта маленькая женщина пришла и легко расставила все по своим местам. Каждая метущаяся мысль обрела свою законную нишу, обрела источник и имя. Ниша — Джон. Источник — Джон. Имя — Джон. Все это время, находясь в не прекращающемся ни на секунду смятении, Шерлок пытался найти объяснение, желательно рациональное и логическое, состоянию угнетенности и уныния, от которого так сильно устал. Скучно. Тоскливо. Одиноко. Скучно — без Джона. Тоскливо — без Джона. Одиноко — без Джона. И довольно прятаться от себя самого — он знает это с первого дня возвращения. Теперь все сконцентрировалось в одном, простом и понятном, но оттого не менее безнадежном открытии. И почему порою так трудно постичь самое простое, принимая его как факт? Не могу больше. Не могу больше без Джона. Все просто. Джон всегда был его причалом, его якорем, его смыслом. К нему и только к нему стремился Шерлок все это время. Не так уж много в мире людей, к которым стремился бы Шерлок Холмс. И уж тем более нет ни одного, кто мог бы стать для него причалом. И вот на этом причале выстроена другая пристань. И это сводит с ума. Лишает покоя. Доводит до тихой истерики. Пора это признать. Мэри, конечно, хищница. Не надо быть слишком проницательным, чтобы это увидеть. Но Джон выбрал ее, значит она того стоит. Значит, она дала Джону то, чего ему все это время не доставало. Да что говорить, она помогла ему обрести себя, вернуться к нормальной жизни, увидеть будущее, каким бы оно ни было. А его неприкрытая тоска по Бейкер-стрит ничего не значит. Во всяком случае, ничего такого, что когда-нибудь может стать для него поводом ломать налаженную личную жизнь. Этого допустить нельзя. Ни в коем случае. Он и так ранил его почти смертельно. Жаль только, что никогда и ничего больше не будет. Мэри отчетливо дала понять, как не хочет их дружбы, как боится их тесного общения. Что она сказала еще? Половинка? По спине Шерлока промчались горячие, покалывающие кожу мурашки. Странные выводы. Очень странные для неглупой женщины. С чего она это взяла? Почему — половинка? Шерлок тряхнул головой. Впервые занятие, всегда доставляющее почти физическое наслаждение, утомило его и практически лишило сил. Не хочу думать. Не могу больше. Он снова включил кофеварку и услышал, как хлопнула входная дверь. Джон. * Джон несся на всех парах и даже не замечал расплывшейся по лицу улыбки. Легкие его интенсивно качали воздух, кровь бурлила, ноги уверенно втаптывали в асфальт легкую пыль отдохнувшего от дождя и ветра города. Он поймал себя на мысли, что всегда возвращался на Бейкер-стрит почти бегом — вечная спешка, непрерывная гонка. Хорошо. Как он мог злиться на Шерлока?! За что?! Ведь тот и сам наверняка растерян тем, что все так круто развернулось на сто восемьдесят градусов. Каково ему жить в их доме одному?! Каково слушать эту звенящую пустоту, отскакивающую от молчаливых, безучастных стен их квартиры?! И вообще, если бы тогда он не был таким слепым дураком, если бы умел, по словам Шерлока, не только видеть, но и наблюдать… Ведь все было так прозрачно, и выход прослеживался только один. Возможно, он ничего бы не смог изменить, возможно, все произошло бы именно так, как задумал Шерлок, по хорошо срежиссированному сценарию, но, кто знает, как бы все это выглядело для самого Джона, находись он рядом. Он бы догадался, понял настоящую суть игры, он бы терпеливо ждал — столько, сколько потребуется. Да хоть целую жизнь. Скорее туда, скорее! Ему очень многое надо сказать своему другу, своему Шерлоку. Да просто обнять. Обнять. * — Шерлок, ау, ты где? Голос Джона. Радостный, звенящий, и в нем такое облегчение, такое освобождение! — Я варю кофе. Голос Шерлока. Чужой и холодный, словно приход Джона нарушил какие-то грандиозные планы, в которых место ему не было отведено. Джон осекся и перестал улыбаться. Что происходит? Ты же сам позвонил… — Привет. — Привет. Обернулся через плечо, скользнув нечитаемым взглядом. — Выпьешь кофе? Какого черта? Что за вопрос? И что за взгляд? Пустой, отсутствующий… — Выпью, если нальешь. Злость накрыла новой волной. «Снова вступаем в борьбу, Шерлок? Для этого ты меня и позвал? Стало скучно? Или понадобился зритель для очередной красивой игры?» Они сели друг против друга и застыли в неловком молчании. Кофе показался Джону отвратительно горьким, и он потянулся за сахаром. Шерлок удивленно приподнял бровь. — Ты изменил привычкам? Или перевоспитала жена? Рука замерла, не дотянувшись до сахарницы. — Джон. — Голос сорвался и наконец-то приобрел краски, и живость, и обволакивающее тепло. — Прости. — Иди к черту! Он взял сахарницу и насыпал в свой бокал четыре полные ложки. Слова Шерлока заскрежетали в мозгу, как лист ржавого железа, по которому провели таким же ржавым гвоздем: — Нам обоим сейчас тяжело, Джон, но это пройдет. Со временем тебя перестанет сюда тянуть. Поверь мне. Безумие. Это какое-то безумие. — Прекрати! — Джон заорал, багровея лицом и шеей. — Немедленно заткнись и не корчи из себя психолога! Неужели ты думаешь, что знаешь о времени больше, чем я?! Меня тянуло сюда невыносимо! Невыносимо! Даже тогда, когда ты был гребаным мертвецом. Он отбросил ложку и быстро поднялся из-за стола с твердым намерением уйти отсюда к чертовой матери, не видеть больше дорогих сердцу вещей, не слышать этого сводящего с ума скрежета, этого тихого голоса, говорящего несусветную чушь и не верящего в то, что сам говорит. — Джон! Шерлок вскочил, с грохотом опрокинув стул, и поймал его руку, больно вцепившись в нее ледяными пальцами. — Джон, — повторил он все так же тихо. — Пожалуйста… — Не верю своим ушам — ты научился говорить «пожалуйста», — усмехнулся Джон, останавливаясь и борясь с почти неодолимым желанием растереть эти холодные пальцы, согреть их своим дыханием, вернув им тепло и жизнь. — Я многому научился, Джон. — Даже любить? Джон не понимал, почему вырвался у него этот неуместный вопрос. И не понимал, почему лицо друга превратилось в непроницаемую маску спокойствия и хладнокровия. Он силился разглядеть сквозь эту маску настоящие эмоции Шерлока, чтобы понять, почему так плохо, почему так невыносимо тяжело находиться рядом с ним сейчас, если без него в тысячу раз хуже и тяжелее. Казалось, что еще мгновение, и он поймет, разгадает тайну их необъяснимого, глупого поединка. Но Шерлок отпустил его руку и пожал плечами. — При чем здесь любовь? Он снова присел к столу, обхватив остывающую кружку ладонями. Джон не сводил с него глаз, загипнотизированный простыми действиями: пальцы пошевелились на гладких боках кружки… ладони поднесли ее к губам… отросшая прядь медленно упала на лоб… бокал тяжело опустился на поверхность стола… рука взметнулась и отбросила прядь… — Что происходит, Шерлок? Что, черт возьми, между нами происходит? В глазах Шерлока ледяное недоумение: — Ничего между нами не происходит, Джон. И не может происходить.