Не могу больше

Они не виделись ровно месяц. Тридцать дней полного безучастия, пустоты, искусно замаскированной под нормальную жизнь нормального человека: работа, семья, планы на будущее. Стоп. Никакой пустоты. Работа, семья, планы на будущее. Горячий завтрак по утрам, чистые носки, свежая рубашка, сохранившая едва уловимый аромат женщины — жена как всегда тесно прильнула, провожая в дверях и кутаясь в теплый халатик, наброшенный на голое тело. Утренний спонтанный секс — именно то, что нужно. Вечерний предполагает томные ласки, вздохи, поцелуи, слова признаний, а этого Джон вернуть в их жизнь не может. Не в силах. Но на рассвете накрыть собой ждущее тело он в состоянии, тем более что потом, когда все позади, когда дверь квартиры закрывается за ним с легким щелчком, опостылевший обруч уже не так тесно сжимает грудную клетку, и чувство физического освобождения пусть ненадолго, но все-таки вселяет надежду, что в один из дней наконец-то освободится душа, и все станет совсем хорошо. И в этом нет ничего неправильного в отличие от того сумасшествия, которое сшибло его с ног после внезапного возвращения живого и невредимого Шерлока. Тридцать дней вполне сносной жизни. Четырнадцать дней до Рождественской ночи, которую Джон проведет рядом с женой. А Шерлок… А вот про Шерлока знать Джону не обязательно. Их последняя встреча вывернула его наизнанку. Он шел по улице, не видя вокруг себя ничего: глаза застилали злые, горячие слезы, и Джон даже не пытался взять себя в руки, чтобы остановить их позорный поток. Он казался самому себе старым, всклокоченным псом, которого брезгливо пнули под хвост, чтоб не юлил, не ластился, не надоедал своей преданностью и слепой, безграничной верой. Господи, как, наверное, унизительно глупо выглядел он в его глазах! Примчался, как идиот, на первый же мелодичный свист. Хватит! Самое главное, у него все в порядке: живет припеваючи на Бейкер-стрит, отдыхая от собственной смерти и продавливая костями диван; во всяком случае, ни одного громкого скандала пока он не вызвал. Права была Мэри… Сейчас Джону было не важно осознание того, в чем его жена оказалась столь проницательна месяц назад: их ссоры и размолвки остались давно (иногда месяц спокойно может растянуться на тысячелетие) позади, выяснения отношений и поиски истины — тоже, совместная жизнь вновь стала прежней… Ну, хорошо, не совсем прежней: меньше тепла, меньше откровенности, меньше страсти. Память стерла детали, но хранила отголоски той боли, что обожгла очень сильно, не давая почувствовать себя близкими и счастливыми. Но это лишь вопрос времени. О времени Джон знал теперь слишком много. Часто звонила миссис Хадсон — растерянная и недоумевающая. Задавала много вопросов, на которые Джон ответа не находил. Так уж сложилось… Такая уж у меня дорога… Дайте, бога ради, забыть! Один раз позвонил Майкрофт — сдержанный и невозмутимый. Интересовался здоровьем, работой и просил кланяться миссис Ватсон. Джон холодно поблагодарил. Лестрейд звонил регулярно: приглашал выпить, намекал на какие-то общие дела с Молли, передавал от нее приветы, которые наверняка выдумывал сам, посмеивался нервно, ненатурально и раздражающе. Шерлок не позвонил ни разу. Джон думал о нем каждый день. С утра и до ночи навязчивым лейтмотивом звучало в голове имя, которое он решил не произносить никогда. В конце концов, заигравшийся гений ему не пара. Хватит уже, и так еле выжил. У него есть дом, есть жена, которая сейчас нуждается в поддержке и доброте, как когда-то нуждался он сам. Она плохо спит, по ночам жалобно стонет и прижимается к нему так отчаянно, будто там, в коридорах тяжелого сна, тысячи демонов грызут ее душу. Один раз она крикнула «мама!» и зло хохотнула, повернувшись на бок и притянув к лицу одеяло. Ни разу она не спросила о Шерлоке, о причине их нежелания видеть друг друга, о забытой дороге на Бейкер-стрит. Это было странно. Но Мэри деликатна и очень умна. Зачем лезть в душу любимого мужа, сдирая подсыхающие болячки? Что-то произошло, что-то такое, о чем ей не обязательно знать, о чем он, Джон, ей никогда не расскажет, стыдясь пережитого унижения. Умница Мэри не задает лишних вопросов. И как только он мог усомниться в правильности своего выбора? А то, что она делала и говорила не очень приятные вещи… Ее можно понять. Во всяком случае, постараться. Придет время, и все забудется. О времени Джон знал теперь слишком много. С Алексом виделись редко, да и то мельком. Пару раз тот звонил и приглашал их с Мэри на ужин. Спрашивал, как обстоят дела, не называя имени Шерлока, как основного источника своего интереса. Джон отвечал уклончиво и от приглашений отказывался: Мэри нездоровится, зимняя стужа… * В один из особенно холодных, отвратительно серых дней он понял, что готов умереть от тоски. Он отправился к Алексу без предварительного звонка, почему-то абсолютно уверенный в том, что застанет его на месте. Алекс очень обрадовался, поднялся из-за стола и вышел к нему навстречу. — Джон, как я рад! Стало значительно легче. — Угостишь меня своим чудодейственным чаем? Такая стужа… — Конечно! Присаживайся. Чайник уютно шумел, и этот домашний звук наполнил сердце предчувствием чего-то хорошего, светлого, радостного. Джон еле слышно вздохнул и удобнее устроился на узком диванчике, занимающем добрую треть небольшого тесного кабинета. Алекс суетился возле журнального столика, шуршал пакетами с чайными листьями, что-то негромко рассказывал, но Джон на мгновение от всего отрешился и, закрыв глаза, привалился затылком к потертой светло-коричневой коже. — …так он еще в Лондоне? — донеслось сквозь легкую дымку безмятежности и покоя. — Кто? — Джон открыл глаза и недоуменно взглянул. — Шерлок. Три дня назад он консультировался у меня по поводу одного медицинского нюанса в том деле… ну, ты знаешь… Черт! — Он застыл, сжимая чайную ложечку. — Черт… Я, кажется, сказал что-то не то. Но я и подумать не мог… Джон… — Стоп. Джон поднялся и подошел вплотную, надвинувшись на Алекса угрожающей тенью. Алекс невольно отпрянул. — Он расследует дело? — стараясь не сорваться на ярость, переспросил Джон. Горло запершило, и он надолго закашлялся, вытирая платком выступившие слезинки. Алекс быстро наполнил стакан водой и протянул его Джону. Джон жадно глотал холодную влагу, не смея повторить свой вопрос. Но Алекс ответил: — Да. — И консультировался у тебя? Как у медика? Какого черта я сюда притащился? Мало мне было? — Да.  — У тебя. Не у меня. — Джон, я и сам удивился. Но лишние вопросы я задавать не привык. Он сказал мне… — Чертов ублюдок. Проклятый чертов ублюдок. Я убью его. Если бы Джон заорал, грохнул по столу кулаком, швырнул в стену стакан, Алексу было бы легче. Но тот осторожно, почти бесшумно опустил стакан на столик и повторил по-прежнему тихо: — Убью. А потом сорвался с места. Он вылетел из кабинета, как огненный вихрь. Его колотила дрожь, крик раздирал горло, ноги подкашивались от прилива адреналина. Видимо, лицо его было ужасно, и когда он выпалил боссу, что немедленно, прямо сейчас уходит домой, тот сразу же дал согласие, даже не подумав поинтересоваться причиной и уж тем более не пытаясь остановить. В такси Джон немного пришел в себя, его перестало колотить так нещадно, но щеки пылали, а сердце отсчитывало удары враждебно и глухо. Миссис Хадсон всплеснула руками. — Джон, ну как же так можно! Шерлок… — Где он?! — Джон наконец-то дал волю эмоциям. — Здравствуйте, миссис Хадсон. Простите за грубость. Где Шерлок? Уехал? — Уехал? Куда? Он наверху, у себя. У вас… — У нас? Ах, у нас? — У себя… Джон, ты очень меня пугаешь. Джон на мгновенье прижал к себе оторопевшую женщину, успокаивая этим жестом не столько ее, сколько себя. У входной двери его тряхнуло так сильно, что он едва устоял на ногах, хотелось осесть на асфальт, свернуться калачиком, закрыть глаза и тихо исчезнуть, раствориться в сладком ванильном воздухе — в кафе только что испекли свежие булочки, наверное, очень вкусные, конечно, вкусные, как же иначе, господи, до чего это печально, почти смертельно... Здесь, в прихожей, знакомой до самой крошечной трещинки на перилах, до каждой потертости убегающей ввысь ковровой дорожки, ему стало и вовсе невмоготу. Он отстранился от миссис Хадсон и взлетел наверх, как ему показалось, за долю секунды. Шерлок стоял возле журнального столика, вцепившись в газету. — Почему ты кричишь? Джон давился собственным возмущением, силясь сказать хоть что-то, способное наконец уничтожить этот ироничный тон, этот ледяной изучающий взгляд. Приступ нервного кашля вновь согнул его пополам, и он быстро прошел на кухню, наполняя настороженно притихшую квартиру лающими хриплыми звуками. Шерлок поспешил следом, встревожено вглядываясь в похудевшее, ставшее неожиданно хрупким тело. — Ты здоров? Джон сделал последний глоток, и надсадный кашель отступил, очищая горло для горьких, безрадостных слов: — Это подло. Ты хотя бы понимаешь, как это подло? На лице Шерлока отразилось недоумение. Или он научился так талантливо играть свои бесконечные роли, отточив умение до состояния идеала? — О чем ты, Джон? Смотреть на него невозможно: воспоминания обрушиваются беспощадной лавиной, все как один четкие, яркие, волнующие. Каждое их расследование, чувство сопричастности и гордости — я рядом, я нужен. Стремительный бег времени, не пугающий своей быстротой, а наоборот, бодрящий и зажигающий кровь — все не напрасно, все так, как надо. Лица, голоса, события мелькают в голове пестрой лентой. «Я что, умираю? Почему вся жизнь проносится перед глазами, как последнее, предсмертное кино?» Усталость наваливается настойчивой тяжестью. Снова хочется лечь, вытянувшись на чем-нибудь удобном и мягком. — Джон, объясни. — Ничего я не буду тебе объяснять. Я… — Решение приходит само, не вымученное, не выстраданное долгими сомнениями и размышлениями, а сиюминутное и совершенно естественное. — Я иду в свою комнату. Отдыхать. Он проходит так близко, что плечи их сталкиваются с шелестящим звуком, и это мимолетное прикосновение прожигает одежду, оставляя на коже незримую, но осязаемую печать. Все бесполезно. Никогда не отпустит. Дверь своей спальни он распахнул одним сильным рывком. Даже не думай, что я буду глупо топтаться возле дверей, как робкий супруг в первую брачную ночь. Это всего лишь комната, в которой я когда-то спал (если, конечно, ты предоставлял мне такую возможность), и не больше… Все было на своих местах: нетронутый порядок бывшего солдата, который тот оставил после себя, навсегда покидая место, где когда-то был счастлив, где жизнь приобрела изначальный смысл, где было чертовски тепло и уютно даже тогда, когда небезызвестный гениальный мозг требовал пищи и, не получая ее, страдал от нещадной ломки, сводя с ума (так Джону казалось) своим невыносимым занудством. Комната, которую он покинул почти два года назад, выглядела… жилой. Нет, не было того, что можно было назвать беспорядком. Напротив, всё было безукоризненно: стул возле письменного стола стоял ровно, именно так, как любил задвигать его он; покрывало на кровати не резало глаз дисгармонией неопрятных складок или помятостей; окно плотно зашторено (даже луч солнца не смеет проникнуть туда, где Джону Ватсону больше не жить); дверца платяного шкафа на дюйм приоткрыта (идиотская привычка, не подвластная никакой муштре)… Но что-то неуловимо присутствовало. Вот только, что? И тут Джон почувствовал это. Запах. Не затхлый запах оставленного жилья, а слегка пряный, едва уловимый — тот, который ни с чем не спутаешь. Запах Шерлока, его крема после бритья и туалетной воды. Всегда ненавязчивый, едва заметный, но привычный уже настолько, что различить его среди гаммы окружающих ароматов очень легко, тем более Джону, чье обоняние всегда отличалось повышенной остротой, отчего зачастую он немало страдал. Но не тогда, когда речь заходила о его соседе и друге. Итак, его комната не была одинока. Сколько времени проводил здесь Шерлок? Какую часть своей жизни? Большую. И это было понятно. …Джон вышел, тихо прикрыв за собою дверь. И медленно спустился в гостиную, где опустился в кресло, когда-то принадлежавшее только ему, и его тело мгновенно откликнулось на стертые из памяти ощущения привычной уже тоской. Господи, как хорошо, как потрясающе хорошо и спокойно. Здесь. — Отдохнул? — невозмутимо поинтересовался Шерлок, наконец-то положив изрядно потрепанную газету на столик. — Кофе? Коротко на него взглянув, Джон отрицательно качнул головой. — Куда ты едешь? Молчание Шерлока было коротким, но тягостным — что ответит, как объяснит? — Недалеко. — Сложное дело? — Кажется, нет. Не знаю. Разберусь на месте. — Я еду с тобой. Зачем-то снова схватил газету. Тоже мне, спасательный круг… — Нет. — Почему? Неужели все так изменилось? Неужели я перестал быть тебе нужным настолько? На один миг Джону показалось, что Шерлок бросится к нему и сделает что-то такое, что навсегда изменит их запутавшиеся, но тесно переплетенные жизни. Он покачнулся на своих чертовски длинных, чертовски прямых ногах, будто силясь сохранить равновесие и попрочнее врасти в ковер, удерживая самого себя от необдуманного порыва. — Я не могу тебе этого объяснить. Ты… Ты очень мне нужен, но… — Я поеду с тобой. Не пытайся изображать благодетеля, заботясь о моем семейном счастье. Я твой друг и я тебя не оставлю. Хватит, однажды уже такое случилось. Он не мог скрыть свою сумасшедшую радость, не сумел, как ни старался, его глаза засияли, скулы вспыхнули ало и юно. Но все-таки он возразил: — Это невозможно. — Считай, что я это не слышал. Когда едем? — Завтра. Утром. — Паддингтон, как всегда? — Да. Джон встал и направился к выходу. — Уходишь? — Надо собраться. Да и с работой придется как-то решать. Но это ерунда. Не в первый раз. — А Мэри? — А что — Мэри? * Ошеломление Мэри граничило с паникой. Она растеряно ходила за Джоном, то и дело задавая один и тот же вопрос: — Куда ты едешь? В который раз терпеливо объясняя ей причину отъезда, Джон называл цель их поездки и конечный пункт путешествия. Но она снова возвращалась к этому своему «куда», определенно вкладывая в свой вопрос совершенно иной смысл. Мэри не верила происходящему. Ее победа оказалась Колоссом на глиняных ногах… — Ты никуда не поедешь. Это окончательно вывело его из себя. В конце концов, когда прекратится это безумие, в которое она втянула его так легко?! — Что с тобой, Мэри? Что с тобой? — Что с тобой, Джон?! Куда ты собрался? Зачем? — Вполне обычное дело: я хочу помочь другу, как это и было всегда. — Всегда? Ты хотел сказать — до того, как в твоей жизни появилась истеричная бесплодная женщина, зацикленная на тебе? — Господи, Мэри, это невыносимо! Я же тебя не бросаю, и делать этого не собираюсь. Неужели так сложно понять, войти в положение? Это моя жизнь, и очень важное место в ней отведено Шерлоку Холмсу. Тебе придется это принять, или… — Или — что? — Ничего. Мне надо собраться. — А работа? — Я написал заявление о недельном отпуске. Сейчас, слава богу, никаких эпидемий. — Джон, десять дней до Рождества… Поверить не могу! — Я взял отпуск на неделю, помнишь? А это семь дней. К Рождеству вернусь. Она взвизгнула неожиданно громко, оглушив Джона пронзительным отзвуком своей бесконтрольной ярости: — Черт бы побрал твоего любимого Шерлока! Откуда он только взялся?! — Прекрати! Я устал от твоих грязных намеков! — Никаких намеков, Джон. — Ее губы изогнула презрительная усмешка. — Предельная ясность. Ты можешь сколько угодно бежать от себя, но в конце концов уткнешься носом в его прекрасную задницу. Надеюсь, там он тебя трахнет, и ты поймешь наконец, как это мерзко.